Текст книги "Кошечка в сапожках (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

– Вот моя визитная карточка. Я всего лишь частный детектив.

– Понятно. – Она взяла карточку, посмотрела на нее, кивнула и потом вернула обратно.

– Мисс Стронг, – сказал он, – по телефону вы сказали мне, что вы были здесь летом тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, когда женщина по имени Элиза Эббот родила…

– Я не была в тот самый момент, когда она родила, но я работала в родильном отделении, да. Она была одной из моих пациенток.

– Это было в августе шестьдесят девятого, девятнадцатого августа.

– Как я уже сказала, я не была там в самый момент рождения, но хорошо ее помню. Красивая молодая женщина, только очень печальная. Не знаю, в чем уж там было дело. И муж у нее был такой приятный! Он был, как я припоминаю, значительно старше ее, этот англичанин и говорил с таким забавным акцентом. Ну как обычно это бывает у англичан: его звали Роджером, по-моему. Или Найгелом. Ну что-то в этом роде.

– А может, Чарльзом?

– Чарльзом? Может быть, по-британски и так. Ведь их принца зовут Чарльзом.

– Да, – сказал Уоррен. – Чарльз Эббот.

– Верно, верно, – Люси обрадованно кивнула.

– А фотографии, о которых мы говорили по телефону, делал мистер Эббот.

– О нет.

– Вы говорили, что мужчина…

– Да, но не муж. Я подумала, что это был ее брат. Те же светлые волосы и голубые глаза. Иногда женщина выходит замуж за мужчину, который выглядит в точности как ее отец или брат, вы никогда не замечали этого? А я это замечала много раз. Приходит навестить девушку ее отец, а он – точная копия ее мужа. Просто поразительно.

– Значит, мужчина, который делал фотографии… вы говорите, он напоминал Чарльза Эббота?

– Да, оба блондины, оба голубоглазые.

– А сколько ему было лет? Тому, который делал фотографии.

– Молодой. Двадцать. Или двадцать один.

– И когда это было?

– Девочке было несколько дней. Она как раз кормила ее, я помню. Я тогда подумала, что это немного странно, даже если он и был ее братом. Я имею в виду ее обнаженную грудь и все такое. Очень уж она была небрежна. Ребенок лежал на ее груди и сосал. Я как раз туда вошла, когда он делал снимки. Ребенок лежит на груди матери, сосет, такая милая маленькая крошка, ее ручонка покоится на груди, а на ней – маленький браслетик. Я сказала ему, чтобы он сейчас же перестал фотографировать! Я не знаю, сколько снимков он уже успел сделать, но он пользовался вспышкой, и я подумала, не повредило бы это ребенку… Вел он себя очень любезно, такой обаятельный молодой человек. Он убрал фотоаппарат и представился, настоящий джентльмен.

– Не припомните, как его звали?

– Джонатан Пэрриш. Так я и сказала тому парню, который приезжал сюда месяц назад.

– Что еще за парень?

– Его зовут Артур Хэрли. Он был очень удивлен, узнав об этих фотографиях.

– Да уж, я готов побиться об заклад, что это так, – сказал Уоррен. – Но вы говорите, что на ребенке был браслетик. Это что, драгоценность?

– Да, на ручке младенца. Но это никакая не драгоценность. Это просто личный знак с именем ребенка, написанным на бусинках. Чтобы, не приведи Господь, не перепутать детей.

– А что это за бусинки-то?

– Маленькие, белые, с голубыми буквами. В наши дни используют пластиковую полоску и пишут на ней имя. Тогда были бусинки. Да вы у своей мамы спросите. Бьюсь об заклад, она до сих пор хранит ваши детские бусинки.

– Скорее всего хранит, – кивнул Уоррен.

Как ему не терпелось рассказать обо всем этом Мэтью.

С независимым видом Леона вышла из дому в модном льняном костюмчике и желтовато-коричневых туфлях-лодочках на высоком каблуке. Открыв дверцу «ягуара», припаркованного на подъездной дорожке, она внимательно проверила улицу, как делала это обычно. Высматривает Уоррена, его потрепанный старенький «форд», но его не было. А за добрую сотню метров от дома, на противоположной стороне улицы был припаркован потрепанный «шеви», на который Леона не обратила ни малейшего внимания.

Тутс знала, что Леона отправляется на собрание Лиги этой самой дикой природы. Спасибо Брунгильде, ее мощному голосу, способному перекрыть шум пылесоса. Завтра утром Тутс снова должна проникнуть в дом, чтобы проверить магнитофон. Теперь она это сделает позже, уже после ухода Брунгильды. Хватит с нее сегодняшней игры в прятки, только чудом не превратившуюся в игру в кошки-мышки.

Вечером она последует за Леоной Саммервилл к дому миссис Колмэн, где она будет слушать о планах защиты и сохранения редчайшего калузского гуся. Тутс уже начала молиться Богу, чтобы Леона оставила машину незапертой.

Молитва, наверно, дошла по назначению, Леона не заперла свой «ягуар». Большинство людей в солнечной Флориде, паркуя автомобиль на автостоянке у какого-нибудь кинотеатра или у торгового центра либо просто притыкая его к тротуару, близ ресторана или магазина, запирают его. Но редко делают это, когда паркуют около приятеля или родственника. Считая, что здесь парковать его более безопасно. Но если бы они знали, как много автомобилей, припаркованных близ домов их дорогих друзей и обожаемых родственников, угоняют ежедневно, они бы запирали свои машины, да еще бы оставляли сидеть за рулем рычащую гориллу весом этак килограммов на девятьсот.

Тутс умела забраться в закрытую машину и завести ее без ключа. Но на это требовалось время. Ей не очень-то хотелось, чтобы ее сцапали с поличным как автомобильного воришку и отправили в тюрьму. Судьи в штате Флорида не питали к ним снисхождения, потому что много дорогих «кадиллаков» и «мерседесов», «БМВ» и «ягуаров» воровали по заказу, а потом перегоняли на север, где было легче реализовать их. Тутс даже нервно передернулась, когда представила, как легавый из управления шерифа подкатывает сюда и говорит: «Извините, мисс, но почему вы открываете это окно проволочным крючком, а?»

Поэтому она обрадовалась, когда Леона оставила дверцу незапертой. Она даже не удостоила своего верного «ягуара» нежным прощальным взглядом. На почтовом ящике дома значилась фамилия Колмэн. Собрание Лиги защиты дикой природы Флориды должно было начаться здесь в восемь часов. Было без трех восемь.

Тутс подождала до четверти девятого, потом подошла к зеленому «ягуару», посмотрела по сторонам и быстро открыла дверцу со стороны места водителя. Она сразу же полезла под приборный щиток и потянула на себе рычаг, открывающий капот. Потом закрыла дверцу, снова огляделась и подняла капот машины.

У нее ушло три минуты, чтобы присоединить проводки к системе зажигания автомобиля, три минуты, чтобы протащить их назад, к панели за приборным щитком, и подключить к питанию двигателя. Сердце ее колотилось как бешеное. Она осторожно опустила капот и вернулась обратно, внутрь машины. Вытянула из-под приборного щитка концы своих проводков. Присоединила их к крошечному микрофону и плотно закрепила его под самым центром приборного щитка.

В отличие от тех передатчиков с частотной модуляцией, которые она пристроила в доме Саммервиллов, жучок, который только что воткнула, не требовал ежедневной смены батарейки, поскольку был подключен к автомобильному двигателю. В плотном уличном движении, которое бывает порой в Калузе в разгар сезона, передающая эффективность такого жучка не превышала расстояния квартала. А на открытой дороге Тутс могла рассчитывать на четверть мили.

У нее не было возможности проверить свою систему. Часы на приборной доске в машине Тутс показывали двадцать один тридцать семь, когда собрание кончилось. Леона села в «ягуар», и приемное устройство в машине Тутс поймало звук захлопывающейся двери и запуск двигателя. Спустя несколько секунд, когда Леона включила радио, Тутс услышала голос диск-жокея, ведущего коммерческую программу. Звук долетал до Тутс четко и ясно. Она улыбнулась: жучок работал. И еще раз она улыбнулась, когда началась музыка: диск-жокей запустил одну из ее любимых песенок, основную мелодию из кинофильма «Лето сорок второго».

Леона, кажется, куда-то торопилась – очень уж быстро она поехала в соседний жилой район. «Отлично, – подумала Тутс, – давай съездим и туда». Когда «ягуар» выскочил на Сорок первое национальное шоссе, Тутс подъехала к нему сзади совсем близко. Она слегка приотстала, когда Леона въезжала на автостоянку на Саусвэй-Мэлл. По стоянке Леона проехала до самого конца. Здесь, позади универмага, была собственная автостоянка, хуже освещенная, чем главная стоянка перед фасадом здания.

Пять-шесть здоровенных грузовиков, доставлявших товары для магазина, припарковались под углом к его задней стене. Около одного из грузовиков, в его тени, стоял чей-то черный «корвет».

Леона остановила машину. Тутс проехала мимо нее. Она успела лишь взглянуть на мужчину, сидевшего за рулем «корвета». В зеркальце заднего обзора она видела, как Леона бежит к «корвету», как развевается ее юбка. Тутс сделала на «шеви» круг, в сторону универмага, потом завернула обратно и подцепила «корвет», как раз когда тот выезжал из-за торца здания. Тутс не стала приближаться к нему слишком быстро. Она держала дистанцию, но не теряла «корвет» из виду.

А он, весь черный, пробирался сквозь ночь, словно подводная лодка, бесшумно и стремительно, и держал курс в сторону Сарасоты. Всякий раз, когда свет встречных фар освещал ветровое стекло «корвета», Тутс видела два силуэта – мужской и женский. Голова Леоны была повернута в профиль в сторону мужчины. Теперь они набирали скорость – здесь, на окраине, машин почти не было. Часы на приборной доске у Тутс показывали без четверти десять.

Спустя пять минут «корвет» въехал на стоянку придорожного мотеля «Калусара». Мотель стоял на полдороге между Калузой и Сарасотой, поэтому и был назван столь игриво. Тутс проехала еще с полмили, сделала левый поворот у закусочной, снова вырулила на Сорок первое шоссе и приблизилась к мотелю с противоположной стороны. Сделала осторожный левый поворот, въезжая на автостоянку. Черный «корвет» был припаркован у комнаты-кабинки номер двадцать семь. В машине никого не было. На его номерном знаке стояли буквы МУ. Она запомнила номер. Тутс проехала мимо «корвета» к дальнему концу стоянки, развернула машину так, чтобы она смотрела на шоссе. На часах было ровно десять.

В двадцать минут одиннадцатого Леона и ее дружок-доктор – ну а как еще прикажете понять буквы МУ, если не медицинское управление? – вышли из кабинки и быстро пошли к «корвету». Двери хлопнули. Двигатель завелся. Тутс последовала за ними обратно, к автостоянке Э. С. Дэниелса, где Леона села в собственную машину и покатила домой.

А Тутс соображала, почему же Леона – при таком алиби с этим собранием по дикой природе, предусмотрительно приспособленным к ее текущим делам, – столь небрежно расточает вечернее время.

Глава 11

ВОТ ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ ДЖЕК…

Уоррен был потрясен.

– Что ты сделала? – спросил он по телефону.

Тутс снова рассказала ему о жучках, которые она воткнула в доме Саммервиллов и в машине Леоны. Она очень гордилась собой.

– Тебе не следует снова заходить в этот дом, – сказал Уоррен.

– Но я должна вернуться туда. Магнитофон…

– Меня не волнует, если твой магнитофон сгниет или заржавеет на этой полке! Не смей больше заходить в этот дом, ты меня поняла?

Последовало долгое молчание.

– Хрюкни разок, если ты еще здесь, – сказал Уоррен.

Он очень устал. Нет, он никогда не поймет, с какой стати эта чертова метель в Денвере вызывает отсрочку вылета из Нью-Йорка. Он считал это просто бессмыслицей. Если какой-то самолет попал в снегопад в Колорадо, то почему это должно влиять на рейс из Нью-Йорка в Тампу?! Будто у авиакомпании только один или два самолета. Вот тогда и вправду снег, выпавший в Скалистых горах, может вызвать трехчасовые задержки вылетов по всему Восточному побережью страны. Но сколько бы Уоррен ни ворчал и ни злился, до Тампы он добрался только в два часа ночи. И еще полтора часа таксист вез его до Калузы.

Без четверти четыре он позвонил Мэтью и разбудил его, чтобы рассказать, что он узнал от Люси Стронг. Мэтью был рад этому раннему звонку. Потом Уоррен позвонил Тутс, которая была рада, что ее разбудили в четыре утра. Однако, мгновенно проснувшись, она доложила Уоррену о своем вторжении в дом Саммервиллов и об установленных там жучках. Но, получив вместо одобрения чуть ли не взбучку, она обиженно замолчала. А он все ждал, когда же она подаст голос.

– Тутс? – позвал он.

– Да.

– Ты слышала, что я сказал?

– Между прочим, я думала, что ты будешь доволен.

– Нет, я недоволен, – сказал он. – Ты не должна туда возвращаться. Я не хочу, чтобы ты рисковала своей взбалмошной, хотя и очень изобретательной головой.

– Это, конечно, очень мило, но записи могут объяснить нам, что это за доктор.

– Какой еще доктор?

– Она вчера вечером села в черный «корвет» с табличками МУ. Они доехали до мотеля «Калусара» и были там в кабинке полчаса.

– Таблички МУ, говоришь? А ты заметила номер?

– Конечно.

– Скажи его мне. Я попрошу одного из своих дружков-полицейских посмотреть по автосправочной. А ты проверила журнал регистрации в мотеле?

– А как я могла это сделать?

– Я тебя научу. Потому что, возможно, это был доктор Уэйд Ливингстон? Хотя я уверен, он не стал бы регистрироваться там под собственным именем.

– А что это за Ливингстон?

– Акушер-гинеколог с конторами в административном здании Бэйо на бульваре Уэст-Бэйо, 837. Леона навещала его в понедельник.

– Он принимает пациентов в мотелях? – спросила Тутс.

Уоррен засмеялся.

– А сегодня пятница, – сказал он, – двенадцатое февраля, день рождения Линкольна.

– Вообще-то очень рано, хотя и день рождения Линкольна. – Тутс выразительно зевнула.

– В любом случае, – сказал Уоррен, – по пятницам наша дама к двум часам ездит на занятия аэробикой в студию «Работа с телом», это на бульваре Магнолий, в двух кварталах к западу от ресторанчика «Какаду» на Сорок первом шоссе. Пожалуйста, будь там.

– Я планировала быть около ее дома в восемь утра.

– Отлично.

– Но это было до твоего звонка в четыре утра.

Уоррен посмотрел на часы.

– Сейчас только без пяти четыре, – сказал он.

– Тем более, – сказала она и повесила трубку.

В десять часов того же утра Мэтью уже был около дома Брэчтмэннов. Над водой поднимался туман, и дом казался эфемерным, сотканным из тумана.

Охранник Карл «Гитлер» узнал Мэтью. Оттопыренные уши, маленькие черные усики, черные, аккуратно прилизанные волосы, карие, близко посаженные глаза…

– Чем могу вам помочь? – спросил он.

– Не могли бы вы сообщить мисс Брэчтмэнн, что приехал Мэтью Хоуп, чтобы с ней повидаться?

– Отчего же, конечно.

В его тоне ощущался сарказм, не совсем уместный для его должности. Он нажал кнопку селектора.

– Да-да?

Голос старухи, Софи Брэчтмэнн.

– Мисс Брэчтмэнн, тут приехал какой-то Мэтью Хоуп и хочет повидаться с вашей дочерью, мадам.

– Мисс Брэчтмэнн уехала на пивоварню, – сказала Софи.

– Миссис Брэчтмэнн? – сказал Мэтью в селектор.

– Да, мистер Хоуп?

– Миссис Брэчтмэнн, у мене была назначена встреча с вашей дочерью вчера днем, но мы с ней…

– Моя дочь сама решает свои дела, – сказала Софи. – Ее здесь нет, мистер Хоуп. Она уехала на пивоварню в самом начале…

– Я звонил на пивоварню, прежде чем поехать сюда, миссис Бречтмэнн. Они сказали, что вашей дочери сегодня не будет там.

Молчание.

– Миссис Брэчтмэнн?

– Да?

– Мне хотелось бы поговорить с вашей дочерью.

– Всего вам доброго, мистер Хоуп.

И щелчок в микрофоне.

– Вали-ка отсюда, приятель, – сказал охранник.

– Я еще вернусь, – сказал Мэтью.

В то же утро, без двадцати одиннадцать, Леона позвонила по телефону из спальни. Она не подозревала, что под ее ночным столиком работает передатчик частотной модуляции. И хотя батареи передатчика к тому времени порядком сели, их мощности было все-таки достаточно для работы магнитофона, спрятанного в стенном шкафу в другом углу комнаты. Его катушки начали вращаться, как только она заговорила.

– Доктора Ливингстона, пожалуйста, – сказала она. – Это миссис Саммервилл… Уэйд, это я.

Одной этой фразы было бы достаточно, чтобы убедить любого судью, что между этими двумя субъектами существуют интимные отношения.

– Уэйд, не мог бы ты еще немного…

Долгое молчание.

– Извини, Уэйд, но…

Снова молчание.

– Уэйд, я должна тебя увидеть. Я знаю, но… Но я же должна поговорить с тобой. Угу. Уэйд… да-да. Уэйд, я приеду к полудню. Когда твоя медсестра уйдет перекусить. Уэйд, пожалуйста, выслушай меня. В конце концов, на этот раз ты мог бы по крайней мере… нет, Уэйд, пожалуйста, не надо! Если ты повесишь трубку, я все равно перезвоню. Выслушай меня, ладно? Пожалуйста, выслушай меня. Я припаркуюсь около конторы, и все, что тебе придется сделать, – это пройтись до… Я просто хочу поговорить с тобой. Десять минут. Ты можешь уделить мне десять минут? Это все, о чем я прошу тебя, – десять минут! Спасибо, Уэйд. Большое тебе спасибо, дорогой. Увидимся в самом начале первого. Спасибо. И еще, Уэйд…

Молчание.

– Уэйд?

Снова молчание. Леона положила трубку.

В то же утро, ровно в одиннадцать часов, «седан» без опознавательных знаков, принадлежащий управлению полиции, подъехал к внешним воротам поместья Брэчтмэннов. За рулем сидел детектив Морис Блум, а рядом с ним Мэтью Хоуп.

Охранник посмотрел на служебный значок Блума.

– Сообщите Элизе Брэчтмэнн, что приехала полиция, – сказал он.

Карл подошел к селектору. Ответила София Брэчтмэнн.

– Пропустите этих джентльменов, – сказала она.

Мать и дочь ждали в гостиной. Чарльз Эббот описывал Элизу Брэчтмэнн как очаровательную женщину. Его описание было не совсем точным.

Элизе было под сорок. Короткая, почти мужская стрижка придавала еще большую выразительность ее высоким скулам и зеленым, блестящим глазам. Рот с полными губами несколько портила гримаска постоянного недовольства, но в то же время она странно усиливала сексуальность. Что ее действительно портило, так это нос. Он был слегка великоват для ее лица, и крючковатый кончик носа нарушал цельность этой странноватой, уже тускнеющей, своеобразной красоты. Нос был, несомненно, унаследован по прямой линии от дедушки Джекоба – эдакий венский вариант, – портрет которого свирепо взирал на них с высоты стены над камином.

– Сожалею, мистер Хоуп, что мы с вами вчера разминулись, – сказала Элиза, – но, право же, мистер Хоуп, из-за этого не стоит вызывать полицию, – прибавила она с улыбкой.

Ее глаза игриво мерцали. Она так шутила. Однако в сегодняшнем визите Мэтью ничего забавного не было.

– Мисс Брэчтмэнн, – сказал он, – разрешите спросить, не будете ли вы возражать если мы с детективом Блумом зададим вам некоторые вопросы.

– Это имеет отношение к делу Пэрриша? Мама говорила, что вы приезжали сюда в прошлую…

– Да, это имеет отношение к делу Пэрриша, – сказал Мэтью. – Вы знали его?

– Кого? Вашего клиента?

– Нет. Джонатана Пэрриша.

– Не знала.

– Значит, вы не знали его, – сказал Мэтью.

– Нет.

Мэтью посмотрел на Блума.

– Мисс Брэчтмэнн, – сказал Блум, – согласно тому, что рассказал мне мистер Хоуп, есть достаточное основание полагать, что вы все-таки знали Джонатана Пэрриша.

– И что же вам рассказал мистер Хоуп?

– Мисс Брэчтмэнн, – сказал Мэтью, – я разговаривал с одним человеком по имени Энтони Холден… Ведь его-то вы знаете?

– Этого скота я знаю.

– И он утверждает, что причина, по которой вы уволили его…

– Я уволила его, потому что он вор!

– Но у него другая версия.

– Этот человек – вор! Он вымогал обратно у наших солодовников выплаченные им деньги. Он воровал, мистер Хоуп. Потому-то я его и уволила.

– А у вас есть доказательства этого воровства?

– Да.

– Тогда почему же вы не отдали его под суд? Если Холден в самом деле был вором, значит, ваши слова не являлись клеветой.

– Неужели вы думаете, что я этого не понимаю? Но зачем было трепать в суде имя Брэчтмэннов? Мы же производим пиво, мистер Хоуп, а не сенсационные газетные заголовки. Я расплатилась с ним и считаю, что это – меньшее зло.

– Вы сошлись с ним на полумиллионе долларов, это верно?

– Да.

– Столько же вы заплатили и Чарльзу Эбботу.

– О, Бог мой, – сказала Софи, – снова этот паршивый пес.

– Боюсь, что так.

– Молодой человек, ведь вам уже известно, что я отказалась дать мистеру Эбботу хотя бы пенни!

– Да, вы вышвырнули его вон.

– И теперь вы снова являетесь и говорите мне…

– Я говорю о деньгах, которые вы заплатили ему в шестьдесят девятом, – сказал Мэтью. – Полмиллиона долларов.

– Это он вам сказал? – спросила Элиза. – Будто мы дали ему… Он лжец. С какой стати мы бы…

– Чтобы избавиться от него, – сказал Мэтью.

– Не говорите глупостей.

– И чтобы сбыть с рук ребенка.

– Какого еще ребенка?

– Вашу дочь, – сказал Мэтью. – Элен Эббот.

– У меня нет никакой дочери, – сказала Элиза.

– Мисс Брэчтмэнн, – начал Блум, – вот тут у меня есть…

– Выметайтесь отсюда, – сказала Софи. – Оба! Вы не имеете права являться сюда и вторгаться в наши… частные владения.

– Мисс Брэчтмэнн, – снова сказал Блум, – у меня ордер, который дает мне полномочия произвести…

– Что?! – воскликнула Софи.

– Ордер на обыск, мадам. Буду признателен, если ваша дочь прочитает его. Он дает мне полномочия…

– Ничего подобного она делать не будет, – отрезала Софи. – А вам следует немедленно покинуть этот дом.

– Нет, мадам, я не собираюсь этого делать. – Блум и помахал перед ними ордером. – Это подписано должностным лицом окружного суда, и это дает мне право…

– В таком случае, как мне известно, вы не будете возражать, если я позвоню своему адвокату. – Софи потянулась к телефону.

– Вы можете позвонить хоть генеральному прокурору, если пожелаете, но это никак не помешает мне обыскать это помещение.

– Для чего? Что вам нужно здесь, мистер Блум?

– Две вещи, – сказал он и снова протянул ордер Элизе. – Если бы вы прочитали этот…

– Не прикасайся к этой бумажке! – закричала Софи. – Убирайтесь вон из моего дома, мистер Блум! И заберите с собой этого любителя грязных делишек!

– Все нормально, – вдруг сказала Элиза.

Голос ее звучал глухо, глаза смотрели рассеянно.

– Элиза… – сказала мать.

– Позвольте взглянуть на ордер.

– Элиза!

– Дайте мне его, пожалуйста.

Она протянула руку. И Блум отдал ей ордер. Она развернула его и молча принялась читать. Потом подняла глаза.

– Револьвер «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, – произнесла она.

– Да, мисс. Таков калибр и модель револьвера, из которого был убит офицер полиции по имени Чарльз Маклин ночью в среду.

– И вы думаете, что револьвер находится в нашем доме?

– Да, он может оказаться здесь.

– И эти фотографии? Вы считаете, что они тоже могут быть здесь?

– Да, мисс.

– Фотографии младенца и ее матери, как сказано в ордере. – Ее голос дрогнул на слове «матери».

– Да, мисс.

– Мои фотографии и моего ребенка, как сказано в ордере.

– Маленькой девочки по имени Хэлен Эббот, – сказал Блум. – С бусинками на запястье, на которых написано ее имя.

Элиза взглянула на мать и сказала:

– Ты же видишь, они все знают.

В ее глазах были слезы.

Леона отодвинула книгу «Договора» Корбина на полке в кабинете Фрэнка. Там лежал кольт «кобра» двадцать второго калибра. Она взяла его в руку, повертела и положила на письменный стол Фрэнка. Поставила книгу обратно на полку. Потом сняла пару томов словаря «Законов о неграх» и, достав из-за них коробку с патронами, положила ее на письменный стол. Потом поставила тома обратно на полку. Она улыбнулась, села за стол в кресло-вертушку Фрэнка и принялась заряжать револьвер так, как показывал Бобби Ньюкс, маленький человечек в оружейной лавке, который знал все о смертоносном оружии.

Защелкнув цилиндр, она положила револьвер в сумочку. Настенные часы показывали без двадцати двенадцать.

Она глубоко вздохнула и направилась к автомобилю.

Обе женщины наперебой пытались объяснить все Мэтью и Блуму.

– После звонка Хэрли, – говорила Софи, – я поняла, что мы снова попали в беду. Визит Эббота в наш дом был опасен. Вообще-то, после того… после несчастного случая с ним я не думала, что снова увижу его.

– Но потом появилась Хэлен, – сказала Элиза.

– Да. Эта Хэлен.

Женщины посмотрели друг на друга.

– Я должна признать… это сходство. – Софи потом покачала головой и вздохнула.

– Да. – Элиза тоже вздохнула.

– Твои волосы, твои глаза…

– Только голубые.

Обе женщины вздохнули.

– Понимаете ли, джентльмены… – произнесла Софи снова вздохнула. – Отдать вот так… ммм… внучку было… было совсем непросто.

– Отдать дочь, – сказала Элиза.

– Но, видите ли, – продолжала Софи, – я понимала, что если мой муж узнает об этом… если бы нам не удалось скрыть это от Франца, то ведь… он бы убил их обоих. Сначала этого сопливого пса, Чарльза, а потом и Элизу. Я думаю, он убил бы свою собственную дочь. За то, что она обесчестила наш дом.

– Опозорила имя Брэчтмэннов.

– Имя, которое символизировало достоинство и – Дело.

Женщины замолчали. Над океаном все еще поднимался туман, он клубился в высоких окнах, толпой молчаливых призраков из прошлого; призраки глядели на двух несчастных женщин, которые мучительно пытались разобраться в содеянном ими почти двадцать лет назад, пытались оправдать себя, свое решение.

– Мы были вынуждены вычеркнуть их из нашей жизни, – сказала Софи. – И Эббота, и ребенка. Чтобы защитить Элизу… защитить наш дом…

– Дом? – спросил Мэтью.

– Да, и дом тоже, но, наверно, в первую очередь – пивоварни.

Мэтью кивнул. А Софи снова вздохнула.

– И все-таки, когда она вернулась, взрослая женщина, беременная… о, Боже милостивый, беременная, как и она тогда, столько лет назад… и так похожа… будто время повернуло вспять.

– Мама, пожалуйста…

– О, Боже милостивый, и называла меня бабушкой…

Софи закрыла лицо руками.

– Подумайте сами, – сказала Элиза, – если уж защитить этот дом было важно тогда…

– …то теперь это стало еще важнее, – подхватила Софи. – Как мы могли признать ее? И размотать весь клубок, который катился из прошлого?

Софи покачала головой.

– Я попросила ее уйти, сказала, что у нее нет здесь матери и бабушки. И чтобы она никогда больше не приходила сюда. А она сказала, что у нее есть доказательство. Хотя я знала, никакого доказательства не было.

Тикали часы, стоявшие на каминной полке. С портрета неприязненно смотрел Джекоб Брэчтмэнн.

– А потом позвонил этот Хэрли, – сказала Элиза.

– И объявил нам, что знает об этих фотографиях.

– Вот потому-то я и поехала к Джонатану…

Джонатан… Джонатан… Вернемся назад. Еще не наступил рассвет тридцатого января… Элиза еще не знает, как она уладит это противостояние. Шел дождь, и она была соответственно одета: черные брючки-слаксы и черная вязаная кофта, черный дождевик и черная шляпа и припущенными полями, делающая ее похожей на Грету Гарбо. Так как было довольно холодно, надела и перчатки, тоже черные. Припарковав автомобиль у Пеликанового рифа, пошла по побережью к его дому. По дороге она проигрывала предполагаемый разговор. Ей очень не хотелось идти к нему, тем более просить об одолжении. Он столько раз наносил ей обиды, которые не забыть. И столько раз она мечтала о нем и не могла отделаться от мучительной игры: что было бы, если бы… Если бы он не был гомосексуалистом. Но он им был. Если бы он не сказал ей, что у их отношений нет будущего. Но он так сказал. И неизбывная жалость к себе: ах, если бы я его не встретила, если бы не легла с ним в постель… тоже с этим терзающим «если».

Воспоминание пробуждало все: и шепот дождя, и бормочущее шуршание океана – все вызывало в памяти прошлое, складывалось из отдельных картинок в картину – в кинофильм. Время было не властно над этим кинофильмом. Оно превращалось в ничтожный пустяк – раз в ее власти было, щелкнув переключателем или перемотав пленку, снова жить в любом часе, в любом году. Но жить в любом часе было больно, и Элиза лихорадочно щелкала тумблером памяти, перебегая от эпизода к эпизоду. Итак, фильм под названием «Моя жизнь с Джонатаном». Такой дешевенький, короткий фильм в роскошных декорациях – дом-дворец на побережье Флориды. На титре снова: «ноябрь тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года».

Восхитительная, благоухающая ночь. Японские фонарики на террасе, какой-то ор, мелодии Битлзов. А Элизе всего шестнадцать, и она пришла на день рождения к своей подружке, Марсии Натансон, которой сегодня уже исполнилось семнадцать.

Мальчишка, который легкими шагами взбегает на террасу, – это самое восхитительное, что она видела в своей жизни! Длинные светлые волосы и сияющие голубые глаза. Фигура и движения танцора. Босые ноги. Он в голубых джинсах и белом свитере. На других пиджаки и галстуки, а Джонатан словно с другой планеты.

С эгоизмом юности, Элиза тут же подумала о нем как о некоем приложении к себе, такой совершенный партнер, такой идеальный дружок! Оба блондины, стройные, с ясными глазами, вместе они будут вдвойне прекрасны. Она пленит этого великолепного пришельца, приручит этого дикого и роскошного звездного мальчика, сделает его своей собственностью. Уверенная в своей внешности, подстрекаемая своей распускающейся сексуальностью, она не сомневалась в победе над этим двадцатилетним незнакомцем, тем более что оказалось, появился он вовсе не из другой галактики, а из Индианы.

И этим же поздним вечером она уже лежала на побережье в его объятиях. Он ограничивался только поцелуями, это было странно, но она еще ни о чем не догадывалась. А спустя две недели, в доме, который он арендовал на Фэтбэк-Кей, она все-таки настояла и отдала ему свою девственность, все еще ничего не подозревая. Той ночью она шептала: «Я люблю тебя», не чувствуя его растерянности, почти паники.

«Моя жизнь с Джонатаном». Фильм Элизы Брэчтмэнн. Вторая серия. Действующие лица (в порядке их появления): Элиза Брэчтмэнн. Джонатан Пэрриш. А также Чарльз Эббот в роли Чарльза Эббота.

В первый раз она пришла к Эбботу в конце декабря. Разыскала его в комнатке над гаражом. Пришла в отчаянье и слезах, потому что не прошло и часа, как Джонатан Пэрриш объяснил ей, что он гомосексуалист и ничего с ней делать не намерен. А тот случай был экспериментом, он был обязан это проделать, чтобы доказать себе. Доказать? Что доказать? Ну, что эти девушки… женщины… эти самки не в состоянии удовлетворить его.

Вот потому-то она и оказалась здесь, в комнате над гаражом… На титрах – «декабрь тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года»… чтобы заняться любовью с этим, в отместку Джонатану. В слезах, в гневе и стыде, она пришла сюда для любви?.. Нет-нет! Никогда больше Элиза Брэчтмэнн, звезда этого тоскливого, коротенького, дешевого фильма, не станет любить никакого мужчину. Она здесь просто для того, чтобы ее трахал этот шофер, служащий ее отца. Лакей. Она рыдала на его плече, пока он этим занимался.

И – прокрутка вперед. Перескочим через нудные месяцы ее беременности и этого страха, мучительных родов, пропустим и это проклятое бегство. Она стала взрослой, она привыкла к боли, которая началась еще тогда, когда Джонатан захлопнул дверь в их сон. Сон этот до сих пор просачивается в ее сознание незваным гостем, спит ли она или бодрствует: двое прекрасных людей, идущих вместе по жизни. Это сон, который никогда не сбудется, ведь его никогда не сможет удовлетворить никакая девушка, женщина, самка…