Текст книги "«Голубые Орхидеи»"
Автор книги: Джулия Фэнтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
ГЛАВА 2
Россия. 1970
Поздний мокрый мартовский снегопад закружил тяжелые хлопья, мириады белых точек окутали поезд, бегущий из Кировабада в Тбилиси среди Кавказских гор. Высокие пики терялись в безграничности снега, громада горы Мтацминда неясно маячила вдали.
В слишком натопленном мягком вагоне восьмилетний Михаил Сандовский учил свою сестру-двойняшку Валентину играть в «веревочку», в то время как их мать, шесть дней назад овдовевшая, пыталась заснуть.
– Видишь? Видишь, как это делается? – Мальчик протянул кисти рук, обвитые сложным переплетением веревочек. – Вокруг этих пальцев… так. Затем через эти! И вокруг этих. Каждый может так сделать!
Валя, горя желанием понять, склонилась к брату, ее черные кудри касались его волос. Малышка сосредоточенно следила за каждым изгибом веревки между пальцами брата. Наконец она сказала:
– Дай мне попробовать.
Миша, который был старше ее на десять минут, слегка отодвинувшись, отдернул опутанные веревочкой руки.
– Нет, Валя, не сейчас. Подожди, понаблюдай еще за веревкой.
– Но я уже… Я уже понаблюдала. Миша, я видела все, что ты делал. Я могу повторить!
Ее изумрудные глаза, такие же, как у него, сейчас покрасневшие от слез, смотрели умоляюще.
– Да? Тогда покажи.
Девочка взяла у брата веревочку и, покусывая нижнюю губку, методично обернула ее вокруг своих пальцев, почти без раздумий воспроизведя узор, показанный ей братом. Результат оказался безупречным.
– Вот! – воскликнула Валентина, с победно сияющими глазами. – Мама! Мама! Я сделала правильно!
Надя Сандовская была высокой, стройной темноволосой женщиной с длинной лебединой шеей и изящной фигурой балерины Большого театра. Она дремала, устало откинув голову на спинку сиденья, но, вздрогнув, проснулась при звуке голоса дочери.
– В чем дело, детка?
Валентина показала сложную конструкцию из веревки.
– Посмотри.
– Валя, дорогая, ты умница.
Валя подвинулась и приникла к матери, а Миша встал на колени на сиденье и прижался лбом к окну. Надя увидела, что из глаз сына текут слезы, но он пытается скрыть их.
– Миша, дорогой, подойди, сядь сюда. – Она усадила его рядом с собой, стала гладить его лоб, целовать мягкие волосы. – Давайте посидим немного спокойно. Вы оба были такими мужественными, и я вас очень люблю.
Слезы заполнили ее глаза. Что она будет делать теперь без любимого мужа? Александр был физиком, и его сослали в Гулаг за «диссидентские высказывания». Шесть суровых месяцев в лагере для перевоспитания сказались очень быстро. Он заболел воспалением легких и умер до их приезда в лагерь. Она смогла заключить в последнее объятие только его холодное, окоченевшее тело.
Надя смахнула ресницами горячие слезы. Она всю жизнь жила ради него и теперь, несмотря на детей, больше не хотела жить.
– Мама! Мама! Я видел медведя, – внезапно воскликнул Михаил.
– Тише, сынок, – утихомирила Надя мальчика, взглянув на хорошо одетого человека, делившего с ними купе первого класса. – Ты мешаешь нашему спутнику.
– Он мне не мешает, – сказал попутчик, поднимая глаза от документов, которые он сосредоточенно изучал последние два часа. – Ты не можешь сейчас увидеть медведей, мальчик. Видишь, снег, – охотно объяснил Владимир Петров. – Медведи зимой спят и не выходят до весны. Да, действительно. Медведи – удивительные существа, особенно советские медведи.
Надя чувствовала неловкость в присутствии этого человека. Ему было около сорока, тяжелое лицо с темными глазами изрезали глубокие морщины. Он был одет в дорогое, подбитое мехом пальто, из кармана которого время от времени доставал мятные конфеты, угощая в основном Мишу и не замечая Валю. Надю настораживал этот человек, особенно пугали взгляды, которые он бросал на Михаила и изредка – на нее. Возможно, он из КГБ. Она знала – лучше не спрашивать. Очевидно, он тоже возвращается в Москву.
Она вздохнула. Нужно будет подумать о работе, когда они приедут в Москву. Если она не найдет работу в течение трех месяцев, то ее объявят «тунеядкой». Придется позвонить Любаевой в Большой.
Возможно, она смогла бы учить молодых балерин, подумала Надя, перескакивая с одной мысли на другую. Но она жена диссидента… ей почти невозможно будет найти работу… Но она должна. Должна дать детям образование, научить их тому, чему Александр…
Немного терпкий запах чая проник в купе. Владимир Петров смотрел на бледную хорошенькую вдову, затем его взгляд остановился на близнецах. Они удивительные. Маленькая девочка, Валентина, прижимавшая к себе сшитого вручную плюшевого медведя, обещала стать настоящей красавицей. У нее были огромные зеленые глаза и изящные дуги бровей, напоминающие крылья.
В тысячный раз его глаза обращались к красивому мальчику.
Сын.
– Валенька! – мальчик стал вертеться на сиденье, как обычно делают маленькие дети. – Ты бы хотела жить в пещере? Мы бы охотились, рыбачили, подстреливали кроликов и делали укрытия из сосновых веток.
– И у нас будет настоящий бивачный костер, – согласилась девочка.
– И ружья.
– И мягкие одеяла из гусиного пуха.
– В пещере не бывает, глупая…
– В нашей пещере будут, – твердо сказала Валя. Мальчик кивнул, и Петров почувствовал, какая крепкая связь существует между ними.
Внезапно ощутив прилив гнева, он встал и вышел из купе. Стоя в узком коридоре вагона, раскачивающегося взад и вперед под перестук колес, бегущих по рельсам, Петров горько сетовал на судьбу, которая лишила его того, чего он желал больше всего на свете, – сына.
Снегопад немного утих, когда поезд повернул и вошел в огромное ущелье между горами, влажные снежные шапки которых, казалось, готовы были вот-вот обрушиться. С одной стороны вздымалась каменная стена, с другой – простиралась долина, переходящая постепенно в узкое ущелье, по дну которого стремительно пробегала маленькая горная речушка.
– Я пойду в туалет, – объявил Михаил, вставая с места.
Туалет был окрашен в белый цвет. Поезд раскачивался, и пользоваться унитазом было неудобно. У него ушло немало времени, чтобы застегнуться, посмотреть в окно на удивительное ущелье, такое огромное и глубокое, отлого спускающееся вниз. Он открыл дверь и шагнул в коридор, размышляя о медведях и о папе.
Неожиданно мальчик услышал оглушительный грохот и почувствовал, как содрогнулся воздух. Михаил уцепился за косяк двери, но ощутил, как тот вырывается из его рук. Вагон пугающе накренился и опрокинулся набок.
Холодный белый поток хлынул на Михаила, поднял его и выбросил из окна туалета.
Он закричал, когда снежная лавина обрушилась на него и понесла, сломав, как прутик, его правую ногу и осыпав осколками стекла, которые попали под шерстяные брюки и впились в бедра. Жгучая боль пронзила его.
Затем он потерял сознание.
– Мама! Мама! – в ужасе пронзительно кричала Валентина.
Повсюду был снег. Он проломил стену купе и наполовину заполнил вагон своей пугающе огромной массой.
– Мама! Мама! Мама!
С неистовой силой Валентина дергала кусок панельной обшивки и дверь, которые упали на сиденье, где находилась Надя. Она видела ноги матери в аккуратных хлопчатобумажных чулках и черных ботинках, но все остальное было скрыто под снегом.
– Мама! Мамочка!
Валентина в отчаянии разгребала снег.
Громко застонав, Надя пошевелилась. Валентина яростно разгребала снег до тех пор, пока ей не удалось освободить лицо и грудь матери. Тогда Надя снова пошевелилась и стала помогать сбрасывать с себя остатки панели. На ее лице и волосах была кровь.
– Валентина… Михаил! – закричала Надя.
Валентину обдало такой ледяной волной ужаса, что она не могла дышать. Миша. Где он?
Петров пришел в себя, обнаружив, что лежит лицом вниз, его нос разбит, и снег набился в рот. Он поднял голову. Обрыв в ущелье начинался всего лишь в нескольких сантиметрах от того места, куда его отнесло огромной волной снега. Сделав усилие, он с трудом поднялся, осознавая, что его тяжелое, подбитое мехом пальто, возможно, спасло ему жизнь.
Он в недоумении выругался. Что произошло?
Посмотрев назад на поезд, он увидел цепь опрокинувшихся вагонов, некоторые упали в ущелье, другие наполовину были похоронены под снегом, восемь или десять накренились самым невероятным образом. Только пять первых вагонов и локомотив остались неповрежденными.
Лавина! Они видели небольшие лавины днем. Горы коварны ранней весной.
Душераздирающий крик привлек внимание Петрова. Он посмотрел налево и увидел человека, зажатого двумя вагонами, – ноги его превратились в кровавое месиво.
Петров отвернулся, и его стало рвать так неудержимо, что все тело сотрясалось от спазм. Он слышал крики, жалобные вопли о помощи. Люди оказались в ловушке, кто-то в снегу, кто-то в поезде. Он должен помочь им.
Он кашлял и захлебывался, извергая пищу, съеденную за день. Затем вытер рот и направился к искореженным вагонам.
Безумно желая найти своего брата, Валентина, скользя и ползком, пробиралась среди разбросанных чемоданов и перевернутых вверх дном полок и наконец нашла выбитое окно. Она выбралась наружу и оказалась на верху вагона.
Ошеломленная, она ухватилась за металлический край окна и осмотрелась. Многие вагоны сошли с рельс и, искореженные, лежали на боку, пять или шесть вагонов упали в ущелье, к реке, на глубину около трехсот метров. Фигуры спасателей сновали взад и вперед, выкапывая людей из снега.
Валентина зарыдала. Где ее брат? Похоронен в снегу? Или на дне реки?
Но ее восьмилетний разум еще не мог представить ясной картины смерти и довести эту мысль до конца. Она не замечала, как из ее рта и носа струится кровь, на лбу огромный синяк и кровь в волосах. Валентина знала только одно: она должна найти своего брата. Должна.Она выкрикивала его имя снова и снова:
– Миша! Миша!
Два часа спустя Петров был совершенно измучен, каждый его мускул молил об отдыхе, но он помог спасти восемь перепуганных пассажиров. Скоро наступит тьма, спасательные работы станут невозможными. Температура тоже падала, и многие попавшие в западню люди замерзнут ночью.
Тяжело дыша, Петров двинулся на звук чуть слышной мольбы и споткнулся о тело ребенка. Мальчик, одетый в знакомую темно-зеленую шерстяную куртку на подкладке, лежал, скрючившись, наполовину засыпанный снегом. Он был без сознания, непокрытая голова окровавлена, лицо побелело, а правая нога неестественно вывернута.
Михаил.
Сердце Петрова дрогнуло. Ребенок. Каким-то образом он вылетел из вагона и теперь лежал один, вдали от своей матери и сестры, судьба которых неизвестна.
Испытывая прилив ликования, он нагнулся, освободил мальчика из-под снега, поднял и понес его к временному госпиталю, который разместился в машине метрах в тридцати от колеи, туда доставляли раненых. Несколько врачей, бывших пассажиров поезда, оказывали раненым первую помощь. Петров внезапно решил, что поместит мальчика в другую машину и убедит врача осмотреть его там.
Ребенок был в его руках, и мать не знала, где он.
Михаил пришел в себя, но не плакал, только разок всхлипнул, когда женщина-врач вправляла ему сломанную правую ногу. Петров, гордый стойкостью мальчика, держал его на руках.
– Он все еще в состоянии шока, и за ним нужно присматривать, – сказала врач, направляясь назад в санитарную машину.
– Наркотики, – потребовал Петров. – Нужно, чтобы у него было что-то против боли, чтобы успокоить его.
– Их у нас недостаточно. Есть люди, испытывающие страшную боль, у которых раздроблены…
– Оставьте морфий, – резко оборвал ее Петров, – и не будем говорить об этом. Я из КГБ.
Врач выудила из сумки несколько ампул и снабдила Петрова инструкциями по их употреблению. Затем быстро ушла.
Михаил потряс головой и огляделся с недоумением и тревогой.
– Где моя мама? – спросил он в десятый раз. – Где моя сестра Валенька?
– Ты должен быть мужественным, – наконец сказал Петров.
Блестящие зеленые глаза мальчика, устремленные на него, постепенно затуманивались от действия наркотика.
– Был обвал, Михаил. Ты понимаешь, что это? Снежная лавина скатилась с вершины горы. Много, много людей погибло. Шесть вагонов упало в реку, в ущелье, среди них вагон, где находились твоя мать и сестра.
– Нет! – закричал Миша, и глаза его засверкали. – Этого не могло произойти. Я вам не верю!
– Это произошло, малыш. Они умерли. Они на дне реки. Мне очень жаль. – Петров облизал пересохшие губы и добавил: – Михаил, в поезде я нечаянно слышал, что у тебя нет родственников. Твоя бабушка умерла в прошлом году, ты один.
Голова мальчика, словно от удара, откинулась назад.
– Ты должен где-то жить, нужно, чтобы кто-то о тебе заботился, чтобы ты вырос большим и сильным, – мягко продолжал Петров. – Я сделаю это для тебя, Миша. Я усыновлю тебя и обеспечу всем необходимым.
Потрясенный ребенок смотрел на него, пытаясь отрицательно покачать головой, но морфий уже начал действовать, и он смог только пошевелиться. Вскоре мальчик тяжело опустился на временно установленную полку поезда и чуть слышно захрапел.
Петров с чувством собственника смотрел на спящего ребенка. Но как быть с матерью?
Покинув купе, где спал его маленький питомец, он задвинул дверь и встал перед ней, охраняя помещение от вторжения. Он начал составлять план со знанием дела. Во-первых, нужно сказать Наде Сандовской, что ее сын умер – стал жертвой обвала. Во-вторых, поскольку женщина тоже возвращается в Москву, он должен принять меры, чтобы она случайно не встретилась с мальчиком.
Он прикрыл глаза и, потирая обмороженные пальцы, обдумывал, что предпринять. Он мог ее привлечь «за политические действия, направленные против безопасности государства». Беззащитная и беспомощная, она к тому же была вдовой диссидента, запятнанной и находящейся на подозрении. Но нет. Она даровала ему своего сына. Теперь он сделает ей подарок. Ее жизнь!
Он пытался припомнить все разговоры между матерью и близнецами, которые слышал в течение двух дней пути. И затем его осенило: она образованная, рассказывала детям сказки по-французски. Какая удача! Есть способ – да. Он найдет для нее работу за пределами Москвы.
Спасшиеся пассажиры провели ночь в битком набитом вагоне. Тепло скученных тел вызывало в них чувство покоя, а на следующее утро их отвезли на грузовике назад, в Тбилиси.
– Мне очень жаль, – сказал Петров. – Вашего сына не нашли, очевидно, его засыпало лавиной.
Надя пристально смотрела на него, и ее лицо медленно бледнело.
– О нет… пожалуйста, пожалуйста…
– Он не умер! – закричала Валя, ее маленькие руки стиснули голубого плюшевого мишку с удивительной силой.
– Он умер, – сурово повторил Петров, отводя от них взгляд. – И похоронен под миллионом тонн снега. Мне очень жаль. Действительно жаль.
Тбилиси был покрыт толстым слоем снега. Государственные здания, театры, учреждения культуры украшали статуи, обсаженные платанами улицы носили такие названия, как бульвар Руставели, улица Ленина и площадь Героев. Погруженная в раздумье снежная масса горы Мтацминда возвышалась над «старым городом» с его руинами замка четвертого века. Несмотря на свое горе, Валя с любопытством смотрела на древние, шестого века, церкви, когда их грузовик проезжал по улицам, булыжник которых был настолько стар, что почернел.
Спасшихся пассажиров поместили в гостиницу «Сакартвело» на улице Меликишвили.
Надя с дочерью обосновались в маленькой, убогой комнатенке на третьем этаже, выходящей на задворки. За их комнату заплатил какой-то таинственный благодетель.
– Мама! Мамочка! – молила Валентина. Она взяла дешевую щетку для волос, которую они, постояв в очереди, купили в маленьком магазинчике, и стала расчесывать волосы матери. – Мама, пожалуйста, не плачь больше сегодня.
– Извини, дорогая, – сказала Надя, пытаясь вытереть слезы:
– Мама… что теперь будет с нами?
– Не знаю, Валя, но я позабочусь о нас, найду способ. Я думала…
– Мы вернемся в свою квартиру? – спрашивала Валентина.
– Нет. Мы не можем.
– Но… как Миша узнает, где нас найти, если мы не вернемся на прежнее место? – спросила Валентина, и голос ее задрожал.
– Валентина. Он умер, малыш.
– Тот дядька наврал. Я знаю, он жив.
– Душа моя, – прошептала Надя, посадив девочку на колени, прижав к себе и тихо покачиваясь взад и вперед. Навязчивая идея дочери беспокоила ее. – Дорогая, мы всегда будем помнить и любить Мишу. Мы будем думать о нем каждый день и молиться каждую ночь. Мы никогда не забудем твоего брата.
На четвертый день офицер в форме КГБ доставил им сообщение. Как только он ушел, Надя развернула сложенную бумагу и прочла: «Позвоните мне по возвращении в Москву, так как у меня есть для вас работа, которая, как мне кажется, понравится вам, и вы сможете применить свое знание иностранных языков. Прилагаю билеты на поезд для вас и вашей дочери. Майор Владимир Осипович Петров».
Она уставилась на неразборчивый почерк, который почти невозможно было разобрать, и сердце ее заколотилось от ужаса. Эта записка делала все предельно ясным. Он намерен найти ей работу и заставить ее чувствовать себя обязанной. Он рассчитывает, что она станет его любовницей. Да, такова судьба одиноких женщин.
Она перечитала послание. «Применить свое знание языков…» Это, наверное, быть переводчиком, возможно для работы с иностранными туристами, и, если ей фантастически повезет, с привилегией путешествовать. Путешествовать. Мозг ее заработал. Казалось, впервые появился маленький проблеск надежды.
– Мама, в чем дело? Что в письме? – спросила Валя, отвлекая ее от беспорядочных мыслей.
– Здесь говорится… ну, говорится… – голос Нади прервался, когда ее взгляд упал на присланные Петровым билеты. – Да, здесь говорится, что он даст мне работу.
В другом поезде Петров и его новый «сын» Михаил тащились по окрестностям Москвы. Цвет воздуха изменился и казался теперь более серым, небо над головой заполнилось тяжелыми снеговыми облаками.
В противоположность хмурому московскому дню Петров пребывал в превосходном настроении. У него есть сын! Он не сомневался, что его жена Ирина, бездетная после нескольких выкидышей, будет счастлива. Его сын… их сын… поступит в военную академию. Он смышленый, уже достаточно высокий для своего возраста, а когда вырастет, возможно, достигнет метра восьмидесяти, а то и выше. Прекрасный экземпляр с точки зрения физиологии. Да, относительно этого нет никаких вопросов! И упрямый. Этим качеством Петров восхищался, даже когда оно досаждало. К счастью, сейчас, с загипсованной во всю длину ногой, Миша едва ли мог от него убежать.
Мальчик все еще пребывал в глубоком горе и почти не разговаривал с тех пор, как они покинули Тбилиси, ничего не ел, а только пил, и то, когда его заставляли. Лицо Миши осунулось, и тени пролегли под глазами. Однажды, во сне, он кричал и звал свою сестру-двойняшку.
– Миша, – сказал Петров, протягивая ему пакет с горячими пончиками и апельсинами, которые купил на станции, – настоящий деликатес. – Пожалуйста, сынок. Пожалуйста, съешь что-нибудь.
Михаил голодно вдохнул запах фруктов, но не шелохнулся.
Приближаясь к Подольску, поезд замедлил ход. Петров увидел на платформе женщину с корзинкой, в которой копошились три или четыре нечистокровных борзых щенка. Он импульсивно встал и сказал Михаилу, что сейчас вернется.
На платформе ему пришлось проталкиваться сквозь толпу встречающих и провожающих, которые обменивались друг с другом типичными для русских крепкими объятиями и поцелуями. Уже на бегу извлекал из кармана деньги.
– Я хочу купить этих щенков, – отрывисто бросил он женщине. – Всех.
Он сунул десять рублей ей в руку и взял корзину. Шестинедельные щенки были хорошо откормленными. Когда он взял в руки корзину, самый крупный из них открыл глаза и издал резкий короткий лай. Петров со своей драгоценной ношей поспешил к вагону.
Войдя в купе, он вывалил содержимое корзины Мише на колени. Щенки завозились, повизгивая и сопя, а один из них умудрился подпрыгнуть и лизнуть Мишу в лицо. На мгновение мальчик заколебался, но, когда энергичный щенок снова лизнул его, лицо Миши смягчилось.
– Что, это для меня? – спросил тихо Миша.
– Если хочешь.
Миша ничего не ответил, но его глаза утратили прежнюю враждебность. Он поднял самого толстого щенка и поднес к лицу, позволяя облизывать себе щеки.
Понаблюдав несколько минут, как мальчик играет со щенками, Петров удовлетворенно откинулся на сиденье. Он надеялся, что этим вечером Михаил съест не только апельсины, но и ужин.
Через три дня он станет разговаривать, а через месяц начнет забывать свою мать и сестру-двойняшку.
Их связь теперь разорвалась.
Навсегда.
ГЛАВА 3
– Миша! Миша! Миша! – пронзительный крик Вали прорезал воздух. Она металась и билась под тонким одеялом, пиная Надю коленями. – Михаил!
Надя привычно протянула руки, чтобы заключить дочь в объятия и успокоить.
– Валенька… моя голубка… Ничего, ничего… Это всего лишь страшный сон… постарайся снова заснуть.
– Мама!
Слезы струились по лицу Валентины. Она резко выпрямилась, пристально вглядываясь в непривычную тьму маленькой тесной, чужой комнаты, которую они вынуждены были снимать в чужой квартире многоэтажного дома.
– Мама! – всхлипывала Валя. – Миша плачет. Я видела это во сне, он такой печальный.
– Детка, детка, – вздохнула Надя.
– Мама, – прошептала во тьме девочка. Она скорчилась под одеялом. Иногда, без каких-либо видимых причин, в ее правой ноге появлялась непонятная боль.
– Что, душа моя?
– Почему мы не видели Мишу, когда он умер?
– Потому что он оказался слишком глубоко похоронен под снегом. Успокойся! Не говори об этом. Ты должна быть хорошей девочкой, прилежно заниматься и учиться у меня говорить по-английски и по-французски.
– Почему, мамочка?
– Потому что! – Надя говорила более резко, чем обычно.
– Но… что если Миша все еще там, под снегом? Что, если ему холодно и он боится?.. Я знаю, он боится. Я знаю, он скучает без нас.
– Он умер, моя голубка. Ты должна поверить этому, – хрипло сказала Надя. – Тело Миши погребено под снегом, под тоннами снега. Я получила официальное сообщение. Мне сказали, что нет никакой надежды. Детка, больше сотни человек погибли под этой лавиной. – Надя, слегка покашливая, устало вернулась на место. – А теперь давай спать. Мне нужно завтра рано вставать.
Надя работала переводчиком в УПДК, в правительственной организации, предоставляющей переводчиков, а также горничных, секретарей, швейцаров и шоферов. Однажды Петров, посетив их аскетическое жилье, заметил, что он ждет, когда появится новая вакансия.
– Я готовлю необходимые документы, – сказал Петров.
– Спасибо, – тихо отозвалась Надя.
– Вы кашляете, У вас есть нужное лекарство?
– Я… это всего лишь зимняя простуда.
– Я пришлю антибиотики. – На секунду Петров почти с сожалением окинул взглядом Надю. – Вам следует практиковаться в английском и французском. Если я добьюсь этой должности, вы должны будете оправдать оказанное вам доверие.
Этим вечером они сидели на маленькой кровати, прижавшись друг к другу под одеялом, и Надя читала вслух Валентине по-английски сильно потрепанную книгу «Зеленые яйца и окорок» доктора Сьюса. Отложив книгу, она откинулась на тонкую подушку.
– Я была в Лос-Анджелесе дважды с Большим театром. О Валенька, ты не представляешь, насколько богаты американцы. Там есть улица, которая называется Родео-Драйв, где полно одежды тысячи расцветок, уйма шелка, кружев, блесток, ювелирных украшений. А какое там телевидение, Валентина! А американские машины! Мне бы так хотелось иметь красный «Форд» с откидным верхом!
Валентина слушала, и глаза ее сияли.
– Еще, – просила она. – Расскажи мне еще, мама.
Лицо Нади смягчилось.
– В Калифорнии женщины очень, очень красивые, – продолжала она, – самые красивые женщины в мире. Но ни одна из них не красивее тебя, мой зайчик. Твои глаза такие зеленые, – зеленее, чем Шварцвальд в июне… Даже в Голливуде ты будешь особенной.
Валентине нравилось, когда ее мать говорила так, будто они сами могли поехать в Америку. Она приникла к Наде и нежно поглаживала ее руку.
– Когда-нибудь ты вырастешь, – добавила Надя, кашляя, – а я стану старой, дряхлой и седой, так что тебе придется делать все для меня, душа моя. Ты обещаешь мне? – Она крепко сжала плечи дочери. – Поклянись мне, Валентина, всем святым, Россией, что ты добьешься известности, только тогда все это будет иметь смысл.
Сбитая с толку, Валентина не понимала, о чем говорит ее мать.
– Да, – пробормотала она, желая доставить ей удовольствие. – Мама! – она поморщилась, так как пальцы матери слишком сильно впились ей в плечи.
– Извини, детка.
Надя резко отвернулась к стенке, и ее тело стало содрагаться от рыданий, которые столь часто и неожиданно теперь подкрадывались к ней.
К лету Валентина с матерью были в Париже, где Петров нашел для Нади работу в Советском посольстве. Она стала переводчицей при коммерческом атташе и тратила часы на скучные экономические отчеты и монотонные заседания. Они снимали крохотную квартирку на правом берегу в районе Менильмонтань с его узкими улочками и маленькими домами, недалеко от кладбища Пер-Лашез. В ней было всего три комнаты, но они даже и не мечтали о такой роскоши, как высокие потолки, резные лепные украшения, обои с ворсистым рисунком и маленький газовый камин. Каждое утро Валя ходила в булочную, находящуюся от них через два дома, купить круассаны на завтрак. Потом ей приходилось сидеть с Надей, чтобы проследить, как та поела; ее мама в последнее время похудела и передвигалась словно заведенная.
– Здесь такой хороший хлеб. Но не слишком привыкай к французской кухне, голубка, – однажды утром, в конце второй недели их пребывания в Париже, сказала Надя. Она возилась со своим пальто, отпарывая его нижнюю кромку маленькими ножницами. – У меня есть большой секрет. Мы не останемся здесь.
– Но куда мы поедем? – с тревогой спросила Валентина. Париж казался бесконечно далеким от ее потерянного брата, и она не представляла, как он найдет их здесь.
– Не могу тебе сказать, – прошептала Надя. – Плохая примета говорить о чем-то хорошем преждевременно.
– Но… мы собираемся назад в Россию?
– Это секрет, Валентина… удивительный секрет! – Она обняла дочку. – Так что, пожалуйста, причешись и не забудь умыть свое хорошенькое личико. Мы идем за покупками сегодня!
– Снова?
– Это не просто посещение магазинов, а нечто особенное. – Щеки Нади пылали. – У нас целый день, Валенька, а в конце дня… – Улыбка матери отражала волнение. – О, мы разбогатеем, дочка! Мы станем такими богатыми!
Париж! Валентине этот город дарил невероятное наслаждение. Летящие ввысь соборы, зеленые парки, широкие бульвары и узкие средневековые, вымощенные булыжником улицы. Замечательные магазины и лавки, вкусно пахнущие рестораны – и все это омыто легким июньским ветерком.
Они спустились в метро и доехали до улицы Сент-Оноре, вышли на станции и смешались с толпой. Крепко ухватившись за Надину руку, Валентина смотрела по сторонам. Толпы народа теснились на узких улицах, останавливаясь, чтобы заглянуть в маленькие кафе, блинные, лавки и картинные галереи. Сотни запахов дразняще щекотали ноздри: от аромата цветов, продаваемых уличными торговцами, до дуновения духов модно одетых женщин.
Они бродили около часа, проходя мимо таких магазинов, как «Гермес», «Шанель», «Александрин», «Реми», «Ами» и «Анри а ля Пансэ». Надя болтала с дочерью, показывая ей витрины, заполненные великолепными перчатками, блузами и платьями. Затем она сказала:
– Мы достаточно посмотрели, пора работать.
Они наняли такси на улице Скриба и через несколько минут были на Вандомской площади, где роскошные магазины выставили в своих витринах сверкающие ожерелья и серьги. Для славянского слуха Валентины их названия звучали прекрасно: Бушрон, Картье, Ван Клиф и Арпелс, Шомэ. Но Надя больше не казалась веселой, вид у нее был измученный. И она все время прикасалась рукой к груди, как будто для того, чтобы удостовериться в сохранности того, что положила в лифчик.
В каждом магазине все повторялось по единому сценарию. Валентина ожидала в торговом зале, а Надя в сопровождении ювелира проходила во внутренние помещения. Предоставленная самой себе, девочка ходила взад и вперед, разглядывая стеклянные витрины, в которых поблескивали кольца с бриллиантами, рубиновые булавки в форме стрекоз, кулоны с бриллиантами и сапфирами и извивающиеся золотые цепочки. Через двадцать минут Надя, бледная, выходила.
– Пойдем дальше! – объявляла она. – Они говорят, что огранка камней старомодная! Эти люди невежды! Моя прабабушка надевала это ожерелье на бал, где танцевали царь с царицей! Я годами хранила его зашитым в подол пальто, Валя. Я знала, что не смогу получить за него хорошую цену в России!
Тени стали длиннее, когда Надя вышла из магазина, называемого «Стерль», а они потом посетили еще пять или шесть магазинов на улице Риволи, после чего рот Нади сжался в тонкую линию и все искорки погасли в ее глазах.
– Я могла бы, конечно, согласиться на меньшее, но не стану! – устало сказала она Валентине. Они проходили боковую улицу мимо ночного клуба под названием Diables [4]4
Дьяволы (франц.).
[Закрыть], украшенного неоновыми огнями, которые ночью маняще и таинственно трепещут. Рядом с ним располагался еще один ювелирный магазин, не такой большой, как другие, но богато отделанный медными украшениями и европейским граненым стеклом.
– Сюда, – сказала Надя и потащила Валентину ко входу.
Через полчаса Надя вышла из маленькой задней комнаты магазина, лицо ее сияло.
– Валентина! О Валенька!
Надя подбежала к дочери, подняла ее и закружила. Увидев, что ювелир с любопытством смотрит на них, поспешно вывела девочку из магазина.
– Валя, я сделала это!
Они нашли станцию метро и втиснулись в вагон, переполненный в час пик пассажирами. Надя крепко прижимала Валентину. Она сгорбилась и обхватила себя руками так, чтобы никто не мог коснуться ее груди, где она спрятала франки.
– Теперь, – с удовлетворением объявила она, – мне одной придется выходить по вечерам, чтобы достать то, что нам необходимо. Но я добуду это… и мы скоро покинем Париж.
Надина простуда все прогрессировала. В то утро, когда они взяли такси до аэропорта Шарля де Голля, она кашляла так сильно, что ей приходилось опираться о Валентину. Она все время оглядывалась, пока такси пробиралось среди транспорта.
– Мама, – с тревогой спросила Валентина, – кого ты ждешь?
– Никого! – нервно воскликнула Надя, хотя в душе опасалась, что руководству советского посольства стало известно о ее незаконных сделках. Не исключено, что за ней следует КГБ.
– Ты больна?
Надя решительно покачала головой. Она была бледна, изящна и прекрасна в своем черном брючном костюме от Диора.
– Это всего лишь простуда. Мне станет лучше, когда мы взлетим.
– Может, тебе принять таблетки, которые нам оставил тот дядька, Петров?
– Я выпила их все, Валя, по одной в день, чтобы хватило надолго.
