Текст книги "Зимний дом"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

С книгой ничего не получалось. Робин как-то пыталась свести концы с концами, но выходило все хуже и хуже. Она работала до полуночи, несмотря на головную боль и температуру. В Ист-Энде началась эпидемия скарлатины; Нил Макензи бы слишком занят, чтобы беспокоить его жалобами на собственное здоровье или сложности с книгой. Когда Робин пришла помогать в клинику, медсестра прогнала ее: мол, нечего инфекцию разносить.

Она получила письма от Элен, Майи и Ричарда с Дейзи – сплошные упреки за молчание – и открытку от Фрэнсиса из Америки. Стоя в коридоре, Робин смотрела на изображение голубого неба и белых песчаных пляжей. «Неужели на свете есть такие места?» – подумала она, потрогав пальцем гребень волны, накатывавшейся на берег, и яркое солнце в безоблачном небе. Робин сунула открытку в карман – эти строчки она уже знала наизусть. «Вернусь в марте. Ужасно скучаю по тебе. С любовью, Фрэнсис». Она открыла дверь и вышла на тротуар. Дождь лил как из ведра; на улице уже зажглись фонари, хотя до сумерек было еще далеко. Робин поглубже натянула вязаную шапочку, подняла воротник пальто и пошла в библиотеку.

Там она начала читать книгу о детских болезнях и питании матерей, но не понимала ни слова. Хотя из окна было видно, что дождь сменился ледяной изморосью, а большинство читателей сидели в пальто и шляпах, Робин было непривычно жарко. Девушка сняла пальто, шарф и перчатки, скатала шапочку в комок и сунула ее в сумку, однако лицо продолжало гореть, а ладони – потеть. Она делала какие-то заметки, но когда перечитывала написанное, там не было ни капли смысла. Голова болела невыносимо, Робин сделала перерыв и выпила чаю в соседнем кафе. Но это не помогло, и тогда Робин вернулась в библиотеку, забрала свои вещи и пошла домой.

Меблированные комнаты были пусты. На столе лежала записка: мисс Эммелина поехала к сестре в больницу и оставила на плите ужин для постоялицы. От запаха еды Робин затошнило; она доплелась до своей комнаты и не раздеваясь легла на кровать.

Она догадывалась, что больна, но не знала, что с этим делать. Ей был нужен Фрэнсис, подруги, мать… Робин сбросила туфли, свернулась калачиком, натянула одеяло, достала из кармана открытку и еще раз полюбовалась на сапфирово-синие волны и мелкий белый песок. Когда она закрыла глаза и уснула, то очутилась на пляже. Из воды вылезали жуткие твари и извиваясь ползли к ней. Робин в ужасе проснулась и поняла, что дрожит от страха и холода. Комната казалась темной и незнакомой. С ней была Элен, и они шли по пустому огромному дому. Повсюду таилась угроза. Казалось, за каждым поворотом длинного, плохо освещенного коридора, за каждой задернутой шторой и закрытой дверью кто-то затаился и ждет. На Элен было белое платье, белые перчатки, соломенная шляпа и белые ботинки на пуговицах. Они дошли до лестницы; на площадке стояли Майя и Вернон. Они ссорились. Потом Элен куда-то исчезла; Робин, почувствовавшая себя страшно одинокой, следила за тем, как Майя медленно повернулась и толкнула Вернона так, что он кубарем полетел по лестнице. Она не думала, что Майя может быть такой злобной и такой сильной. Вернон неподвижно лежал у подножия лестницы, однако когда Робин посмотрела на него, оказалось, что она ошиблась: это был не Вернон, а Хью. Она закричала, но тут дом зашатался и ее начало трясти, трясти, трясти…

Открыв глаза и увидев Джо, она чуть не заплакала от облегчения. Хотела что-то сказать, но закашлялась так, что не смогла вымолвить ни слова. Джо помог ей сесть.

– Ты была у врача?

Она покачала головой.

– Почему, черт побери? – сердито спросил Эллиот.

– Не хотела его беспокоить.

Она ужасно обрадовалась. Джо умный, он все умеет и во всем разберется.

– Джо, где ты был?

– Дома… В смысле, в Йоркшире. Я вернулся сегодня днем. Стучал, но никто не открыл. Увидел в коридоре твое пальто и прошел через черный ход. Этот врач, у которого ты работаешь… Где он живет?

Робин назвала Джо адрес доктора Макензи, закрыла глаза и задремала. Она потеряла счет времени, но сквозь сон слышала, как вернулась мисс Эммелина, а потом у дверей остановился автомобиль доктора Макензи. Когда Нил появился у ее кровати, девушка решила, что сейчас ее будут ругать. Но доктор вел себя тихо, дружелюбно, поставил диагноз «бронхит», прописал лекарство и продолжительный отдых.

– Я хочу поговорить с Джо, – прохрипела она, внезапно поняв, что нужно сделать.

Она слышала, как Джо поднимался по лестнице, шагая через две ступеньки. Робин потянулась, взяла его за руку и прошептала:

– Джо, ты отвезешь меня домой, правда? Пожалуйста, отвези меня домой. Прямо сейчас.

* * *

Джо угнал роскошную спортивную машину у одного из богатых друзей, угнал под покровом ночи, нацарапал на листке бумаги несколько слов, прикрепил к нему банкноту в десять фунтов и бросил в почтовый ящик. Они отправились в Кембриджшир уже после полуночи.

Он закутал Робин в одеяло, напоил чаем и заставил принять несколько таблеток аспирина. Пока они ехали на юг, изморось перешла в снег. В отделении для перчаток лежала карта; положив ее на приборную доску, Джо миновал Эссекс, затем Южную Англию и углубился в ледяные владения Болот. Он не мог поверить, что на свете бывают такая тишина и такой простор. Холмов здесь не было, пустынная равнина тянулась от горизонта до горизонта. Он добрался до Кембриджа только на рассвете. Впрочем, рассветом это было назвать трудно. Шел снег, небо застилали темные тучи, сквозь которые едва пробивались слабые лучи солнца.

Большую часть пути Робин проспала; Джо смотрел на девушку каждые пять минут, наблюдая за цветом ее лица и прислушиваясь к дыханию. Наконец он заметил, что Робин открыла глаза.

– Посмотри, Джо, – прохрипела она. – Вон туда. Это ферма Блэкмер.

Он пытался что-нибудь разглядеть в белой мгле и вдруг увидел маленькое четырехугольное здание, чахлые деревья и заливные луга с полосками рвов, отмечавших границы. На крыше сверкал иней; дом и все вокруг казалось серебристо-белым зачарованным царством. Джо снизил скорость, остановился перед домом, вылез и постучал в дверь.

Ему открыли через несколько минут. Отца Робин он узнал бы даже в толпе. У этого человека были те же темно-карие глаза, точеные скулы и высокий лоб.

– Я – друг Робин. Она заболела. Я ее привез.

Он внес Робин в дом. Когда появились мать и брат, Джо понял, что теперь все будет хорошо. Миссис Саммерхейс была маленькой, светловолосой и деловитой. Никто не суетился; все спокойно и хладнокровно делали свое дело. Брат – Хью, покопавшись в памяти, вспомнил Джо – остановился рядом и сказал:

– Пошли к огню, старина. Похоже, вам изрядно досталось.

Его провели в гостиную, где было много книг, растений и ярких кашмирских ковров. В углу стояло пианино, заваленное нотами. В камине горел огонь. Комната была красивой, просторной и уютной. Хью пошел на кухню готовить чай с гренками, но Джо, который с самого Хоуксдена не спал две ночи подряд, уснул в кресле, не дождавшись его возвращения.

Проснувшись, сбитый с толку Джо обошел весь первый этаж, добрался до кабинета и обнаружил там отца Робин.

– Ага, вы проснулись. – Отец Робин улыбнулся и протянул руку. – Боюсь, что с представлениями мы слегка запоздали. Я – Ричард Саммерхейс.

– Джо Эллиот. – Они пожали друг другу руки, и Джо спросил: – А Робин?..

– Сейчас она спит. Дейзи сидит с ней, а Хью поехал в Беруэлл за доктором Лемоном. – Ричард посмотрел на Джо. – Не знаю, как вас и благодарить. На Рождество она заставила нас с Дейзи поволноваться. Выглядела усталой и расстроенной. А с тех пор как вернулась в Лондон, не написала ни строчки. Хью хотел съездить к ней, но мы с Дейзи подумали… Ну, если вы ее друг, то сами знаете, как ревностно она отстаивает свою независимость.

Джо невольно улыбнулся:

– Как дикая кошка.

– Вот именно. – Ричард Саммерхейс изменился в лице. – Но мы ошиблись. Иногда без вмешательства не обойтись.

Наступила недолгая пауза, а потом Ричард Саммерхейс сказал:

– Я бессовестно манкирую своими обязанностями. Должно быть, вы проголодались. Пойдемте на кухню. Я посмотрю, чем вас угостить.

Кухарка, толстая и бестолковая, сумела приготовить только яичницу с ветчиной и чай. Джо, внезапно почувствовавший, что умирает с голоду, ел за огромным кухонным столом. Пока он ел, Ричард Саммерхейс говорил. Это нисколько не напоминало допрос, но к концу трапезы Ричард знал все, что случилось с его гостем за двадцать пять лет жизни. Джо не привык распахивать душу, но Ричарду он рассказал даже о ночлежке.

– У меня завелись самые настоящие блохи. Вы даже представить не можете всей глубины моего отвращения к себе. Хотелось сжечь всю одежду и искупаться в дезинфицирующем растворе. – Джо провел рукой по небритой щеке. – Прошу прошения. Должно быть, я выгляжу как…

– Вам не за что извиняться. – Рука Ричарда легла на его плечо. – Мы с Дейзи собирали пожертвования для мужского общежития в Кембридже. То, что мы видели… Там было полно таких же молодых людей, как вы, у которых не было ни денег, ни надежды. – В голосе Ричарда слышалось искреннее чувство. – Джо, по крайней мере, у вас есть семья.

Эллиот поднялся из-за стола:

– Спасибо за завтрак. Наверно, мне уже пора…

– Пора? – удивился Ричард. – Ни в коем случае. Вы должны остаться у нас. Вы – наш гость.

Джо застыл в нерешительности, крутя в пальцах незажженную сигарету.

Ричард мягко сказал:

– Возможно, я чересчур эгоистичен. Конечно, у вас есть веские причины вернуться в Лондон. Работа… Или девушка…

Джо покачал головой. В Лондоне у него еще не было ни дома, ни работы. А единственная девушка, которую он любил и будет любить всегда, спала на втором этаже этого дома.

– Нет. Ни того, ни другого, – ответил он. – Если вы не против, я с удовольствием останусь.

И удивился, поняв, что говорит чистую правду.

Почти неделю Робин провела в постели, как ей велели и доктор Лемон, и Дейзи. Постепенно кашель утих, температура спала, она снова смогла нормально есть и крепко спать. К Робин начало возвращаться спокойствие, которого она не испытывала уже полгода. Снег все шел; просыпаясь, Робин лежала и довольно смотрела на мягкие и пушистые хлопья, падавшие с неба. Из окна спальни она видела реку и зимний дом; его крыша была покрыта толстым слоем снега, на стрехах звенели сосульки.

Когда Робин становилось скучно, Ричард читал ей, Хью играл с ней в карты, а Джо что-нибудь рассказывал. Однажды днем Джо сидел в кресле рядом с ее кроватью, вытянув длинные ноги. Робин посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

– Ты поссорился с Фрэнсисом.

– По-моему, мы оба с ним поссорились.

Она сдвинула брови.

– Но ты помиришься с ним. Правда, Джо?

– Едва ли.

Злопамятность к числу пороков Фрэнсиса не относилась. Робин не вынесла бы, если бы между ним и Джо образовалась пропасть.

– Джо… Что бы между вами ни вышло, Фрэнсис забудет. Он всегда все забывает.

Эллиот покачал головой.

Девушка с жаром сказала:

– Но ведь вы знаете друг друга столько лет! Неужели ты хочешь совсем порвать с ним? Пожалуйста, Джо…

Он помрачнел.

– Робин, дело не во Фрэнсисе, а во мне. – Он остановился и уставился в потолок. А потом промолвил: – Я сказал Фрэнсису, что занимался любовью с Вивьен.

На мгновение Робин лишилась дара речи.

– Тогда ясно, почему Фрэнсис… Но ты скажешь ему правду, ведь так, Джо?

Он ничего не ответил. Только посмотрел на нее.

– Ох… – наконец еле слышно промолвила Робин.

– Сама понимаешь, это не тот случай, когда можно пожать друг другу руки и обо всем забыть.

– Не тот.

У Робин снова заболела голова. Она чувствовала себя наивной дурочкой. Разве она не замечала, что Джо влечет к Вивьен? Можно было представить себе, как Фрэнсис отнесся к тому, что Джо занимался любовью с его, Фрэнсиса, матерью. Она услышала слова Джо:

– Ты устала. Я пошел.

Потом он наклонился, поцеловал ее в лоб и вышел из комнаты. Она смотрела на снег и понимала, что поступок Джо стал концом целой эпохи. На их тройственном союзе можно было поставить крест. То, что когда-то объединяло ее, Джо и Фрэнсиса, прошло. Прошло навсегда.

Он не собирался ничего рассказывать, но все же пришлось. Джо выбрался из дома, прошел через сад и спустился к реке. Занесенные снегом поля смыкались с пасмурным небом, так что линия горизонта была неразличима. «Что за неразбериха, – думал он. – Робин любит Фрэнсиса, я люблю Робин, я смертельно обидел Фрэнсиса, который, возможно, не любит никого на свете, кроме Вивьен…»

Услышав хруст снега, он обернулся и увидел Хью Саммерхейса. За неделю, что Джо провел на Болотах, они стали приятелями.

– Великолепно, правда? – сказал Хью.

Его карие глаза смотрели на белые поля и затянутую льдом реку.

Джо кивнул.

– Хочется лепить снеговиков и оставлять на снегу свои следы, верно?

Эллиот понял, что брат Робин осторожно следит за ним и тщательно выбирает слова. Наконец Хью сказал:

– Этот парень, с которым встречается Робин… Фрэнсис… Ты его знаешь?

Эллиот снова кивнул:

– Я знаю Фрэнсиса много лет. Мы вместе учились в школе.

– Он достаточно хорош для нее? – напрямик спросил Хью.

Джо не знал человека, который был бы достаточно хорош для Робин. Фрэнсис для этого не годился, а он сам – тем более. Но следовало соблюдать объективность.

– Фрэнсис… Такие люди попадаются только раз в жизни. У него есть все: внешность, талант, обаяние, мозги. Я выносил школу только благодаря ему.

Хью Саммерхейс дураком не был и заметил, что при этом Джо отвел взгляд.

– Но хорошо ли он с ней обращается?

Джо начал торить тропу к маленькой хижине, нависавшей над водой.

– Иногда, – донеслось до шедшего позади Хью.

– Черт… – Он впервые услышал, как с губ Саммерхейса сорвалось ругательство. – Безответная любовь ужасно выматывает. А Робин влюблена в него по уши, верно?

Джо не ответил. Он поднялся на веранду и через окно увидел печь, стол и стулья.

– Это домик Робин, – объяснил Хью. – Она обязательно покажет его тебе, когда поправится… Нужно, чтобы за ней кто-нибудь приглядывал. Я бы взял это на себя, но в Лондоне от меня никакого толку. Я больше не могу там жить. Может быть, ты?..

Вопрос повис в морозном воздухе. Джо встретил взгляд Хью и все понял.

– Неужели это так заметно? – негромко спросил он, и Хью ответил:

– Только мне. Я большой специалист по части безответной любви.

Джо немного постоял на веранде, положив руки на тонкие перила. Он понимал, чего ему будет стоить просьба Хью: возвращение в Лондон вместе с Робин обернется для него новой болью. Придется стоять в стороне, следить за тем, как Фрэнсис снова и снова обижает ее, а потом собирать осколки…

Что ж, выбора у него все равно не было.

– Я прослежу, чтобы все было в порядке, – пробормотал он.

Последовало молчание. А потом Хью Саммерхейс улыбнулся и сказал:

– Снеговики, говоришь? Если мы слепим их на берегу, Робин увидит их из окна спальни.

Они вылепили снеговика, медведя, хижину и некое существо, которое должно было изображать пингвина. К тому времени стемнело; пришлось зажечь в саду фонари и бросать снежками в окно Робин, пока та не выглянула. Робин захлопала в ладоши, а Дейзи отчитала обоих за то, что они подняли столько шума.

Каждое утро Джо совершал долгие прогулки по замерзшим Болотам – чаще один, иногда с Хью или Ричардом. Ричард, который сумел в первую неделю пребывания пробудить в Джо любовь к фотографии, сначала попросил посмотреть его снимки, привезенные из Йоркшира, а потом одолжил ему свою старую бокс-камеру. [14]14
  Нераздвижная фотокамера с постоянным фокусным расстоянием и простым затвором.


[Закрыть]Джо целыми часами гнул спину в заиндевевшем тростнике, установив тяжелую камеру на треногу и пытаясь запечатлеть это зачарованное белое царство. Эллиот полюбил Болота, в их хрупкости и оторванности от остального мира было что-то колдовское. Он съездил в Кембридж и купил нужное оборудование. Он надолго закрывался в холодном сарае, занавешивал единственное окошко одеялом, чтобы оно не пропускало света, и чувствовал давно забытое удовлетворение при виде того, как на бумаге, опущенной в проявитель, постепенно возникает изображение. Увидев фотографии проселка и болота, Ричард Саммерхейс мягко пожурил гостя и написал на обороте конверта адрес своего лондонского друга, профессионального фотографа. Джо смущенно протестовал, но впервые за многие годы начал строить планы на будущее.

В день, когда газеты сообщили, что вождь нацистской партии Адольф Гитлер стал канцлером Германии, Джо в одиночку прошел миль пятнадцать. Эллиот чувствовал, что здесь их ничто не коснется, здесь они в безопасности. Было невозможно представить себе, что жестокости фашизма когда-нибудь нарушат это древнее молчание, что этой земле, украденной у моря, когда-нибудь будет грозить война.

Вскоре они отпраздновали день, когда Робин впервые встала с постели. Дейзи приготовила богатый обед, а Ричард открыл бутылку вина. Говорили обо всем сразу – о политике, о музыке, о литературе… После того как они выпили кофе, Ричард сыграл на пианино, а Дейзи спела, Робин нагнулась к Джо и шепнула:

– Пойдем. Я покажу тебе свой зимний дом.

– Робин, возьмешь моего кролика, – распорядилась Дейзи. – А вы, Джо, приведете ее назад через полчаса.

Робин надела побитую молью шубу Дейзи, и они рука об руку пошли к хижине через занесенный снегом газон.

– Джо, пожалуйста, разведи огонь и зажги керосиновую лампу.

Он послушался. Дрова в печке уже были; лампа свисала с крюка в потолке. Сторожка, залитая золотистым светом, засияла, как пещера, полная сокровищ.

– Здесь моя коллекция… Эти веточки принесла мне Майя… А этот рисунок сделала Элен.

Джо посмотрел на карандашный набросок, приколотый к стене. Там были изображены три девушки: брюнетка, блондинка и шатенка со знакомым любимым лицом.

– Твои подруги?

– Угу… Но, кажется, в последнее время мы все больше отдаляемся друг от друга.

В голосе Робин прозвучала печаль.

– Ты очень похожа.

– Серьезно? – Она улыбнулась, села на корточки перед печкой и начала греть руки.

И тут Джо сказал:

– Мне пора уезжать…

Эллиот снова начал ощущать беспокойство, зная, что Болота были для него лишь временной передышкой, не более.

– Возвращаешься в Йоркшир?

Он покачал головой:

– Нет. Там было… Тревожно. – Он прислонился к окну, затянутому морозным узором. – А ты, Робин? Пока останешься здесь?

Она встала и подошла к нему. В сторожке стало тепло.

– Я собираюсь вскоре вернуться в Лондон. Здесь было хорошо… Странно, я всегда ненавидела это место, но тут было так спокойно… Однако у меня есть дела. – Она положила ладонь на его руку. – Джо, давай вернемся в Лондон вместе, хорошо?

На мгновение у Джо сжалось сердце и появилась надежда. Но он знал, что обязан задать этот вопрос.

– А Фрэнсис?

На лицо Робин набежала тень, и девушка слегка вздохнула.

– Я много думала об этом и пришла к выводу, что выбора у меня нет. Пыталась понять, смогу ли я прожить без него, и поняла, что не смогу. Джо, Фрэнсис изменится, я это знаю. Он обещал. Помнишь романс, который сегодня пела моя мать? Моя душа в оковах, Джо. В крепких оковах. И их не разорвать.

Он привлек Робин к себе, обнял и потрогал подбородком ее макушку. Джо знал, что его сердце в таких же крепких оковах, как и сердце Робин. И знал, чего ему будет стоить любовь к девушке, которая любит другого.

Эллиот смотрел на черную воду, в которой отражалось звездное небо, и в его ушах звучали слова романса:

 
С навеки памятного дня
Душа моя в оковах,
Но ты не смотришь на меня —
Ты смотришь на другого.
Так что же делать нам с тобой?
Нет смысла воевать.
Оковы я ношу с собой,
И их не разорвать.
 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1933–1935

Глава десятая

Майя внимательно изучила недельный отчет и посмотрела на Лайама Каванаха.

– Лайам, мы опять в плюсе. С самого июня.

– Полных шесть месяцев, – улыбнулся Лайам.

– Что ж, придется увеличить годовую премию. Каждому, кто работал на совесть.

– Упорнее всех работали вы сами, миссис Мерчант. Поздравляю.

Майя промолчала, но знала, что он прав. Она спасла магазин от краха, умилостивила банкиров и сохранила штат в самые тяжелые годы Великой депрессии. Ей приходилось принимать трудные решения, но эти решения оказались правильными.

Светлые глаза Майи заблестели.

– Теперь нам пора обзавестись новым кафетерием. Строители могут приступить к работе сразу после Нового года.

Стоял субботний вечер; из окна кабинета Майя видела, что крыши поливает дождь. Внезапно она сказала:

– Лайам, такое событие нужно отпраздновать. В городском театре сегодня балет… Вы любите балет?

Лайам смутился:

– Мне очень жаль, миссис Мерчант… Это было бы замечательно, но… Дело в том, что у меня на этот вечер были другие планы.

Сначала Майя решила, что он имеет в виду Ирландское общество или гольф-клуб. Но потом посмотрела на Каванаха, поняла, что это не так, и постаралась не выдать своего разочарования.

– Лайам… Неужели у вас свидание с юной леди?

– Не такой уж юной. Это моя домовладелица. Эйлин – вдова. Много лет мы были друзьями, но недавно…

Его лицо приобрело кирпичный оттенок.

– Но недавно стали больше чем друзьями? – Майя встала и поцеловала его в щеку. – Буду ждать приглашения на свадьбу.

Когда Лайам ушел, она немного постояла у окна, прислушиваясь к шуму дождя. Затем поняла, что уже почти восемь, собрала чемоданчик, надела пальто и шляпу и вышла из кабинета. Проходя через тускло освещенный магазин, она, как всегда, ощущала гордость. Майя помнила, как пришла в «Мерчантс» много лет назад и была загипнотизирована залитыми светом витринами, сверкающим хромом и оформлением в мягких пастельных тонах. Сейчас все это принадлежало ей, и никто не мог его отнять.

Она приехала домой, приняла ванну и села обедать. Когда горничная в переднике накрыла на стол, приподнятое настроение Майи сменилось унынием. Она отпустила девушку, как только та подала кофе, и долго сидела, уставившись в изящную чашечку работы Клариссы Клифф.

После обеда Майя пыталась работать, разложив таблицы и графики на ковре перед камином в гостиной и включив радио, чтобы в доме было не так тихо. Услышав хруст гравия на дорожке, Майя поняла, что повар и кухарка ушли и она осталась одна. В конце концов она махнула на работу рукой, пошла в кабинет и достала бутылку джина. Негромкая музыка не улучшала ее настроения. Я должна быть счастлива, говорила себе Майя. Так в чем же дело? Не в том ли, что сказал ей Лайам? Конечно, нет. У нее никогда не было видов на Лайама. «Вы не способны любить», – сказал ей Чарлз Мэддокс; как видно, он был прав. Ее не влекло к мужчинам, но, может быть, она нуждалась в том, чтобы мужчин влекло к ней? Как бы там ни было, однако внезапно Майе показалось ужасно обидным, что она, которой всего двадцать четыре года, проводит субботний вечер в одиночестве. В последнее время Майя не могла дождаться первых выходных месяца, выходных, которые она регулярно проводила за пределами Кембриджа. То, что вначале было долгом, стало удовольствием. Почувствовав, что на глазах выступили слезы, Майя сердито вытерла их и налила себе еще стаканчик.

Всего год назад она не проводила дома ни одного вечера. Но после смерти Эдмунда Памфилона, которую дознаватель квалифицировал как самоубийство, люди стали смотреть на нее по-другому. Раньше они смотрели на Майю с восхищением и желанием, а теперь – с неприязнью и… страхом. Какая ирония судьбы, часто думала Майя. Смерти тех, кто был ей близок – отца и мужа, – на ней не отразились. Но смерть человека, которого она считала пустым местом, всего лишь плохим служащим, заставила людей строго осудить ее.

Майя невольно вспомнила свой разговор с миссис Памфилон. Отвертеться от этого визита вежливости было нельзя – бывший работодатель Эдмунда Памфилона был обязан выразить соболезнования больной вдове покойного. Майя ждала вежливой благодарности за цветы, фрукты и предложение назначить пенсию; в худшем случае – слез и завуалированных упреков. Но ее встретили злоба и лютая ненависть. «Думаете, я приму хоть пенни от женщины, которая убила моего мужа?» – как кошка, прошипела вдова. Это воспоминание заставило Майю допить остатки джина и, широко раскрыв глаза, уставиться в огонь.

В ту ночь к ней пришел Вернон. Его посещения были случайными и происходили во сне. Он стоял на коленях в изножье кровати и смеялся над ней. Майя долго гадала, чему он смеется, и в конце концов поняла: она стала такой же, как Вернон. Научилась его беспощадности и равнодушию к окружающим. Она кричала: «Мне хотелось всего лишь достатка!» Но он продолжал смеяться.

Элен дождалась, когда отец уйдет, а затем быстро поднялась наверх. Бетти была на кухне; выглянув в окно, Элен увидела, что Айви вешает на веревку белье. Девушка шла по извилистым коридорам дома священника, пока не добралась до лестницы на чердак. Поднявшись по ступенькам, она открыла люк и очутилась в мрачных, затянутых паутиной комнатах под крышей.

За последний год эти пыльные предметы стали ее знакомыми. Подставка для зонтов в виде слоновьей ноги, граммофон, детская коляска, шляпная картонка… Больше чем знакомыми. Когда Элен толчком открыла дверь маленькой комнаты в дальнем конце чердака, ее охватило возбуждение.

Это была еекомната. Она относилась к этой клетушке совсем не так, как к собственной спальне. Эту комнату не убирала прислуга; отец не мог войти в нее без стука, когда Элен причесывалась или застегивала ботинки. Она не стирала пыль с маленького окошка, боясь, что кто-то заметит ее в этот момент. Кроме того, Элен нравилась серая пелена, отделявшая ее от остального мира. Ей нравилось чувствовать себя отшельницей.

Она приступила к исследованиям. На первых порах Элен побаивалась отодвигать коробки и рыться в сундуках – шум могли услышать внизу. Пыль и пауки только подливали масла в огонь; однажды она увидела мышь, забравшуюся на крышку высокого комода; ее маленькие черные глазки сверкали, и Элен прижала руки ко рту, чтобы не вскрикнуть. Но несколько дней назад она нашла под стрехой сундук. Элен открыла его, сломав висячий замок с ловкостью и силой, удивившими ее, встала на колени, поставила свечу на угол сундука и начала рыться в лентах и засохших бутоньерках, сама не зная, что же она ищет. Вдруг ее осенило. «Флоренс Стивенс», – подсказала старая бальная книжечка. Девичья фамилия ее матери. Под кружевными перчатками, корсетами с пластинками из китового уса и побитыми молью меховыми боа лежали письма и фотографии. Казалось, кто-то побросал туда вещи впопыхах, захлопнул крышку и сунул сундук под стреху, не собираясь больше открывать.

Элен сидела на полу под окном и пыталась развязать нитку, которой были связаны письма. Узел не поддавался; в конце концов она перекусила нитку. Ломкие желтоватые листы выскользнули из ее руки и рассыпались по полу. Она поднесла свечу к одному из листов и начала разбирать незнакомый круглый почерк. «Шнурки для ботинок… три пары лайковых перчаток… сказать бакалейщику насчет изюма». Список покупок. Элен отложила его в сторону и подняла конверт. Посмотрев на него, девушка узнала почерк. Густо покраснев, она вынула из конверта письмо, написанное отцом много лет назад.

Но ее вновь ждало разочарование.

«Моя дорогая мисс Стивенс, – писал Джулиус Фергюсон, – хочу письменно поблагодарить вас за вечер, который вы столь любезно позволили мне провести с вами. Ваше присутствие позволяло мне не ощущать неловкости от занятия, мало совместимого с моим званием. Надеюсь, что танцы не слишком вас утомили».Далее следовало что-то о погоде, наилучшие пожелания опекуну Флоренс, и заканчивалось письмо фразой: «С уважением, ваш Джулиус Фергюсон».

Элен положила письмо на подоконник и разложила на полу фотографии. Маленькая Флоренс с родителями, напрягшаяся и серьезная; Флоренс в форме девочки-скаута и шляпе с широкими полями, бросавшими тень на тонкое большеглазое лицо. Флоренс на качелях в саду дома священника; Флоренс, стоящая под каштаном на газоне перед домом. Дюжина фотографий Флоренс, сделанных в здешнем саду. На каждом снимке она в светлом платье с оборками, ботинках на пуговицах и перчатках до запястья. Хотя в ту пору Флоренс уже была замужем, распущенные волосы ручейками стекали ей на плечи. И все же семейная жизнь изменила ее, подумала Элен, снова посмотрев на старые фотографии. Изменился ее взгляд, ставший скрытным и уклончивым, а улыбка перестала быть робкой и застенчивой.

На следующей неделе отец простудился; Элен напоила его горячим чаем с лимоном и медом, укутала пледом, посадила в гостиной у растопленного камина, села у его ног и начала вслух читать письма, написанные ею в адрес общественной организации «Призыв приходов». В декабре дожди зарядили с новой силой, порывы ветра завывали в многочисленных каминных трубах, сбрасывали с крыши черепицу, и она падала на веранду. Деревенская улица превратилась в месиво; когда Элен шла к почтовому ящику, грязь заливала ей галоши. Адам Хейхоу, помогавший собирать тростник для крыши одного из самых ветхих домишек, увидел ее и бросил на самую глубокую лужу свой непромокаемый плащ. Поблагодарив плотника, Элен приняла его руку в лучших традициях елизаветинских времен и перебралась через топь на относительно сухое место.

Как-то в субботу приехала Майя.

– Я решила, что заслужила выходной, – весело объяснила она, прежде чем умчать Элен в своем автомобиле.

Они приехали в Эли и стали бродить по мощенным булыжником улицам, прикрываясь зонтиком Элен. Налетел ветер, вывернул зонтик наизнанку, и им пришлось забежать в ближайший магазин. Там торговали готовым платьем, товара было столько, что ломились вешалки. Майя пощупала ткань и сказала:

– Экономят на покрое.

Но у Элен от восторга перехватило дыхание.

– У меня никогда… Я всегда шила сама… – пробормотала она.

Дешевые платья с позолоченными пуговицами и воротниками из искусственного шелка внезапно показались Элен ужасно заманчивыми.

– Примерь это. Какой у тебя размер? Попробуй еще вот это… И это.

Оказавшись в примерочной с тремя платьями и высокомерной продавщицей, Элен растерялась. Девушка не знала, сколько денег у нее в кошельке, но была уверена, что на платье их не хватит. Однако деваться было некуда: она позволила продавщице застегнуть пуговицы на спине, а сама одернула на бедрах дешевую, липнувшую к коже ткань.

Элен примерила все три: бордовое, темно-синее и черное. Отражение в зеркале напугало ее – она едва узнала себя. Майя прищурилась и заставила ее повертеться в разные стороны, как манекенщица.

– Черное сейчас не носят. А вот синее в самый раз.

– Мне очень понравилось красное…

Тут Элен вспомнила, что не может позволить себе ничего, и посмотрела Майе в глаза. Та улыбнулась и прошептала ей на ухо:

– Это мой рождественский подарок. Не спорь.

Элен не захотела снимать платье, и они отправились пить чай с ячменными лепешками в уютное кафе на главной улице. В дамской комнате Майя собрала золотистые волосы Элен в узел, сколола его шпильками и предложила подруге свою губную помаду. Когда она возвращалась в зал, чей-то голос окликнул: