Текст книги "Зимний дом"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Когда в конце обеда подали острую закуску, у Робин разболелась голова и девушка оставила всякие попытки принять участие в беседе. Она молча прослушала речи; шафер оказался мямлей, зато Дензил Фарр говорил гладко и был уверен в себе. Фрэнсис, сидевший на дальнем конце стола, во время речи Дензила Фарра шептался со своей соседкой. Хихиканье девушки то и дело прерывало монолог жениха, а тост Фарра за здоровье невесты оказался скомканным из-за непростительного бормотания и сдавленного хохота. Робин заметила, что Фрэнсис не сказал Вивьен ни слова. Перед ним стояла бутылка шампанского, и он то и дело наполнял свой бокал.

Затем обед закончился и все перешли в танцевальный зал. Фрэнсис был окружен людьми; Робин слышала его знакомый низкий голос и смех слушателей. Когда она ненадолго присоединилась к этой группе, Фрэнсис не обратил на нее никакого внимания. Это причиняло ей нестерпимую боль. Робин хотелось закричать, заплакать и напомнить ему о прошлой ночи, но гордость победила. Холодные блестящие глаза Фрэнсиса смотрели на нее с таким же наигранным безразличием, как и на Вивьен. Она видела, как прихвостни хлопали ему и заставляли все сильнее и сильнее нарушать правила приличия. Видела, как к Фрэнсису подошла Вивьен и о чем-то попросила, но сын любезно покачал головой и отказал ей. Робин едва не пожалела ее. Она поняла, что главными чертами Вивьен были простодушие и полная неспособность предвидеть последствия своих поступков. Фрэнсис сумел сделать центром внимания себя, а не мать. О боже, что за месть, подумала Робин и отвернулась.

Она вышла из зала и начала ходить из комнаты в комнату, но не смогла присоединиться ни к одной из компаний, потому что была всем чужой. Оглядев себя, Робин поняла, что неправильно выбрала наряд. Нужно было надеть платье, присланное Майей, а она надела свое любимое красновато-коричневое с вышивкой. Эти люди судили других по внешности; они свысока посмотрели на Робин и решили, что она не стоит внимания. «Нужно уехать домой», – внезапно подумала девушка. Она не взяла с собой вещи для ночлега; перспектива пробыть еще двенадцать часов в доме, который стал ей таким чужим и негостеприимным, была невыносимой. Робин выглянула во двор и увидела, что уже совсем темно. Из окон тянулись длинные полосы света, ярко озаряя сорняки, пробившиеся сквозь плиты. Лонг-Ферри, прекрасный обветшавший Лонг-Ферри, тоже сыграл свою роль в том, что она полюбила Фрэнсиса. Фрэнсис не может забыть об этом. Она ему не позволит.

Она вернулась в танцевальный зал и увидела, что Фрэнсис соорудил из бокалов для шампанского высокую узкую башню. На ее глазах он откупорил бутылку и начал лить вино в верхний бокал так, чтобы оно стекало по краям пирамиды. Но его рука дрогнула и задела бокал; хрупкая конструкция развалилась, и бокалы один за другим начали падать на пол. Осколки хрусталя разлетелись по паркету; танцевальный зал выглядел так, словно был усыпан бриллиантами. Гости, окружавшие Фрэнсиса, захохотали и захлопали, но Робин увидела в его глазах боль и смятение. Она пошла к нему по осколкам и лужам.

Потом положила ладонь на его руку и прошептала:

– Фрэнсис, нам нужно ехать.

– Ехать? – Он попытался сосредоточиться. – С какой стати? Мне и здесь хорошо.

– Мы можем вместе дойти до станции. – Голос Робин звучал решительно. – И успеть на последний поезд.

– Я не хочу успевать на последний поезд. Я уже сказал: мне и здесь хорошо. Здесь… – Он рукой описал в воздухе широкую дугу: – Здесь мои друзья.

– А кто тогда я, Фрэнсис?

Едва эти слова сорвались с языка Робин, как она пожалела о них, боясь ответа.

– Ты?

Казалось, он увидел ее впервые в жизни. Но затем ошеломление Фрэнсиса сменилось злобной радостью. Он оперся плечом о стену танцевального зала и звонко сказал:

– Робин, ты тоже значишься в списках, так что можешь не переживать.

Не успев подумать, она подняла руку и повернула ладонь, чтобы плашмя ударить по этому красивому, издевающемуся, пьяному лицу. Но когда рука застыла в нескольких дюймах от его щеки, Фрэнсис посмотрел на ладонь Робин, потом на ее лицо и начал смеяться. И смеялся даже тогда, когда соскользнул по оштукатуренной стене и сел в лужу шампанского с осколками стекла.

Робин вылетела из дома, сделав паузу лишь для того, чтобы взять в гардеробной пальто, и побежала по извилистой тропе вдоль моря. Когда половина пути до станции осталась позади, она опустила глаза и увидела, что из ступни сочится кровь. Оказалось, что осколок хрусталя проткнул тонкую подошву ее бальной туфельки.

На уик-энд Майя отказалась от других предложений и отправилась в родные места. В Торн-Фене она захватила Элен, очаровав унылого старого священника (Майя давно заметила, что мистер Фергюсон не мог отказать в просьбе хорошо одетой молодой женщине), а затем поехала на ферму Блэкмер, к Хью.

Всю вторую половину дня они провели в Эли, посмотрели какой-то дурацкий фильм в «Электрик Синема», а потом ели сандвичи и трубочки с кремом в маленьком кафе. Майя развлекала обоих рассказами о своем магазине и очень точно передразнивала мадам Уилтон, старейшину отдела женского белья. К тому времени когда они покинули Эли, ей стало легче. Теперь она снова могла смотреть в лицо близким людям и отвергать обвинение, все еще звучавшее в ее ушах: «Вы не способны испытывать нормальные человеческие чувства, правда, Майя? Не способны любить». В Блэкмер она ехала очень быстро, заставляя Элен вскрикивать и хвататься за шляпу на крутых поворотах. Когда в конце вечера Майя крепко обняла Элен и Хью на прощание, она почти убедила себя, что Чарлз Мэддокс сказал неправду.

Хью отвез Элен в Торп-Фен. Вечер был тихий, звезды скрывал плотный слой облаков. Они доехали до дома священника и остановились у ворот, но выходить Хью не торопился. Когда Элен потянулась за сумкой, он прикоснулся к ее руке и заправил за ухо прядь волос, выбившуюся из-под шляпы.

– Элен, подожди минутку, ладно?

Девушка была рада, что уже стемнело и он не видит ее вспыхнувшего лица. Ладонь Хью все еще лежала на ее руке; тонкая перчатка не мешала Элен ощущать легкое покалывание.

– Как по-твоему, что с ней?

Сначала она не поняла, о ком речь. Видимо, Хью это понял, потому что добавил:

– Мне показалось, что Майя была расстроена.

С трудом вспомнив о Майе, Элен нахмурилась и кивнула.

– Она… Сверкала. Так бывает всегда, когда Майя расстроена.

–  Сверкала?Ха-ха!

Похоже, выбранное ею слово позабавило Хью.

– Наверно, дело в том, что скоро Рождество. Сам знаешь, Хью. Вернон… Он умер на Рождество.

– Конечно. – Хью слегка сжал руку Элен, а потом отпустил ее. – Какой же я дурак, что этого не понял.

Элен очень нравилось сидеть и разговаривать о старой подруге. Но Хью вылез, обошел машину и открыл ей дверцу. Она положила руку на его плечо, встала на цыпочки и поцеловала в щеку. Рядом с Хью, в котором было больше шести футов, она никогда не чувствовала себя неуклюжей дылдой.

Он посмотрел на дом священника и сказал:

– До чего же огромный… Должно быть, вам с отцом очень неуютно. Тут могли бы уместиться с полдюжины семей.

Идя по дорожке, Элен поняла, что Хью сам нашел выход из тупика, в котором они очутились.

В последний месяц Джо почти не видел Фрэнсиса, хотя они продолжали жить в одной квартире. Фрэнсис редко ночевал дома. Он отсыпался днем и уходил вечером, в то время как Джо вставал рано, деля свое время между пивной и политикой. Джо знал, что Вивьен снова вышла замуж (он был приглашен на свадьбу, но не поехал, сославшись на занятость), и был свидетелем возвращения Гиффорда в полуподвал. Это случилось только через три дня; после долгого загула Фрэнсис мучился похмельем и был сильно не в духе. В следующие две недели они почти не разговаривали. У каждого были свои друзья и свои дела.

Впрочем, Робин он видел не чаще. Конечно, она, как всегда, была занята, носилась по Лондону как маленький вихрь и яростно вмешивалась в чужие дела. Сначала Джо думал, что Фрэнсис видится с Робин по вечерам, но в последнее время встречал его только со старыми пассиями вроде Дайаны Говард, Селены Харкурт и Чарис Форчун. Джо говорил себе, что отношения Робин и Фрэнсиса не его дело, но ощущал смутную тревогу.

Однажды вечером в пивную, где он работал, зашел Фрэнсис. Была пятница, десять часов вечера, и в «Штурмане» толпились мужчины, которым не терпелось как можно скорее потратить недельную получку. По пятницам здесь часто случались драки. Поэтому у стойки, засучив рукава, маячил хозяин заведения, следивший за порядком.

Джо налил Фрэнсису шотландского и поставил рядом кувшин воды. Пока Эллиот обслуживал другого посетителя, Фрэнсис закурил. Освободившись, Джо небрежно спросил:

– А где Робин? Что-то я давно ее не видел.

– Я тоже.

Фрэнсис отхлебнул виски.

– Она уехала?

– Понятия не имею, – равнодушно ответил Гиффорд. – Едва ли.

Он курил, пил и смотрел не на Джо, а на ряды бутылок за стойкой.

Посетители требовали свои кружки. Обслужив несколько человек, Джо снова повернулся к другу.

– Вы поссорились?

– С кем?

Поняв, что Фрэнсис нарочно прикидывается дурачком, Джо спокойно сказал:

– С Робин.

– Так, слегка поцапались.

– Когда?

– На свадьбе. Я… Гм-м… Немного перебрал. – Фрэнсис улыбнулся и посмотрел на Джо. – Не кипятись. Было бы из-за чего переживать. Она прибежит, стоит мне только свистнуть. Как собачонка.

Недолго думая Джо заехал Фрэнсису кулаком в челюсть. Тот свалился с табуретки и опрокинул стакан. Потом Эллиот перепрыгнул через стойку, поднял Фрэнсиса с пола и ударил снова. Изумленный Гиффорд только хлопал глазами. А Джо хотелось заставить его драться.

Люди слегка отодвинулись, и у бара образовалось свободное пространство. Джо что-то прошептал Фрэнсису на ухо. Гиффорд побелел от ярости и двинул Джо кулаком в живот. Эллиот оттолкнул его и ударил еще раз. Это доставило ему несказанное удовольствие. Он понял, что Фрэнсис вдрызг пьян: удары Гиффорда не достигали цели, в отличие от его собственных. В драку начали ввязываться посетители: в воздухе замелькали бутылки, стаканы и табуретки. Джо бил Фрэнсиса, пока между ними не встал хозяин – крупный мужчина с мясистыми руками.

Он негромко сказал Джо:

– Сынок, не знаю, из-за чего вы поссорились, но это будет стоить тебе места.

Джо тут же опомнился и опустил кулаки.

Тем более что Фрэнсис уже не мог ему отвечать. Он стоял, привалившись к стойке, и заходился кашлем. Из разбитой брови текла кровь. Внезапно пивная опустела, лишь несколько старых пьяниц забились по углам со своими кружками. Пол был усеян осколками стекла.

Вернувшись в полуподвал, Джо сложил в сумку свои скромные пожитки, бросил ключ на кухонный стол и ушел. Холодный зимний воздух смыл с него остатки гнева. Эллиот чувствовал себя измученным морально и физически. Он шел по тротуару, удаляясь от дома, в котором прожил пять последних лет, и только теперь начинал осознавать, что наделал.

Во-первых, бросил работу, свой единственный источник дохода, причем сделал это как раз тогда, когда найти другое место труднее всего. Во-вторых, лишился крыши над головой в самое холодное время года. В общей сложности у него было – Джо порылся в карманах – два фунта, три шиллинга и семь пенсов. Требовать у владельца «Штурмана» свое жалованье за последнюю неделю было бесполезно: оно пойдет в уплату за ущерб. Поскольку Джо работал неполный день, пособие по безработице ему не полагалось: кроме того, его выгнали, а не уволили по сокращению штатов. А в Комитете общественной помощи вряд ли стали бы рассматривать его заявление.

Но все мысли Джо были только об одном. Почему, ну почему он ударил Фрэнсиса? Он, который обычно легко справлялся с собственным гневом… А когда Фрэнсис не захотел дать сдачи, почему он сказал ему то единственное, что могло разлучить их навечно?

Дрожа от холода, Джо поднял воротник пиджака и вспомнил их беседу. Они говорили о Робин. «Она прибежит, стоит мне только свистнуть, – сказал Фрэнсис. – Как собачонка»… Он стиснул зубы.

Он ударил Фрэнсиса, потому что не мог слышать, как тот оскорбляет Робин.

– Эллиот, ты дурак, – пробормотал он себе под нос. – Ты любишь Робин Саммерхейс целую вечность.

Джо морочил себе голову, твердя, что они с Робин всего лишь друзья, что он относится к ней как старший брат, но знал, что обманывает себя. Он не мог сказать точно, когда эта дружба перешла в любовь, но зато хорошо помнил, когда именно его насмешливое и слегка покровительственное отношение к Робин сменилось уважением. Это случилось тогда, когда Джо понял, что из них троих только Робин имеет цель в жизни. Он сам видел, как она переживала из-за ребенка, умершего от дифтерита, и как упорно занималась работой, от которой любой другой лишился бы иллюзий и впал в депрессию. Даже сейчас при мысли о маленькой фигурке в знакомом зеленом пальто, бродящей по самым неприглядным лондонским улицам, у него сжималось сердце. Хотелось взять ее за руку, защитить и отвести туда, где тепло и уютно.

Но Робин любила Фрэнсиса. Джо мало что мог ей предложить. А после учиненного сегодня вечером у него не осталось ничего.

Глава девятая

Четверть у Хью закончилась, и он повез Элен в Эли покупать подарки к Рождеству. Она купила шерсть для вязания, чтобы сделать подарки служанкам и садовнику, и стеклянные глаза для мягких игрушек, которые сама сделала для деревенских девочек. Хью она уже подарила шарф, а отцу на каждое Рождество вязала перчатки и носки. Заглянув в витрину магазина игрушек, она попыталась решить, что можно купить для деревенских мальчиков. Потом подозрительно покосилась на кошелек и тщательно пересчитала полукроны, флорины и шестипенсовики. Воздушные шарики стоили пенни штука – дешево и сердито, но за оловянную машинку, которые так любят все мальчишки, нужно было заплатить два пенса три фартинга. В Торп-Фене было пять маленьких мальчиков. Нет, сосчитать все это было ей не по силам.

– Элен?

Она подняла глаза. Хью смотрел на нее так, что у девушки подкосились ноги.

– Тебе помочь?

Она покраснела – то ли стыдясь собственной глупости, то ли стесняясь взгляда Хью – и выпалила:

– Не пойму, сколько денег у меня осталось. Не сосчитаешь?

Элен вытряхнула в его ладонь содержимое кошелька, и через несколько секунд Хью сказал:

– Элен, у тебя десять шиллингов и пять пенсов. Сколько игрушек тебе надо купить?

Подарки они покупали вместе: Элен выбирала, а Хью подсчитывал сумму и платил. Когда они вышли из магазина, красная как рак девушка сказала:

– Наверно, ты считаешь меня полной идиоткой.

Хью взял ее за локоть и остановил посреди тротуара.

– Ну что ты, – сказал он. – Ничего подобного.

Они вернулись к машине. Элен ощущала страх и возбуждение. Она пообещала себе сегодня же поговорить с Хью, но все откладывала и откладывала. Теперь это можно было сделать только по дороге домой. Некоторое время они ехали молча. В небе летел большой клин диких гусей; тростник покрылся инеем; запруды обледенели. Всю прошлую неделю лил дождь, и теперь поля разделяли полосы замерзшей воды.

Наконец Хью нарушил молчание:

– Элен, отец поправился?

– Да. И теперь служит вовсю. Правда, доктор Лемон говорит, что у него неважно с сердцем.

– Значит, на работу ты не вернешься?

Девушка медленно покачала головой. Когда несколько недель назад она заикнулась об этом, отец посинел и весь остаток дня пролежал в постели. Хью посмотрел на нее и сочувственно улыбнулся:

– Не повезло тебе, старушка.

Поняв, что подходящий момент настал, она тронула Хью за руку и сказала:

– Остановись на минутку, ладно?

Он затормозил и свернул на обочину. Элен ощутила редкий прилив уверенности в себе и поняла, что поступает правильно. Она выбралась из машины и пошла к запруде с заиндевевшим тростником. Хью последовал за ней.

– Я хотела сказать, что не стоит волноваться из-за папы. Он боится не моего замужества, а того, что я уйду из дома.

Хью казался сбитым с толку, и она поняла, что не слишком удачно выразила свою мысль.

– Понимаешь, дом священника очень большой. Ты мог бы ездить в школу на машине, правда? А мне не пришлось бы никуда уходить.

Они с Хью могли бы занять пустую спальню рядом с гостиной. А спальня Элен со временем стала бы детской… Может быть, папа даже обрадуется, если в доме появится еще один мужчина.

– Элен… – прошептал Хью.

Она улыбнулась и спросила:

– Да, милый?

Потом Элен увидела его лицо и тут же поняла, что совершила роковую ошибку. В его знакомых, родных карих глазах была не любовь, не радость, а жалость. Земля ушла у нее из-под ног. В этот долгий, страшный миг ей хотелось только одного: умереть на месте.

– Элен… – промолвил Хью. – Элен, ты мне очень нравишься, но…

– Но ты меня не любишь.

Чтобы сказать это, Элен потребовалось собрать все свое мужество. Мужество, которого у нее было не густо.

– Люблю, – очень мягко сказал он. – Только другой любовью.

Она стояла, смотрела на замерзшие болота и с болезненной отчетливостью понимала, что ее жизнь совершила крутой поворот. Прежней Элен нет и больше не будет.

– Мне следовало бы любить тебя. Ты моя лучшая подруга, ты милая, добрая, красивая и могла бы осчастливить любого мужчину. Но не меня. Мне очень жаль, если у тебя сложилось впечатление, что…

Хью осекся, однако его слова уже сделали свое дело. Всадили нож в сердце и повернули его.

– Но почему?

Он помолчал, а потом сказал:

– Потому что я люблю другую.

Фраза была короткой и еле слышной, но уничтожила последние искры надежды. Элен смотрела на него с немым вопросом. Но внезапно все встало на свои места и она прошептала:

– Майя…

Хью кивнул:

– Я люблю ее… Много лет. С той самой минуты, как увидел. Но знал, что моя любовь безответна.

Увидев его лицо, Элен на мгновение забыла о своем несчастье. Но нужно было сохранить остатки достоинства. Чего бы это ни стоило.

– Хью… – дрогнувшим голосом сказала она. – Ты не отвезешь меня домой?

Остаток пути до Торп-Фена они проделали молча. Когда машина остановилась у дома священника, Хью не стал оскорблять девушку просьбой остаться друзьями. Просто ждал, пока она заберет сумки и дойдет до дверей. Войдя в прихожую, Элен дрожащими руками сняла пальто и шляпу и повесила их на крючок. Бетти крикнула из кухни:

– Мисс Элен, обед почти готов!

Не ответив кухарке, Элен поднялась по лестнице, пробежала по коридору, миновала мрачный, затянутый паутиной чердак и очутилась в маленькой голой комнатке.

Она не плакала. Только скорчилась в углу, прижав кулаки к лицу и колени к подбородку. Элен знала, что будет помнить этот разговор с Хью до самой смерти. Что стыд с каждым днем, с каждой неделей, с каждым месяцем будет становиться не меньше, а больше. Она дрожала, раскачивалась и раз за разом билась затылком о стену чердака.

Фрэнсис сказал ей: «Робин, ты тоже значишься в списках». Робин продолжала сторониться его, эти слова причинили ей жгучую боль. Она не знала, что Фрэнсис способен на такую жестокость. Но после свадьбы Вивьен ей пришлось признать, что у Фрэнсиса есть две стороны. Он был умным, веселым и нежным, и эту сторону его натуры она любила без памяти. Однако у него была и другая сторона, темная, грозная и неожиданная. Робин понимала, что она и сама изменилась. Это она-то, всегда верившая, что сердцевина ее души останется нетронутой и недоступной ни одному мужчине… Пытаясь справиться с подавленностью, Робин снова погрузилась в работу. Законченную рукопись нужно было передать издателю в конце марта.

Однако занятость с утра до вечера была всего лишь попыткой перестать думать о Фрэнсисе. Без Фрэнсиса у нее оставалось больше времени на чтение газет и слушание радио. Она читала о событиях в Германии и пришла к страшному выводу: рано или поздно в Европе начнется новая война. Ей хотелось делать то же, что делало большинство: притворяться, будто это невозможно. Но ее ни на минуту не оставлял ледяной ужас, заставлявший писать письма, посещать митинги, выступать с речами. Слушали ее немногие, а кое-кто освистывал. Она простудилась, потеряла голос, но упрямо стояла на своем и хрипло выкрикивала пророчества, которых никто не хотел слышать.

Жизнь Робин превратилась в хаос. На нее сыпалось одно несчастье за другим. Она забыла свои записи в автобусе и целый день обзванивала бюро находок. Все трое Льюисов-младших подхватили ветрянку, и она три мучительных ночи помогала миссис Льюис ухаживать за ними. У ее квартирных хозяек умерла мать; узнав об этом во время спиритического сеанса, они надели траур еще до того, как пришла телеграмма. Затем обе мисс Тернер канули в пучинах Эссекса для печальных хлопот, оставив прислуге сложные инструкции по уходу за волнистыми попугайчиками и поручив Робин приглядывать за газовой колонкой для нагревания воды, – видимо, тайны сего агрегата были выше разумения придурковатой Пегги.

Когда в дверь постучали, Робин как раз сражалась с колонкой. Дверь открыла Пегги; услышав голос Фрэнсиса, Робин закашлялась, и огонек, над которым она тряслась уже десять минут, замигал и погас. Затем в дверном проеме возник Фрэнсис и остановился на пороге. Дурочка Пегги, маячившая за спиной Гиффорда, смотрела на него с обожанием, раскрыв рот и забыв вытереть нос. Кое-как справившись с приступом кашля, Робин сказала служанке:

– Ступай домой. Я обойдусь без тебя.

Пегги шмыгнула носом и неохотно ушла.

– Если хочешь, чтобы я тоже ушел, стоит только сказать, – промолвил Фрэнсис, когда они остались одни.

Она пожала плечами, не доверяя собственным голосовым связкам. Поскольку колонка не работала, в доме было холодно. Робин надела два толстых свитера, шарф и ботинки. Нос у нее был красный, глаза лихорадочно блестели. Обидно, что он появился именно в это время. Впрочем, такое уж ее счастье…

– Я пришел сказать… Черт! – Фрэнсис скорчил гримасу. – Пришел сказать, что мне очень жаль.

– Ах, тебе жаль!

Она злобно стиснула руки.

– Я понимаю. – Без своих всегдашних сигарет, выпивки и свиты он выглядел странно беззащитным. – Слишком мягко сказано, верно? Слова иногда не передают сути.

Внезапно Робин почувствовала смертельную усталость. Она села за стол и уронила голову на руки.

– Мне хотелось кому-то причинить боль, – сказал он. – Но я должен был причинить боль не тебе, а Вивьен.

– Сразу видно, что ты начитался Фрейда, – саркастически сказала она и заметила, что Фрэнсис поморщился.

– Я знаю, что вел себя отвратительно. В утешение могу сказать только одно: я сам себе противен.

Она знала, что Фрэнсис говорит правду. Его голос был ровным, движения экономными. Слои лжи, самооправданий и показного блеска отвалились сами собой. Он пробормотал:

– Я просто не мог поверить, что она вышла замуж за эту свинью. И не могу до сих пор. Я отправил ей немного денег, чтобы она не делала этого. Он не принесет ей счастья.

Но в эту минуту счастье Вивьен интересовало Робин меньше всего на свете. Она свирепо сказала:

– Фрэнсис, я не стану в этом участвовать! Не хочу, чтобы меня использовали!

Он наклонил голову. Затем последовала пауза, во время которой на глазах Робин проступили слезы.

А потом Фрэнсис сказал:

– За день до свадьбы я ходил к Тео Харкурту. Ты знаешь, что он купил «Разруху». И тут он сказал мне, что назначит главным редактором кого-то другого. Что мое имя недостаточно известно публике.

В его голосе слышалась горечь.

Робин, знавшая, как много значила для Фрэнсиса «Разруха», уставилась на него с испугом, а потом нетвердо сказала:

– Тут собачий холод…

– Зуб на зуб не попадает. Как ты это выносишь?

– У Пегги был приступ, и она забыла разжечь камин, а я дала колонке потухнуть. Колонка у нас с норовом. Наверно, придется обратиться к Джо. – Девушка поняла, что в последний раз видела Джо еще перед свадьбой Вивьен.

– Мне пора.

Робин только теперь заметила, что Фрэнсис при параде: костюм, белая рубашка, галстук, пальто… Его волнистые светлые волосы были коротко подстрижены; нездоровая бледность прошлого месяца исчезла.

– Ты испачкаешься.

Фрэнсис сделал большие глаза, затем чиркнул спичкой и осмотрел себя.

– Робин, я устроился на работу. Секретарем к Тео, он сломал себе руку.

– Но я думала… Я думала, что вы с Тео разругались.

Фрэнсис нахмурился.

– Робин, мне нужна работа. В наши дни это непросто. Особенно для таких людей, как я. Я могу немного писать, немного играть и много болтать. У меня правильное произношение, но не слишком правильное происхождение… Понимаешь, Тео знает людей. Это дорогого стоит.

Она промолчала. Фрэнсис добавил:

– Это только на пару месяцев. Но я должен играть роль. – В голосе Гиффорда слышались гордость и насмешка. Он поднес спичку к фитилю колонки и немного подождал. – Кажется, загорелось.

Она вытерла глаза рукавом. Фрэнсис повернулся к ней и сказал:

– Ты нужна мне, Робин. Я сказал неправду. В отличие от остальных, ты всегда знаешь, куда идешь. Когда ты рядом, жизнь не кажется мне неразрешимой загадкой. Я обожаю тебя. Сама знаешь.

Он все еще не сказал то, что она хотела услышать. Робин презирала себя за то, что нуждалась в этих трех коротких словах из грошовых романов. Хотя прекрасно понимала, чего стоило Фрэнсису признание в том, что ему кто-то нужен. И знала, что должна отплатить ему той же монетой.

– Я тебе не мать, Фрэнсис. И не сестра. Я не уверена, что снова смогу стать твоим другом.

«Я слишком глубоко увязла», – думала она. Даже сейчас, ненавидя Фрэнсиса за небрежность, с которой он относился к ее чувствам, Робин остро ощущала его физическое присутствие. Девушку пугало, что она все еще желает его. Унизительно знать, что, видя, как он танцует с другой женщиной, она испытывает не только ревность, но и желание.

– Я хотел предупредить, что на пару месяцев уплываю в Америку, – сказал Гиффорд. – Типу, у которого я работаю, нравится зимовать во Флориде. Наверно, там действительно неплохо. Прогулки по океану, роскошные пляжи…

Когда Фрэнсис посмотрел на нее, Робин увидела в его глазах оптимизм, смешанный с тревогой.

– Я согласился на эту работу только из-за тебя, Робин. Хотел доказать, что я на что-то способен. Знаю, ты стоишь дюжины таких, как я, но обещаю тебе, что переменюсь. Я собираюсь стать другим человеком. Увидимся после моего возвращения. Когда-то ты сказала, что согласна терпеть меня. Пожалуйста, помни об этом. Клянусь, теперь все будет по-другому. Я больше никогда не обижу тебя. Давай сделаем еще одну попытку. Согласна?

Робин отвела глаза и промолчала. Она услышала, как Фрэнсис вышел из комнаты. Затем хлопнула входная дверь, и все стихло.

Первые дни Джо спал у приятеля на диване или на полу – в зависимости от того, что было свободно. Но его друзья было одновременно и друзьями Фрэнсиса, а потому задавали множество неприятных вопросов. Когда его небогатая казна иссякла, Джо понял, что ему грозит опасность стать тем, кого он презирал больше всего на свете: паразитом. Поэтому за три шиллинга и шесть пенсов в неделю он снял меблированную комнату во внушавшем страх доме с шаткими пожарными лестницами, где жили подавленные, разуверившиеся в себе неудачники. Его комната, самая дешевая во всем доме, была на первом этаже. Ночами по низкому потолку ползали слизняки, оставляя серебристые следы на потрескавшейся штукатурке. Камин горел плохо, но это не имело никакого значения, потому что денег на уголь у Джо все равно не было.

Сначала он с энтузиазмом и даже некоторой уверенностью в себе ходил по улицам и искал работу. Но энтузиазм улетучивался вместе с деньгами, а в работе ему всюду отказывали. Прошло несколько недель, и Джо понял, что выглядит озябшим и голодным оборванцем: потенциальные работодатели смотрели на его грязную, поношенную одежду, ботинки, начинавшие просить каши, и делали вывод, что перед ними неудачник. Эллиот был готов согласиться с ними. За три предрождественские недели он сумел найти всего одно место, на котором продержался лишь день: агента по продаже энциклопедий домашним хозяйкам средней руки. Но эти женщины в энциклопедиях либо не нуждались, либо не могли их себе позволить. Когда Джо согласился с очередной потенциальной покупательницей, что книги – это напрасный перевод денег, он понял, что продавец из него никудышный, выбросил образцы в урну и перестал стучаться в двери.

Хуже всего был голод. Он жил только на хлебе, маргарине и чае; этого было достаточно, чтобы не умереть, но и только. Он надеялся привыкнуть к такой диете, однако так и не привык. Он думал о еде постоянно. Даже во сне. То и дело останавливался у пекарен и смотрел на горы булочек, пирогов и пирожных так жадно, словно это был очень хороший фильм. Запах ростбифов, ветчины, бифштексов и пудингов с почками, доносившийся из ресторанов и закусочных, сводил его с ума.

Кроме того, ему было ужасно скучно и ужасно одиноко. Скука стала для него сюрпризом; ничего подобного он до сих пор не испытывал. Скучали люди типа Фрэнсиса, умные и непоседливые, а не люди типа Джо. Хотя он забрал из полуподвала на Хакни свои книги, но его отвлекали от чтения холод и голод. В его комнате было полно сломанных вещей, однако ремонтировать их было бесполезно. Он плохо спал по ночам, но зато часто дремал в длинные, скучные, не занятые работой дневные часы. Он тосковал без общества, но смотрел на себя со стороны и видел, что в компанию ему вход заказан. Беседовать он разучился, да и одежда его оставляла желать лучшего. Он не помнил, когда в последний раз мылся. Водопровода в их доме не имелось; нужно было брать обшарпанную общественную цинковую ванну и наполнять ее водой из-под крана во дворе, но это казалось слишком хлопотно. Когда он думал о Робин (что делал довольно часто), Джо чудилось, что она живет в другом мире – в мире, к которому он больше не принадлежал. Он хотел навестить ее, но знал, что это только причинит ему новую боль.

В один прекрасный день магазины закрылись, а на улицах настало странное затишье. Сначала Джо ничего не понял, но потом сообразил, что наступило Рождество. Он прошел несколько миль, отделявших меблированные комнаты от одного из фешенебельных районов Лондона, и начал следить за людьми, выходившими из церкви от заутрени. К Джо подошла дама и что-то сунула ему в руку. Опустив глаза, он увидел, что ему дали шесть пенсов. Он смотрел на монету, не зная, смеяться или сердиться. Если бы он рассказал об этом случае Фрэнсису, тот хохотал бы до утра… И тут он вспомнил, что их давняя дружба с Фрэнсисом кончилась, что он сам положил ей конец одной нарочно сказанной фразой. Он вернулся домой и весь остаток дня пролежал в постели, не в силах потратить свой шестипенсовик, потому что магазины были закрыты. Поздно вечером мучимый голодом Джо съел все, что было у него в буфете. Потом увидел свои руки, побелевшие от холода, сломал стул и стол, сунул обломки в камин, разжег его и впервые за месяц согрелся.