Текст книги "«Голубые Орхидеи»"
Автор книги: Джулия Фэнтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Мадзини побледнел.
– Успокойся, Беттина. Джина не так уж плоха, она добавляет обаяния кордебалету. Публике нравится на нее смотреть.
– А мне плевать на то, что им нравится на нее смотреть. А вот может ли она танцевать? Это большой вопрос, и ответ на него – нет, не может. Она дилетантка, Пит. Хочешь, чтобы я произнесла по буквам? Д-И-Л…
– Довольно, – оборвал ее Мадзини и поспешно ушел.
– Пит! – закричала она вслед. – Я буду действовать через твою голову!
Он скрылся. В ярости она повернула голову и увидела, что рабочий сцены поспешно отвел глаза, как будто подслушивал. Да, она знала, что все считают ее сукой, и понимала почему. Но она не сдастся так просто – сегодня вечером она снова поговорит с Китом. Никто не мог навязать Беттине танцовщицу, которую она не хотела.
ГЛАВА 26
Орхидея распахнула дверь магазина «Ван Клиф и Арпелс» и поспешно вошла внутрь. В витринах блестели кольца, бриллиантовые ожерелья и браслеты. Орхидея остановилась, кровь прилила к ее щекам. Полночи она не спала – металась и ворочалась. В конце концов поняла – именно так необходимо поступить.
– Кажется, у вас нет брошей или колец в форме орхидей? – спросила она улыбающуюся продавщицу.
– Вы имеете в виду декоративную бижутерию?
– Нет… Мне нужно что-то более дорогое… – Орхидея нервно проглотила слюну и провела рукой по плотно облегающей голову шляпке, затем сдернула ее – ей внезапно стало очень жарко. – Это просьба о прощении, – прошептала она. – И выглядеть она должна совершенно по-особому. Я была уже у шести ювелиров, но ничего не нашла.
– Вы говорите – это должна быть орхидея?
– Да. Синего цвета, желательно темно-синего.
Женщина снова улыбнулась.
– Тогда вам следует осмотреть новую витрину, которую мы оформили на этой неделе.
Орхидея последовала за продавщицей в другой конец магазина.
– О! – воскликнула она при виде броши в форме двух переплетающихся маленьких тропических орхидей. Их мерцающая сине-фиолетовая эмаль была так искусно нанесена, что напоминала тончайшие цветовые переливы настоящих цветов. На лепестках, как капли росы, сверкали бриллианты.
Она была необыкновенной и выглядела совершенством.
– Хотите посмотреть?
– О да.
Она, возможно, стоит около пяти тысяч долларов, а может, намного больше, но внезапно для Орхидеи это перестало иметь значение. Она была готова заложить все свое имущество, если бы потребовалось.
– Наверное, вы сможете выгравировать надпись на обратной стороне? Я хочу сказать, в моем присутствии? – Она помолчала и сказала: – Напишите: «Сестры навеки. Прости меня. Орхидея». – По ее щекам покатились слезы. – Да, – добавила она, хлюпая носом, – это именно то, что я хочу сказать.
Женщина унесла брошь, чтобы сделать гравировку, а Орхидея нашла стул в глубине магазина и села. Ей казалось, что все силы оставили ее.
Беттина вошла в вестибюль отеля «Копли Плаза», где она остановилась, гнев ее еще не рассеялся – ей не удалось поговорить с Китом, как она надеялась. Ему пришлось срочно вылететь в Нью-Йорк на встречу с художником по декорациям.
Войдя в номер, она сняла черные джинсы и футболку и надела велюровый купальный халат. Подошла к телефону и набрала номер ресторана.
– Просто зеленый салат с цикорием, вареные овощи и, пожалуй, небольшой кусочек творожного пудинга, – заказала она. – И графин «Пьеспортера».
Включив новости, она расслабилась. Необходимо поговорить с Китом утром. В дверь постучали, и она впустила прислугу с сервировочным столиком.
– Поставьте к кровати, – указала Беттина, когда женщина вкатила накрытый белым столик в комнату. Посуда позвякивала.
Официантка закрыла за собой дверь. Внезапно она подняла какой-то длинный, завернутый в салфетку предмет и направила его на Беттину.
Беттина с изумлением обернулась.
– Вы должны поставить это…
Аранья с улыбкой смотрела на распростертое на полу тело, затем сунула руку в карман, достала маленького пласмассового паука и бросила его на пол. Схватив за ручки столик, она выкатила его из комнаты, посуда звякнула, когда она закрывала дверь.
Валентина вышла из лифта, посмотрела налево, потом – направо. Горничная пуэрториканка, не торопясь, катила ей навстречу столик. Валентина отметила, что ее темные глаза слишком красивы и не соответствуют форменной одежде.
– Мисс? Вы не подскажете, где находится комната 1044?
Женщина показала в ту сторону, откуда шла.
– Спасибо, – сказала Валентина, поворачивая в нужном направлении. Подойдя к комнате Беттины, Валентина несколько раз постучала, но не получила ответа. Возможно, Беттина в душе, сказала она себе, или уже легла спать. Глупо было приходить сюда без предварительного звонка, но она должна отговорить Беттину увольнять Джину.
Она повернулась, чтобы уйти, решив, что придет завтра в театр «Уилбер» рано утром и первой встретит Беттину.
Вашингтон
Магнитофон тихо жужжал, записывая обсуждения, проходившие по десять часов в сутки последние пять дней.
– Премьеру нужно задержать, – настаивал Михаил Сандовский. – Вы не можете позволить убийце затеряться в театре!
Херб Каннелл откинулся на спинку своего вращающегося кресла и изучающе смотрел на разгневанного русского.
– Хорошо, я хочу услышать еще раз с самого начала всю информацию, которую ты имеешь об этих наемных убийцах – вплоть до самой незначительной детали.
Пока Михаил в деталях снова освещал вопросы, на которые уже не раз отвечал, Каннелл обдумывал, как бы лучше использовать этого раскаивающегося перебежчика, так кстати попавшего им в руки.
Еще через два часа их прервал телефонный звонок. Каннелл с раздражением снял трубку.
– Да? – резко бросил он.
Это был Уилл Чэпин, специальный агент в Бостоне.
– Мистер Каннелл, Беттина Орловски, хореограф «Доктора Живаго», была найдена убитой в номере отеля «Копли Плаза». Выстрел из полуавтоматического оружия, возможно с глушителем. Профессиональное убийство. Я подумал, что вы захотите узнать сразу же.
– Да. Когда это произошло?
– По всей вероятности, вчера вечером около одиннадцати.
– Ближайшим родственникам сообщили?
– Нет, полиция не может найти родственников, она жила одна. Это странно, мистер Каннелл, но рядом с ее телом нашли пластмассового паука.
«Черт, – подумал Каннелл. – Все это подтверждает то, о чем говорит русский».
– Хорошо, Уилл, передай бостонской полиции, чтобы держали случившееся в тайне, – сказал он с нарочитой небрежностью, – в строжайшей тайне. Представьте режиссеру какое-нибудь объяснение – скажите, что Орловски внезапно пришлось уехать из города. Я хочу, чтобы премьера в Нью-Йорке состоялась, как намечено.
Михаил вскочил с места:
– Но там будут сотни людей! Вы не можете сделать этого! Мы не можем…
– Мы хотим поймать убийцу, – медленно произнес Каннелл. – И ты поможешь нам. Можешь рассматривать это как получение политического убежища в США.
Михаил с изумлением уставился на агента ФБР, когда тот обрисовал ему его задачу. Он хорошо знал такой тип людей по КГБ – амбициозных и жадных до признания. Они рассматривали деятельность разведывательных служб как своего рода испытание, и им ничего не стоило рискнуть человеческой жизнью.
– Вы хотите использовать меня как приманку?
– По правде говоря, да. Ради безопасности Соединенных Штатов мы должны обезвредить убийцу, и мой приказ, если возможно, взять его живым. Это жизненно важно. И я не вижу другого пути, кроме как быть там, на острие событий.
Михаил глубоко вздохнул.
– Моя сестра участвует в постановке, и женщина, которую я люблю.
– Я же сказал – нам нужен тот убийца, и мы намерены поймать его. Сейчас я объясню, как это произойдет. Ты наденешь парик и белый костюм, как у сенатора. Защищен будешь хорошо: пуленепробиваемый жилет, различные приспособления и большая охрана.
– Нет!
– Уиллингем будет в безопасности, он даже не придет в театр, а твоей сестре и другим актерам тоже ничего не грозит, я даю слово.
– Ничего не грозит! А что, если он начнет палить во все стороны без разбору? Что, если будет стрелять не только в свою цель?
– Мы схватим его, прежде чем он успеет сделать все это, – заверил Каннелл. – Сейчас все сводится к одному – согласишься ли ты принять участие. Если – да, золотой ключик твой. Мы не только примем тебя, но и обеспечим документами, домом, предоставим защиту, все необходимое, чтобы начать новую жизнь.
– А если нет?
Каннелл ухмыльнулся, но в глазах его не было веселья.
– Мы найдем кого-нибудь другого, кто выполнит роль приманки, но все равно осуществим свой план. Он реализуется независимо от твоего участия или неучастия в нем. Тебя же бросят в федеральную тюрьму, приятель, без всякого ключика.
Михаил смотрел прямо перед собой. Здесь все точно так же, как в КГБ. Зачем им рисковать своими сотрудниками в опасной операции, когда есть он, который вполне сгодится на роль пушечного мяса?
– Ну? – спросил Каннелл.
– Я сделаю это, – согласился он.
Нью-Йорк
Три недели спустя сенатор Уиллингем и Джина лежали в постели в ее маленькой квартирке в Виллидже.
– Чарли, разотри мне, пожалуйста, спину. Кажется, я растянула мышцы. Танцы – это просто ад.
Джина сбросила простыни, представив на обозрение свое обнаженное пропорциональное тело. Чарли, почувствовав, как напряженно звучит ее голос, понял, что нервы любимой напряжены до предела.
– Я сделаю намного больше, чем просто массаж, – пробормотал Уиллингем, с наслаждением прикасаясь к ее шелковистой коже. – У меня есть рецепт против стресса.
Джина перевернулась и посмотрела на него. Глаза ее блестели в полутьме.
– Чарли… завтра премьера.
– Я буду там, только не на своем обычном месте, вот и все. Видишь ли, вопрос безопасности, – небрежно бросил он.
– Безопасности? О Чарли…
– Т-с-с, – прошептал он, прижав руку к ее губам. – Возможно, ты услышишь, что я сижу в первом ряду, но это не так – я сяду где-нибудь в другом месте.
– Я не понимаю.
– Это все ерунда, связанная со службой безопасности. Они собираются какого-то парня нарядить, чтобы он выглядел, как я, а мне велели не приходить, но я приду. Ты только никому не говори, что я буду там, среди публики, хорошо? Это большая тайна, – объяснил он. – Даже мои сотрудники не знают об этом, и мне хочется, чтобы все так и осталось. Обещаю, дорогая, что у меня будет хорошее место, самое лучшее. Ни за что на свете не откажусь посмотреть, как танцует моя прекрасная Джина.
– Иногда я беспокоюсь о тебе, Чарли, – вздохнула она. – Ты, наверное, считаешь себя неуязвимым, но таких людей нет. Мне бы только хотелось…
– Успокойся и поцелуй меня.
Отперев четыре замка, Орхидея стремительно вошла в свою квартиру, скинула шубку из искусственного меха, швырнула шляпку на спинку заваленной вещами кушетки.
Она достала из сумочки маленькую ювелирную коробочку и положила ее на кофейный столик, затем села и стала, не отрываясь, смотреть на нее затуманенными глазами. Она подарит брошь Вэл завтра вечером. В день премьеры!
Из вестибюля прозвучал звонок, и она поспешила к переговорному устройству.
– Мисс Ледерер, к вам мистер Михаил Сандовский.
Михаил.
– Пропустите его, – радостно зазвенел ее голос.
Она бросилась к двери и с нетерпением ждала его появления, затем бросилась к нему на шею, как ребенок;
– Михаил! Мики!
– Орхидея, – он заключил ее в объятия и крепко прижал к груди.
– Не могу поверить, что ты здесь. Где ты был? Я звонила и звонила, но ты не отвечал. О Михаил, так много всего произошло. Я совершила нечто невероятное…
Он походил на человека, только что вернувшегося с фронта. Скорбные морщины пролегли в уголках рта, прорезали лоб. Под глазами – тени, а горящий взор испытующе обращен на нее. Впервые она заметила у него на висках седые волосы.
– Мики? – с тревогой спросила она. – С тобой все в порядке? Ничего не случилось?
Он покачал головой. Улыбка его была печальной и нежной, точно такой же, как у Валентины.
– Я был в Вашингтоне. Меня допрашивали. По многу часов каждый день одни и те же вопросы снова и снова. И это еще не конец, – устало добавил он. – Я так рад, что я здесь, в твоей квартире, душенька. Ты представить себе не можешь, как я рад видеть тебя.
Ока улыбнулась, когда он произнес нежное слово по-русски, затем потянула его за руку в гостиную, где сначала расчистила место, сдвинув разбросанную в беспорядке одежду, затем толкнула его на кушетку и устроилась к нему на колени.
– И я т-а-а-а-к рада видеть тебя, Мики, я собираюсь помириться с Валентиной! Правда, правда. Мы снова станем настоящими сестрами. Я боюсь, по-настоящему боюсь, но собираюсь сделать это. Если она позволит.
– Расскажи мне об этом, – прошептал он, – пока я буду показывать тебе, как я люблю тебя.
Потом они заказали еду в «Тай» и открыли бутылку «Шабли», Затем, когда они расположились со своими тарелками на полу, она рассказала ему о ночном клубе.
– Это прекрасное место! Конечно, оно нуждается в ремонте, но я сделаю из него игрушку. Если все получится так, как я хочу, то не будет отбоя от посетителей, они будут стоять в очередь к нам. И самое главное – папа Эдгар готов вложить необходимую сумму под процент с прибыли. Он считает, что это потрясающе удачное место для маленького интимного клуба. Мы уже предложили цену, и теперь я жду не дождусь, чтобы услышать, что она принята! Я тебе говорила, что хочу назвать его «Орхидеи»?
– «Орхидеи», – повторил он, улыбаясь.
– Да. Тебе нравится название?
– Мне нравишься ты, – нежно ответил он.
Они снова занимались любовью, но на этот раз поцелуи Михаила, казалось, были полны не столько вожделения, сколько печали и утраты.
– Орхидея, моя любимая, – шептал он, пока его руки с обожанием ласкали каждый дюйм ее тела, как будто пытаясь запомнить и унести с собой нежность ее кожи. – Ты так много дала мне, больше, чем можешь себе представить. Твое… безоговорочное приятие. Твое… прощение. Мне необходимо твое прощение. – Его голос дрогнул.
– Не говори так! Ты пугаешь меня, Михаил. Что-нибудь не так? Может, что-то случилось, когда ты был в Вашингтоне?
– Во мне есть черты, которые тебе не понравились бы, черты, которые я не люблю. Я должен бороться с ними, должен как-то их преодолеть.
Она не поняла.
– Я скажу тебе, обещаю, но не сегодня, моя душечка. Сегодня – для нас, – голос Михаила прервался, он сжал ее и уткнулся лицом в плечо.
– Я люблю тебя, – задыхаясь, пробормотала она, охваченная внезапным ужасом. Он вел себя так, будто они расстаются навсегда!Она прильнула к нему с дрожью, перепуганная мыслью, что может потерять его, едва успев обрести. – Что бы ты ни сделал – это не имеет значения для меня. Ничего! Ты слышишь меня? Мне нет никакого дела до того, что у тебя в прошлом! Нет дела!
– Я верю тебе, – прошептал он.
ГЛАВА 27
Премьера.
ЭТОТ ДЕНЬ НАСТАЛ.
В своей уборной Валентина достала из маленького холодильника и налила себе стакан сладкого лимонного чаю со льдом.
Раздался настойчивый стук в дверь. Это Касси Ли, ассистент администратора, принесла пачку телеграмм и две цветочные композиции.
– А еще цветы в пути, мисс Ледерер, – целый фургон.
– О… – Валентина внезапно ощутила упадок сил. – Пожалуйста, поставьте их в артистическую, Касси, а завтра отошлем их в интернаты для престарелых и в больницы.
Когда девушка вышла, Валентина поставила диск в свой переносной проигрыватель. Глубокий меланхоличный голос, заполнивший комнату, принадлежал Эбби Макей.
Валентина бросилась на кушетку и закрыла глаза, пытаясь заставить себя выбросить из головы тревожные мысли. Глубоко дыша, она представила пустынный берег с ажурным узором пены на золотом песке.
Но успокаивающие образы жили только тридцать секунд. Валентина снова открыла глаза. « Беттина», – подумала она.
Беттина так и не появилась после Бостона. Человек просто взял и пропал, ни слова никому не сказав, только прислав Киту напечатанную на машинке записку, где сообщалось что-то невнятное о заболевшей в Сан-Франциско сестре. Напечатанная на машинкезаписка.
Валентина не поверила ей тогда, не верила и сейчас. Если добавить исчезновение Беттины к кровоподтекам Мадзини и ту игру с увольнениями и приемами в труппу Джины, – все это предвещало беду. Кто-то ужасно хотел, чтобы сенатор Уиллингем пришел на премьеру. Внезапный стук в дверь заставил Валентину подскочить.
– Костюмы, мисс Ледерер.
Дверь распахнулась, и костюмерша с грохотом вкатила стальную вешалку на колесиках, на которой костюмы Валентины были развешаны в соответствии с порядком выхода на сцену. К каждому костюму был прикреплен пластиковый пакет с украшениями, туфлями и аксессуарами, дополняющими каждый наряд.
Костюмы были просто великолепные – пышные одеяния ярких цветов с роскошной отделкой.
Костюмерша сняла бальное платье, сшитое из бледно-желтого муарового шелка с волнистым рисунком. К вешалке был прикреплен костяной корсет, он уменьшит и без того стройную, в двадцать четыре дюйма, талию Валентины до двадцати двух дюймов.
Кристин стала затягивать корсет на талии Валентины, а та ухватилась за край стола, как Скарлет О'Хара в «Унесенных ветром».
– Не представляю, как вы сможете петь в этом, – заметила костюмерша. – Я бы в нем задохнулась.
– Ну, ничего, всего лишь две сцены, а затем его, слава Богу, можно будет ослабить.
Новый стук в дверь прервал их, когда Кристин надевала на Валентину кринолиновую нижнюю юбку, обшитую французским кружевом.
– Здесь как на Центральном вокзале, – проворчала Валентина.
– Это я. Можно войти?
В уборную вошла Орхидея. Она уже была в гриме, но все еще в повседневной одежде.
– Привет. Я нашла Джину в сортире, она вытряхивает из себя все съеденное печенье, утверждая, что всегда так делает, – не будет удачи, если ее не вырвет.
Давно уже Валентина не слышала так много слов от Орхидеи и с удивлением воззрилась на свою яркую сестру.
– Почему ты не переодеваешься?
– О, у меня еще полно времени. Я быстро переодеваюсь. – Орхидея смотрела на Валентину, одетую только в нижнюю юбку и корсет, с обнаженной соблазнительной грудью. – Жаль, что ты не можешь выступать в таком виде. Представляешь, какие были бы рецензии? Да, Вэл? – нервно продолжала Орхидея.
Она пошарила в кармане своего кожаного, обшитого бахромой жакета и достала серебристую ювелирную коробку. Она протянула ее Валентине с умоляющим выражением в глазах.
– Это тебе, Вэл. Я купила ее для тебя. Я… Мне хочется, чтобы ты полюбила ее. Ты должнаполюбить ее.
– Я вернусь через пять минут, – сказала костюмерша, поспешно закрывая за собой дверь.
Валентина с удивлением смотрела на коробочку «Ван Клиф и Арпелс».
– Пожалуйста, – молила Орхидея. – Вэл, у меня не хватает слов, я не могу найти нужных слов. О черт… Я открою ее, если хочешь.
Орхидея открыла крышку и снова протянула коробочку Валентине. Внутри на темно-синем, как полуночное небо, бархате поблескивала сказочно красивая брошь – голубые орхидеи, их символ. Стебли цветов переплелись, мерцающие эмалевые лепестки обрамлены серебром, а бриллиантовые капельки росы отражали свет.
– Ювелир – гаваец, – запинаясь, бормотала Орхидея. – Это авторская работа. И… я попросила выгравировать на обратной стороне слова «Сестры навеки».
Сердце Валентины болезненно сжалось, она подняла глаза от прекрасной броши к умоляющему взгляду своей своенравной сестры. Как ей хотелось верить.
– Я, право… – начала она.
– Пожалуйста, просто возьми ее и прочитай надпись.
В дверь снова постучали.
– О черт! – воскликнула Орхидея. – Неужели мне не дадут ни минуты?
– Сегодня премьера, – сказала Валентина, накидывая на плечи халат. – Должен зайти Кит, И мне нужно закончить одеваться. Костюмерша ждет.
Орхидея вздрогнула, выражение обиды промелькнуло на ее лице, но она почти тотчас же овладела собой и улыбнулась своей блистательной улыбкой, как будто говорящей: «Мне нет никакого дела».
– Хорошо, я ухожу, – небрежно бросила она.
В дверях она столкнулась с Китом. Оба сделали шаг назад.
– Торопишься? – спросил Кит Орхидею, когда она проскользнула мимо него из комнаты. Затем он повернулся к Валентине. Тепло наполнило его голос. – Дорогая, – сказал он, заключая ее в объятия, – я просто должен был тебя обнять.
Валентина с благодарностью приникла к жениху.
– Давай обнимемся на пару минут.
Она обхватила его руками и почувствовала, что он испытывает такое же напряжение, как и она.
– Что-то безумное происходит сегодня, – с тревогой в голосе прошептала она. – Непонятное…
– Все эта охрана, – поддержал ее Кит. – Я попытался разузнать о ней, но мне никто ничего не сказал. Похоже, никто не знает, откуда они.
– Это сенатор Уиллингем, – сказала Валентина. – Это касается его, я уверена. Кит, что-то происходит.
– Да, – кивнул он. – Я знаю.
Прибыло так много флористов с цветами для актеров, что часть букетов пришлось разместить на специально поставленном в артистической длинном столе. Их смешанный аромат одурманивающим благоуханием заполнил всю комнату. Еще четыре раза доставляли телеграммы. Трех папарацци выгнали из-за кулис.
В уборной для танцовщиц Джина трясущимися руками надевала парик, в котором будет выступать в первом действии. Она дрожала, ее только что вывернуло наизнанку. Только сейчас она начала понимать, какой же была дурой, что попросила Чарли прийти на премьеру, несмотря на все дикие слухи, которые носились в воздухе.
Остекленевшими глазами Джина смотрела на свое отражение. Она испытывала почти разочарование оттого, что Беттины не было. Если она прекрасно станцует, ей бы хотелось, чтобы Беттина увидела ее триумф.
Но Чарли будет среди публики, нервно утешала она себя. Он обещал!
Охваченная гневом, Орхидея бежала за кулисами по коридору. Валентина отвергла ее в последний раз!
Она влетела в свою уборную, коробочка с брошью, которая, как предполагалось, станет символом примирения ее с сестрой, жгла ей руку. Она с шумом захлопнула дверь, чтобы отгородиться от премьерного гама, и сердито швырнула коробочку на пол.
– Ну и черт с ней!
Резкий стук в дверь побеспокоил ее.
– Да?
– С вами ничего не случилось, мисс Ледерер? – осторожно осведомилась Касси Ли. – Осталось двадцать пять минут.
– Все в порядке.
Она села и стала наносить дополнительно зеленые тени на веки, делая это вполне профессионально. Но только она закончила, как прекрасные глаза, отраженные в зеркале, наполнились горячими слезами.
Она знала, почему так расстроена сегодня вечером, – не только из-за Валентины, но также из-за Михаила и их прошлой ночи. Ее терзала мысль, что она, возможно, никогда не увидит его снова, что он прощался с ней навсегда. Что если ее тревога была, не дай Бог, предчувствием опасности? Или даже хуже!
«Нет, – подумала она, ощущая, как ее обдало ледяной волной ужаса. – Пожалуйста… нет, Боже милосердный. Не забирай его у меня!»
Дождь уменьшился, и гудки такси глухо звучали во влажном ночном воздухе. Неоновые огни вспыхивали и гасли, освещая кричащую красоту «Таймс-Сквер» сквозь легкую туманную дымку.
Аранья присоединилась к толпе, теснившейся у входа в театр «Ледерер». Она чувствовала себя невероятно взволнованной и в то же время спокойной, ее нервы были под ледяным контролем. Двери машин то и дело хлопали, когда процессия такси и лимузинов высаживала зрителей премьеры. Водители в униформе помогали выйти дамам в длинных вечерних туалетах и мехах. Полицейские сдерживали толпу любопытных, собравшихся поглазеть на публику.
Загримированная под пожилого мужчину, Аранья смешалась с толпой.
Она вошла в театр, прошла мимо билетера и принялась осматривать богато украшенное фойе, салоны, лестницы и входы. Она прекрасно знала театр из своих прежних набегов сюда, когда изображала охранника, но всегда существовала опасность, что на лестницах и у входов могут разместить новых охранников или кабельное телевидение установит свои камеры. Все ее чувства были настороже. Полиция? Обычная театральная охрана?
Лучше быть чрезмерно осторожной, чем беспечной и мертвой.
Аранья отметила, что больше чем обычно охранников стоит у входа на бельэтаж. Один из них незаметно говорил по маленькой портативной рации, которую держал в ладони. Она застыла. Ей это совершенно не нравилось. Ублюдки усилили охрану!
Она направилась к двери, ведущей в партер. Ее мишень скоро появится. Возможно, его лимузин прямо сейчас останавливается перед театром. Сенатора Уиллингема усадят в первом ряду в центре.
Репортер Джоу Донован в сопровождении своего фотографа Риты Доуэрти вошел в сверкающее огнями фойе.
Его глаза забегали вокруг в поисках чего-нибудь сенсационного, что могло произойти сегодня вечером. Он чувствовал это своим профессиональным нутром, да и прерванное Китом Ленардом интервью у служебного входа час назад обострило его и без того отточенный инстинкт. Что это за типы, похожие на цереушников и фэбээровцев, с безумным видом снующие вокруг? За время своей деятельности Донован посетил уже более двухсот премьер, но никогда не видел столько охранников. Они были повсюду – переодетые в продавцов освежительных напитков, стояли у лестниц, ведущих к ярусам.
– Посмотри, Арнольд Шварценеггер и Мария Шрайвер, – ликовала Рита. – Все прибыли сегодня, да? А вот…
– Надеюсь, ты взяла с собой достаточно пленки? – перебил ее Донован.
– Да, конечно, но…
– Я хочу, чтобы ты сделала множество фотографий сегодня. Постарайся заснять всю толпу на пленку, если сможешь, хорошо? Сними как можно больше. Начинай, Рита.
– Но здесь же сотни людей!
– Ну и что! Встань рядом с билетером и снимай каждую группу по мере появления. У меня предчувствие, что мы добудем кое-что. Я хочу, чтобы все это было на пленке.
– А что это может быть?
– Черт побери, кто знает? – с раздражением бросил Донован. – Просто сделай это, Рита. Верь мне. Я репортер, а ты – мои глаза, хорошо?
Рита послушно защелкала.
– Хорошо, хорошо, не горячись.
Стоя на тротуаре, Эбби Макей оглянулась на выстроившиеся вокруг блестящие лимузины, камеры телевидения, толпы зевак. Наверху огни рекламы высвечивали имя Валентины, а ниже, буквами помельче, – Орхидеи.
Она договорилась с водителем, чтобы он заехал за ней после спектакля, и вошла в театр.
Еедевочки.
Эбби едва могла дождаться, когда откроют занавес. Она не пропустит ни один поворот, ни один прыжок, оценит каждую кристально чистую высокую ноту.
Мелодичные звуки арфы, переданные по динамику, известили, что до начала осталось пять минут. Эбби скользила по фойе в поисках входа на ярус А.
Пичис и Эдгар заняли свои места в первом ряду. Эдгар помог жене снять новое норковое манто. Сегодня на Пичис было голубое облегающее платье с украшенным вышивкой и бисером корсажем от Мэри Макфадден.
– Аншлаг, – со знанием дела отметил Эдгар, оглядываясь вокруг. – И в кассе предварительной продажи все билеты распроданы до следующего января.
– Замечательно, – прошептала Пичис, тоже оглядываясь вокруг в поисках друзей. Некоторые из них специально прилетели на премьеру из Детройта и Лос-Анджелеса.
Она помахала Клайву Барнзу, театральному критику из «Нью-Йорк пост», имевшему репутацию жестокого, но справедливого. Вздохнув, она заметила:
– Надеюсь, критики в хорошем настроении, особенно Клайв.
– Не беспокойся. Если постановка хорошая, они признают это.
Трое опоздавших прошли в свой ряд и сели неподалеку от Ледереров. В одном из них Пичис узнала сенатора Чарлза Уиллингема. Белый шелковый костюм сенатора, его ниспадающие светлые волосы и черный галстук-ленточка – довольно эксцентричный наряд для премьеры, но, насколько помнилось, он всегда носил их.
Пичис улыбнулась ему, но Уиллингем смотрел прямо перед собой и, казалось, не видел ее. По правде говоря, он выглядел на удивление мрачным и напряженным.
Пичис отвела глаза, испытывая беспокойство, которое не могла объяснить.
Михаил опустился в свое кресло, ощущая, как покрывается потом от нервного возбуждения. Объемный белый парик и сильно увеличившийся за счет подкладки из кевлара вес заставляли его чувствовать себя неуклюжим и слишком заметным. Пичис Ледерер посмотрела прямо на него! Может, ему следовало поздороваться с ней, но его маскировка не выдержит слишком пристального взгляда.
Все тело ломило от напряжения. Он чувствовал, что сердце, как молот, бьется о стенки грудной клетки.
Справа от него в одежде, специально сшитой на заказ, чтобы скрыть кобуру, сидел Том Мансон из ЦРУ, а слева – агент ФБР Розали Гринфилд. В первых десяти рядах было разбросано еще пятнадцать федеральных агентов, а остальные разместились в проходах и в последнем ряду, а также работали под видом билетеров.
Его подташнивало в предчувствии опасности. Он слушал увертюру, ее навязчивая русская тема напомнила ему внезапно Красную площадь, зимнюю ночь в феврале – белые клубы дыма поднимались из печных труб, и его дыхание вырывалось наружу морозным облачком. Он на минуту с болью подумал о матери, Наде… а потом об отце, похороненном в промерзшей пустыне. Его сознание затуманилось.
Пот тонкой струйкой покатился по спине. У него возникло недоброе предчувствие, будто кто-то сосредоточенно смотрит на него. Выжидает. В любом месте театра мог притаиться убийца с мощным оружием, и сейчас красный крест оптического прицела может быть уже направлен на его лоб или затылок.
Михаил невольно посмотрел вверх, но не увидел ничего необычного.
Искупление – вот что означает сегодняшний вечер. Рискуя жизнью, запятнанной кровью, ради другого человека, он пытался загладить свою вину.
Сжав зубы, Михаил стал вспоминать свое прошлое.
– Детка, – протяжно протянул сенатор, сгорбившись в телефонной будке в фойе театра. – Я здесь… Я люблю тебя. – И услышал радостный ответ Джины на фоне взволнованных женских голосов. Он звонил из общественного телефона, находившегося рядом с уборной танцовщиц.
Он был настолько горд собой, что не мог удержаться и не похвастаться. Затем продолжил:
– Но не ищи меня в первом ряду, милая. И не смотри на мой белый костюм. Я одет совсем по-другому и буду сидеть на балконе. Но никому не говори об этом, дорогая, хорошо?
– Конечно, конечно, малыш… О Боже! Объявили, что осталось пять минут! Боже, Чарли, я в ужасе! Чарли, мне пора идти…
– Люблю тебя, – сказал он, но она уже повесила трубку.
Огни в фойе стали меркнуть, когда сенатор Уиллингем в сопровождении своего телохранителя поспешил к лестнице. На нем был обычный черный вечерний костюм, темный парик цвета шатен, очки в роговой оправе и усы – черты, которые ему особенно нравились. Он не сомневался, что теперь его никто не узнает. Он выглядел так… заурядно.
В жизни его можно было назвать как угодно – хоть упрямцем, хоть сукиным сыном, но ни при каких обстоятельствах Чарлз Уиллингем не был заурядным. Однако на один вечер он согласился принести такую жертву.
Теперь, когда они с Томми Ли пересекали фойе, направляясь к ведущей на балкон лестнице, он почувствовал себя очень довольным. Все было так просто. Считалось, что он останется дома сегодня вечером. Кто бы мог догадаться искать его на балконе?
