Текст книги "«Голубые Орхидеи»"
Автор книги: Джулия Фэнтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Валентина ощущала глубокое волнение и бьющую через край радость. Все получалось. Каждое движение удавалось. Она была на высоте в двадцать пять футов!
Затем один из танцовщиков, стоявший на ступени выше Валентины, слишком широко взмахнул ногой. Он попытался сбалансировать, но все же размахнулся слишком широко для узкой площадки ступени, и носок его сапога нанес Валентине резкий, быстрый удар.
Она бы, возможно, удержалась, если бы стояла обеими ногами на площадке, но она как раз выполняла один из парящих прыжков. Удар нарушил ее равновесие, и она не приземлилась на кромку раковины, как было задумано хореографом.
Она падала.
В страхе Валентина размахивала руками, будто пытаясь ухватиться за воздух. Она успела увидеть вспышки света прожекторов, изумленные лица, бегущего рабочего сцены, потрясенное, перепуганное лицо Беттины Орловски.
Затем резкая боль пронзила все тело Валентины, ворвалась ей в мозг, приглушая крик боли.
Секунду стояла мертвая тишина. Потом все закричали, задвигались, побежали.
Кит, издав яростный вопль, проталкивался через толпу.
– Вэл… Вэл…
Кит кого-то оттолкнул в сторону. Мельком он увидел Джоу Донована, который тоже протискивался через столпившихся испуганных танцовщиков и обслуживающий персонал, таща за руку своего фотографа.
Кит пробился в центр.
– Я врач, я врач! Дайте ей воздуха! – кричал один из танцовщиков, склонившись над Валентиной.
Кит посмотрел вниз и почувствовал, как его покидает надежда. Его прекрасная Вэл лежала, распростершись на спине, изо рта текла кровь, стекая на черные кудри, руки и ноги неестественно раскинуты, как у тряпичной куклы. Кожа ее стало голубовато-серой. Он услышал приближающийся вой сирены.
– Вэл! Вэл! – кричал он. Бросился рядом с ней на пол, схватил руку, пытаясь нащупать пульс. Он испытывал самое страшное горе и потрясение в своей жизни.
– Отойдите! – приказал танцовщик-медик, внезапно обретший авторитет. – Не прикасайтесь к ней. У нее может быть повреждена спина.
Кит отодвинулся, пытаясь удержать слезы, которые жгли ему глаза. Вой сирены замолк за дверью павильона, и два сотрудника скорой помощи вбежали с носилками и сумками с медикаментами.
«Вэл», – оцепенело повторял Кит, глядя на бледное лицо любимой женщины.
В Нью-Йорке Орхидея занималась сексом по телефону со своим периодическим любовником Романом Соленски, находившимся в Хьюстоне, где он должен был сыграть в один день два матча с хьюстонским «Астро». Роман выдавал потрясающий секс по телефону. Ему следовало бы наняться в один из этих девятисот непристойных номеров.
– Что ты делаешь, Роман… скажи мне… скажи… – спрашивала она с придыханием, возбуждаясь и отодвигая трусики, чтобы вставить новый вибратор, который вызовет восхитительный трепет. Только представив, как его обнаженное тело касается ее, она ощутила у себя между ног влажное тепло.
– Я глажу себя… при мысли о тебе я начинаю дрожать, – хрипло сказал Роман, дыхание его участилось.
Она застонала и закрыла глаза, готовая испытать первый из нескольких небольших оргазмов, но в этот момент услышала по телевизору имя Валентины. Что-то в анонсе выпуска новостей.
– Как ты? – простонал Роман. – Я не смогу долго удерживаться… Как ты, Орхидея?.. Я хочу, чтобы мы кончали вместе…
– Подожди, – сказала она, выключая вибратор и нащупывая дистанционное управление. – Подожди… я хочу кое-что послушать.
Она нажала на кнопку громкости как раз в то время, когда на экране появилось знакомое лицо Конни Чанг.
– …получившая серьезные травмы во время падения в звуковом киносъемочном павильоне на студии «Континенталь» в Голливуде. Валентину срочно доставили в госпиталь Седарс-Синай в Лос-Анджелесе и поместили в блок интенсивной терапии. Врачи еще не предоставили бюллетеней о ее состоянии.
Орхидея застыла.
Голос популярной ведущей выпусков новостей продолжал:
– Свидетели происшедшего сообщают, что Валентина, по-видимому, находится в критическом состоянии. Другие говорят, что видели, как трепетали ее веки и двигались руки.
Телефонная трубка выпала из безжизненных пальцев Орхидеи и ударилась о пол.
В Детройте Пичис вела деловой разговор по телефону, обсуждая подготовку ежегодного благотворительного вечера в Доме Св. Винсента и Сары Фишер. Ее экономка, двадцатилетняя Мэри Аббот, не постучав, поспешно вошла в кабинет.
– Миссис Ледерер! Миссис Ледерер! Вы должны выйти… О Иисус, Мария и Иосиф… Вы должны выйти.
Пичис подняла глаза на девушку и увидела, что ее обычный румянец сменила смертельная бледность. Она почувствовала глубокую тревогу.
– Мэри? В чем дело?
– Валентина… по маленькому телевизору… она упала…
– Я должна идти, – с трудом выдавила из себя Пичис и уронила трубку на рычаг. Забыв, что в доме есть еще три телевизора, она бросилась на кухню смотреть маленький телевизор экономки.
Серия стоп-кадров белыми стрелками показывала падение Валентины с тридцатифутовой лестницы.
– О нет, – выдохнула она. – Боже, нет. Мэри обхватила ее руками, чтобы удержать.
Лавина накрыла Валентину своей громадной сокрушительной волной и понесла ее как крошечную щепочку, подхваченную вечностью. Валентина пыталась кричать, но не могла издать ни звука. Когда она открыла глаза, то ничего не увидела, кроме белизны. Должно быть, она ударилась обо что-то, так как острая боль пронзила ей спину.
Боль менялась. Иногда она была похожа на раскаленный докрасна вертел, порой напоминала зуб дракона, вонзающийся в ее плоть. Иногда она попадала под колеса вагона, и мама кричала, а Миша плакал.
Она застонала, умоляя поднять вагон, чтобы она смогла дышать, просила спасти ее, чтобы ее не раздавило.
– Валентина, ты можешь пошевелить… – спрашивал какой-то голос, затем он слился с другими голосами, распался на осколки, стал холодным и далеким. Потом вагон сдвинулся и снова упал на нее, погрузив все во тьму.
В Москве Петров повесил трубку после разговора со службой КГБ в Советском посольстве в Вашингтоне. Военный атташе предоставил ему потрясающую информацию.
С Валентиной Ледерер несколько часов назад произошел несчастный случай на киностудии, и она находится при смерти.
Петров встал из-за стола, прошествовал к двери, отделявшей его кабинет от приемной, и захлопнул ее. Оставшись наедине со своими мыслями, он нервно потирал руки.
Затем открыл сейф, достал толстое досье. Уголки страниц загнулись от частого перелистывания в течение многих лет. Досье содержало печатные отчеты, статьи и фотографии, вырезанные из западных журналов.
На него смотрела обложка с фотографией «Роллинг стоунз», сделанная Ричардом Аведоном.
Сестра – двойняшка Михаила.Он всегда знал, где она.
Неужели та хорошенькая балерина действительно думала, что он бы позволил ей бежать в Америку вместе с маленькой дочкой, если бы он не хотел, чтобы она уехала? Это хорошо послужило его целям.
Он несколько минут размышлял, затем потянулся к своему личному телефону и набрал цифровой код. После задержки, вызванной прохождением через сложную систему защиты шифровального устройства, он наконец соединился со своим личным агентом в Советском посольстве в Вашингтоне.
– Я хочу, чтобы меня информировали о каждом аспекте жизни этой женщины, – приказал он. – Более детально, чем всегда. Ничегоне упускайте.
– Да, да, – услышал он ответ.
Он всегда предоставлял Петрову всю требуемую информацию.
Седарс-Синай превратился в подлинный бедлам – репортеры, телекамеры, папарацци и поклонники проникли ко входу и на лужайку, многие несли плакаты с надписями: «Вэл, мы любим тебя» и «Валентина, ты в наших молитвах».
Врач в белом халате появился в дверях, на которой не было таблички, в сопровождении двух охранников. Один из них нес переносной микрофон. Сотрудники больницы привыкли иметь дело со всем этим тарарамом, связанным с болезнями и травмами звезд.
Тотчас же все бросились к нему. Телеоператоры с мини-камерами на плечах пытались найти самое выгодное положение для съемки.
– Леди и джентльмены, – начал говорить доктор Ричард Фелдман, красивый мужчина с калифорнийским загаром. Джоу Донован записал все, что доктор Фелдман сообщил собравшимся: у Валентины трещина позвоночника в области поясницы, ей нужна срочная операция. Бригада врачей будет согласованно действовать, чтобы ликвидировать деформацию, причиненную сильным ударом от падения с высоты в тридцать футов.
– Во время операции мы намерены обследовать нижнюю часть крестца, который…
Не успел он закончить предложение, как поднялся шум.
– Она сможет ходить? – кричала женщина с телевидения НБС.
– У нее не будет паралича?
– Она дышит без прибора для искусственного дыхания?
– Она в сознании?
Охранник сделал шаг вперед, подняв обе руки, чтобы утихомирить толпу. Врач посмотрел в отпечатанный лист и продолжил, а закончил перечислением имен специалистов, приглашенных по такому случаю, указав их профессиональные заслуги, не забыв при этом свои собственные.
– Мы будем предоставлять каждый час информацию о ее состоянии, – подытожил он, и репортеры помчались передавать полученный материал, а телекамеры еще продолжали жужжать.
Пол Дженсен намеревался сделать карьеру, и госпиталь Седарс-Синай был первым шагом на его пути. Он старался использовать любую возможность, чтобы закончить ординатуру по ортопедической хирургии именно здесь, где знаменитые пациенты были обычным явлением и спортивные травмы шли на первом месте. Он надеялся, что уже через несколько лет сможет возглавить процветающую спортивную клинику в Беверли-Хиллз.
Он увидел доктора Фелдмана, который, закончив пресс-конференцию, большими шагами пересекал холл, и поспешил догнать его.
– Рик, как у нее дела, я имею в виду – на самом деле?
– Мы не сможем определить степень повреждения спинного мозга, пока не сделаем операцию, Пол.
– У меня нет сейчас дежурства. Могу я присутствовать на операции?
– Если хочешь, – ответил Фелдман, останавливаясь около лифта.
Валентина. Интересно, вспомнит ли она его? Пол почему-то был уверен, что вспомнит. Он следил за ее карьерой с самого начала, особенно после встречи с Орхидеей, и уже давно собирался связаться с ней.
Она плавала на дне глубокого черного колодца. Где-то над ней лишенные телесной оболочки голоса что-то говорили, но слов она не могла разобрать.
– Валентина… Валентина… ты меня слышишь? – все повторяла Пичис. – Валентина, проснись. Проснись, дорогая. Ты поправляешься.
Валентина покачала головой. Она, казалось, была привязана тонкими тросами, производившими странные воющие звуки, которые проникали внутрь ее черепа, когда она пыталась двигаться.
– Валентина. Проснись, Валентина. С тобой все в порядке, все хорошо. Ты уже поправляешься.
«Поправляется? От чего?»
– Я не могу двигаться, – тяжело дыша, пробормотала она.
– Тебя забинтовали и привязали к кровати, Валентина. Поэтому ты не можешь двигаться. Но доктора говорят, что ты поправляешься, дорогая.
Сбитая с толку, перепуганная, Валентина покачала головой и тотчас же почувствовала острый, как удар ножа, приступ боли где-то в ногах.
– Не пытайся двигаться. Доктор Фелдман минут через десять придет и поговорит с тобой.
– Доктор? – Валентина облизала сухие потрескавшиеся губы. Горло болело и саднило. Она слышала странный звук «блип-блип-блип». Разве она в больнице? Короткие вспышки проносились в ее мозгу. Что-то связанное с танцем казаков.
Затем огромная волна изнеможения опустилась на нее, снова погружая в пучину бессознания.
– Валентина, не засыпай. Проснись, дорогая. Ты должна проснуться. С тобой все будет хорошо.
– Нет, нет, я так хочу спать, дайте мне выспаться, – пробормотала Валентина, удаляясь в спасительную тьму.
– Что мы будем делать, если она парализована? – Пичис, стиснув руку Эдгара, выразила словами свои страхи.
Они находились в комнате для гостей, предназначенной родственникам знаменитых пациентов. По телевизору каждый час передавались последние новости, а также повторные показы ужасной сцены падения.
– Дорогая, никто не сказал нам, что она парализована, – в четвертый раз уверял жену Эдгар. – Ее оперировали лучшие врачи в стране… в мире. И она попала к ним вовремя. Здесь есть вся новая техника для восстановления перелома дисков… мы должны миллион раз благодарить Бога за то, что ее спинной мозг не был поврежден, а только задет.
– Но врачи могут допускать ошибки, они не боги, – беспокоилась Пичис.
– Детка, здесь лучшие врачи.
– Мистер и миссис Ледерер?
– Да, да, да! – вскочив, закричал Эдгар.
К ним, сердечно улыбаясь, подошел доктор Фелдман.
– Превосходные новости, мистер и миссис Ледерер. Валентина пришла в сознание, и мы стабилизировали ее состояние. Предварительные исследования показывают, что она сохранила чувствительность конечностей и может ими слегка шевелить.
– О, слава Богу, – заплакала Пичис.
– Руки и ноги? – резко спросил Эдгар.
– Да. Мы еще подержим ее в неподвижности неделю или дней десять, а потом она сможет начать понемногу передвигаться с помощью специального приспособления, поддерживающего спину.
Эдгар с тревогой смотрел на врача:
– Доктор, Валентина – танцовщица.
– Со временем она сможет заняться аэробикой, если захочет, но сначала будет долгий период физиотерапии. Все зависит от того, как пойдет процесс выздоровления. Мы пока не можем делать дальнейших прогнозов.
Когда врач ушел, Пичис снова опустилась на кушетку и с ужасом посмотрела на мужа.
– Эдгар! Ты понял, что он только что сказал нам? Он сказал «аэробика». Она, возможно, никогда не сможет снова профессионально танцевать.
– Пока с ней все в порядке, – хрипло сказал Эдгар. – И это самое важное.
Кит Ленард видел через окно, как сотни поклонников неустанно бродили по лужайке в ожидании новостей о Валентине. Охранники прогоняли их, но они снова возвращались.
Он перевел взгляд на бледное лицо Валентины, лежащей на больничных простынях, волосы ее были заплетены в две косы. На ней был надет легкий пластиковый жакет поверх хирургических перевязок. Все лицо ее было покрыто синяками и распухло. Особенно большой голубовато-желтый синяк красовался на скуле.
Он придвинул к кровати стул и осторожно коснулся ее правой руки, опасаясь, что даже легчайшее прикосновение может причинить ей боль.
– Вэл, – прошептал он. – Это я, Кит. Я здесь.
– Привет, дорогой, – сонно пробормотала она. – Извини… Мне только что сделали обезболивающий укол… после них я куда-то плыву…
– Все в порядке. Я просто хотел, чтобы ты знала, что я очень люблю тебя, Вэл. И хочу тебе сообщить, что фильм благополучно упакован в коробку, – продолжал он. – Нам удалось склеить эти две части эпизода-мечты, вышло замечательно. В паре трюков мы снимем дублершу. Никто не заметит подмены.
– Хорошо. Это очень хорошо, – прошептала она. – Держи меня за руку, Кит. Я никогда не думала…
Через несколько секунд веки опустились, и ее как будто унесло течением. Он смотрел на нее, и сердце его сжималось от боли. Какой хрупкой она выглядела, кожа была почти прозрачной. Она казалась совершенно беспомощной.
«Что я наделал? – горестно думал Кит. – Я причинил боль двум хорошим женщинам».
Санитары, разинув рты, изумленным взглядом провожали Орхидею, плывущую по больничному коридору. На ней были черные сапожки из змеиной кожи, черные облегающие легинсы и твидовый пиджак на несколько размеров больше. Под пиджаком шелковая кофточка каштанового цвета открывала несколько дюймов ложбинки на груди. Со своей буйной гривой длинных рыжих волос она выглядела соблазнительно и дерзко, будто сошла с обложки журнала «Космо».
– Орхидея… Орхи!
Пичис бросилась навстречу своей экстравагантной дочери.
– Ну, вот я и здесь, – вызывающе объявила Орхидея. – У меня была назначена встреча с независимым продюсером. Он хотел посмотреть мой сценарий и, возможно, предоставил бы мне работу, но я отменила встречу и приехала сюда. По твоему требованию. Ты довольна?
– Ты даже не собираешься спросить, как она себя чувствует?
– Как она себя чувствует?
Пичис схватила Орхидею за рукав и затащила в ближайшую комнату отдыха.
– Я никогдане видела такого упрямого человека, как ты! – с раздражением сказала Пичис. – Если ты намерена злиться на Вэл, хорошо, злись, но только не тогда, когда она больна и нуждается в твоей любви.
– Но она…
– Черт побери, мы чуть не потеряли ее! Разве это ничего для тебя не значит? Еще немного, и ее бы парализовало. Неужели тебе нет до этого дела, Орхидея? Неужели это тебя нисколечки не беспокоит?
Вызывающее выражение сошло с лица Орхидеи, плечи ее поникли. Она опустила глаза.
– Я… мне есть дело, – прошептала она дрожащим голосом. – Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось. Но я все еще ненавижу ее.
– Это самое абсурдное утверждение, какое я когда-либо слышала, – сердито бросила Пичис. Обычная мягкость после напряжения двух последних дней оставила ее. – Ты очень любишь ее… чертовски любишь. Иначе не вела бы себя как совершенная дура. А теперь я хочу, чтобы ты спустилась в магазин подарков при больнице и купила цветы, книгу или еще что-нибудь. Я хочу, чтобы ты пришла туда не с пустыми руками, обняла, расцеловала ее и сказала, как ты любишь ее. Если ты не сделаешь этого и не заставишь ее поверить, то ты принесешь ей больше вреда, чем пользы. И я, черт побери, надеюсь, что ты действительно любишь ее!
– Я… – но тут Орхидея увидела неумолимый взгляд матери и проглотила готовые сорваться слова протеста. – Хорошо, – кротко согласилась она.
Орхидея пришла незадолго до того, как Валентине по расписанию должны были сделать обезболивающий укол, который позволит ей часа полтора побыть в состоянии эйфории.
– Вот, – сказала Орхидея, кинув букет цветов на тумбочку.
– Это мама велела тебе прийти? – Валентина облизала пересохшие губы.
– Ну так что? – пробормотала Орхидея. – Я же пришла, не так ли? Мне пришлось отказаться от важного дела в Нью-Йорке.
Внезапная боль, как выстрел, пронзила спину Валентины. Она оцепенела, как бы превратившись в жесткий столб боли и забыв о присутствии сестры до тех пор, пока не прошла болезненная вспышка. Капли пота появились у нее на лбу.
– Что-то не так? – с тревогой спросила Орхидея.
– Больно, – Валентина взглянула на стенные часы и потянулась к кнопке звонка.
– Не могли бы вы сделать мне обезболивающий укол? – спросила она медицинскую сестру, дежурившую на пульте управления.
– Как только сможем, Валентина, – ответила сестра.
– Обезболивающий укол? – потрясенно переспросила Орхидея. – Очень больно?
– Представь, что в тебя стреляют из огнемета, – пробормотала Валентина. Ее гнев на Орхидею постепенно исчез, на смену ему пришла волна отчаяния, которое теперь часто овладевало ею.
– Настолькоплохо? О Боже, – тихо сказала Орхидея.
После ухода Орхидеи Валентина еще несколько раз звонила и просила сделать ей поскорее укол, ее уверяли, что скоро сделают.
Она стиснула зубы и попыталась считать от сотни назад. Но когда дошла до пятнадцати, слезы покатились по ее щекам. Она все еще не могла поверить в этот кошмар. Сильная боль едва смягчалась уколами морфия. Ее постоянно преследовал страх, что ей никогда не станет лучше и она останется полуинвалидом, не способным ни продолжить работу, ни иметь ребенка.
Стук в дверь отогнал приступ жалости к себе.
– Вэл? Вы не спите? Вы прекрасно выглядите.
Этого ординатора она не видела прежде. В своем зеленом больничном халате и с традиционной стрижкой он выглядел как молодой, очень привлекательный врач одной из телевизионных «мыльных опер». У него была ямочка на подбородке, а его рот показался Валентине очень знакомым. Она заставила себя улыбнуться и импульсивно сказала:
– Кажется, я жалею себя – новая плохая привычка.
Он, улыбаясь, вошел в комнату.
– Хотите поговорить?
И вдруг из нее выплеснулось:
– Я лежала здесь и размышляла, мне о многом надо подумать. Обезболивающего мне еще не принесли, а моя боль требует слишком много обезболивающих уколов, и я беспокоюсь, что никогда не смогу танцевать снова. Мне ненавистнопросто так лежать здесь и… – голос ее задрожал. – Боже, услышь мои молитвы! – Она заставила себя замолчать. – Я все время говорю и говорю.
– Вы испытывает вполне естественную реакцию на потрясение, – уверил он, коснувшись ее руки, и она почувствовала, как тепло его кожи проникло в ее ладонь и заструилось вверх по руке. – Валентина, вы не помните меня?
Она покачала головой.
– А я-то думал, что вы единственная из всех, кто вспомнил бы меня. Вернитесь назад. Далеко назад. Вспомните день, когда троих детей заставили мыть самый старый, жалкий, ржавый микроавтобус в Мичигане. Там было отвратительное отродье – мальчишка, поливавший вас из садового шланга, он всю тебя облил водой… и на твою…
– Пол! – закричала она. – Пол! О Пол!Боже! – Она посмотрела на него с изумлением и радостью. – Не удивительно, что ты показался мне таким знакомым. Это действительно ты? Не могу поверить. Это так…
– Собственной персоной, – сказал он улыбаясь. – Хотя теперь я – Пол Дженсен. Я отказался от фамилии Баджио, когда меня усыновили. – Он добавил: – Вижу, тебе пора делать укол. Я, пожалуй, схожу потороплю.
Она, обмякнув, погрузилась в подушку, переполненная чувством благодарности.
Пол поведал ей историю своей жизни вплоть до настоящего времени, закончив словами: «Я случайно встретил Орхидею в Норт-Уэстерне. Она не рассказывала тебе?»
– Нет. В последнее время мы не очень близки.
– Ну, это была короткая встреча. Я располагал слишком ограниченным временем, когда был интерном. Мне приходилось часами подпирать веки зубочистками, чтобы они не закрывались, и, разумеется, я выглядел не слишком веселым собеседником. Я всегда пытался связаться с тобой, но однажды, когда дозвонился, мне сказали, что ты гастролируешь по Европе.
Через два дня они с Полом выглядели давними друзьями, когда-то потерявшими друг друга, а теперь вновь обретшими. Может, причиной тому было ее вынужденное заключение, но Пол ужасно привлекал ее. Вскоре ей стало казаться, будто Пол всегда был рядом. Он поддерживал ее, приносил маленькие подарки, поддразнивал, ободрял, следил за тем, чтобы медицинский персонал как следует заботился о ней.
Ей нравилось, что он делился с ней своими мыслями, особенно мечтой построить огромную клинику спортивной медицины в Беверли-Хиллз, в которой станут работать лучшие хирурги-ортопеды страны, куда будут съезжаться знаменитые спортсмены со всего мира, многие знаменитости, а также дети, которым необходимы специальные операции.
– Наверное, это слишком невероятные мечты, – сказал он, смехом прикрывая серьезность своих слов.
– Нет! – воскликнула Валентина, польщенная его доверием. – Это прекрасная мечта, Пол, и, я уверена, ты сможешь ее осуществить.
– Лет через двадцать, может быть. Но я не намерен забывать о ней.
Зазвонил телефон на тумбочке у кровати, Пол вскочил и ответил на звонок.
– Да, это ее комната. Скажите ему, пусть поднимется. Да, комната двести сорок четыре.
– Что происходит? – спросила Валентина, невольно рассмеявшись.
– Всего лишь маленький сюрприз от Спаго. Их особая пицца с огромным количеством луизианских креветок с перцем, высушенными на солнце помидорами и луком-пореем. А как насчет спагетти «волосы ангела» с жареными грибами, чесноком и луком-шалотом?
Валентина вскрикнула от удивления, а Пол засмеялся.
– Мне нравится баловать тебя, дорогая. Ты делаешь все таким забавным.
Он сел на край кровати и пристально посмотрел в глаза Валентине.
– Я понимаю, ты не слишком хорошо меня знаешь, мы не виделись очень давно с тех пор, как были детьми, а сейчас ты находишься в состоянии стресса. Но я хочу, чтобы ты кое-что узнала. Я…
Стук в дверь прервал его.
– Привет, детка. Вот и «страна, где сбываются мечты», – сказала медсестра, входя в палату с медицинским подносом в руках.
Валентина поразилась.
– Как, ведь еще час до…
– Не возражай, – посоветовал Пол. – Этого я тоже для тебя добился – заставил немного смягчить тебе режим. Нет смысла подвергать тебя страданиям только для того, чтобы соблюсти какое-то глупое правило о шестичасовом перерыве.
Несколько дней спустя, осмотрев Валентину, доктор Фелдман сказал, что у нее из операционного шва просачивается спинальная жидкость. Такое явление нельзя назвать необычным или опасным, но нужно постоянное наблюдение, чтобы туда не попали бактерии. Может, даже понадобится еще одна операция. Но пока они еще не уверены.
Немного позже, в этот же день, потрясенная присутствием звезды, служащая административно-хозяйственного отдела принесла Валентине смятый больничный конверт, размером девять на двенадцать, набитый вырезками из таких газет, как «Стар» и «Нэшнл инквайэрер».
– Вы, милочка, пользуетесь большей популярностью, чем даже Лиз, когда она была здесь.
Валентина достала несколько вырезок. «Будет ли Вэл когда-нибудь снова ходить?» – гласил один из заголовков, «Вэл искалечена на всю жизнь», – вопил другой, «Вэл плачет, когда раны дают о себе знать», – сообщал третий.
– Можете оставить их себе, – великодушно сказала сестра-хозяйка, не подозревая об ударе, который только что нанесла. – Я могу достать еще множество, о вас печатают статьи каждую неделю.
– Пожалуйста, я… с меня достаточно. Никаких статей больше, – с ужасом запротестовала Валентина.
Но удар был уже нанесен.
Когда обезболивающие уколы переставали действовать и мысль становилась ясной, она задавала себе неотвратимые вопросы: поправится ли она полностью, будет ли снова танцевать, сможет ли когда-нибудь забеременеть? Она уже знала, что при всей любви к тем радостям, которые дарит ей положение звезды, она больше всего на свете хочет иметь семью и домашний уют.
Три дня спустя доктор Фелдман сказал, что ее хотят снова прооперировать и закрыть свищ, через который просачивается жидкость.
У Валентины упало сердце.
– Разве это необходимо?
– Необходимо предотвратить проникновение инфекции в рану. Не беспокойтесь, это не сложная операция. Через несколько дней вы станете поправляться.
Этим вечером Валентина отказалась от восьмичасового укола. Она лежала в постели и думала. Эти ужасные заголовки в газетах. Ей так хотелось позвонить Орхидее и отвести душу с сестрой – было необходимо разделить с кем-то свои тревоги. Но Орхидея вернулась в Нью-Йорк, только дважды навестив Валентину. Вид многочисленных репортеров, массы цветов, поклонников, заполнивших больничный вестибюль, – все это только нервировало и раздражало ее.
Она не должна рассчитывать на Орхидею.
Наконец Валентина потянулась к телефону и набрала номер автоответчика в квартире Кита на Манхеттене.
– Это автоответчик Кита Ленарда. К сожалению, я не могу подойти сейчас к телефону, но ваше сообщение важно для меня. После сигнала…
Валентина еще долго молча сжимала трубку. Когда она посмотрит правде в глаза? Кит не свободен и не может быть с ней, а она не настолько эгоистична, чтобы разрушить чужую семью ради своих интересов.
Что ей оставалось?
Одиночество.
Она медленно положила трубку, не оставив сообщения.
Час спустя, когда Пол пришел в палату, она сказала ему, что решилась на операцию.
– Вэл, я уверен, они быстро решат эту проблему. Фелдман – ведущий специалист, самый лучший.
– Полагаю, у меня нет выбора, – печально добавила она.
– У тебя есть выбор – у нас он всегда есть. – Пол обнял ее. – Вэл, я буду с тобой в операционной, буду всего в нескольких футах от тебя, – его голос внезапно дрогнул. – Я знаю, прошла всего неделя, но я беспокоюсь о тебе, Вэл, больше, чем просто беспокоюсь. Я… я живу теми минутами, когда прихожу в твою комнату, чтобы поговорить с тобой, коснуться тебя.
Пол склонился над ней. Сначала это был мягкий, нежный поцелуй, постепенно углубившись, он бережно раздвинул ей губы языком.
Она не ощутила ни стремительного наплыва чувств, как при поцелуях с Китом, ни бьющей через край страсти, какую она испытывала с Беном Пэрисом. Это было просто… приятно. Но он так заботлив, напомнила она себе, обхватывая шею Пола руками. От него пахло дорогим, с мускусным оттенком, лосьоном после бритья.
– Да, – пробормотал он. – Так лучше… намного лучше, Вэл. Я хочу быть с тобой и позабочусь, чтобы ты никогда больше не испытывала боли, дорогая, никогда. Я хочу, чтобы ты снова добилась наибольшего успеха. Я помогу тебе во всем.
Орхидея вбежала в тесное старомодное административное здание на Сорок пятой улице, между Шестой и Седьмой авеню, и резко нажала на кнопку пятого этажа.
Пока лифт, покачиваясь, медленно поднимался вверх, она, пробежав пальцами по вьющимся волосам, принялась подскакивать от нетерпения. Морт Рубик, независимый продюсер, проявивший интерес к ее литературному творчеству, нанял ее своим ассистентом и девочкой для поручений.
Сегодня ее первый день работы.
Лифт остановился, и его двери открылись прямо в невероятно маленькую приемную, где едва хватало места для обшарпанного старого деревянного стола, на котором стояли телефон, факс и компьютер. Единственное закопченное окно выходило на рынок Кэлдиэн на Сорок пятой улице. На стенах еще сохранялась первоначальная свинцовая зеленая краска, теперь потрескавшаяся и облупившаяся. «Неужели хозяин не собирается делать ремонт?» – с раздражением подумала Орхидея. Она может получить здесь свинцовое отравление только оттого, что будет глубоко дышать.
Несмотря на отсутствие способностей декоратора, Морт Рубик тем не менее представлял для нее самую лучшую возможность, появившуюся у нее за последнее время. Он был легендой Нью-Йорка – такой же изобретательный, как Вуди Аллен, и упрямый, как бык. Его последняя работа – любовная история о двух строительных рабочих обошла пятнадцать сотен театров, и Марти Гроув в «Голливуд репортер» назвал ее триумфальной.
– Прекрасно, вот и ты, – сказал Морт Рубик, поспешно выходя из кабинета. Вместе с ним ворвался запах кофе и лосьона после бритья «Брут». – Ничего я так не люблю, как девушек, которые приходят вовремя.
Орхидея смотрела на своего нового хозяина. Она так нервничала во время их первой встречи, что почти не обратила внимания на его внешность. Морт был чуть выше пяти футов, голова его казалась слишком большой по сравнению с туловищем, спина чуть согнута, так что дорогой темный костюм сидел на нем несколько странно. В дополнение к его внешней непрезентабельности на нем были надеты очки в темной роговой оправе, а в правое ухо был вставлен слуховой аппарат.
Он посмотрел на нее и сделал гримасу.
– Ну, насмотрелась?
– Я… – она покраснела, – извините.
– Ну, дорогуша, я, конечно, не Роберт Редфорд, но и большинство людей, с которыми я имею дело, тоже не Клинты Иствуды и не Рейчел Уэлч. Я выгляжу славным и спокойным, это помогает людям расслабиться и вводит их в заблуждение, позволяя им думать, будто они могут одурачить меня. Затем… фу! Я выпускаю из них потроха.
Орхидея засмеялась, и Морт одарил ее широкой улыбкой, открывшей самое лучшее, что у него было, – белые ровные красивые зубы.
