Текст книги "Зимний дом"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

– Мы потеряем дом? – прошептала она.

Джордан кивнул:

– Дом заложен уже дважды. Третьей закладной банк не даст.

Майя впервые подала голос:

– Папа, у тебя же есть ценные бумаги. Акции, облигации…

Джордан подкрутил кончики усов.

– Куколка, я плохо распорядился своим достоянием. У меня никогда не было чутья на такие вещи. После всеобщей забастовки акции шахт обесценились. А фабрика… Кому нужен дорогой фарфор и фаянс, если то же самое по дешевке можно купить у Вулворта? [2]2
  В то время – сеть крупных магазинов эконом-класса.


[Закрыть]

– Фарфор? Шахты? При чем тут это? – завопила Лидия. – Джордан, ты хочешь сказать, что меня выкинут из собственного дома?!

– Ты меня поняла. Надеюсь, нам удастся что-нибудь снять.

Лицо Лидии перекосилось.

– Лучше умереть!

Какое-то мгновение муж и жена молча смотрели друг на друга. Майя, не желавшая видеть выражение их глаз, отвернулась. Но слух ей не изменил.

– Если ты думаешь, что я брошу свой дом и стану жить в какой-то халупе…

– Лидия, это дом не твой, а банка. Даже я это понимаю.

– Джордан, ты дурак. Набитый дурак.

– Не спорю. Но зато не прелюбодей.

Мать ахнула:

– Как ты смеешь…

– Лидия, может быть, я и дурак, но не до такой степени.

– Лайонел – настоящий мужчина!

Майя поняла, что родители про нее совсем забыли. Теперь их надо было оставить одних. Она встала, вышла из комнаты и поднялась наверх.

И все же эта другая, параллельная жизнь существовала. Даже сейчас. На кровати лежало белое шифоновое платье, напоминавшее, что к обеду будут гости. Дрожь и легкая тошнота не помешали Майе умыться, одеться и причесаться. Интересно, рухнет сегодня нарядный фасад или нет? Тогда две жизни превратятся в одну. Наконец-то. Она представила себе, что говорит соседу по столу: «У мамы роман с президентом теннисного клуба, а папу объявили банкротом». Ну как после этого что-нибудь изменится? Или Салли продолжит разносить тарелки с русской шарлоткой, а гость пробормочет какую-нибудь вежливую фразу? Она засмеялась, а потом стиснула кулаки, чтобы не дать воли слезам. Посмотрев в зеркало, Майя увидела, что у нее слегка покраснел носик; придется воспользоваться материнской пудрой.

Но обед, на который приглашали гостей, разительно отличался от обычного. Джордан Рид был любезен, Лидия Рид очаровательна, а сама Майя просто сияла. Мамин кузен по имени Сидни и владелец кембриджского магазина мистер Купчинг не давали ей проходу. «Интересно, сколько очков я заслужила бы, если бы ехала в поезде?» – подумала Майя и едва не расхохоталась.

Когда гости ушли и Майя вернулась к себе, будущее снова показалось ей мрачным и неопределенным. Что она станет делать? Устроится продавщицей в магазин готового платья? Или учительницей математики в какую-нибудь третьеразрядную школу для девочек? Конечно, мать уйдет к другому, а отец… Она не могла даже представить, что станет с отцом. Хотя Майя давно знала, что жизнь штука ненадежная, но думала, что надежность, как и все остальное, относительна. Школа Майе смертельно надоела, однако при мысли о том, что придется бросить учебу, девушку бросало в дрожь. Их дом был неказист, но на свете есть дома и похуже. Если родители разойдутся, с кем она останется?

У меня не будет ничего, с ужасом подумала Майя. Она сняла платье, чулки и белье. Вешая платье в шкаф, она увидела в зеркале свое отражение. Длинные белые руки и ноги, высокая маленькая грудь, плоский живот. И лицо: губы, как лук Амура, короткие темные волосы, голубые глаза.

И поняла, что кое-что у нее все-таки есть. Майя немного постояла, глядя на себя в зеркало и думая, что она, не в пример отцу, сумеет распорядиться своим достоянием.

Следующие недели Лидия и Джордан Рид провели врозь. Они не обедали вместе и редко разговаривали друг с другом. Лидия почти не бывала дома; Джордан сидел в своем кабинете. Майя понятия не имела, что он там делает.

Майя ушла из школы в середине четверти и пять раз в неделю выполняла обязанности гувернантки при двух маленьких девочках. Девочки были довольно славные, но Майе, равнодушной к детям, эта работа казалась скучной. Правда, она позволяла убить время. Девушка чувствовала, что должно произойти что-то ужасное и неминуемое. Половину своего жалованья Майя откладывала, а остальное тратила на одежду, зная, что при любых обстоятельствах не имеет права выглядеть бедной и опустившейся. Два вечера в неделю она посещала курсы счетоводов, решив воспользоваться своими способностями к математике. Правда, в роли бухгалтера она себя не представляла. Это слово ассоциировалось у нее с роговыми очками и плохо сшитыми твидовыми костюмами.

В дверь позвонили, когда она сидела в гостиной и шила. Была среда, вторая половина дня, и в ушах Майи еще звенели французские неправильные глаголы. Стоял август, погода была теплая, и Майя приспустила жалюзи. На стенах в бело-зеленую полоску и на натертом паркете играли солнечные зайчики.

Салли не откликнулась, так что Майе пришлось открывать самой. За дверью стоял Лайонел Каммингс, президент маминого теннисного клуба. Этот полноватый усач выглядел лет на сорок с небольшим. На Лайонеле были легкий пиджак в полоску и белые фланелевые брюки; в руке он держал соломенную шляпу.

Майя попросила его подождать в гостиной и пошла за матерью. Родители были в саду (в кои-то веки вместе). Когда она сказала, кто пришел, Джордан изменился в лице. Острая ненависть к матери заставила Майю бегом припустить обратно.

Когда Майя вернулась в гостиную, Лайонел Каммингс встал.

– Мистер Каммингс, мама пошла попудрить носик, так что вам придется провести несколько минут в моей компании.

Он подкрутил кончики смешных усов.

– Очень рад, мисс Рид. С удовольствием.

Каммингса она тоже ненавидела. Его приход был для отца оскорблением. Майе захотелось наказать мать, причинившую отцу страдания, и унизить этого глупого, мелкого человека, разрушившего ее семью.

Она лучезарно улыбнулась ему.

– Какой жаркий день, мистер Каммингс! Принести вам прохладительного?

Лайонел покачал головой. Тогда Майя села на диван и похлопала по нему рукой.

– Садитесь, мистер Каммингс. На днях я видела вас в клубе. У вас чудесный удар справа. А вот мой никуда не годится.

Она загоняла его в ловушку. Это было проще простого – стоило только посмотреть мужчине в глаза, улыбнуться, заставить его почувствовать себя большим, сильным и умным. Лайонел Каммингс был полным болваном.

– Мисс Рид, я мог бы дать вам несколько уроков.

– Мистер Каммингс, это было бы замечательно! Но беда в том, что по утрам я работаю и днем буквально с ног валюсь, какой уж тут теннис.

– Бедняжка… Знаете, таким хорошеньким девушкам нельзя работать на износ.

Бедро Лайонела коснулось ее бедра, и Майе пахнуло в нос виски и табаком. Она встала, не выдав своего отвращения.

– Может быть, вы дадите мне урок сейчас, мистер Каммингс?

– Просто Лайонел. Зовите меня Лайонел, ладно?

– Лайонел, – с глупой улыбкой повторила Майя.

Когда Лидия вошла в комнату, Каммингс обнимал ее дочь за талию и держал за руку. Миссис Рид выдохнула сквозь зубы, у нее потемнело в глазах. Смущенный Каммингс отпустил девушку.

«Так вам обоим и надо!» – подумала Майя.

– Мамочка, мистер Каммингс просто учил меня удару справа, – объяснила она и села.

Ей нравилось быть нежеланным свидетелем их вымученной беседы. Когда Лайонел Каммингс не видел, Лидия Рид поднимала брови и взглядом указывала дочери на дверь. Но Майя и не думала уходить. Она злобно забилась в угол дивана и сидела, прикрыв рот ладонью.

Наконец Лидия проворковала:

– Майя, разве тебе не нужно делать уроки? Кроме того, я думала, что ты поможешь Салли с пудингом.

– Я сделала все домашние задания до конца недели. – Майя скрестила длинные ноги; при этом ее юбка приподнялась, обнажив колени. У Лайонела Каммингса глаза полезли на лоб. – А насчет пудинга… Мамочка, ты же прекрасно знаешь, какая из меня кулинарка.

И тут до них донесся звук. Короткий громкий хлопок, от которого зазвенели безделушки на каминной полке и посуда в буфете.

– О боже! – ахнула Лидия и выбежала из комнаты.

Майя встала, но не пошла за матерью. В короткое мгновение между выстрелом и криком Лидии она ощутила такой ужас и чувство вины, что полосатые стены показались ей черными, тени на полу стали размером с булавочную головку. Жара, полумрак, горячка юности, осознание своей власти перепутались с потрясением от внезапной смерти так сильно, что впоследствии Майя не могла их разделить. Когда темнота наконец рассеялась, она ничком лежала на полу, в комнате было пусто, а в доме эхом отзывались материнские крики.

После этого все пошло прахом. Утро, день и вечер смешались, и Майя часто лежала ночью без сна, а днем внезапно засыпала. В дом приходили родные и знакомые и выражали соболезнования Майе и ее матери, сидевшим в гостиной. Но иногда девушка не могла вспомнить имени собеседника и не слышала его слов; в ушах Майи неизменно стоял другой голос. Голос отца. «Будь я проклят, если знаю. Может быть, пустить себе пулю в лоб?»

Однако по мнению следователя это был несчастный случай. Джордан Рид чистил ружья, с которыми охотился на пернатую дичь, и нечаянно спустил курок. Все время думал о деньгах, ничего вокруг себя не замечал, и вот… Когда в тот страшный день мать и дочь остались наедине, Лидия прошипела: «Никому не говори, что он сказал! Никому!» Майя тут же поняла, о чем идет речь. Увидев горящие голубые глаза матери, она кивнула как загипнотизированная. Тем более что она и сама не собиралась повторять слова отца ни родственникам, ни полицейским, ни следователю. Ее пугали смутные воспоминания о судьбе тех, кто наложил на себя руки: самоубийц хоронили на неосвященной земле или перекрестках дорог, чтобы их души не могли бродить по ночам. Майю переполняли стыд и отчаяние. Почему отец решил причинить такую боль своим родным? Почему не подумал о горе дочери? Когда следователь спросил Майю, не выказывал ли Джордан Рид намерения покончить с собой, ни один мускул не дрогнул на ее лице и она под присягой ответила «нет».

Похороны запомнились ей плохо. Какие-то люди пожимали ей руку; она смотрела им в глаза сквозь черную вуаль и пыталась говорить то, что от нее ждали. Обняв сначала Робин, а потом Элен, она задумалась, следует ли считать похороны вехой женской жизни. Можно ли приравнять самоубийство отца к потере невинности или поездке за границу? Ей казалось, что можно.

Робин прошептала:

– Майя, приезжай и поживи у нас. Тебе нужно отдохнуть. Мама и папа будут рады.

Майя схватила ее за рукав и потащила в угол.

– Я не могу этого вынести. Давай сбежим, а?

Майя проскользнула в боковую дверь и рванула через сад, зная, что Робин и Элен бегут следом. Они нагнали подругу только на Хилл-роуд. Ее вуаль и черное летнее пальто развевались по ветру.

– Майя… – с трудом переводя дух, пролепетала Элен. – Куда мы идем?

– К реке, – не оглядываясь, ответила Майя.

Она порылась в карманах и наскребла мелочи, достаточно, чтобы взять напрокат лодку.

Потом растроганная Майя вспоминала, что подругам и в голову не пришло отговаривать ее от дикой затеи покататься по Кему в траурном одеянии.

– Как Харон, – сказала Робин, залезая в лодку.

– Или три Парки – богини судьбы.

Майя сняла шляпу и бросила ее за борт. Шляпа упала в воду, зацепилась за камыш, немного попрыгала на волнах, а потом утонула.

Элен, сидевшая рядом, положила ладонь на дрожащую руку Майи. На ее глазах проступили слезы.

– Бедная Майя. Какая нелепая смерть…

Майя отчаянно замотала головой.

– Нелепая? Неправда! – воскликнула она и тут же прикрыла рот рукой, испугавшись собственных слов.

– Майя, милая, ну что ты такое говоришь, – успокоила ее Элен, но Робин, стоявшая на носу, уставилась на Майю во все глаза:

– Неправда?..

– Папа покончил с собой. – Слова сами собой вырвалось у нее из саднившего горла. У Майи был жар; ее тошнило. – Я знаю. Он сам говорил об этом.

– Но следствие…

– Я сказала им, что это был несчастный случай. Ничего другого мне не оставалось. А как бы вы поступили на моем месте?

Она молча посмотрела сначала на Робин, потом на Элен. Во рту стояла горечь.

– Как бы вы поступили на моем месте? – повторила Майя, чувствуя, что оправдывается и что в ее словах звучит не столько обида, сколько гнев. – Наверно, вы считаете меня подлой обманщицей…

Ее ногти впились в ладони, терзая черные шелковые перчатки. Когда Робин положила шест и села напротив, лодка заколыхалась.

– Майя, милая, мы не осуждаем тебя, – мягко сказала Элен. – Мы просто хотим помочь.

– Майя, ты сделала то, что считала нужным. – Робин посмотрела на нее. – Мы с Элен не испытали ничего подобного. Мы только начинаем понимать, что тебе довелось пережить. Элен права: мы постараемся помочь тебе всем, чем можем. Это правда.

Майя опустила руки. Обтянутые перчатками пальцы Элен сомкнулись на одном запястье подруги, Робин крепко вцепилась в другое.

– Я больше не хочу об этом говорить. Никогда, – прошептала Майя, и подруги пробормотали, что дают слово.

Это была уже вторая клятва. Первую они дали весной. Теперь их связывала мрачная тайна – возможно, навсегда. Майя поняла, что нуждалась в их благословении.

И тут к ней вернулась способность плакать. Впервые за несколько недель Майя вспомнила, что ее подруги – тихая пристань, пристань, в которую она может вернуться когда угодно. На ее глаза навернулись слезы, и камыш, изящные мосты, переброшенные через реку, лебеди, скользившие вдоль берега, – все превратилось в одно туманное пятно.

Элен и ее отец каждый год устраивали ужин в честь сбора урожая. Торжество справляли в церкви; еду и напитки обеспечивал лорд Фрир, самый крупный землевладелец Торп-Фена. Фриры жили в Большом Доме между Торп-Феном и соседней деревней; вообще-то в действительности их поместье называлось иначе, более звучно, но для жителей Торп-Фена оно всегда было Большим Домом.

Праздничный ужин был одним из нескольких местных мероприятий, за которые отвечала дочь священника. Суровые и косные деревенские нравы в этот день немного смягчались, и Элен невольно вспоминала свои вечера в гостях у Саммерхейсов: вечера, которые часто казались ей слишком шумными и безалаберными, но тем не менее удивительно приятными.

В первый год-полтора она испытывала к Саммерхейсам сложные чувства. То, как Робин с легкостью отбрасывает веру, которая была для Элен всем, поразило дочь священника до глубины души. Она до сих пор с дрожью вспоминала день, когда отец узнал правду.

– Элен, Саммерхейсы – безбожники, – сказал он. – А если у человека нет в душе Бога, для него не существует нравственных норм.

После этого Элен целый месяц избегала Робин, Хью, Дейзи и Ричарда. И все же ее тянуло к ним. Без них жизнь казалась унылой. Да, унылой, другого слова не подберешь. Кроме того, Дейзи обижалась, Робин злилась, а Ричарду юная соседка была нужна, чтобы вместе с Майей спеть подобранный им романс. Когда Элен пришла опять, Хью крепко обнял ее, и с тех пор девушку перестали волновать и безверие ее друзей, и все, что из него вытекает. Саммерхейсы были ей нужны, а им (Элен боялась в это поверить), кажется, нужна была она. Элен знала, что здесь они с отцом не найдут общего языка. Впрочем, она была осторожна, старалась бывать у Саммерхейсов не слишком часто и не засиживаться у них подолгу. И никогда не говорила отцу о гостях Ричарда и Дейзи, среди которых попадались весьма странные личности.

После праздничного ужина начались танцы. Илайджа Ридмен пиликал на своей скрипке, а Нэтти Прайор играла на концертино. Элен, сидевшая рядом с отцом в углу тускло освещенного зала, поймала себя на том, что притопывает в такт. Грубые деревенские башмаки стучали по деревянному полу, танцоры кружились, их неказистые наряды оживляли яркие шали или нитка дешевых бус. Когда музыка умолкла, поднялся Адам Хейхоу и запел. Его сильный низкий голос заглушали прихлопы и притопы, но Элен, успевшая за долгие годы таких ужинов выучить слова песни, шевелила губами, вторя ритму: «Я вышел в поле майским утром, я рано вышел в поле…»

Отец прошептал ей на ухо:

– Элен, прибыл его светлость. Я должен его приветствовать. Не хочешь выйти со мной?

Она быстро покачала головой. Элен боялась лорда Фрира; она не могла забыть тот ужасный день в Брэконбери-хаусе (так официально назывался Большой Дом). Считалось, что она приехала поиграть с дочурками его светлости, но те либо смотрели на нее сверху вниз, либо не замечали в упор.

– На улице так холодно…

– Конечно, девочка моя. – Рука отца легла ей на плечо. – Как только я поговорю с его светлостью, мы отправимся домой. – Большие бледно-голубые глаза Джулиуса Фергюсона осмотрели переполненный зал. – Когда эта традиция отомрет, я буду рад. Мне всегда казалось, что в этом празднике есть что-то языческое.

Преподобный вышел из зла, а Элен закрыла глаза и снова отдалась музыке.

– Мисс Элен, не хотите потанцевать? – спросил чей-то голос.

Перед ней стоял Адам Хейхоу. Этот деревенский плотник и столяр-краснодеревщик был высоким, смуглым и сильным. Элен казалось, что она знала его всю жизнь.

– С удовольствием, Адам.

Он взял Элен за руку и повел в круг. Музыка заиграла снова, круг разделился на два, которые переплетались друг с другом согласно старинному обычаю. Темп становился все быстрее; знакомые лица раскраснелись; казалось, невзрачный зал стал ярче. Элен смеялась и ощущала себя частью происходящего. Она очутилась в объятиях Адама и принялась выписывать маленькие крути внутри большого.

Танец кончился, но в зале еще отзывались эхом музыка и смех. Деревенские заливали жажду пивом, Элен вытирала платком потное лицо.

– Лимонаду, мисс Элен?

Она улыбнулась Адаму:

– Нет, спасибо. Лучше подышим свежим воздухом.

Адам прошел вместе с Элен к боковой двери, открыл и придержал ее для своей дамы. Дверь с треском захлопнулась за ними, и наступила тишина.

– Ах, как весело! – отдуваясь, сказала Элен. – Как замечательно! Я обожаю танцевать.

Луна была полной и желтой, на чернильно-черном небе мигали звезды. Трава и камыш стояли неподвижно; в морозном воздухе чувствовалось приближение зимы.

– Красота какая, – сказала Элен, посмотрев на небо.

– «Все недвижно, ночь тиха, звезды светят свысока…»

Элен услышала слова, которые прошептал Адам, и уставилась на него во все глаза.

– Адам… Это ведь Шелли, верно? Я и не знала, что вы любите поэзию.

Он не ответил, и Элен со стороны услышала свой голос, которому не хватало деревенской протяжности. Ее высокомерный и снисходительный тон наверняка отпугнул Адама, всегда нравившегося девушке. Элен вспыхнула и хотела попросить прощения, но увидела, что к ним идет отец.

– О господи, Элен, где твое пальто? Ты простудишься!

По дороге домой Элен забыла о своем смущении и снова посмотрела на небо и звезды. «Это самое чудесное место на свете», – подумала она и взяла отца под руку. И тут ей вспомнился конец четверостишия, начало которого процитировал Адам:

 
Все недвижно, ночь тиха,
Звезды светят свысока,
Навевая первый сон
Той, в которую влюблен.
 

* * *

Приближался октябрь, и Дейзи начала складывать вещи, которые Робин должна была взять с собой в Гиртон. На сундуке лежали стопки починенных и выглаженных блузок и юбок, напоминая о судьбе, с которой Робин все еще не смирилась. Холодный ветер и бесконечный дождь, заставившие приречные ивы до времени сбросить листья, вторили ее настроению. Она закрылась в зимнем доме и смотрела, как дождевые капли сбегают по стеклу. Потом надела рейтузы, пальто и читала до тех пор, пока на мокрой веранде не послышались чьи-то шаги.

Дверь открыл Хью.

– Роб, мама говорит, что скоро обедать.

Робин выпрямилась.

– Сегодня у нас праздничная трапеза. Будет твой любимый фруктовый торт… – Хью осекся и пристально посмотрел на сестру. – Эй, старушка, никак у тебя глаза на мокром месте? Что случилось? – Он вынул носовой платок.

– Грустная книга… Мне жаль бедняжку Нелл, мать Дэвида Копперфилда. – Робин посмотрела в другую сторону и шмыгнула носом.

Но Хью это не убедило.

– Роб, я буду навещать тебя при первой возможности. А на все выходные стану привозить домой. Ты только скажи.

То, что ее не поняли, только подлило масло в огонь.

– Дело не в этом! – Робин заерзала, и книги посыпались на пол.

– Тогда скажи, в чем. – Хью сел на ручку кресла и посмотрел на сестру сверху вниз. Потом взъерошил Робин волосы, которые она забыла причесать, и промолвил: – Валяй, старушка. Мне можно сказать все.

То, что Робин так долго таила в себе, тут же выплеснулось наружу:

– Я не хочу ехать в Гиртон!

Хью сделал большие глаза, а потом осторожно спросил:

– Значит, дело не в тоске по дому?

– В тоске по дому? – Робин злобно показала на окно. – Хью, посмотри сам! Тут сыро, пасмурно и пусто! О чем тут тосковать? – Она покачала головой. – Гиртон – та же школа. Я в этом уверена. Ты знаешь, как я ненавидела школу. Почти так же, как классическую филологию, – презрительно добавила она.

– Может быть, тебя переведут на другое отделение. Например, на историческое. Или литературное. – Тут Хью увидел глаза Робин. – Ох… – Он на мгновение умолк, а потом заявил: – Ты должна сказать об этом маме и папе.

– Знаю. – Робин вздохнула и провела рукой по волосам, отчего те встали дыбом.

Надевая галоши, она услышала, как Хью осторожно промолвил:

– Роб, пожалуйста, потактичнее, ладно? Ты знаешь, что означает для папы твоя учеба.

Она распахнула дверь зимнего дома и побежала по мокрой лужайке.

Она пыталась вести себя тактично, но все как-то сразу пошло вкривь и вкось. Робин расстроила отца, сказав ему, что не собирается даром тратить три года на изучение никому не нужного прошлого, расстроила мать, отказавшись есть приготовленное ею угощение. Но хуже всего был ее отчаянный крик, от которого Хью побледнел как полотно:

– У меня никогда не было выбора, ведь так? Я обязана учиться в Гиртоне только потому, что Стиви умер, а Хью заболел!

Робин обвела глазами стол и поняла, что причинила боль всем своим родным. Даже Хью, который был так добр к ней. Зарыдав от гнева и безнадежности, она выбежала из комнаты, схватила пальто с вешалки и выскочила из дома.

Она бежала, шлепая по лужам, пока не добралась до железнодорожной станции Соэм. К счастью, кошелек оказался в кармане пальто. У платформы стоял кембриджский поезд; Робин села в вагон, уставилась на мокрые серые Болота и попыталась сосредоточиться. Корабли были сожжены, мосты снесены. В Кембридже она остановилась посреди толпы и услышала объявление начальника вокзала об отправлении поезда на Лондон. Внезапно Робин овладела тоска по Лондону и жизни, которую она когда-то вела. В Блэкмере слишком тихо, слишком одиноко. Нет, пора бежать.

Она пошла к дому двоюродного дяди Майи. После смерти отца Майи дом Ридов сменил владельца. Лидия Рид собиралась снова выйти замуж, а Майя жила у кузена Лидии Сидни и его жены Марджери.

У Майи сидела Элен и пила чай.

– Папе нужно было навестить одного старого кембриджского прихожанина, – объяснила она, – так что я решила поехать с ним, кое-что купить и зайти к Майе. Рада видеть тебя, Робин.

Майя заваривала чай на кухне. Робин следила за ней и видела, что подруга изменилась. Она сильно похудела и повзрослела.

– Должно быть, ты очень тоскуешь по отцу.

Майя долила кипятком заварочный чайник и пожала плечами.

– Как ни странно, к таким вещам быстро привыкаешь. – Она прикрыла светло-голубые глаза, заставив Робин замолчать. – Мне нужно искать работу. Я закончила курсы бухгалтеров и должна найти себе место. – Она вынула из буфета чашки и блюдца. – А ты, Робин? Все еще хочешь стать первой женщиной-профессором Кембриджа?

– Не хочу, – мрачно ответила Робин. – Я уже сказала об этом маме и папе. Был ужасный скандал.

– Угу, – только и сказала Майя, разливая чай в чашки.

– Если ты не хочешь ехать в колледж, то что же ты будешь делать? – спросила Элен.

– Понятия не имею. – Робин взяла чашку и понурилась.

Она хотела сделать так много, но первое же серьезное событие взрослой жизни выбило ее из колеи. Придется вернуться к родителям. И снова увидеть разочарование в глазах отца.

– Что ты хочешьделать? – спросила Майя.

Робин едва не повторила «понятия не имею», но вспомнила вокзал и поезд.

– Я бы хотела вернуться в Лондон.

Майя ничего не сказала. Просто выразительно пожала плечами. Робин посмотрела на подругу, и тут ее осенило. Она полезла в карман и вынула кошелек.

– У меня только… О боже, пять шиллингов и семь пенсов.

– Дорогая, я могу дать тебе немного взаймы. На билет до Лондона хватит. Хотела заплатить за питание, но Марджери подождет.

Когда Майя вышла из комнаты, Элен сделала круглые глаза:

–  Лондон!Как интересно! Но это невозможно.

Почему же? Эта мысль возбуждала и одновременно пугала Робин, но ничего невозможного в ней не было.

Майя вернулась с маленьким саквояжем.

– Тут пара чулок на смену, мыло, зубная щетка и фланелевая рубашка. Похоже, у тебя не было времени подумать об этом. Держи два фунта.

Она протянула подруге банкноты. Робин положила их в кошелек. Элен порылась в сумочке и набрала горсть мелочи.

– Я скажу Дейзи и Ричарду, что с тобой все в порядке. – Она сунула монеты в ладонь Робин. – И чтобы они не волновались.

Майя уселась на край стола и открыла пачку сигарет.

– Робин, дорогая, желаю тебе изменить мир. – Ее светлые глаза насмешливо прищурились. – А я еще немного побарахтаюсь в этом болоте. Кажется, моему прекрасному принцу сейчас не до меня.

– А я если и познакомилась в последнее время с молодым человеком, то разве что с нашим новым дьяконом. У него бородавка на носу…

– Так что на нашу долю остаются только бухгалтерские курсы, благотворительные распродажи и церковные журналы. Только, боюсь, ты еще не рассталась со своими девичьими мечтами, – саркастически сказала Майя, передавая Робин саквояж. – Поторопись. Лондонский поезд отходит через пятнадцать минут.

Робин быстро обняла подруг и ушла. На вокзале она купила билет и бежала по платформе, пока из трубы паровоза не повалил дым. Когда девушка распахнула дверь и буквально ввалилась в вагон, все пассажиры уставились на нее. Поезд отошел от станции и повез ее в большой город навстречу новой жизни.

Майя всерьез приступила к поискам работы на следующий день после того, как кузен Сидни, целуя ее на ночь, сделал вид, что перепутал губы со щекой. До того девушка испытывала что-то вроде паралича; ночью ей приснилась смерть отца. В агентстве на Сент-Эндрюс-стрит Майя заполнила анкету, указала свою квалификацию и получила рекомендательное письмо в бухгалтерию магазина «Мерчантс».

Майя прошла в двойные стеклянные двери и остановилась как вкопанная. Девушку окружали вещи, о которых она мечтала всю жизнь: дорогие духи и косметика, кожаные перчатки, шелковые шарфики и чулки, тонкие как паутинка. В местных газетах часто публиковали рекламу: «„Мерчантс“ – новейший и лучший торговый дом Кембриджа. Эксклюзивные драпировки, мебель для дома, женская одежда. К услугам покупателей – библиотека».

Майя стала подниматься по лестнице, но остановилась на полпути, посмотрела вниз на ослепительные люстры, яркие цвета и вдохнула теплый ароматный воздух. Она знала, что могла бы выглядеть такой же элегантной, как все эти леди в мехах, покупающие французские духи, и такой же красивой, как девушки с рекламы косметических средств. Майе казалось, что меха, пудра и духи могут принести женщине спокойствие. Она поднималась по лестнице, сжимая в руке рекомендательное письмо, и не могла себе представить, что окажется в тесном служебном помещении с десятком других девушек, не имея возможности видеть этот другой мир. Однако голову Майя держала высоко и не собиралась выглядеть расстроенной и подавленной. Когда Майя шла по второму этажу, кто-то окликнул ее. Майя узнала мистера Мерчанта, который обедал с Ридами в тот ужасный день, когда отец сообщил о своем неминуемом банкротстве. Кроме того, он присутствовал на похоронах. Следовательно, он должен быть богат, прозвучало в голове у Майи.

– Мисс Рид, очень рад видеть вас.

– Мистер Мерчант… – Майя улыбнулась и протянула руку.

Мерчант был значительно старше Майи (где-то за тридцать, подумала она), рыжий, коротко подстриженный, с тонкими усиками.

– Хотите купить что-нибудь серьезное, мисс Рид?

Интуиция заставила ее сунуть письмо в карман и непринужденно ответить:

– Да нет. Так, всякие мелочи. Ленты, нитки… – Она оглянулась по сторонам и хихикнула. – Ох, кажется, я пришла не на тот этаж.

– Мисс Рид, позвольте проводить вас в галантерейный отдел.

Мистер Мерчант выставил согнутый локоть, и Майя взяла его под руку. Ведя девушку вниз, он спросил, как поживает Лидия, и попросил принять соболезнования. В галантерейном отделе Майя опустилась в кресло, и продавщицы, повинуясь приказам хозяина, принялись демонстрировать ей образцы лент, пуговиц и ниток. Хотя Мерчант наслаждался своей властью, но это наслаждение не мешало ему быть деловитым и уверенным в себе.

В конце концов Майя приобрела все, что ей было нужно: слава богу, денег хватило. Мерчант взял маленький сверток и через парфюмерный отдел повел ее к выходу.

Не в силах бороться с соблазном, Майя спросила:

– И все это ваше, мистер Мерчант?

Он улыбнулся, обнажив мелкие и острые белые зубы.

– До последней мелочи. Раньше здесь торговали скобяным товаром. Помните, мисс Рид?

Она покачала головой:

– Мы редко ходили по магазинам. Почти все товары доставляли нам на дом.

– Мисс Рид, выбирать то, что хочется, очень приятно, вы не находите? Видишь, что тебе предлагают, и решаешь, что именно тебе нужно.

Майя смотрела Мерчанту в светло-карие, как имбирь или орех, глаза и не торопилась отводить взгляд. Она не покраснела, потому что не краснела никогда. Нет, далеко не красавец, думала она, но от него так и пышет властью и богатством. Его слова показались Майе не столько дерзкими, сколько соблазнительными. Давно уже ее так не тянуло к мужчине.

И к тому же все здесь принадлежало ему: яркие люстры, хромированные прилавки, мягкие ковры, так и льнувшие к ногам. Впервые за несколько месяцев она вспомнила свои честолюбивые мечты.

– Я выйду замуж за богатого, – сказала она когда-то Робин и Элен. – И буду жить в большом доме.

Она пожала Мерчанту руку, поблагодарила и попрощалась. Майя шла по улице, зная, что ей смотрят вслед. Свернув за угол, она вынула из кармана смятое рекомендательное письмо и бросила его в водосточную решетку.

Майя знала, что Вернон Мерчант так же умен и расчетлив, как она сама, и соблюдала осторожность. Она нашла работу в офисе фирмы, которая занималась электропроводкой и прокладкой телефонных кабелей. Офис был расположен на окраине Кембриджа; центра города Майя избегала. Если бы она ходила в «Мерчантс» каждый день, надеясь встретить хозяина, это было бы ошибкой: он стал бы презирать ее.

Вернон позвонил ей через месяц после той памятной встречи. Было шесть часов вечера, Майя только что вернулась с работы. Горничная принесла ей телефон.