Текст книги "Лавочка закрывается"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

– И наш самолет не будет летать.

– Мы это гарантируем, Йоссарян. Даже письменно. Наши самолеты не будут летать, наши ракеты не будут стартовать. А если они и взлетят, то тут же упадут, а если и долетят, то не попадут в цель. Мы никогда не терпим неудачу. Это девиз нашей компании.

– Ты можешь прочесть его на шапке нашего бланка, – добавил Уинтергрин и продолжил, изображая на лице издевательскую улыбку. – Но позвольте мне спросить у вас, мистер Йо-Йо, какую страну вы бы хотели видеть самой сильной, если не нашу? Это та самая херова уловка, да?

– Та самая, верно, – вынужден был согласиться Йоссарян.

– А если мы не будем продавать наши херовы военные изделия всем и каждому, кто их хочет купить, то это сделают наши херовы друзья-союзники и конкуренты. И ты с этим ничего не можешь поделать. Время твоих херовых идеалов прошло. Если ты такой умный, то скажи мне, что бы ты, хер побери, стал делать, если бы руководил страной.

– Я бы тоже не знал, что делать, – признал Йоссарян и разозлился на себя за то, что уступает в споре. Раньше такого не случалось. – Но я знаю, что хотел бы иметь чистую совесть.

– Наша совесть чиста, – ответили оба.

– Я не хочу чувствовать себя виноватым.

– Это все дерьмо собачье, Йоссарян.

– И я не хочу нести ответственность.

– А это еще большее дерьмо, – возразил ему Уинтергрин. – Ты с этим ничего не можешь поделать, и ты будешь нести ответственность. Если этот мир будет уничтожен, то какая к херам разница, кто это сделает?

– По крайней мере, мои руки будут чистыми.

Уинтергрин грубо расхохотался.

– Они у тебя будут оторваны по локти, к херам собачьим, твои херовы чистые руки. И никто даже знать не будет, что они твои. Тебя даже не найдут.

– Иди ты в жопу, Уинтергрин! – сердито ответил Йоссарян. – Можешь отправляться прямо к чертям на сковородку вместе со своей чистой совестью! – Он отвернулся, кипя от гнева. – Жаль, что ты еще не сдох – хоть раз в жизни я бы получил от тебя хоть какое-то удовольствие.

– Йоссарян, Йоссарян, – заголосил Милоу. – Ну, прояви ты благоразумие. По крайней мере, одну вещь обо мне ты знаешь – я никогда не лгу.

– Если только обстоятельства его не вынуждают, – добавил Уинтергрин.

– Я думаю, он это знает, Юджин. Я ничуть не менее нравствен иных прочих. Верно, Юджин?

– Несомненно, мистер Миндербиндер.

– Милоу, – спросил Йоссарян, – а ты в своей жизни сделал хоть раз что-нибудь бесчестное?

– Никогда, – Милоу ответил, как выстрелил. – Это было бы бесчестно. И в этом никогда не было необходимости.

– И именно поэтому, – сказал Уинтергрин, – нам нужна эта тайная встреча с Нудлсом Куком, чтобы убедить его тайно поговорить с президентом. Мы хотим раскрыть все карты.

– Йоссарян, – сказал Милоу, – разве тебе не безопаснее с нами? Наши самолеты не могут летать. Мы обладаем этой технологией. Пожалуйста, позвони Нудлсу Куку.

– Договорись с ним о встрече и прекрати, к херам собачьим, свою болтовню. И мы тоже хотим присутствовать.

– Вы мне не доверяете?

– Ты же сам говоришь, что ни хера не разбираешься в бизнесе.

– Ты говоришь, что от бизнеса впадаешь в прострацию.

– Да, а от чего я и в самом деле впадаю, к херам, в прострацию, – сказал Йоссарян сдаваясь, – так от того, что типы, вроде вас, очень хорошо разбираются в бизнесе.

Нудлс Кук быстро понял, что от него требуется.

– Знаю, знаю, – начал он после того, как Йоссарян представил их друг другу; Нудлс обращался непосредственно к Йоссаряну. – Ты считаешь, что я говно, да?

– Не совеем так, – без всякого удивления ответил Йоссарян; двое других наблюдали за ними. – Нудлс, когда люди думают о наследнике короля, они не обязательно думают о тебе.

– Не в бровь, а в глаз, – рассмеялся Нудлс. – Но мне нравится быть здесь. Пожалуйста, не спрашивай меня, почему. То, что они хотят, – продолжал он, – совершенно неприлично, неуместно, несостоятельно и, вполне вероятно, противозаконно. В обычной ситуации, джентльмены, я мог бы лоббировать что угодно. Но сейчас у нас в правительстве есть этика.

– Кто возглавляет наше министерство этики?

– Они оставляют эту должность вакантной, пока Портер Лавджой не выйдет из тюрьмы.

– У меня родилась мысль, – сказал Йоссарян, чувствуя, что мысль родилась хорошая. – Ведь тебе разрешено выступать с речами?

– Я выступаю с речами регулярно.

– И получать за них гонорары?

– Я бы не стал выступать, если бы мне не платили.

– Нудлс, – сказал Йоссарян, – мне кажется, эти джентльмены хотят, чтобы ты выступил с речью. В аудитории из одного человека. Президента. Ты должен порекомендовать ему купить их самолет. Мог бы ты произнести убедительную речь на эту тему?

– Я мог бы произнести очень убедительную речь на эту тему.

– А они тебе за это дали бы гонорар.

– Да, – сказал Милоу. – Мы бы дали вам гонорар.

– И какой же это был бы гонорар? – спросил Нудлс.

– Милоу? – Йоссарян отошел в сторону, потому что в бизнесе было много такого, чего он не понимал.

– Четыреста миллионов долларов, – сказал Милоу.

– Это справедливо, – ответил Нудлс таким же безмятежным голосом, словно и он не услышал ничего необычного, и именно тогда – с изумлением вспоминал впоследствии Йоссарян, убивая время на больничной койке – Нудлс предложил ему заглянуть в игровую комнату президента; остальные уже отбыли на срочное финансовое совещание, на которое они спешили ретироваться еще во время разговора, потому что шутка Гэффни об антитрестовском одобрении женитьбы М2 на Кристине Максон, в конце концов, оказалась вовсе не шуткой.

– А тебе, Йоссарян… – начал Милоу, когда эта парочка расставалась с Йоссаряном.

– За ту замечательную идею, которая пришла тебе в голову… – экспансивно присоединился к Милоу Уинтергрин.

– Вот для чего он нам нужен, Юджин. Тебе, Йоссарян, мы в благодарность даем пятьсот тысяч долларов.

Йоссарян, не ждавший ничего, отреагировал без эмоций – учился он быстро.

– Это справедливо, – разочарованно сказал он.

Милоу, казалось, был смущен.

– Это чуть больше одного процента, – уязвленно настаивал он.

– И чуть меньше полутора процентов, которые мы обычно платим за хорошую идею, – сказал Йоссарян. – Но тем не менее, это справедливо.

– Йоссарян, – попытался убедить его Уинтергрин, – тебе почти семьдесят и ты неплохо обеспечен. Загляни себе в душу. Неужели для тебя имеет значение еще какая-то сотня тысяч долларов, неужели тебя волнует, если весь мир отправится в тартарары от ядерного взрыва после того, как тебя не станет?

Йоссарян хорошенько заглянул себе в душу и честно ответил.

– Нет. Но вы двое не моложе меня. Неужели для вас важно, заработаете вы себе еще больше миллионов или нет?

– Важно, – с чувством сказал Милоу.

– В этом-то и состоит главное различие между нами.

– Ну, теперь, когда мы одни, – сказал Нудлс. – Ты ведь и правда считаешь, что я говно?

– Не большее, чем я, – сказал Йоссарян.

– Ты с ума сошел! – воскликнул Нудлс Кук. – Разве нас можно сравнивать?! Ты посмотри, на что я только что согласился!

– Ведь это я сделал тебе такое предложение.

– Но я-то его принял! – возразил Нудлс. – Йоссарян, кроме меня, здесь есть еще девять наставников, которые так набиты говном, что тебе в жизни не сравняться с ними, да и мне до них далеко.

– Сдаюсь, – сказал Йоссарян. – Нудлс Кук, ты – большее говно, чем я.

– Я рад, что ты смотришь на это моими глазами. А теперь позволь мне показать тебе нашу комнату для игр. Я становлюсь асом в видеоиграх, я играю лучше, чем кто бы то ни было. Он очень мною гордится.

Обновленный Овальный кабинет главы исполнительной власти был катастрофически уменьшен в размерах, чтобы освободить площадь для игровой комнаты, куда он теперь вел. В сжавшемся в размерах помещении, которое теперь могло с удобствами вместить не более трех-четырех человек, не считая президента, заседания проходили все реже и становились все короче, интриги становились проще, а всевозможные ширмы сооружались на скорую руку. У президента оставалось больше времени на видеоигры, и он находил их более похожими на настоящую жизнь, чем сама жизнь, о чем он как-то раз и заявил публично.

Утраченная в результате этих изменений площадь была компенсирована большим, более внушительным вторым помещением, которое вместе с пристройкой было достаточно просторным и могло вместить кресла с прямыми спинками и игровые столики, самые разнообразные видеоэкраны, пульты управления и другие приспособления, стоявшие теперь в ожидании, словно механические слуги, вдоль овальных стен. Часть помещения, прилегающая ко входу, была названа МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ; здесь размещались отдельные игры, каждая из которых имела свое название – Наполеоновские войны, Битва при Геттисберге, Битва при Булл-Ране, Битва при Антиетаме, Победа в Гренаде, Победа во Вьетнаме, Победа в Панама-сити, Победа в Перл-Харбореи Переигровка Войны в Заливе. С развеселого плаката смотрел ослепительный морской пехотинец со щеками-яблочками, а под ним было написано:

САДИСЬ И ПОПРОБУЙ

ИГРАТЬ МОЖЕТ КАЖДЫЙ

ВЫИГРАТЬ МОЖЕТ ЛЮБАЯ СТОРОНА

Йоссарян попробовал игры под названием Индианаполисские гонки, Бомбы сброшены, Уйти от призываи Умри смеясь. В самом почетном месте президентской игровой комнаты находился видеоэкран, размерами превосходивший все остальные и расположенный на столе, высотой, размерами и ножками похожем на бильярдный; здесь же помещалась прозрачная контурная карта США, отливавшая различными оттенками зеленого, черного, синего, красного и коричневого цветов. На этой цветастой копии страны находилось множество электропоездов и путаное переплетение железнодорожных путей, которые пересекали континент в различных плоскостях и уходили в подземные туннели. Когда Нудлс с загадочной улыбкой нажал кнопку, которая включила яркую внутреннюю подсветку и привела в движение поезда, взору Йоссаряна предстала модель нового миниатюрного мира огромной и дьявольской сложности; этот мир функционировал под поверхностью континента на разных уровнях, простирался от границы до границы, вторгался в пределы Канады, достигая на севере Аляски, а на западе и востоке уходил в океаны. Игра эта называлась:

ТРИАЖ

Прежде всего на карте ему бросился в глаза маленький значок в полуостровном штате Флорида; значок имел форму домика, а рядом с ним располагалась надпись «Федеральный цитрусовый резервуар». Большое число железнодорожных вагонов, двигающихся под землей, было оснащено ракетами, а на многих других стояли пушки и бронетранспортеры. Он увидел несколько санитарных поездов с красным крестом. Его глаза отыскали Федеральный Висконсинский сырный депозитарий на берегу озера Мичиган недалеко от Кеноши. Он заметил еще один Цитрусовый фруктовый резервуар в Калифорнии и всенациональную подземную впадину пицца-кабинетов и мясо-чуланов. На Саванна-ривер располагался ядерный реактор, о котором Йоссарян не знал. Имеющий форму звезды Вашингтон, округ Колумбия, был увеличен, закрашен синим цветом и помещен в белый кружочек; Йоссарян прочел там названия Белого Дома, закрытого загородного клуба «Горящее дерево», АЗОСПВВ, нового Национального военного кладбища, новейшего военного мемориала и госпиталя Уолтера Рида. А в земле, под каждым из них, если только Йоссарян правильно распознал то, что видел, располагалась точная копия наземного объекта, спрятанная в более низком ярусе. Из столичного города исходили стрелы, параллельные железнодорожным путям, ведущим по подземным маршрутам к различным местам назначения, включая закрытый загородный клуб «Сассапарель» в Западной Вирджинии, Ливерморские лаборатории в Калифорнии, Центр медицинского контроля в Атланте, ожоговый центр в нью-йоркском госпитале и, как с огромным удивлением отметил Йоссарян, нью-йоркский же АВАП, автобусный вокзал, расположенный так близко к его нынешнему дому.

Он был поражен, обнаружив, что АВАП соединен с АЗОСПВВ и включен в местную сеть посредством подземного щупальца, который протянулся через засыпанный канал под Кэнал-стрит и стену под вставшим стеной Уолл-стрит. В Бруклине он увидел Кони-Айленд, символом которого на поверхности служила миниатюрная выкрашенная в красный цвет стальная конструкция фаллической формы, в которой Йоссарян узнал бездействующую парашютную вышку старого Стиплчез-парка. А под землей, на том, что показалось ему копией парка аттракционов «Стиплчез», находился рисунок, изображающий ухмыляющуюся физиономию с прямыми волосами и множеством зубов; эту физиономию Йоссарян тоже знал.

– С той разницей, что у нас все работает, – с гордостью сказал ему Нудлс. – Иначе их бы не было на нашей карте. Он заказал себе эту модель, чтобы убедиться, что она ничуть не хуже той, что в видеоигре. Если и можно одним словом описать его жизненный принцип, так это «будь готов».

– Но это два слова, – поправил его Йоссарян.

– Раньше я тоже так думал, – сказал Нудлс, – но теперь я смотрю на это его глазами. Я и в гольф стал лучше играть.

– Так вот почему там эти клубы!

– Он вводит их в видеоигру для симметрии. Видишь там, в Вермонте? – Йоссарян увидел Федеральный депозитарий мороженого Бена и Джерри. – Он совсем недавно обнаружил его в видеоигре и теперь хочет иметь такой же. И еще у нас будет Häagen-Dazs. ^[94]Если когда-нибудь дойдет до этого, то мы сможем долго оставаться под землей, и он хочет быть уверенным, что не останется без своего мороженого и гольфа. Это конфиденциально, но у нас под «Горящим деревом» уже закончена площадка с девятью лунками, и она идентична той, что здесь на поверхности. Сейчас он как раз там, внизу, осваивает площадку, чтобы иметь преимущество над другими, когда придет время.

– А кто будет теми другими?

– Те из нас, кто выбран для дальнейшей жизни, – ответил Нудлс, – и для того, чтобы руководить страной под землей, когда наверху мало что останется.

– Понятно. И когда же это случится?

– Когда он откроет чемоданчик и нажмет кнопку. Видишь эту вторую установку рядом с игрой? Это «Футбол».

– Какой футбол?

– Газетчики любят называть это «Футбол». Это устройство, которое запустит все наши самолеты и наступательно-оборонительное оружие, как только поступит сообщение о крупномасштабном нападении, или когда мы сами решим начать войну. Это непременно произойдет рано или поздно.

– Знаю. И что же будет потом?

– Мы спустимся вниз, Гаденыш и я, и будем там находиться, пока не остынут угли и не спадет радиация. Вместе с другими, которые выбраны для дальнейшей жизни.

– А кто выбирает?

– Национальный двухпартийный триаж-комитет. Они, конечно, выбрали себя и своих лучших друзей.

– А кто состоит в этом комитете?

– Никто толком не знает.

– А что будет со мной и моими лучшими друзьями?

– Всеми вами, конечно, можно пожертвовать.

– Это, по-моему, справедливо, – сказал Йоссарян.

– Жаль, что у нас сейчас нет времени сыграть, – сказал Нудлс. – Ух, посмотреть на нас, когда мы сражаемся за очищенную воду. Хочешь начать?

– У меня встреча с дамой в Смитсоновском музее аэронавтики.

– А я должен дать урок истории, когда он вернется со своего гольфа. Эта часть моей работы не очень легка.

– Ты узнаешь много нового? – поддразнил его Йоссарян.

– Мы оба узнаем много нового, – обиженно сказал Нудлс. – Слушай, Йоссарян, скоро День Благодарения, и мы должны говорить начистоту. Сколько ты хочешь?

– За что?

– За то, что добыл мне эту работу с произнесением речи. Естественно, тебе кое-что причитается. Назови свою цену.

– Нудлс, – осуждающе сказал Йоссарян, – я не смог бы взять ничего. Это было бы взяткой. Мне не нужно ни цента.

– По-моему, это справедливо, – сказал Нудлс и ухмыльнулся. – Ты видишь, насколько я большее говно, чем ты? Поэтому я обязан тебе еще кое-чем.

– Вот что мне от тебя нужно, – позднее Йоссарян вспоминал, что его просьба была высказана серьезным голосом. – Я хочу, чтобы освободили капеллана.

И в этот момент Нудлс помрачнел.

– Я пытался. Здесь есть кое-какие осложнения. Они не знают, что с ним делать, и теперь даже жалеют, что вообще его нашли. Если бы они могли безопасно от него избавиться, как от радиоактивных отходов, я думаю, они бы это сделали.

После появления трития они вынуждены были ждать, что еще выйдет из капеллана. Плутоний был бы кошмаром. Но еще хуже было то, что литий, это предписанное ему лекарство, которое он принимал от своих депрессий, в сочетании с тяжелой водой давал дейтерид лития, используемый в водородных бомбах, а это могло привести к катастрофе.

26

ЙОССАРЯН

Нудлсу Куку нужно было готовиться к уроку истории, а Йоссаряна ждало свидание в музее. Йоссарян вспомнил Нудлса неделю спустя, когда подъехал близко к зданию АВАП и услышал тонкие звуки паровых свистков на ларьках торговцев жареным арахисом. Это снова вызвало в его памяти мелодичные фразы из «Шорохов леса» в «Зигфриде», и борьбу за то волшебное кольцо из похищенного золота, которое предположительно давало власть над всем миром любому, кто владел этим кольцом, но на самом деле приносило всем своим владельцам одни несчастья и вело их к гибели. Проходя через двери автобусного вокзала, он представил себе этого тевтонского героя, который на самом деле был всего лишь исландцем, у жилища дремлющего дракона; дракон спокойненько лежал себе там и никого не трогал. «Дай мне поспать», – так ворчливо благодарил он злосчастного короля-бога Вотана, который со скорбной, не оправдавшейся надеждой вернуть себе в виде благодарности это кольцо, крадучись пришел туда, чтобы предупредить дракона о приближении бесстрашного героя.

У молодого Зигфрида был свой дракон, перед которым герой и должен был предстать, а у Йоссаряна были эти свирепые собаки внизу у входа в таинственный подземный мир подземных помещений, на осмотр которых у Макбрайда было теперь разрешение.

Оглядываясь назад, Йоссарян не мог припомнить никаких признаков того, что он отметил в себе позднее, лежа в больнице и размышляя о своем путешествии по Рейну как о литературном анекдоте: в тот самый день у него и начало двоиться в глазах, и в конечном счете он оказался в больнице, имея запутанные отношения с Мелиссой, получив свои полмиллиона долларов и продав ботинок.

Он подумал, что теперь, когда Германия объединилась и снова бурлила неонацистским насилием, «Нью-Йоркер» может ухватиться за эту язвительную мистификацию путешествия по Рейну современного американца – принадлежащего к среднему классу ассирийца Зигфрида сомнительного семитского происхождения, что было явным противоречием. Но сбивающие с толку посетители и врачи вскоре неизбежно лишили его и свободного времени, и той оптимистической и полной творческой энергии составляющей, которая необходима для возрождения и реализации серьезных литературных замыслов.

Йоссарян не мог не восхищаться манерой, с которой бывалая Мелисса и даже Анджела умели превращаться в нечто невидимое в присутствии его детей или Фрэнсис и Патрика Бич, безропотно отходя на задний план или бесшумно выскальзывая из палаты. А потом люди стали возникать из ниоткуда по чистой случайности; там оказался даже старый Сэм Зингер, хвостовой стрелок, навещавший своего здоровенного приятеля, больного раком, и их странный, чудаковатый приятель из Калифорнии с пухлым лицом и измученными глазами, приехавший, чтобы найти Йоссаряна, который имел доступ к Милоу. Там, в мистической ретроспекции, возвратившей его к еще одной извращенной галлюцинации, произошла даже феерическая схватка с тяжело раненным во время боевых действий, раненый был весь в гипсе и бинтах и назывался Солдат в белом.

Зигфрид, развивал свою аналогию Йоссарян, поспешал, чтобы разбудить Брунгильду поцелуем, а перед этим обзавелся кольцом, которое заработал убитый дракон, в тяжких трудах построивший вечную Вальхаллу для бессмертных богов, знавших, что и для них наступают сумеречные времена.

Йоссарян же поехал в такси и на уме у него было куда больше, чем всего лишь поцелуй для Мелиссы, которую он нашел практически одну в полутемном кинозале музея, где непрерывно крутили фильм о достижениях авиации. Но его так захватили мигающие старые ленты о первых авиаторах, что он полностью забыл о своих намерениях относительно Мелиссы. Заснятый аэроплан Линдберга был для него удивительнее любого космического аппарата. Мелисса тоже смотрела на экран с почтением. Малыш Линдберг, которому было всего двадцать четыре, летел по перископу, потому что обзор спереди был закрыт дополнительным топливным баком.

Вечером после обеда он чувствовал себя полностью разбитым после своего путешествия, да и их эротический репертуар был для него уже не в новинку, и он вовсе не жаждал секса. Если она и обиделась, то ничем не выдала этого. К его легкому удивлению, она уснула раньше него.

Лежа в одиночестве на спине и размышляя, он неожиданно пришел к приятному решению удивить ее одной пятой найденного им в этот день золотого клада в полмиллиона долларов, взяв выплату налогов на себя. Он полагал, что дар в сто тысяч долларов, сохраненный на будущее работающей в поте лица своего женщиной с годовым доходом менее шести тысяч, может повлиять на нее так же положительно, как и замена двух серебряных пломб, восемь дюжин роз за два дня и шелковое с оборочкой нижнее для верхней части тела белье от «Сакса», Пятая авеню, из «Секрета Виктории» и от «Фредерикса из Голливуда». Для женщины вроде нее лавина в сто тысяч долларов может показаться немалыми деньгами.

В самолете на ней была юбка, но он потерял желание затевать с ней там любовные игры. Он больше говорил о свадьбе в автобусном вокзале. Она хотела пойти туда, хотя он еще и не просил ее об этом. Больше всего его занимали мысли о том, как бы остаться на несколько вечеров одному.

Острот а , с которой Йоссарян похотливо предвкушал свежие, сладострастные ощущения и открытия с Мелиссой, с утратой новизны стала притупляться. Они слишком быстро привыкли друг к другу – это случалось и раньше; это случалось каждый раз, – и Йоссарян решил, что им нужно начать пореже видеться. Если они не собирались ложиться в постель или не обсуждали, что будут есть, им часто нечем было заняться. И это тоже случалось раньше; это случалось каждый раз. А ничегонеделание нередко было делом, которое приятнее было делать в одиночестве. Он ни за что в жизни не пригласил бы ее на танцы еще раз и скорее умер бы, чем пошел в театр. Возможно, после сотни тысяч будет благоразумнее расстаться друзьями. Он еще ничего не говорил ей о своем альтруистическом порыве. Донкихотские идеи приходили ему в голову и раньше.

А потом его настиг удар.

Вот в чем было еще одно различие двух путешествий по Рейну.

Зигфрид отправился на охоту и был поражен ударом в спину.

Йоссарян направился на автобусный вокзал и был спасен в больнице.

Он получил свое пограничное состояние и свой СИБ, и в течение десяти следующих дней он и его медицинская сестра Мелисса, которую он собирался видеть пореже, были вместе каждое утро, и большую часть каждого дня, и большую часть каждого вечера, пока она не уезжала, чтобы выспаться и на следующее утро снова явиться на работу и ограждать его от смертельных опасностей, исправляя возможные ошибки медицинского персонала. И только в предпоследний день она, наконец, обнаружила, что беременна. Он не сомневался, что этот ребенок от него.

КНИГА ДЕВЯТАЯ

27

АВАП

Собаки, конечно, были записаны на магнитофон. Макбрайд сошел на ступеньки, приводившие этих собак в движение и ярость; потом он сошел пониже, погрузив их тем самым в молчание. Яростное бешенство исходило от трех собак, сообщил им официальный звукометрист. Или от одной с тремя головами, возразил Йоссарян.

– Майкла нет? – спросил Макбрайд в самом начале.

– Джоан не будет?

Джоан, юрист Администрации порта, была новой подружкой Макбрайда. Йоссарян уже успел представить себе, как было бы забавно, если бы и их свадьба состоялась в автобусном вокзале. Он мог вообразить, как в полицейском участке звучит «Свадебный марш» из «Лоэнгрина» и брачная процессия проходит вдоль стены с наручниками к самодельному алтарю в задней камере, переделанной в часовню. Камера для рожениц, обустроенная Макбрайдом, была теперь личными апартаментами Макмагона. Игровая камера для детей стала комнатой отдыха, где полицейские проводили время перерывов, и пристанищем для тех, кому не нужно было спешить домой. Там были шахматы и головоломки, журналы с голыми девицами, телевизор и видеоплейер, на котором крутили конфискованные порнографические фильмы, покуривая марихуану, изъятую у презираемых ими торговцев наркотиками. Макмагону приходилось закрывать на это глаза. Макбрайд переживал новый приступ разочарования.

– А где ваша подружка? – робко спросил Макбрайд.

– Ей нужно работать, Ларри. Она ведь по-прежнему работает медицинской сестрой в больнице.

– А вы не ревнуете ее, – пожелал узнать Макбрайд, – к пациентам-мужчинам и докторам?

– Постоянно, – признался Йоссарян, думая о любителях приключений, вроде него, и о своих пальцах на ее комбинации. – Что вы знаете об этих агентах?

– Они внизу. Они считают, что я из ЦРУ. Не уверен, что доверяю им. Я думаю, и другой шум – тоже липа.

– Какой другой шум? Карусели?

– Какой карусели? Я говорю о русских горках.

– О каких русских горках? Ларри, никакие это не русские горки, это поезд. Мы что, ждем Томми?

– Он говорит, что его это не касается, потому что на его плане этого нет. Он опять отдыхает.

Йоссарян нашел Макмагона там, где и предполагал – на кровати в его комнате, где был включен телевизор. Капитан Томас Макмагон понемногу перевел всю свою сидячую работу и телефон в эту камеру с кроватью и теперь большую часть своего рабочего дня отдыхал. Он приходил сюда и в выходные. В этом году у него умерла от эмфиземы жена, а жизнь в одиночестве, говорил он, покуривая сигареты и стряхивая пепел в стеклянную пепельницу, поставленную на ручку найденного им кресла-качалки, – занятие не очень веселое. Он нашел это кресло в магазине подержанных вещей, собиравшем деньги на исследования в области рака. Глаза его изменились в размере пропорционально узкому лицу, и сам он стал казаться каким-то сухопарым и изможденным, потому что терял вес. Около года назад, когда он преследовал какого-то юнца, совершившего убийство в другой части автовокзала, у него началась одышка, и дыхание так до сих пор и не восстановилось. Макмагон перестал любить свое дело, но на пенсию уходить не хотел, потому что теперь, когда стал вдовцом, эта вызвавшая у него отвращение работа была единственной радостью в его жизни.

– Их теперь больше, чем нас, – мрачно повторял он, имея в виду преступников. – А вы с вашей конституцией никогда об этом не думали, хоть и позаканчивали свои университеты. Ну, что там еще? – устало спросил он, убирая в стол бульварную газетенку. Ему доставляло удовольствие прослеживать историю новых, незаурядных преступлений. Раскрывать их ему было скучно.

– Пьяница на полу, три наркомана на стульях. Два цветных, один белый.

– Пожалуй, нужно пойти взглянуть. – Макмагон распрямился и встал и от этого движения, сделанного, наверно, через силу, тяжело задышал. Теперь он казался Йоссаряну еще одним, более чем вероятным, кандидатом на депрессию в пожилом возрасте. – Знаете, мы ведь теперь не арестовываем всех мошенников, которых можем поймать, – повторил он свою дежурную жалобу. – У нас не хватает людей, чтобы работать с арестованными, у нас нет камер, чтобы их сажать, у нас не хватает судов, чтобы признавать их виновными, и тюрем, где они отсиживали бы свои сроки. Но большинство из вас, которые все время жалуются на полицейских и на суды, не хотят это понимать, даже тот тип из журнала «Тайм», который поднял здесь шум, когда его обворовали. – Макмагон сделал паузу, чтобы хохотнуть. – Нам пришлось его запереть, а ворюги, которые его обчистили, смотрели на нас и посмеивались.

Макмагон тоже ухмыльнулся и рассказал о бывшем главе рекламного отдела из «Уикли Ньюзмэгазин» компании «Тайм»; тот оказался без гроша в кармане, потому что отдал мелочь каким-то попрошайкам, а потом у него украли бумажник. У него был его номер социального страхования, но он не мог доказать, что это его номер. Он разбушевался, когда полицейские и пальцем не пошевелили, чтобы арестовать кого-нибудь из хитроумной банды карманников. Бумажник его был уже где-нибудь миль за сто, и никаких улик против похитителей все равно бы не было.

– Мы по рукам и ногам связаны этими вашими проклятыми законами, по которым человек считается невиновным, пока мы не докажем его вину, – сказал Макмагон. – С каких это пор – вот что хотели бы знать мы! Наверно, он поэтому и вышел из себя. Все было ясно – вот мошенники, вот полицейские. А реальность была такова, что сделать он ничего не мог. И у него не было никаких документов. Он даже не мог доказать, что он – это он. Вот тут-то он и запаниковал и устроил такой скандал, что нам пришлось пристегнуть его к стене наручниками, пока он не облагоразумился и не замолчал. Он быстренько понял, что ожидает его в камере, где качать права у него не было бы ни малейшего шанса. Да и у нас тоже не было бы. Или у вас. И потом, он не мог удостоверить свою личность. За этим всегда интересно наблюдать. Меня это всегда приводит в ужас. Никого из тех, кому мы звонили, не было дома. Он даже имя свое не мог засвидетельствовать. Наконец, – теперь Макмагон давился от смеха, – ему пришлось дать нам имя своего дружка откуда-то из Орандж-Вэлли, и этот его дружок оказался каким-то там героем Второй мировой. Теперь он большая шишка среди чинов запаса в армии. И, как он нам сказал, крупная фигура в строительной промышленности, а еще крупный жертвователь в благотворительный фонд Ассоциации полицейских. Его звали Берковиц или Рабиновиц, и по телефону он выражался точно, как вы, когда звонили сюда в первый раз, только тот тип говорил правду, из него это говно не перло, как вроде тогда из вас. А потом оказалось, что у этого типа, Зингера, не было денег, чтобы добраться до дома. И тогда Ларри дал ему двадцать долларов на такси, помнишь, Ларри? И знаете что? Тот ему вернул. Верно, Ларри?

– Он отправил их по почте. Томми, я думаю, тебе тоже нужно пойти.

– Я больше ничего ни о чем не хочу узнавать. И мне не нравятся эти ребята. Я думаю, они из ЦРУ.

– А они думают, что это ты из ЦРУ.

– Я лучше пойду в твою комнату для рожениц. – Запас энергии у Макмагона снова иссякал. – Отдохну немного, пока хоть одна из твоих беременных малолеток не явится сюда, чтобы отдать нам новорожденного, от которого она хочет избавиться. Пока что у нас еще ни одного не было.

– Ты не позволяешь объявить о нашей программе для новорожденных. А то, что их много, так мы об этом знаем.

– Нас обоих упрячут в сумасшедший дом. Слушай, Ларри, окажи мне услугу – найди там внизу что-нибудь такое, чтобы отменить эту идиотскую свадьбу, которую он запланировал. Я слишком стар для таких дел.