Текст книги "Лавочка закрывается"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

– Я никогда, никогда не мог согласиться с этим. Но они еще боятся и того, что он может взорваться.

Она поняла его фигурально.

– Альберт человек не вспыльчивый. Он никогда не взрывался.

Ни ей, ни ему не приходило в голову никаких новых идей по вызволению капеллана, который в местной полиции числился пропавшим, тогда как один из департаментов федерального правительства заявлял, что понятия не имеет ни о каком капеллане, другой департамент каждые пятнадцать дней переводил за него деньги и присылал от него приветы, а третий департамент категорически утверждал, что капеллана снова призвали в резерв армии.

– Они все очень подозрительны, правда? – поделился своими мыслями Йоссарян.

– Почему это? – спросила она.

На газеты, двух сенаторов, конгрессмена и Белый Дом это не произвело впечатления. Йоссарян своими глазами видел изменения в последней версии досье капеллана, составленного по Закону о свободе информации; вся информация о нем – кроме определенных и неопределенных артиклей – теперь была вымарана. Номер социального страхования отсутствовал, и в досье осталась только копия написанного каракулями личного солдатского письма, датированного августом 1944 года; в письме было вымарано все, кроме обращения «Дорогая Мэри», а в конце оставалась только приписка цензора, которым был капеллан Таппман: «Тоскую по тебе ужасно! А. Т. Таппман, капеллан армии Соединенных Штатов». Йоссаряну показалось, что послание написано его почерком, но он не помнил, писал ли его. Он ничего не сказал Карен Таппман, потому что боялся расстроить ее сообщением о женщине по имени Мэри из прошлой жизни капеллана.

Согласно психологическому стереотипу, составленному ФБР, капеллан соответствовал модели того типа проповедника, который может убежать с другой женщиной, и в бюро возобладала эмпирическая версия, что женщина, с которой он убежал, была органисткой в его церкви.

Миссис Таппман вовсе не была убеждена в этом, потому что в церкви не было органистки, а у ее мужа со времени его ухода на пенсию не было ни церкви, ни прихожан.

Лишь в самом конце обеда Йоссарян преподнес ей новость, которую узнал от Гэффни, разговаривая с ним по телефону во время полета над озером Мичиган. По ее просьбе они обедали рано и смогли сэкономить три доллара, получив скидку как ранние пташки. Для Йоссаряна это было в новинку. Еще одну скидку они получили как пожилые граждане, при этом от них даже не потребовали никаких удостоверений. Это для него тоже было в новинку. Десерт он заказал только потому, что она сделала это первой.

– Не хочу вас тревожить, миссис Таппман, – сказал он, когда они заканчивали есть, – но они еще думают, что, возможно, это (это слово далось ему не сразу) «чудо».

– Чудо? Почему это может встревожить меня?

– Некоторых людей это уже встревожило.

– Значит, в этом действительно может быть что-то тревожное. Кто это будет решать?

– Мы об этом никогда не узнаем.

– Но ведь они должны знать, что делают.

– Ну, я в этом не очень уверен.

– У них есть право удерживать его, да?

– Нет, у них нет такого права.

– Тогда почему мы ничего не можем сделать?

– У нас нет на это права.

– Не понимаю.

– Миссис Таппман, люди, наделенные властью, имеют право делать все, что мы не можем предотвратить. Эта та самая уловка, о которой мы с Альбертом узнали в армии. Именно это и происходит теперь.

– Тогда у нас не очень много надежды, да?

– Мы можем надеяться на чудо, на то, что они решат, что это чудо. Тогда им, может быть, придется выпустить его. Существует и вероятность того, что они могут назвать это, – он снова запнулся в нерешительности, – естественной эволюционной мутацией.

– Потому что из него выходит тяжелая вода? Из моего Альберта?

– Трудность применения теории чуда к данному случаю состоит в еще одном психологическом стереотипе. Теперь чудеса почти всегда творит женщина, обитающая и теплом климате. Это, если вы мне позволите такую вольность, полногрудая женщина. Ваш муж просто не вписывается в эту модель.

– Неужели? – Это произнесенное с холодным достоинством слово прозвучало резким протестом. – Мистер Йоссарян, – продолжала она с выражением агрессивной уверенности на язвительном лице, – я хочу рассказать вам кое-что, о чем мы никогда никому не говорили, даже детям. Мой муж один раз уже был свидетелем чуда. Видения. Да. Это видение было ему в армии, и оно возвратило ему веру в тот самый момент, когда он был готов публично отречься от нее, заявить, что больше не может верить. Так-то вот.

Спустя мгновение, во время которого он со страхом думал, что рассердил ее, Йоссарян напитался мужеством от этого проявления воинственного духа.

– А почему он не хотел никому говорить об этом?

– Это видение было только ему, а не всем.

– Могу я передать эти сведения?

– Это было во время похорон на Пьяносе, – рассказывала она, – когда проходила заупокойная служба по юному Сэмми Зингеру, о котором мы недавно говорили.

– Это был не Зингер, миссис Таппман. Это был Сноуден.

– Я уверена, что он говорил о Зингере.

– Это не имеет значения, но я оказывал ему первую помощь. Пожалуйста, продолжайте.

– Так вот, он служил заупокойную по этому Зингеру и чувствовал, что не может найти слов. Он именно так это об этом и рассказывает. И тогда он взглянул на небеса, собираясь во всеуслышание объявить о том, что оставляет сан, отречься от веры в Господа, от религии, от справедливости, от морали, от сострадания, и вот, когда он уже готов был сделать это в присутствии других офицеров и солдат, смотревших на него, ему был дарован этот знак. Это было видение в образе человека. И этот человек сидел на дереве. Рядом с кладбищем. У него было скорбное лицо, он наблюдал за похоронной церемонией очень печальными глазами, и эти печальные глаза были устремлены на моего мужа.

– Миссис Таппман, – сказал Йоссарян, издав протяжный вздох и почувствовав камень на сердце. – Это был я.

– На дереве? – она издевательски выгнула брови. Такой взгляд он видел прежде у истинно верующих, у истинно верующих во что угодно, но ни у кого из них не было такой глубокой самоуверенности. – Это невозможно, – сообщила она ему с убежденностью едва ли не грубой. – Мистер Йоссарян, эта фигура была обнаженной.

Осторожно он спросил у нее:

– А ваш муж никогда вам не говорил, как это могло произойти?

– А как еще это могло произойти, мистер Йоссарян? Это несомненно был ангел.

– С крыльями?

– Вы сейчас богохульствуете. Крылья для чуда ему были не нужны. И вообще, зачем ангелу крылья? Мистер Йоссарян, я хочу, чтобы мой муж вернулся домой. Все остальное меня не интересует. – В голосе ее послышались слезы.

– Миссис Таппман, вы открыли мне глаза, – с жалостью и вновь разгоревшимся пылом сказал Йоссарян. Весь опыт его исполненной скептицизма жизни научил Йоссаряна тому, что убеждения, даже наивные убеждения, в конечном счете более продуктивны, чем пустота их полного отсутствия. – Я сделаю все, что в моих силах. Моя последняя надежда – в Вашингтоне, там, в Белом Доме, у меня есть человек, который кое-чем мне обязан.

– Пожалуйста, попросите его. Я хочу знать, что вы еще не оставили попыток.

– Я буду уговаривать, умолять его. По меньшей мере раз в день он имеет доступ к президенту.

– К гаденышу?

Когда она завезла его в мотель, было еще рано.

Возвращаясь из бара после трех двойных виски, он увидел на парковке красную «тойоту» из Нью-Йорка, в машине сидела уплетавшая что-то женщина, и когда он остановился, чтобы разглядеть ее, женщина включила дальний свет фар и машина умчалась прочь, и он, пьяненько рассмеявшись, понял, что и «тойота», и женщина, вероятно, привиделись ему.

Он лежал в кровати, переваривая шоколадку с орехами и баночную кока-колу из автомата у входа, и никак не мог уснуть после переживаний дня, а лень мешала ему заняться чтением исполненного скрытого смысла художественного творения, которое он снова взял с собой, надеясь выкроить для него время. Это было дешевое издание произведений Томаса Манна, называвшееся «Смерть в Венеции и семь других рассказов». В последнее время более легкое чтение оказывалось для него даже более тяжелым. Даже почитаемому им «Нью-Йоркеру» лишь изредка хватало сил привлечь его внимание. Сплетни печатались теперь о знаменитостях, которые были ему не знакомы, а награды Академии в большинстве своем присуждались фильмам, которых он не знал, и актерам, которых он не то что не видел, но о которых даже не слышал.

Он скучал без Мелиссы, но радовался тому, что оказался здесь один, или, как он утешал себя, используя более уклончивую формулировку, радовался тому, что он один, хотя и скучал без Мелиссы. Он отыскал станцию, передающую классическую музыку, и пришел в ужас, услышав, как немецкий хор Баха начинает исполнять отрывки из американской музыкальной комедии «Карусель». Он чуть не сломал свой средний палец, бросившись на ручку настройки. Со второй станцией ему повезло больше: ему попалось попурри, в котором передали детский хор из «La Boheme», ^[92]а потом детский хор из «Кармен». А после этого за все усиливающимся аккомпанементом помех от отдаленной грозы он различил звуки наковален из немецкого «Das Rheingold», ^[93]звуки, которые сопровождают богов, когда те спускаются в чрево земли, чтобы похитить золото у карликов и оплатить труд гигантов, построивших для них величественный новый дом – Вальхаллу; боги уже начали отступать от изначальных условий контракта, заключенного ими с гигантами. Гигантам была обещана богиня, дарующая вечную молодость, но им пришлось довольствоваться деньгами. Имея дело с богами, снова рассудил Йоссарян, чьи веки становились все тяжелее, плату всегда лучше брать авансом.

Когда звуки наковален перешли в помехи, за помехами Йоссарян услышал слабо различимую несуразную музыкальную вакханалию возникающего из мелодии первобытного, дикого смеха, а потом на шипящем фоне электрических шумов неясно возник совершенно другой, одинокий, красивый звук – ангельский плач детского хора в поразительной полифонической скорбной мелодии, которую Йоссарян, как ему показалось, узнал, но не мог идентифицировать. Он помнил роман Томаса Манна, о котором когда-то собирался написать, и теперь в полузабытьи спрашивал себя, уж не скатывается ли он с шариков и не грезится ли ему, что он слушает тот самый «Апокалипсис» Леверкюна, о котором читал прежде. А еще через несколько секунд и этот ослабевающий радиосигнал затих, и в первобытной пустоте человеческого молчания осталось только настойчивое шипение потрескивающих и непобедимых электрических помех.

В эту ночь его действительно мучили сны, ему снилось, что он снова в своем многоэтажном доме в Нью-Йорке и что знакомая красная «тойота» с женщиной, уплетающей сахарные булочки, паркуется на то же самое место рядом с мотелем в Кеноше, на дальней окраине которой пузатый, коренастый, бородатый средних лет еврей, работающий на ФБР, еле передвигая ноги, бродит туда-сюда, шевеля губами и кивая головой. Долговязый подозрительный рыжеволосый тип в костюме из ткани в полоску посматривал как бы невзначай, стоя на углу, в глазах у него сверкали искорки, а в руке он держал большой пластиковый стакан с оранджем, из которого торчала трубочка, в это же время за всеми ними осторожно вел наблюдение какой-то тип посмуглее и с характерными восточными чертами лица, одет он был крикливо в голубую рубашку с галстуком цвета ржавчины и однобортный пиджак из бежевой в елочку ткани с тонкой фиолетовой нитью. В тени робко прятался какой-то сомнительный тип в темном берете, он курил сигарету, засунув руки глубоко в карманы заляпанного грязью плаща, пуговицы которого были расстегнуты, чтобы одетый в него человек мог мгновенно и похотливо распахнуть полы и обнажить свое волосатое «я», предлагая отвратительное зрелище своего нижнего белья и паха. К концу своего сна Йоссарян имел весьма приятное краткое сношение со своей второй женой. Или это была его первая жена? Или обе? Он проснулся, виновато думая о Мелиссе.

Когда он вышел из мотеля, чтобы позавтракать, на парковке снова стояла красная «тойота» с нью-йоркскими номерами, а в ней сидела та же женщина, уплетавшая какую-то еду. Когда он остановился, чтобы рассмотреть ее получше, машина рванулась с места, и он понял, что все это только его фантазии. Она не могла быть здесь.

24

«АПОКАЛИПСИС»

– А почему нет? – спросил у него Джерри Гэффни в аэропорту Чикаго. – Вы не можете не понимать, что с бомбардировщиком Милоу, с тяжелой водой капеллана, вашими двумя разводами, медицинской сестрой Мелиссой Макинтош, больным бельгийцем и этими подкатами к замужней женщине вы должны представлять интерес для других людей.

– Из Нью-Йорка до Кеноши всего за один день? Она не могла ехать с такой скоростью.

– Иногда, Джон, методы нашей работы непостижимы.

– Она мне снилась, Джерри. И вы тоже.

– Вы не можете винить за это нас. Ваши сны пока еще принадлежат вам. Вы уверены, что вы все это не нафантазировали?

– Свои сны?

– Да.

– По своим снам я и узнал вас, Гэффни. Я был уверен, что видел вас раньше.

– Я вам все время говорю об этом.

– Когда я в прошлом году лежал в больнице, вы были одним из типов, которые следили за мной, верно?

– Не за вами, Джон. Я проверял своих людей, которые сообщили по телефону о том, что они больны. У одного была стафилококковая инфекция, а у другого – пищевое отравление зараженным сальмонеллой…

– Сэндвичем с яйцом из больничного кафетерия, верно?

Прибыв в аэропорт, где царил хаос из-за отмененных по причине внезапной метели в Айове и Арканзасе рейсов, Йоссарян тут же обнаружил смуглого опрятного, одетого с иголочки человека среднего роста и со слегка восточным типом лица, человек, подняв вверх руку, размахивал билетом, привлекая таким образом внимание Йоссаряна.

– Мистер Гэффни? – спросил он.

– Я не мессия, – сказал Гэффни, рассмеявшись. – Давайте-ка присядем, выпьем кофе. У нас целый час. – Гэффни зарезервировал Йоссаряну место на следующий рейс в Вашингтон и теперь передал ему билет и посадочный талон. – Вы будете рады узнать, – казалось, эти слова доставляют ему удовольствие, – что по завершении всего этого вы станете богаче. По моим данным, что-нибудь на полмиллиона. За вашу работу с Нудлсом Куком.

– Я не проводил никакой работы с Нудлсом Куком.

– Милоу попросит вас об этом. Я начинаю думать о вашей поездке как своего рода путешествии по Рейну.

– И я тоже.

– Это не может быть простым совпадением. Только у вашего более счастливый конец.

Гэффни был смугл, элегантен, любезен и обладал приятной внешностью; как он сказал Йоссаряну, предки у него, были родом из Турции, хотя сам он и родился в Нью-Йорке, в бруклинском Бенсонхерсте. У него была гладкая кожа, на затылке сияла плешь, а на висках волосы были коротко острижены; у него были черные брови. Его узкие карие глаза вместе с выступающими холмиками точеных скул придавали лицу интригующий вид, делавший его похожим на некоего космополита восточного происхождения. Одет он был безупречно, безукоризненно, в бежевый однобортный пиджак из ткани в елочку с тонкой фиолетовой нитью, бежевые брюки, бледно-голубую рубашку с галстуком цвета густой ржавчины.

– В моем сне вы были одеты точно так же. Вы были вчера в Кеноше?

– Нет-нет, Йо-Йо.

– Эту же одежду я видел во сне.

– Ваш сон невозможен, Йо-Йо, потому что я никогда не одеваюсь одинаково два дня подряд. Вчера, – продолжал Гэффни, заглянув в свою записную книжку и облизывая губы в явном предвкушении грядущего эффекта, – на мне был более темный твидовый пиджак с оранжевыми вкраплениями, брюки шоколадно-коричневого цвета, рубашка спокойного розового тона в тонкую вертикальную полоску и пестрый галстук красновато-коричневого, кобальтово-синего и янтарного цветов. Вам, Джон, это, может быть, и неизвестно, но я верю в опрятность. Опрятность производит впечатление. Каждый день я одеваюсь для какого-нибудь случая, а поэтому, когда случай представляется, я одет к этому случаю. Завтра, как я вижу по своим записям, если я поеду на юг, то надену костюм из ирландского льна овсяного цвета с зеленью, а если останусь на севере, то на мне будет двубортный синий блейзер с роговыми пуговицами и серые брюки. Трусы будут фланелевые. Джон, это можете сказать только вы. Занимались ли вы сексом во сне?

– Вас это не касается, Джерри.

– Вы, кажется, занимаетесь этим, куда бы вы ни попали.

– И это вас не касается.

– Мне всегда снятся сексуальные сны в первую ночь, когда я выезжаю куда-нибудь один. Это одна из причин, по которой я люблю выезжать из города.

– Мистер Гэффни, это очень мило. Но меня это не касается.

– Когда я выезжаю куда-нибудь с миссис Гэффни, то видеть сны нет необходимости, она тоже любит заняться сексом сразу же, как только попадает в любую новую обстановку.

– Это тоже очень мило, но я не хочу это знать, и я не хочу, чтобы вы знали это обо мне.

– Вам следует больше думать о своей безопасности.

– Для этого-то я и нанял вас, черт побери. За мной следите вы, за мной следят другие, о которых я ни хера не знаю, и я хочу, чтобы это прекратилось. Я хочу вернуть себе свою частную жизнь.

– Тогда оставьте капеллана.

– У меня нет капеллана.

– Я-то об этом знаю, Йо-Йо, но вот они – нет.

– Я слишком стар для прозвища Йо-Йо.

– Так к вам обращаются ваши друзья.

– Назовите хоть одного, дубина.

– Я проверю. Но, обратившись к Гэффу, вы обратились по адресу. Я могу вам сказать, как они следят за вами, и я могу вас научить, как уходить от слежки, а потом я могу вам показать, к каким способам они прибегают, чтобы препятствовать кому-нибудь вроде вас, кто научился препятствовать их слежке.

– А вы не противоречите себе?

– Противоречу. Но мне удалось обнаружить четверых человек, следящих за вами; они очень ловко маскируются. Смотрите, вон идет человек, известный как «наш еврей из ФБР». Он пытается достать билет на Нью-Йорк. Вчера он был в Кеноше.

– Мне показалось, что я его где-то видел, но я не был уверен.

– Возможно, во сне. Он мерил шагами парковочную площадку у мотеля и читал вечернюю молитву. Сколько человек вы узнаете?

– По крайней мере, одного, – сказал Йоссарян, чувствуя просыпающийся интерес к контрразведывательной деятельности, в каковой они, кажется, соучаствовали. – Мне даже и смотреть не надо. Высокий, веснушчатый, рыжеволосый, в костюме из ткани в полоску. Уже почти зима, а на нем костюм из ткани в полоску. Да? Готов поспорить, он стоит где-то там у стены или колонны, попивая лимонад из бумажного стаканчика.

– Это наш «Орандж Джулиус». Он хочет, чтобы его обнаруживали.

– Чтобы кто его обнаруживал?

– Я проверю.

– Нет, я сам проверю! – заявил Йоссарян. – Я поговорю с этим сукиным сыном и закрою вопрос раз и навсегда. А вы смотрите.

– У меня есть пистолет в наколенной кобуре.

– И у вас тоже?

– А у кого еще?

– У Макбрайда, моего приятеля.

– Из АВАП?

– Вы его знаете?

– Я там был, – сказал Гэффни. – Вы скоро пойдете туда еще раз, ведь со свадьбой уже решено.

– Решено? – Для Йоссаряна это было новостью.

На лице Гэффни снова появилось довольное выражение.

– Об этом еще не знает даже Милоу, а я знаю. Можете заказывать икру. Пожалуйста, позвольте мнесообщить ему об этом. Нужно получить одобрение СЛУЖБЕЗа. Как вам нравится такое сокращение?

– Я уже слышал его раньше.

– Говорите поменьше этому агенту. Может оказаться, что он из ЦРУ.

Йоссарян был недоволен собой, потому что, направляясь к намеченной жертве, не чувствовал настоящего гнева.

– Привет, – с любопытством сказал ему этот тип. – В чем дело?

Йоссарян заговорил резким тоном.

– Это вас я видел вчера в Нью-Йорке? Вы следили за мной.

– Нет.

И на этом вопрос, казалось, был исчерпан.

– Вы были вчера в Нью-Йорке? – Властности в голосе Йоссаряна сильно поубавилось.

– Я был вчера во Флориде. – Его вежливость казалась маской, которую он никогда не снимал. – В Нью-Йорке у меня брат.

– Он похож на вас?

– Мы близнецы.

– Он федеральный агент?

– Я не обязан отвечать на этот вопрос.

– А вы?

– Я не знаю, кто вы такой.

– Я Йоссарян. Джон Йоссарян.

– Покажите мне ваше удостоверение.

– Вы оба вели за мной слежку, так?

– Зачем нам вести за вами слежку?

– Это-то я и хочу выяснить.

– Я не обязан вам ничего говорить. У вас нет удостоверения.

– У меня нет удостоверения, – упавший духом Йоссарян сообщил об этом Гэффни.

– У меня есть удостоверение. Дайте я попробую.

Не прошло и минуты, а Джерри Гэффни и тот тип в костюме из ткани в полоску идиллически болтали друг с другом, как старые друзья. Джерри вытащил бумажник и дал своему собеседнику что-то, показавшееся Йоссаряну визиткой, а потом, когда к ним резво подскочил полицейский и четыре или пять человек в штатском, которые тоже вполне могли быть полицейскими, Гэффни и им роздал такие же карточки, а потом и каждому в маленькой толпе зевак, окруживших их, и, наконец, двум молодым черным женщинам за прилавком, с которого они продавали хот-доги, сэндвичи в бумажных салфетках, крендельки с крупными кристаллами кошерной соли и напитки, вроде «Орандж Джулиус». Наконец Гэффни вернулся, безмерно довольный собой. Говорил он приглушенным голосом, но отметил это только Йоссарян, потому что манеры Гэффни остались такими же невозмутимыми, как и прежде.

– Он не ведет за вами слежки, Джон, – сказал он, и если кто-нибудь наблюдал за ним, то вполне мог бы подумать, что он говорит о погоде. – Он ведет слежку за кем-то, кто ведет слежку за вами. Он хочет выяснить, что им удалось выяснить о вас.

– Кто, – потребовал ответа Йоссарян. – Который?

– Он еще не понял, – ответил Гэффни. – Может быть, это я. Кому-нибудь другому это могло бы показаться смешным, но я вижу, что вы не смеетесь. Джон, он думает, что вы, может быть, работаете на ЦРУ.

– Это клевета. Надеюсь, вы сказали ему, что это не так.

– Я не знаю, так это или не так. Но я ему ничего не скажу до тех пор, пока он не станет моим клиентом. Вот все, что я ему сказал. – Гэффни послал по столу еще одну визитку. – Вы тоже должны это взять.

Йоссарян изучал карточку, высоко подняв брови, потому что его собеседник был назван там владельцем агентства по торговле недвижимостью, имеющего отделения на океанском побережье штатов Нью-Йорк и Коннектикут и в прибрежных муниципалитетах Санта-Моники и Сан-Диего в нижней Калифорнии.

– Не уверен, что понял, – сказал Йоссарян.

– Крыша, – сказал Гэффни. – Приманка.

– Теперь я понял, – ухмыльнулся Йоссарян. – Это прикрытие для вашего детективного агентства.

– Вы поняли наоборот. Детективное агентство является крышей для моего бизнеса по торговле недвижимостью. Недвижимость приносит больше денег.

– Кажется, я вам не верю.

– Разве по моему виду похоже, что я шучу?

– Это невозможно понять.

– Я его завлекаю, – объяснил Джерри Гэффни. – Прямо в один из моих офисов. И делаю вид, будто считаю его клиентом, который собирается купить дом, а он тем временем пытается выяснить, кто я на самом деле.

– Вы хотите выяснить, что у него на уме?

– Я хочу продать ему дом, Джон. Именно так я и получаю основную часть своих доходов. Это должно заинтересовать вас. У нас есть отличные дома в Ист-Хэмптоне для сдачи в сезонную, годовую и краткосрочную аренду следующим летом. А еще есть великолепные дома прямо на берегу, если собираетесь покупать.

– Мистер Гэффни, – сказал Йоссарян.

– Мы снова об этом?

– Теперь я знаю о вас еще меньше, чем знал раньше. Вы сказали, что я совершу эту поездку, и вот, пожалуйста, я ее совершаю. Вы предсказали метель, и вот вам, пожалуйста, метель.

– Ну, метеорология – это проще простого.

– Вы, кажется, знаете обо всем, что происходит на земной поверхности. Вы знаете достаточно, чтобы именоваться Богом.

– Торговля недвижимостью приносит больше денег, – ответил Гэффни. – Вот откуда я знаю, что Бога у нас нет. Потому что он бы тоже занимался недвижимостью. Ну, хорошая шутка, правда?

– Я слышал и похуже.

– У меня есть еще одна, которая может оказаться получше. Я еще немало знаю и о том, что происходит под землей. Я ведь тоже был под АВАП.

– И слышали собак?

– Конечно, – сказал Гэффни. – И видел следы Килроя. У меня есть связь и с ОКРКАМИМ, электронная связь, – добавил он, и его тонкие, чувственные губы, имевшие темно-желтый, болезненный оттенок, снова растянулись в характерной улыбке, которая была загадочной и как бы незавершенной. – Я даже, – не без гордости продолжал он, – встречался с мистером Тилью.

– С мистером Тилью? – повторил Йоссарян. – С каким мистером Тилью?

– С мистером Джорджем К. Тилью, – объяснил Гэффни. – С тем самым, который построил старый парк аттракционов «Стиплчез» на Кони-Айленде.

– Я думал, он уже умер.

– А он и умер.

– Это и есть ваша шутка?

– Вы смеетесь?

– Только улыбаюсь.

– Вы не можете сказать, что я не пытаюсь шутить, – сказал Гэффни. – Ну, идемте. Оглянитесь, если хотите. Это заставит их следовать за нами. Они не будут знать, сесть ли им на хвост Йоссаряну или мне. У вас будет спокойный перелет. Считайте этот эпизод антрактом, интермеццо между Кеношей и вашими делами с Милоу и Нудлсом Куком. Это как музыка Вагнера к теме путешествия Зигфрида по Рейну, или похоронная музыка из «Götterdämmerung», или эта интерлюдия звякающих наковален в «Das Rheingold».

– Я слышал ее вчера ночью, в номере мотеля в Кеноше.

– Я знаю.

– И я узнал кое-что новое, чем можно помочь капеллану. Его жена считает, что ему уже однажды было явлено чудо.

– Это уже не новость, Джон. В Кеноше повсюду натыканы прослушивающие устройства. Но в этом, возможно, есть что-то полезное. А что касается Милоу, то вы можете предложить ему ботинок.

– Какой ботинок?

– Армейский. Может быть, официальный ботинок правительства США. С сигаретами он опоздал. А вот ботинки военным всегда будут нужны. И женщинам тоже. А может быть, и бюстгальтеры. Пожалуйста, передайте мой привет вашей невесте.

– Какой невесте? – отпрянул Йоссарян.

– Мисс Макинтош. – Гэффни выгнул брови почти в вопросительные знаки.

– Мисс Макинтош не является моей невестой, – запротестовал Йоссарян. – Она всего лишь моя медицинская сестра.

Гэффни затряс головой, изображая смех.

– Нет у вас медицинской сестры, Йо-Йо, – почти шаловливым тоном настаивал он. – Вы мне сто раз об этом говорили. Хотите, я посмотрю свои записи и пересчитаю?

– Гэффни, отправляйтесь на юг в своем ирландском льне или на север – в блейзере и фланелевых трусах. И заберите эти тени с собой.

– Всему свое время. Ведь вы любите немецких композиторов, да?

– А разве есть какие-нибудь другие? – ответил Йоссарян. – Если только вы не считаете итальянскую оперу.

– Шопен?

– Его вы найдете у Шуберта, – сказал Йоссарян. – А их обоих у Бетховена.

– Не совсем так. А как насчет самих немцев? – спросил Гэффни.

– Они не очень-то любят друг друга, правда? – ответил Йоссарян. – Я не знаю других людей с такой ярко выраженной враждебностью друг к другу.

– Кроме нас самих? – предположил Гэффни.

– Гэффни, вы слишком много знаете.

– Мне всегда было интересно учиться. – Гэффни признался в этом как бы неохотно. – Это оказалось полезным для моей работы. Скажите мне, Джон, – продолжал он, устремив на Йоссаряна взгляд, исполненный скрытого смысла, – вы слышали когда-нибудь о немецком композиторе по имени Адриан Леверкюн?

Йоссарян устремил на Гэффни взгляд, полный неподдельного испуга.

– Да, Джерри, слышал, – ответил он, пытаясь на вежливом непроницаемом смуглом лице отыскать хоть какое-то объяснение. – Я слышал об Адриане Леверкюне. Он написал ораторию под названием «Апокалипсис».

– Мне он известен по кантате «Плач Фауста».

– Я не думал, что она исполнялась.

– Исполнялась. Там есть такой трогательный детский хор и эта дьявольская часть – глиссандо взрослых голосов, заливающихся в яростном смехе. Этот смех и печальный хор всегда напоминают мне фотографии нацистских солдат – времен вашей войны, – гонящих в гетто на смерть еврейских детей.

– Это и есть «Апокалипсис», Джерри.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Придется мне проверить. И не забудьте про ваш ботинок.

– Какой ботинок?

25

ВАШИНГТОН

– Что еще за ботинок, к херам собачьим? – насмешливо спросил Уинтергрин у Йоссаряна на следующем этапе его путешествия по Рейну. – Что такого выдающегося может быть в каком-то херовом ботинке?

– Это всего лишь идея, хер ее побери, – сказал Йоссарян в одном из номеров отеля, являвшегося частью вашингтонских офисов «П и П М и М». Для себя с Мелиссой он предпочел более новый отель сравнимой престижности и с более жизнерадостной клиентурой, отель, гордившийся – как с каким-то блаженным тщеславием вспоминал он впоследствии, лежа в больнице; состояние его стабилизировалось, а опасность повреждения мозга и паралича уже миновала – более разнообразным выбором суперпервосортных порнографических фильмов на всех языках ООН. – Ты же говорил, что тебе нужно изделие массового потребления.

– Но при чем здесь ботинок? Сегодня существует пятьдесят с хером обувных компаний, выпускающих, к херам собачьим, ботинки для херов вроде нас с тобой.

– Но ни одна из них не наделена эксклюзивным правом выпускать официальные ботинки правительства США.

– Мужские или женские? – Милоу принялся взвешивать эту мысль.

– И те, и другие. Ведь теперь и женщин убивают на поле брани. – Йоссарян уже пожалел, что затеял этот разговор. – Ладно, забудем об этом. В бизнесе есть много такого, чего я не понимаю. Я до сих пор не понимаю, как это вы, ребята, покупали яйца по семь центов за штуку, продавали за пять и получали прибыль.

– Мы до сих пор так делаем, – похвастался Уинтергрин.

– Яйца портятся, – жалобным тоном посетовал Милоу. – И разбиваются. Я бы предпочел ботинки. Юджин, выясни-ка про ботинки.

– Я бы предпочел самолет, – ворчливо сказал Уинтергрин.

– А после самолета? Что, если угрозы войны больше не будет?

– Я это выясню.

– Я не очень доволен этим самолетом, – сказал Йоссарян.

– Ты опять собираешься бросить нас? – с издевкой в голосе спросил Уинтергрин. – Ты все время возражаешь и возражаешь.

Йоссаряна уколола эта насмешка, но он проигнорировал ее.

– Ваш «Шшшшшш!» может уничтожить весь мир, верно?

– Ты подсматривал, – ответил Уинтергрин.

– И потом, ничего такого он не может, – с душевной болью сказал Милоу. – Мы сделали им эту уступку на заседании.

– Но, может, самолет Стрейнджлава обладает такой способностью? – продолжал язвить Уинтергрин.

– И именно поэтому, – сказал Милоу, – нам нужна встреча с Нудлсом Куком.

Йоссарян снова покачал головой.

– И атомная бомба меня тоже не радует. Она мне больше не нравится.

– Ты бы хотел, чтобы этот контракт достался кому-нибудь другому? – возразил Уинтергрин. – Кому же? Этому херу Стрейнджлаву?

– А бомбы у нас нет, – примирительно сказал Милоу. – Все, что у нас есть, так это планы создать самолет, который будет доставлять ее.