Текст книги "«Голубые Орхидеи»"
Автор книги: Джулия Фэнтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
ГЛАВА 13
Москва. 1985
Снег падал на семиэтажное здание на площади Дзержинского, где размещалось главное управление КГБ. Он засыпал зубчатый орнамент похожего на свадебный торт здания и выбелил окна безобразной многоэтажной пристройки, построенной во время войны руками политических заключенных и немецких пленных.
Еще несколько часов выпавший снег будет оставаться чистым и белым, но вскоре копоть московских дровяных печей и дымовых труб промышленных предприятий сделает его таким же грязным и отвратительным, как то, что происходит внутри этого здания.
– Мы принадлежим к числу немногих привилегированных лиц, кому позволено войти через этот главный вход, – похвастался Петров Михаилу, когда они быстро шли по направлению к входу в главное здание, где находился большой барельеф Карла Маркса. – Только руководство пользуется этой дверью, остальной штат – шестью боковыми входами.
Михаил пристально вглядывался в лицо отца. На генерале Петрове было форменное шерстяное пальто с черным воротником, его некогда густые темные волосы теперь поредели и поседели, глубокие морщины избороздили лицо. Но Петров оставался таким же честолюбивым, как и прежде, и по-прежнему был полон решимости помочь Михаилу достичь еще более высокого положения в иерархии КГБ, чем он сам.
Он использовал все свое влияние, чтобы Михаила приняли в школу КГБ. Раны, полученные им в Афганистане, означали, что он никогда не сможет стать космонавтом, – мечта, которую он лелеял много лет, разрушилась.
В полевом госпитале в Афганистане Михаил несколько дней находился между жизнью и смертью, так как и в без того тяжелые раны попала инфекция, и у него были сломаны четыре ребра и правая нога.
Он понял тогда, что никогда не сможет стать космонавтом, и не хотел жить. Зачем? Жизнь была такой же грязной, как снег, который лежал сейчас на улицах Москвы, и он не хотел участвовать в ней. Ракета, сбившая его МИГ, уничтожила нечто большее, чем его тело, – она убила его душу.
Когда у него произошла остановка сердца, разгневанная женщина врач возвратила его к жизни. Она с возмущением кричала на него:
– Живи, живи! Ты должен жить! Ты – советский герой!
Тело не послушалось его разума и исцелилось. Он находился сейчас в самом невообразимом для себя месте – в штаб-квартире КГБ. Но он почти ничего не чувствовал в эти дни, словно принял сильное анестезирующее средство и потерял способность что-либо ощущать. Так было спокойнее.
У входа в здание Михаил с каменным лицом протянул свой разовый пропуск дежурному, который несколько минут его рассматривал, затем проставил время. Михаил знал, что дежурные расставлены по всему зданию через каждые двадцать метров. Каждый проверяющий будет проставлять часы и минуты, отметят и время ухода. Никакого необъяснимого интервала не допускалось в установленной системе обеспечения безопасности, работающей как часы.
– Ага, – приговаривал отец каждый раз, когда они проходили очередной контрольно-пропускной пункт, – ага…
Их шаги глухо отдавались эхом в высоких и темных коридорах. Тяжелые деревянные панели обшивки, установленные до 1939 года, потемнели от времени.
Они помедлили перед дверью, на которой висела табличка с именем Аркадия Лессиовского, главы ГРУ – Главного разведывательного управления, отдела, занимавшегося шпионажем и убийствами.
– Помни, – прошептал Петров, – эта встреча всего лишь формальность. Все уже улажено, и тебя направят в Отдел В. Я употребил все свое влияние, чтобы устроить тебя туда, и ты не должен подвести меня. Ты олицетворяешь собой сливки советской молодежи, за вами будущее.
Он постучал, и дверь тотчас же распахнулась. Помощник провел их в приемную, обставленную тяжелой дубовой мебелью, изготовленной в Сибири. Окна выходили на Лефортовскую следственную тюрьму – здание, еще более ужасное, чем то, в котором они находились.
Их провели в кабинет, большой и слишком жарко натопленный, где за огромным столом под портретами Ленина, Андропова и Хрущева сидел мужчина лет пятидесяти пяти с бесстрастным лицом, тяжелым взглядом и шишковатым, когда-то переломанным носом. Губы у него были тонкие и жесткие.
– Итак, вы – майор Михаил Григорьевич Сандовский.
Михаил кивнул, стараясь сохранить такое же каменное выражение, как на лице Лессиовского. На нем была только что отутюженная, великолепная армейская форма, соответствующая первоклассной выправке героя. Нога полностью срослась, и он совершенно не хромал.
– Вижу – у тебя много наград, – сказал Лессиовский, переворачивая страницу толстого рапорта, лежавшего у него на столе. Михаил разглядел несколько своих официальных фотографий, отпечатки пальцев, различные пометки и ряды, плотно напечатанного с небольшими интервалами, машинописного текста. – «Красная Звезда» среди прочих. Славные военные награды.
– Да.
– Но это ничего не значит – это легко! – Лессиовский внезапно вскочил и ударил кулаком по столу. Звук отдался эхом в огромной комнате с высоким потолком. – Любой мужчина может заслужить награду в бою в порыве энтузиазма, но это не имеет значения! Мы попросим от тебя большего. Мы потребуем предельно полной, абсолютной преданности. Ты станешь механизмом… нашим механизмом. Ты будешь делать то, что мы прикажем… и когда потребуем. Ты готов к этому?
Михаил заколебался. Что-то омерзительное поднялось от желудка к горлу.
– Ну? – нетерпеливо бросил Лессиовский.
Петров с тревогой смотрел на Михаила, ожидая, когда он ответит.
– Я готов, – Михаил услышал, что его слова донеслись как будто из далекого холодного подземелья.
Он вышел из Управления КГБ, испытывая к себе отвращение, и отказался от предложения отца подвезти его на своем черном «Зиле».
– Мне нужно прогуляться, – сказал он Петрову.
Как слепой, брел он по проспекту Маркса по направлению к площади Свердлова, его обгоняли прохожие, в основном работники Кремля, но Михаил не видел их. Снегопад усилился, опушил его ресницы и оставлял металлический привкус на губах.
С содроганием Михаил вспомнил другой снегопад во время обвала. В тот день его жизнь изменилась навсегда. Возможно, ему следовало умереть тогда. Как хорошо было бы сейчас ни о чем не думать и быть свободным от выполнения этих невозможных требований.
– Михаил! – кто-то окликнул его. Вздрогнув, он обернулся и увидел Георгия Казакова, своего старого товарища по училищу имени Фрунзе.
– Михаил, старый пес! Где ты был? Подожди… подожди меня!
Водка. Национальная русская выпивка, обезболивающее средство миллионов, и Михаил превысил свою дневную норму, когда они с Георгием колесили по барам, обмениваясь военными историями. К вечеру, подкрепившись украинским борщом и сациви – блюдом из цыпленка, приправленного грецкими орехами, они с Георгием взяли такси и очутились перед Большим театром.
Массивные белые колонны театра, увенчанные четырьмя вставшими на дыбы конями, запряженными в колесницу Аполлона, видны с любой точки площади Свердлова.
– Давай зайдем и подыщем себе хорошеньких, молоденьких балеринок, – предложил капитан Георгий Казаков, уже сильно пьяный. – Вот чего я хочу – крепкозадых танцовщиц.
Он весело ткнул Михаила в бок.
– Сейчас? – засмеялся Михаил. Он был почти также пьян.
– Да, да, а почему бы не сейчас? Мы посмотрим, как они танцуют и показывают свои ножки. Женщину! Дайте мне женщину! А потом, – добавил Георгий, искоса глядя на товарища, – мы пройдем за кулисы и познакомимся с самыми хорошенькими. Как тебе нравится моя идея, майор Сандовский, мой добрый друг?
Сегодня вечером давали «Пахиту» и «Корсара».
Прекрасные юные тела мелькали в воздухе, выполняя изысканные поддержки, вращения и жете. Красно-золотой интерьер Большого театра с его многоярусными ложами, покрытыми позолотой колоннами, золоченым растительным орнаментом, огромной люстрой над головой способен поразить даже трезвого зрителя, а если смотреть пьяными затуманенными глазами, все видится в теплом розовом свете. Здесь когда-то танцевала Надя, мать Михаила.
Михаил не мог отвести глаз от одной балерины, стройной, пылкой девушки с длинной изящной шеей, чьи руки и удлиненные ноги создавали грациозные арабески. Ее блестящие светлые волосы с пробором посередине, зачесанные назад, открывали лицо с миндалевидными таинственными глазами.
– Видишь кого-нибудь? – несколько раз спрашивал Георгий во время аплодисментов, слегка подталкивая локтем Михаила. – Женщин, которые тебе нравятся? Знаешь, что говорят о балеринах?..
– Заткнись, – огрызнулся Михаил.
Потом, по настоянию Георгия, они пошли за кулисы. Они не были единственными мужчинами, пришедшими туда после представления. Солидные мужчины в темной зимней одежде шагали по узким старым коридорам, пропахшим гримом, бальзамом, пылью, старой арматурой и слабым запахом духов. Михаил слышал, что работающие в Кремле важные чины именно здесь ищут новых любовниц.
– Сюда, – сказал Георгий, дергая Михаила за рукав.
Приглушенные звуки женского смеха и болтовни доносились из конца длинного мрачного коридора.
Дверь была приоткрыта, и Георгий, ухмыльнувшись, распахнул ее.
– Какую ты хочешь?
Михаил заглянул внутрь. Пятнадцать или двадцать молоденьких девушек переодевали свои тонкие, как паутинка, костюмы, набившись битком в небольшую комнату, где едва хватало места для них и длинных вешалок, на которых висела их одежда и театральные костюмы. Некоторые из них еще одеты в тюль или белые купальники, другие полуодеты, или уже в уличной одежде, они расчесывали свои длинные волосы так же естественно, как чистящие перышки птички. Ни одна из них не выглядела старше двадцати, и все они были похожи на лебедей – с длинными шеями и ногами. Георгий сказал ему, что длину их шей и ног им измеряли в детстве, чтобы убедиться, что они соответствуют высоким стандартам Большого.
Девушка в белой пачке с одной бретелькой, соскользнувшей с плеча, пристально смотрела на Михаила нежными голубыми глазами. Она подняла вверх свои белые руки и расстегнула заколку, державшую ее прямые светлые волосы. Густые пряди шелковым водопадом блестящих золотистых лепестков упали на плечи почти до талии.
Она чуть повернулась, глядя через плечо на Михаила, на губах се играла легкая полуулыбка, не столько соблазнительная, сколько вызывающая.
– Какую ты хочешь? Какую? – пьяно спрашивал Георгий. – Покажи ее мне, мой благородный друг, и я добуду ее для тебя. Ты можешь заполучить любую из этих женщин… они полюбят тебя в этой форме со всеми твоими медалями на груди!
– Я не хочу ни одной из них, – сказал Михаил.
Но золотоволосая танцовщица подошла к нему и протянула маленький цветок из тюля, который отрезала с кромки платья.
– Вот, – сказала она тихим голосом с придыханием, – возьмите.
Он смотрел на девушку, не на цветок. Вблизи густой сценический грим казался почти кричащим: темные линии, прочерченные вокруг глаз, удлиняли их, выделялись красные круги румянца на скулах. Но даже это не могло затмить свежей девичьей красоты.
– Вам на память, – сказала она.
Онемевшими пальцами он взял цветок. На какую-то секунду ее рука коснулась его. Вся водка, которую он выпил в этот день, взволновалась в его венах, превращая этот магический момент в чудо. Никогда он не видел такой красивой балерины и не переживал такой потрясающей минуты.
– Меня зовут Юлия, – сказала она, улыбаясь.
Даже ее манящая улыбка казалась таинственной. С тюлевым цветком в руках Михаил вдохнул мускусный аромат ее тела и влюбился.
ГЛАВА 14
Юлия Попова кутала свои изящные плечи в элегантную белую шубку, пока Михаил ловил такси. Она искоса поглядывала на красивого молодого офицера, которого подцепила сегодня вечером, и размышляла, хорош ли он будет в постели? Как же его зовут? Михаил, как там?.. Ах да, Сандовский.
Юлия была сердита на своего постоянного любовника, влиятельного человека, сделавшего ей множество подарков, включая шубу, которая сейчас на ней, и трехкомнатную квартиру. «Медведище» – вот как она называла его из-за огромного живота и рычаний, которые он издавал в постели. Во всяком случае Медведище пренебрегал ею уже три недели, она подозревала, что он волочился за кем-то еще.
Юлия сердилась. Пусть Медведище поломает голову над тем, где она провела сегодня вечер. Следует ему показать, что она не хорошенькая куколка, которую можно держать на полке и время от времени развлекаться.
– Куда поедем? – спросил Михаил, подсаживая ее в такси и прикасаясь к ней столь бережно, будто она была такой же хрупкой, как яйцо Фаберже.
Одарив его своей прелестной улыбкой, она сказала:
– Я знаю вечерний ресторан, он называется «Волга», там подают грузинские блюда и обслуживают высокопоставленных людей.
Он молча смотрел на нее, и глаза выражали страстное желание.
Смех Юлии струился серебром. Ей нравилось, когда мужчины смотрели на нее такими щенячьими глазами. Это давало ощущение власти, не сравнимое ни с чем остальным. А балерина должна пользоваться своей властью, пока это возможно. Большинству танцовщиц от семнадцати до девятнадцати лет. Балерина заканчивает профессиональную карьеру в возрасте двадцати семи или двадцати восьми лет… иногда тридцати, если очень повезет.
– Давайте поедем, вам понравится, – настаивала она, прижимаясь к нему. – К тому же там замечательная певица – моя подруга.
Ресторан, находившийся на улице Горького, был маленьким, тесным и прокуренным, столики сдвинуты вместе и освещены свечами. Это один из самых дорогих московских ресторанов. Воздух пропитан запахом горящего воска, жареного мяса, крепких духов и лосьонов постоянных клиентов, в основном высокопоставленных особ и их любовниц или жен. Михаил глубоко вдыхал неожиданно эротический запах.
Юлия сказала, что хочет есть: «Умираю от голода!», и они заказали несколько пикантных блюд грузинской кухни, разнообразные кебабы, зажаренные на углях, и хинкали – мясо, запеченное в тесте. Юлия пила «Гурджиани», а Михаил продолжал наливать себе водку «Юбилейную», очень хорошего качества. Он не знал, сколько уже выпил, но, как большинство русских, имел огромную пропускную способность.
Юлия что-то щебетала об интригах в балетной группе, и Михаил сказал ей, что его мать тоже когда-то танцевала.
– Она была очень красивая? – поинтересовалась Юлия.
– О, очень. Или она мне казалась такой.
– Такая же красивая, как я?
Михаил вспыхнул.
– Вы самая восхитительная.
– Вы тоже красивый, – сказала Юлия, одарив его обжигающим взглядом и затем опустив глаза.
Под гром аплодисментов на маленькую сцену вышла певица, женщина лет тридцати пяти, со светлыми волосами и большим бюстом.
– Софья здесь почти королева, – прошептала Юлия, – без нее ресторан ничего бы не стоил.
Голос ее походил на прозрачную дымку и обладал таким магнетизмом, что даже самые пьяные и веселые гуляки притихли и слушали как зачарованные. Она исполнила несколько баллад на французском, немецком и русском языках.
Сидя рядом с Юлией, чуть касаясь ее рукой, Михаил погрузился в грустные слова, проникавшие в самые отдаленные уголки его сердца. Свет свечей мерцал вокруг него. На долю секунды к нему пришла дикая фантазия… Он вообразил себя владельцем этого уютного заведения, этого маленького и безопасного мира, границей которого была нежная тихая музыка, а не война, убийство и увечья невинных людей.
– Ну хватит, – сказала Юлия, сжимая его руку. Во взгляде ее голубых глаз появилось напряжение. – Давай уйдем, скоро рассвет… Я должна поспать.
Михаил встряхнулся и в замешательстве посмотрел на часы. Неужели прошло уже три часа?
– Давай, – настаивала танцовщица, – отвези меня домой, красавец Михаил, и мы займемся любовью, если ты не выпил слишком много водки.
Квартира Юлии с очень высокими потолками находилась в старом доме и была оклеена чрезвычайно дорогими обоями из Франции. Ему бросились в глаза пластинки западных рок-групп, таких, как «Ролинг стоунз» и «Чикаго», бесценные сокровища для советского человека. Голова Михаила гудела от всего выпитого, и он не переставал спрашивать себя, как молодая балерина смогла приобрести такую квартиру, когда большинство семей ждали годами, чтобы приобрести жилье, и не всегда его получали.
На столе стоял серебряный самовар, и Юлия стала готовить ему чай. В комнате было жарко, и когда она стала подавать чай, то сняла платье. На ней осталась только легкая комбинация, настолько тонкая, что не скрывала дерзкие бугорки ее груди с розоватыми сосками.
Михаил пытался заглушить приятное потрясение. Светлый пушок густых волос в низу живота, просвечивающий сквозь прозрачную ткань, представлял собой самое эротическое зрелище, какое он когда-либо видел.
– Пей свой чай побыстрее, – выдохнула она, усаживаясь к нему на колени. Комбинация задралась, приоткрыв стройные мускулистые бедра. Только обнаженные ноги, как он заметил, были не слишком красивой частью тела – большие и сильные, с шишками на больших пальцах и мозолями на остальных, деформированные от танцев на пуантах.
Чай был очень крепкий, цвета красного дерева, сладкий, с лимоном. Михаил сделал несколько глотков, обжег язык, поставил стакан и потянулся к ней.
– Нет… нет… – хихикая, удержала она его.
– Пожалуйста, я должен обладать тобой.
– Ты хочешь сказать – любить меня. Я позволяю мужчинам только любить меня, иначе они не могут обладать мной, тем более использовать меня.
– Я полюблю тебя, – безрассудно пообещал он.
– Но только на одну ночь, – предупредила она. – Я должна признаться тебе, что у меня уже есть покровитель, очень значительный человек. Это он платит за квартиру. Но сейчас его нет здесь, и он не такой красивый, как ты. По правде говоря, он вообще не красивый.
Михаил едва ли слышал слова, что она произносила, – только ощущал их эротическое звучание, некое сексуальное сочетание покорности и агрессии одновременно.
– О Боже, – пробормотал он, пряча лицо у нее на груди.
– На одну ночь, – настаивала она. – Это все, что я тебе позволю.
– Да, да, да, – шептал он.
Юлия оказалась ненасытной любовницей. Она услаждала Михаила своими руками и нежными губами умело, как куртизанка. Жадным языком она вызывала эрекцию, проводя по сторонам его увеличившегося и восхитительно наполнившегося пениса, прежде чем взять его себе в рот. Никогда еще он не был таким твердым, словно железо. Михаил пытался удержаться от преждевременного оргазма. Он притянул ее к себе, они перевернулись, и их тела прижались друг к другу. Встав на колени перед маленькой Юлией, раскинувшей ноги, чтобы принять его, Михаил вошел в ее нежную влажность и начал двигаться, не торопясь, чтобы поддерживать эрекцию, но не вызывать оргазма.
Он не хотел кончать… нет еще.
Он хотел, чтобы это продолжалось вечно.
– О! О! О! – выкрикивала Юлия, извиваясь под ним и выгибая спину. Ее привлекательное личико блестело от пота. – О… пожалуйста! Пожалуйста! – вскрикивала она. – Я люблю тебя, я люблю тебя!
Михаил проникал все глубже и глубже, приближаясь к завершению, но все еще удерживал себя. Волны острого наслаждения спиралью проходили по его телу, пока он играл Юлией, как музыкальным инструментом. Она была подвержена множественным оргазмам и не могла сдерживать крика.
После шестого ее оргазма он наконец позволил себе кончить. Он всем телом до кончиков ногтей ощутил острое наслаждение; оргазм, потрясший его, был настолько мощным, что несколько секунд ему казалось, что он умер.
Но когда Михаил откинулся на постель рядом с танцовщицей настолько пресыщенный, что почти не мог ни двигаться, ни говорить, Юлия внезапно вскочила с кровати и схватила халат, висевший на стуле.
– А теперь ты должен уйти, – объявила она.
– Что? – глупо переспросил он.
– Я сказала, что ты должен уйти. Одна ночь… Помнишь, что я сказала тебе? У меня уже есть любовник и иногда – не часто – он приходит по утрам, и я хочу привести в порядок комнату на случай, если он придет сегодня.
– Но…
– Держи, – сказала она, протягивая ему форменные брюки с заутюженными стрелками.
Отрезвевший, Михаил бродил по улицам. Было ниже нуля, воздух бодрящий, а на перламутрово-сером небе над шпилями и крышами домов все еще видны звезды. Дыхание вырывалось изо рта клубами белого пара.
Его ошеломило и рассердило происшедшее. Как она могла требовать, чтобы он любил ее, испытывать такое наслаждение и утверждать, что любит его, а потом прогнать, как будто он посторонний – человек, переспавший с проституткой?
Кто этот значительный субъект, ее постоянный любовник? Зачем она выкрикивала «я люблю тебя», если не испытывает к нему никаких чувств? Если он завтра снова придет в Большой, он, может быть, получит ответ.
– Уходи, – сказала Юлия вечером после представления. Она была одета в свою меховую шубку, соболья шапочка скрывала ее красивые светлые волосы. – Уходи.
– Нет, – возразил он. – Не уйду до тех пор, пока ты не скажешь мне почему.
Она сердито пожала плечами и облизнула полные красные губы.
– О чем тут говорить? Ты красивый мужчина и понравился мне. Мы использовали друг друга. Что в этом такого уж волнующего и нового? А теперь я хочу, чтобы ты оставил меня в покое!
– Но ты говорила…
– Ничего я не говорила. И ничего не чувствовала. Неужели до тебя не доходит? А теперь, если ты не оставишь меня тотчас же, я позову Дмитрия… Он выбросит тебя.
Михаил сокрушенно посмотрел на нее. Он все еще верил, что она любит его. Должно быть, что-то произошло… Возможно, любовник избил ее или запугал.
– Сомневаюсь, что ему удастся, но если ты этого хочешь, пусть будет так, – коротко бросил он и повернулся на каблуках.
В этом месяце занятия в ГРУ еще не начнутся. Он знал, что это будет изнурительное расписание, включающее стрельбу из винтовки и пистолета, использование автоматического и полуавтоматического оружия, таэквандо. Потом его перевезут на большую загородную дачу в Кучино, неподалеку от Москвы. Здесь он узнает, как использовать яды и наркотики, которые растворяются в организме через несколько минут после применения, создавая впечатление естественной смерти. Его научат стрелять газом из специальных эжекторных ружей, настолько опасных даже для стреляющего, что ему придется принимать противоядие, прежде чем выстрелить. Его научат использовать работающее на батареях оружие, спрятанное в пачках для сигарет или ручках, пластиковые взрыватели и решать деликатные вопросы организации саботажа и диверсий. А еще ему предстоит освоить курс применения ножа и гарроты.
Михаил не хотел сейчас думать об этом. На уме у него была только Юлия, а не курс профессионального убийства.
Он стал каждый вечер приходить в Большой, но больше не заходил за кулисы, а незаметно ждал в переулке у театра, надеясь хоть мельком увидеть танцовщицу, уходящую со своим высокопоставленным любовником, кто бы он ни был.
В эти дни он иногда садился на метро и приезжал к дому, где она жила, и ждал на улице в надежде увидеть ее или еще лучше мужчину, подарившего ей квартиру.
На третий день температура резко упала, и Михаилу пришлось надеть тяжелое меховое пальто и шапку, прикрывавшую его лицо. В этой одежде он выглядел таким же безликим и укутанным, как и все московские прохожие в декабре.
Он несколько раз видел ее, но она всегда была одна или с другими девушками. Однажды она, казалось, бросила взгляд в его сторону, но – может, он и ошибся – так как она не подала виду, будто узнала его.
В один из дней утром у дома Юлии остановился черный «Зил», за рулем сидел водитель, одетый в форму. Из машины вышел мужчина в черном пальто с меховым воротником, его дыхание вырывалось клубами пара на морозе.
Это был Петров. Его отец.
– Я хочу тебя сзади, – распорядился Петров, протягивая руку за полным стаканом Столичной, приправленной перцем, которую Юлия всегда держала для него. Он сделал большой глоток огненной жидкости. – Давай, – настаивал он. – Опускайся на колени, Юлия, я знаю, ты так любишь.
Оба были раздеты в жарко натопленной квартире, и Юлия, тоже уже пьяная, смеялась и пила глоток за глотком дорогую водку.
– Нет еще, – запротестовала она, поднимая стакан. – Я хочу еще выпить, Медведище. Налей мне.
– Сейчас, – требовал он. – Сделай это сейчас, Юлия, так, как я хочу.
– Хорошо, – сказала она, надув губки, и встала на колени на постели, высоко подняв свой красивый стройный зад. Он воспользовался вазелином, который она держала для него, и так мощно вошел в нее, что качнул ее вперед. Ворча, он снова и снова делал выпады.
– О… о… – хрипло вскрикивала она, покорно изображая страсть, вцепившись руками в покрывало. Иногда она кончала таким способом, чаще – нет, но для Петрова это не имело значения. Главное, он достигал короткого, быстрого оргазма.
Петров откинулся. Юлия немедленно перевернулась, взяла салфетку и вытерла себя, а затем его – процедура, на которой он всегда настаивал после их физической близости.
Пока она вытирала его, взгляд Петрова скользнул к резному, богато украшенному туалетному столику, уставленному флакончиками с духами, которые он привез ей из недавней командировки в Париж. На нем стояла винная бутылка, покрытая слоем цветного воска с белой свечой на ней.
– Откуда ты это взяла? – спросил он.
Глаза Юлии потемнели, как два омута.
– О… его дала мне София.
Он узнал подсвечник. Знал он и Софию – певицу из ресторана «Волга», куда несколько раз брал Юлию. И он не сомневался, что директор «Волги» Иван Королев никогда не позволил бы своим работникам раздаривать такие вещи. Следовательно, размышлял он, Юлия ходила туда без него и прихватила этот сувенир… Возможно, она была там с другим.
– Иди сюда, – грубо бросил он, притягивая девушку к себе.
Удивленная Юлия подчинилась.
– Лижи меня, – приказал он, – соси, как следует. Я хочу еще раз. И на этот раз ты все проглотишь и попросишь меня еще.
Юлия пыталась протестовать, но, увидев выражение его лица, замолчала. Ее глаза заблестели от страха.
– Да, – прошептала она.
Тридцать минут спустя, забрав свои бритвенные принадлежности, Петров, пресытившийся и разозленный, покинул квартиру. С Юлией все кончено.
Он должен сделать один телефонный звонок.
– Почему? – допытывался Михаил. Он был в такой ярости от предательства, был так оскорблен и взбешен, что снова пришел в Большой этим вечером и преградил Юлии дорогу, когда она собиралась выйти.
– Почему он? Почему? Может, он бил тебя? Угрожал тебе? Боже мой, Юлия… он мой отец!
– Откуда мне было знать? – угрюмо ответила она. – Я узнала его задолго до того, как ты вошел в мою жизнь.
Все краски, казалось, покинули ее бледное лицо, а глаза были прикрыты. И как будто синяки под глазами. Он не мог рассмотреть при тусклом свете.
– Ты не можешь любить его! Ему почти шестьдесят, он почти на тридцать пять лет старше тебя!
– Какое это имеет значение, сколько ему лет? – фыркнула она, сверкнув на него глазами. – Дело в том, Михаил Сандовский, что мне двадцать пять лет, а не семнадцать! Ты знаешь, что это значит для танцовщицы? Это значит – я старая, старая, старая! Это значит – мне осталось танцевать только несколько лет. Я должна позаботиться о себе, пока у меня есть такая возможность.
Он был ошеломлен.
– Но это не должно означать…
– Это значит, что ты глупый, тупой мальчишка! – закричала она, отталкивая его. – Убирайся, майор Михаил Сандовский! Ты идиот, и ты мне не нужен, я не хочу тебя!
– Значит, ты хочешь его?
В два прыжка Михаил догнал ее и с силой прижал к зеленой стене прохладного закулисного коридора.
– Ты хочешь этого старика – Петрова! Скажи мне, что нет! Скажи правду!
– Ну и дурак же ты! – с раздражением бросила она. – Я вообще не хочу мужчин. Неужели ты думал, что хочу? Я предпочитаю женщин, болван! Женщин! Так что убирайся. Я не хочу больше видеть ни тебя, ни твоего безобразного отца – никогда!
На следующий день Михаил, сходя с ума от ревности, снова пришел в квартиру Юлии, чтобы попытаться поговорить с ней. Он громко постучал в дверь. Ее открыла пожилая толстощекая женщина с глазами-пуговицами, одетая в вытянувшийся серый свитер и бесформенное платье.
– Где Юлия? – почти закричал он.
– Она здесь не живет, – ответила женщина с украинским акцентом.
– Нет, живет! Я был здесь вчера!
– Эта квартира принадлежит высокопоставленному должностному лицу, и здесь нет никакой Юлии, – повторила женщина.
– Но она должна быть! Она была здесь. Она здесь… она просто не велела вам пускать меня.
– Нет здесь Юлии, – печально сказала женщина.
На следующий день соседский мальчишка сказал Михаилу, что прошлым вечером он видел, как какие-то мужчины увезли Юлию на сверкающем черном «Зиле».
