Текст книги "Лавочка закрывается"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

Макбрайд направился вниз по лестнице, минуя двух бродяг, которые с нагловатым и скучающим видом курили марихуану и пили вино; оценивающе взглянув на Макбрайда, они погрузились в молчание, выражая таким образом свое смирение перед исходившими от него скрытой силой и мужественностью. Внизу лестничного пролета, прислонившись спиной к перилам, спал человек.

Они спустились на бетонную площадку, не потревожив его, а потом на цыпочках обогнули одноногую женщину, с которой совокуплялся человек с тощими белыми ягодицами и иссиня-серой мошонкой, а всего в нескольких шагах крупная темнокожая женщина, раздевшись, протирала спину и подмышки мокрыми бумажными полотенцами, разложенными на газете рядом с сухими и двумя пакетами из супермаркета. Кожа вокруг ее опухших глаз была усеяна бледными веснушками, а спина и шея испещрены рубцеватыми цвета дегтя родинками, напоминавшими меланомы. Она посмотрела сначала на одного, потом на другого, с будничной приветливостью кивнув каждому. Ее отвисшие груди в розоватом бюстгальтере были громадны, а подмышки черны и волосаты. Йоссарян не хотел смотреть вниз на ее обнаженный лобок. Не зная, кто она, он знал, что нет такого предмета, о котором он хотел бы с ней поговорить.

На последнем перед наружным подземным уровнем пролете одиноко сидела женщина; это была костлявая блондинка с подбитым глазом и в драном красном свитере, она сонно латала дыру в грязной белой блузе. В самом низу, где лестница заканчивалась перед ведущей на улицу дверью, кто-то уже наложил кучу в углу. Они отвели глаза и пошли, глядя под ноги, словно опасаясь наступить на Бог знает что. Макбрайд направился не на улицу, а повернул и в густом полумраке прошел дальше почти до конца этой последней лестничной площадки, пока не уперся в выцветшую дверь, которую Йоссарян ни за что бы не заметил.

Он включил слабый желтоватый свет. В небольшом помещении, где они оказались, был лишь стоявший у стены металлический шкафчик с проеденной коррозией дверцей на поломанных петлях. Макбрайд с усилием открыл железную дверцу и шагнул в этот проржавевший остов. Задней стенки у него не было. Макбрайд нащупал защелку и распахнул встроенные в стену створки.

– Это нашел один наркоман, – невнятно пробормотал он. – Я ему внушил, что все это ему привиделось. Входите.

Йоссарян с изумлением взирал на тесный тамбур, перекрытый широкой противопожарной дверью всего в нескольких футах перед ним. Гладкая поверхность была покрыта армейской зеленой краской, а на уровне глаз крупными буквами было написано предостережение, не заметить которое не мог ни один человек, умеющий читать.

ЗАПАСНЫЙ ВХОД

НЕ ПОДХОДИТЬ

НАРУШИТЕЛИ БУДУТ РАССТРЕЛИВАТЬСЯ

Тяжелая дверь казалась новой, а буквы на чистой поверхности – свежими.

– Идемте. Именно это я и хотел вам показать.

– Мне запрещено.

– И мне тоже.

– А где ключ?

– А где замок? – победно усмехнулся Макбрайд, вскинув голову. – Идемте.

Ручка повернулась, и массивная дверь открылась, словно приводилась в действие системой противовесов и поворачивалась на бесшумных подшипниках.

– Все специально сделано, чтобы войти было легко, – еле слышно прошептал Йоссарян.

Макбрайд держался сзади, пропуская Йоссаряна вперед. Йоссарян отпрянул, обнаружив, что стоит на крохотной лестничной площадке из кованого чугуна почти у крыши вертикального туннеля, казавшегося гораздо выше, чем на самом деле, потому что лестница, на которой стоял Йоссарян, уходила вниз под головокружительным углом. Он инстинктивно ухватился за перила. Пролеты здесь были маленькими и резко изменяли направление на элипсовидных крохотных площадках, изготовленных из металлических решеток, переходящих внизу под ним в новый пролет под углом в сто восемьдесят градусов, а затем вообще исчезающих из виду все под тем же отвесным углом. Он не видел, где кончается лестница в этой подземной пропасти, темный пол которой отсюда казался засыпанным какой-то вулканизированной крошкой. Глядя вниз сквозь чугунные виноградные листья, которые, казалось, подсмеивались над собственным немалым весом, он сразу же странным образом вспомнил один из тех вертикальных желобов в каком-нибудь старом парке аттракционов; нужно было, сложив руки, лечь навзничь в черноту цилиндрического короба и с возрастающей скоростью лететь, раскручиваясь, вниз, чтобы попасть, наконец, на плоскую круглую площадку из полированного дерева с дисками, вращающимися в противоположных направлениях, где на потеху публике крутиться то в одну, то в другую сторону, а затем вылететь на неподвижный огороженный участок вокруг этого аттракциона. Из аттракционов такого рода ярче всего запомнился ему «Человеческий бильярд» в принадлежавшем Джорджу К. Тилью старом парке «Стиплчез» на Кони-Айленде. Там один из одетых в красные пиджаки и зеленые жокейские шапочки служителей, сочтя момент подходящим, пропускал безопасный ток по металлическим перильцам, отгораживавшим аттракцион от зазевавшихся зрителей. Эти внезапные уколы множества вонзающихся в ладони иголок были невыносимы и памятны, и все, наблюдавшие этот секундный испуг и паническое замешательство, смеялись; жертвы смеялись тоже, но уже потом. Из громкоговорителей тоже несся смех. Всего в нескольких кварталах оттуда демонстрировали уродцев с маленькими головами.

Йоссарян стоял теперь у вершины какого-то необычного подземного проезда высотой почти в два этажа, внушительной ширины и непонятного назначения; сводчатый потолок был покрыт шероховатой, с дырочками, звукоизолирующей плиткой персикового цвета и обведен по периметру четкой светло-зеленой линией. Высокие плоские каменные стены имели темно-красный оттенок. У основания стены были выложены белым кафелем, как на станциях подземки. Странный проход был не у же проезжей части улицы. Он вполне мог бы служить железнодорожным вокзалом, но Йоссарян нигде не видел ни рельсов, ни платформы. Вблизи пола на другой стороне он заметил длинную светоотражающую стрелку красного цвета, которая сначала показалась ему похожей на пылающий пенис, а потом на огнедышащую ракету; стрелка явно показывала налево, а потом резко изгибалась перпендикулярно вниз, где черные буквы провозглашали:

Подземные этажи А – Z.

Над стрелкой, где заканчивался кафель, и футах в тридцати справа, он различил написанную люминесцентной янтарной краской крупную трафаретную букву Б в глянцевитом черном квадрате. Он понял, что они явно попали внутрь старого бомбоубежища, но, увидев вскоре вблизи пола металлическую дверь того же уныло-зеленоватого цвета, что и дверь за ними, с белой надписью, он не поверил своим глазам, даже после того, как водрузил на нос свои трифокальные очки, чтобы лучше видеть на расстоянии.

ОПАСНО

ВЗРЫВЧАТЫЕ ВЕЩЕСТВА ЗАПРЕЩЕНЫ

– Это может означать по крайней мере две взаимоисключающие вещи, да? – сказал он.

Макбрайд мрачно кивнул головой.

– Я тоже об этом подумал. – Он неожиданно самодовольно хохотнул. – А теперь посмотрите на эту табличку.

– Какую табличку?

– С темными буквами. Она вделана в стену около дверей и сообщает о том, что здесь был человек по имени Килрой.

Йоссарян обшарил Макбрайда взглядом.

– Килрой? Так там написано? Здесь был Килрой?

– Вы знаете Килроя?

– Я служил с Килроем в армии, – сказал Йоссарян.

– Может быть, это другой Килрой.

– Тот самый.

– За океаном?

– Повсюду. Черт, мне ли его теперь не знать? Куда бы я ни попадал, он оказывался рядом. Это всегда написано на стене. Когда меня арестовали и на неделю посадили в тюрьму, оказалось, что он там уже побывал. В колледже после войны, когда я рылся в библиотечном каталоге, я видел его автографы.

– Не могли бы вы найти его для меня?

– Я с ним никогда не встречался. Не знаю ни одного человека, который его видел.

– Я мог бы его найти, – сказал Макбрайд. – По Закону о свободе информации. Если бы я узнал его номер социального страхования, я бы его из-под земли достал. А вы придете с ним встретиться, когда я его найду?

– А он еще жив?

– А с чего ему умирать? – спросил Макбрайд, которому было всего пятьдесят. – Я хочу побольше узнать об этом, я хочу узнать, что он здесь делал. Я хочу узнать, что это за чертовщина такая.

– И как глубоко вниз это идет?

– Не знаю. На плане этого нет.

– А почему это вас беспокоит?

– Наверно, во мне еще жив сыщик. Сойдите еще на несколько ступенек, – распорядился Макбрайд. – Попробуйте еще на одну.

Заслышав шум, Йоссарян оцепенел. Это был какой-то зверь, набирающая силу ярость живого существа, злобный рык опасного, потревоженного животного, ворчание, которое с самого начала переходит в протяжный рев. Потом послышался страшный гортанный хрип, потом он почувствовал возбужденную дрожь проснувшейся мощи и топот ног, меняющих направление движения там внизу, где он не мог видеть. Потом к первому зверю присоединился второй; может быть, их было три.

– Спуститесь еще на одну ступеньку, – прошептал Макбрайд.

Йоссарян покачал головой. Макбрайд легонько подтолкнул его. Носком ноги Йоссарян коснулся следующей ступеньки и услышал резкий звук, похожий на скрежет металла по камню и царапанье металла по металлу; эти шумы быстро нарастали до дьявольского крещендо какой-то катастрофической разновидности, а потом внезапно, словно бы без всякого знака, хотя эти знаки беспрестанно накапливались, последовал грохот, взрыв, яростное и ужасающее безумие пронзительного лая и оглушительного рева, неистового скока мощных лап, стремительно несущих вперед отпущенное на свободу кровожадное исступление; вдруг, будто кто-то из милосердия застопорил лязгнувшую цепь, движение вперед было пресечено – отчего Йоссарян испуганно подпрыгнул, – а потом раскатистые звуки, словно издаваемые субстанцией огромной баллистической массы, прокатились по сгустившемуся мраку, отдаваясь в обоих концах помещения, в котором они находились. А дикий гвалт внизу стал еще свирепее, разбушевавшиеся бестии вымещали свою ярость на прочных оковах, из которых теперь бешено рвались со всей своей сверхъестественной силой. Они рычали и выли, они ворчали и огрызались. А Йоссарян напрягал слух в безумном, необъяснимом желании услышать больше. Он знал, что никогда больше не сможет пошевелиться. Как только ом смог пошевелиться, он, затаив дыхание, бесшумно сделал шаг назад и оказался на площадке рядом с Макбрайдом; он нащупал руку Макбрайда и вцепился в нее. Йоссаряна бил холодный озноб, а еще он знал, что с него капает пот. Его охватило головокружительное, страшное предчувствие, что сердце его захлебнется и остановится, что артерия в его голове разорвется. Он знал, что может придумать еще восемь причин своей мгновенной смерти, если только не умрет до того, как перечислит все. Грубая ярость свирепой страсти, бушевавшей внизу, казалось, стала постепенно стихать. Дикие монстры поняли, что упустили его, и он с облегчением слушал, как невидимые опасности идут на убыль и как, смиряясь, эти неизвестные плотоядные существа внизу, волоча за собой цепи, пятятся назад в темные берлоги, откуда недавно устремились на ускользнувшую от них жертву. Наконец, наступила тишина, последние звенящие звуки слились в мягкий звон, похожий на звон колокольцев, а потом растворились в затихающей звучной мелодии, которая странным образом напоминала ритмичную, навязчивую балаганную музыку какой-то далекой, одинокой карусели, а вскоре и этот звук оборвался тишиной.

Он подумал, что теперь знает ощущения человека, которого разрывают на куски. Он дрожал.

– Что вы об этом скажете? – вполголоса спросил Макбрайд. Губы его были белы. – Они всегда здесь. Это происходит каждый раз, когда касаешься этой ступеньки.

– Это запись, – сказал Йоссарян.

Несколько мгновений Макбрайд не мог произнести ни слова.

– Вы уверены?

– Нет, – сказал Йоссарян, сам удивившись той внезапной догадке, которую только что высказал. – Слишком уж достоверно, правда?

– Что вы имеете в виду?

Йоссарян не имел сейчас ни малейшего желания говорить о Данте, Цербере, Вергилии или Хароне или о реках Ахероне и Стиксе.

– Может быть, оно там для того, чтобы отпугнуть нас.

– Могу вам сказать, что оно до смерти напугало того наркомана, – сообщил Макбрайд. – Он был уверен, что галлюцинирует. Я всем, кроме Томми, внушил, что так оно и было.

Потом они услышали новый шум.

– Слышите? – сказал Макбрайд.

Йоссарян услышал скрежет колес на поворотах и посмотрел на основание противоположной стены. Откуда-то из-за нее доносился ослабленный расстоянием и преградами, приглушенный звук несущихся по рельсам колес.

– Подземка?

Макбрайд покачал головой.

– Слишком далеко. А что вы скажете, – задумчиво продолжил он, – о русских горках?

– Вы сошли с ума?

– Может быть, это тоже запись, – гнул свое Макбрайд. – Почему это такая уж сумасшедшая мысль?

– Потому, что это не русские горки.

– Откуда вы знаете?

– Я думаю, русские горки я бы узнал. Прекратите разыгрывать из себя сыщика.

– Когда вы в последний раз катались на русских горках?

– Миллион лет назад. Но звук слишком ровный. Не слышно никакого ускорения. Чего вам еще надо? Я сейчас рассмеюсь. Пусть это будет поезд, – продолжил Йоссарян, когда звук поравнялся с ними и стал удаляться влево. Это вполне мог бы быть Метролайнер, направляющийся из Бостона в Вашингтон, но Макбрайд знал бы об этом. А когда Йоссарян подумал о русских горках, он и в самом деле начал смеяться, потому что вспомнил, что прожил уже гораздо дольше, чем рассчитывал.

Он перестал смеяться, когда увидел мостик с перильцами, расположенный футах в трех над полом и исчезающий в туманной, золотой неизвестности выгородок по обеим сторонам.

– Это все время было там? – Он был озадачен. – Я подумал, что галлюцинирую, когда только что заметил его.

– Он все время был там, – сказал Макбрайд.

– Тогда я, вероятно, галлюцинировал, когда считал, что его там нет. Идемте отсюда к чертям собачьим.

– Я хочу спуститься туда, – сказал Макбрайд.

– Я с вами не пойду, – сказал ему Йоссарян.

Он никогда не любил сюрпризы.

– И вам ничуть не любопытно?

– Я боюсь этих собак.

– Вы же сами сказали, – сказал Макбрайд, – что это только запись.

– А это может напугать меня еще больше. Идите туда с Томом. Это его работа.

– Это не его участок. А мне сюда и заходить-то нельзя, признался Макбрайд. – Мое дело – следить за порядком, а не нарушать его. Ничего не замечаете? – добавил он, когда они повернули вверх по лестнице.

На внутренней стороне металлической дверцы Йоссарян увидел теперь два мощных запора, один пружинный, а другой представлял собой засов. А над запорами под лаковым прямоугольником он увидел белые буквы на алом фоне в тонкой серебряной рамочке:

ЗАПАСНЫЙ ВЫХОД

ВХОД ЗАПРЕЩЕН

В РАБОЧЕМ ПОЛОЖЕНИИ ЭТА ДВЕРЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ЗАКРЫТА

И ЗАПЕРТА НА ЗАСОВ

Йоссарян почесал в затылке.

– А с этой стороны кажется, будто они никого не хотят выпускать отсюда, а?

– Или впускать.

Выходя наружу, он сказал себе, что он бы сказал, что это старое бомбоубежище, не показанное на старых планах. Когда Макбрайд тихо закрыл пожарную дверь и добросовестно погасил свет, чтобы все было так, как до их прихода, он признался, что у него нет объяснения увиденному и услышанному. Откуда эти собаки, эти звуки, издаваемые сторожевыми собаками-убийцами?

– Наверно, чтобы отпугнуть людей, как того наркомана и нас с вами. Зачем вам было нужно, чтобы я это увидел?

– Чтобы вы знали. Мне кажется, вы знаете все.

– Этого я не знаю.

– И потом, вы – человек, которому я верю.

По доносившимся сверху голосам они поняли, что на лестнице стало многолюднее. Они ясно слышали похабный смех, вялые приветствия, ругательства; они почувствовали запах горелых спичек, наркотиков и сожженных газет, они услышали, как бьется бутылочное стекло, они услышали, как этажом выше мочится мужчина или женщина, и запах мочи тоже ударил им в ноздри. На верху нижнего пролета сидела одноногая белая женщина, которую они видели раньше; она пила вино с черным мужчиной и двумя черными женщинами. На ее лице застыло тупое выражение, и говорила она заторможенно, теребя покоящейся на колене рукой свою ярко-розовую комбинацию. Рядом с ней на лестнице лежали ее деревянные костыли, старые и поколотые, ущербные и побитые.

«Она достает себе кресло-каталку, – рассказал еще раньше Макбрайд, – потом это кресло у нее крадут. Потом друзья крадут для нее кресло у кого-нибудь другого. Потом у нее крадут и это ворованное».

На сей раз Макбрайд не стал подниматься по лестнице, а направился наружу, и Йоссарян оказался на пешеходной дорожке; они пошли по подземному этажу мимо автобусов, въезжающих на пандус, где звуки выхлопов и работающих двигателей были слышнее, а воздух был насыщен дизельными газами и запахом горячей резины; они миновали посадочные площадки дальних рейсов на Эль-Пасо и Сент-Пол, где можно было пересесть на другие автобусы, направляющиеся еще дальше – на север, в Канаду, или на юг через всю Мексику в Центральную Америку.

Макбрайд, испытывавший администраторское удовлетворение от эффективной работы автовокзала, так и сыпал цифрами: пятьсот посадочных площадок, шесть тысяч восемьсот автобусов и почти двести тысяч пассажиров в день. «Работа не прекращается ни на секунду, – поспешил заверить он, – и это самое главное, разве не так?»

Йоссарян не был уверен.

Эскалатор поднял их обратно на главный этаж. Проходя мимо диспетчерского центра связи, они окинули смущенными взглядами шлюх мужского и женского рода, уже кучковавшихся в излюбленных местах, где число этих жалких и лукавых созданий будет все увеличиваться, а стайки их будут все разрастаться, словно молекулы в человеческом обличье, притянутые массой вещества, от которой они не могут и не хотят оторваться. Они прошли мимо съежившейся черной женщины в тапочках с развязанными шнурками; она стояла у столба между киосками лотереи штата Нью-Йорк и Лотто, держа в руке грязную бумажную шапочку, и бесстрастно тянула: «Пятнадцать центов. Дайте пятнадцать центов. Какой-нибудь еды? Объедков?» Седоволосая обрюзгшая женщина в зеленом шотландском берете, зеленом свитере и юбке, с язвами на заляпанных грязью ногах радостно и фальшиво напевала ирландскую песенку, рядом с ней на полу спал немытый подросток, а стройный шоколадного цвета высокий человек с безумными глазами, безукоризненно чистый, казавшийся гибким, как тростинка, и говоривший с карибским акцентом, проповедовал о спасении христиан коренастой черной женщине, которая кивала ему, и тощему белому южанину, который слушал, закрыв глаза, и то и дело прерывал проповедника выкриками восхищенного согласия. Недалеко от полицейского участка Йоссарян с капризным злорадством вспомнил о том, что собирался кое о чем расспросить своего опытного проводника.

– Макбрайд?

– Йоссарян?

– Я тут разговаривал с друзьями. Они хотят устроить свадьбу здесь, в автовокзале.

Макбрайд от удовольствия зарделся.

– Конечно. Прекрасная мысль. Да, Йо-Йо. Я мог бы взяться за дело и помочь кое в чем. Мы могли бы устроить для них очень милую свадьбу, думаю, что смогли бы. Эта камера для ребят у меня пока еще пустует. Из нее мы могли бы сделать часовню. И, конечно же, рядышком у меня найдется кровать для первой брачной ночи. Мы могли бы устроить для них шикарный свадебный завтрак в одном из буфетов и, может быть, купить им несколько лотерейных билетов на счастье. Что тут смешного? Почему им это не подойдет?

Йоссарян целую минуту не мог унять душивший его смех.

– Нет, Ларри, нет, – объяснил он. – Я говорю о большой свадьбе, гигантской. Высшее общество, сотни гостей, лимузины на автобусных пандусах, репортеры и телевизионные камеры, этаж под танцы и большой оркестр, может быть, два этажа под танцы и два больших оркестра.

– Йо-Йо, вы сошли с ума? – Теперь от смеха давился Макбрайд. – Совет директоров не разрешит этого.

– Эти люди знают совет директоров. А директора будут приглашены на свадьбу. И мэр, и кардинал, и, может быть, даже новый президент. Люди из секретной службы и сотни полицейских.

– Если здесь будет президент, то нам позволят спуститься туда вниз и все обследовать. Секретная служба потребует этого.

– Конечно, вы и это сможете сделать. Это будет свадьба века. Ваш автовокзал станет знаменитым.

– Придется освободить все помещение! Остановить движение автобусов!

– Нет-нет, – Йоссарян покачал головой. – Автобусы и толпы людей будут частью развлечения. Все попадет в газеты. Может быть, ваша с Макмагоном фотография где-нибудь в зале, если мне удастся вас удачно расположить.

– Сотни гостей? – громко и взволнованно повторил Макбрайд. – Оркестр и этаж под танцы? И лимузины?

– Может быть, полторы тысячи! Они могли бы парковаться на автобусных пандусах и в гаражах наверху. Поставщики провизии и торговцы цветами, официанты и бармены. Они могли бы спускаться и подниматься по эскалаторам под музыку. Я мог бы переговорить с оркестрантами.

– Это невозможно! – заявил Макбрайд. – Все пойдет наперекосяк. Это будет не свадьба, а катастрофа.

– Отлично, – сказал Йоссарян. – Это как раз то, что мне надо. Узнайте все для меня, пожалуйста. Прочь с дороги!

Последняя фраза была обращена к лоснящемуся латиноамериканцу перед ним, соблазнительно помахивающему ворованной кредитной карточкой Америкен Экспресс; латиноамериканец улыбался с вкрадчивой и оскорбительной фамильярностью и радостно тянул:

– Только что украдена, только что украдена! Не уходите без нее. Можете проверить, можете проверить!

Новых сообщений о мертвых новорожденных младенцах в участок не поступало, и полицейский за столом обратился к Макбрайду с наглой шуткой:

– И о живых тоже.

– Ненавижу этого типа, – пробормотал Макбрайд, побагровев от чувства неловкости. – Он тоже считает, что я сумасшедший.

Макмагона куда-то срочно вызвали, и Майкл, который закончил свой незаконченный рисунок, мимоходом спросил:

– Где вы были?

– На Кони-Айленде, – весело ответил Йоссарян. – И знаешь, Килрой там уже побывал.

– Килрой?

– Правда, Ларри?

– Кто такой Килрой? – спросил Майкл.

– Макбрайд?

– Йоссарян?

– Как-то раз в Вашингтоне я отправился поискать одно имя во Вьетнамском мемориале, где записаны имена всех погибших. Там был и Килрой, человек по фамилии Килрой.

– Тот же самый?

– Откуда мне знать, черт возьми.

– Я это выясню, – пообещал Макбрайд. – И давайте подробнее обсудим эту свадьбу. Может быть, у нас все получится. Я думаю, получится. Я и это выясню.

– Что это за свадьба? – требовательно спросил Майкл, когда они вышли из участка и направились к выходу из автовокзала.

– Не моя, – рассмеялся Йоссарян. – Я слишком стар, чтобы жениться еще раз.

– Ты слишком стар, чтобы жениться еще раз.

– Именно это я и сказал. А ты, наверно, все еще слишком молод? Женитьба, может быть, – дело не очень хорошее, но и не всегда такое уж плохое.

– Вот теперь ты говоришь слишком много.

Йоссарян выработал свои правила протискивания через толпу нищих: ежедневно он заготовлял и засовывал в карман пачку денег, выдавая из нее по доллару тем, у кого был робкий вид, и тем, у кого вид был угрожающий. Плотный человек с красными веками и тряпочкой в руках предложил Йоссаряну за доллар протереть очки или разбить их на мелкие кусочки, если Йоссарян откажется. Йоссарян дал ему два доллара и спрятал очки в карман. В этой живущей по своим законам зоне свободного предпринимательства самые удивительные вещи казались вполне обыденными. Он знал, что над ним висит смертный приговор, но попытался преподнести это известие Майклу эвфемистически.

– Майкл, я хочу, чтобы ты закончил юридический колледж, – серьезно и решительно сказал он.

Майкл отшатнулся от него.

– Па, черт побери, не хочу я этого. К тому же это дорого. Со временем, – продолжил он после удрученного молчания, – я бы хотел заняться какой-нибудь стоящей работой.

– Знаешь что? Я заплачу за учебу.

– Ты меня не поймешь, но я не хочу чувствовать себя паразитом.

– Пойму. Именно поэтому я и сам бросил сферу обслуживания, валютные спекуляции, игру на бирже, арбитраж и инвестиции. Майкл, я тебе обещаю еще есть семь лет крепкого здоровья. Но это максимум того, на что ты можешь рассчитывать.

– А что будет потом?

– Спроси Арлин.

– Кто такая Арлин?

– Женщина, с которой ты живешь. Разве ее не так зовут? С кристаллами и гадальными картами.

– Ее зовут Марлин, и она уже не живет со мной. А что будет со мной через семь лет?

– Со мной, остолоп. Мне будет семьдесят пять. Майкл, мне уже шестьдесят восемь. Я тебе гарантирую еще семь лет моего крепкого здоровья, и за эти семь лет ты должен научиться жить без меня. Если не научишься, ты – конченый человек. После этого я тебе ничего не могу обещать. Без денег жить нельзя. К деньгам привыкаешь, стоит только раз попробовать. Люди воруют, чтобы добыть денег. Каждому из вас после вычета налогов я смогу оставить не больше пятисот тысяч.

– Долларов? – Майкл чрезвычайно оживился. – Да это же целое состояние!

– При восьми процентах, – меланхолично сказал Йоссарян, – ты будешь получать сорок тысяч годовых. По крайней мере треть пойдет на налоги, и у тебя будет оставаться двадцать семь тысяч.

– Но это же гроши! На такие деньги мне не прожить!

– Я тоже это знаю. Поэтому-то я и говорю так много. Что ждет тебя в будущем? Ты видишь что-нибудь впереди? Посторонись-ка.

Они уступили дорогу молодому человеку в тапочках, который улепетывал от дюжины полицейских, бежавших с не меньшей скоростью и окружавших его, Потому что он только что зарезал кого-то в другом конце автовокзала. Среди полицейских, топая тяжелыми черными ботинками, бежал Том Макмагон, у которого от натуги был жуткий вид. Увидев, что путь вперед ему отрезан, проворный парень оставил их всех с носом, сделав крутой вираж и нырнув на ту самую пожарную лестницу, по которой недавно спускались Йоссарян и Макбрайд, и вероятно, принялся фантазировать Йоссарян, теперь уже никогда не появится на свет Божий, или еще того лучше – уже вернулся на этот этаж и как ни в чем не бывало следует за ними в своих тапочках. Они прошли мимо сидящего на полу человека, который спал в лужице собственной мочи, потом мимо еще одного бесчувственного подростка, а потом дорогу им преградила костлявая женщина лет сорока с жесткими светлыми волосами и похожим на кровавую рану ртом.

– Хотите отжариться за никель, мистер? – предложила она.

– Пожалуйста, – сказал Йоссарян, делая шаг в сторону.

– Хотите отжариться за никель каждый? Можете отжариться одновременно за никель каждый. Папашка, можете отжариться оба за один никель.

Майкл с натянутой улыбкой пытался увильнуть от нее. Она уцепилась за рукав Йоссаряна и не выпускала его.

– Хочешь, отсосу?

Йоссарян в смертельном ужасе вырвал руку. Лицо у него горело. И Майкл был поражен, увидев, как потрясен его отец.

10

ДЖОРДЖ К. ТИЛЬЮ

Глубоко под землей Джордж К. Тилью, предприниматель с Кони-Айленда, умерший почти восемьдесят лет назад, сидя за шведским бюро, считал свои деньги и пребывал на верху блаженства. Его капитал никогда не уменьшался. Перед глазами у него находились посадочная и конечная площадки русских горок, которые он взял с собой из своего парка аттракционов «Стиплчез». Рельсы, поднимающиеся к точке, откуда начинался самый крутой спуск, и исчезающие из вида в занимаемом им похожем на пещеру туннеле, выглядели как новенькие. Он исполнялся гордостью, взирая на свою замечательную карусель, на «Эльдорадо». Сооруженная в Лейпциге для германского кайзера Вильгельма II, она, возможно, все еще была лучшей каруселью в мире. Три платформы с лошадьми, гондолами, резными утками и поросятами вращались каждая со своей скоростью. Нередко он запускал «Эльдорадо» без людей, только для того, чтобы получше рассмотреть отражения в серебряных зеркалах сверкающего осевого цилиндра и упиться зычным голосом каллиопы, который, как любил он шутить, был для его ушей прекраснее любой музыки.

Он переименовал русские горки в «Ущелье дракона». В другом месте парка у него была «Пещера ветров», а у входа вертелась «Бочка смеха», в которой неумелые, ступив на крутящееся днище, сразу падали на колени, а потом, сбившись в беспорядочную кучу, натыкались друг на друга, пока не отползали к малому радиусу или пока им не помогали служители или более искушенные посетители аттракциона. Тот, кто знал как, мог пройти по кругу без всяких неприятностей, выбрав путь по пологой диагонали и против направления вращения, но это было совсем не интересно. Можно было упорно шагать вверх по уходящему вниз основанию, никуда не попадая и вечно оставаясь на одном месте, но это тоже было не очень интересно. Зрители обоих полов с особым удовольствием любили смотреть на страдания хорошеньких дамочек, которые, пытаясь удержаться на ногах, обеими руками прижимали к бедрам юбки в те дни, когда брюки еще не получили признания как благопристойная часть женского одеяния.

Он помнил, как в качестве выдающегося представителя и менеджера аттракционного бизнеса утверждал: «Если Париж – это Франция, то Кони-Айленд между июнем и сентябрем – это весь мир».

Деньги, которые он пересчитывал каждый день, никогда не испортятся и не состарятся. Его наличность была не уничтожима и никогда не могла потерять свою ценность. За его спиной поднимался литой стальной сейф, который был выше, чем его владелец. У него были охранники и служители из прежних дней, одетые в красные куртки и зеленые жокейские шапочки из прежних дней. Многие из них были его друзьями с самого начала и провели с ним целую вечность.

Проявив сверхъестественные упорство и вдохновение, он бросил вызов экспертам, своим юристам и своим банкирам, опроверг их доводы и успел в о время забрать все с собой, удержать все, чем он особенно дорожил и что хотел сохранить. По завещанию он оставил своей вдове и детям достаточное наследство. Свидетельства о владении, долговые обязательства и большие суммы наличности были по его распоряжению замурованы в водонепроницаемый, не подверженный гниению ящик, и погребены вместе с ним в его склепе на бруклинском кладбище Грин-Вуд, а на его надгробье была сделана надпись:

ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ МНОГИЕ НАДЕЖДЫ

Пока наследники и душеприказчики спорили друг с другом и с чиновниками налоговой службы, парк аттракционов Стиплчез («Лучшее из мест») неумолимо по частям исчезал с лица земли, остался только фаллической формы остов обанкротившейся парашютной вышки, которая появилась много лет спустя после его смерти и как аттракцион была бы отвергнута им. Вышка была ручной и предсказуемой, она не пугала и не щекотала посетителей или зрителей. Мистер Тилью любил аттракционы, которые ошарашивали людей, приводили их в замешательство, уничтожали человеческое достоинство, швыряли ошеломленных юношей и девушек в объятия друг другу, а при удачном стечении обстоятельств выставляли напоказ оголенную икру или нижнюю юбку, а иногда даже женские трусики, к удовольствию такой же, как и потерпевшие, публики, которая смотрела на комедию их полной, нелепой беспомощности с радостью и смехом.