Текст книги "Лавочка закрывается"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

– То, что мы умираем?

– То, что умру я.

Тимер отвел глаза.

– Я думаю, что это естественно.

– А то, что умрете вы?

– Думаю, и это естественно. Я верю в жизнь.

– Вы меня не поняли.

– Все живое, Йоссарян, живет за счет того, что живо. Мы с вами многое берем. Нам придется и отдавать.

– На самолете, летевшем в Кеношу, я познакомился с физиком, специалистом по элементарным частицам. Он говорит, что все живое состоит из неживого.

– Это я тоже знаю.

– И вас это не смешит? Вам от этого не хочется плакать? Вас это не удивляет?

– Вначале было слово, – сказал Тимер. – И это слово было ген. Теперь это слово – кварк. Я биолог, а не физик, и я не могу сказать «кварк». Он принадлежит к невидимому миру безжизненного. Поэтому я остаюсь с геном.

– И в чем же разница между живым геном и мертвым кварком?

– Ген – не живой, а кварк – не мертвый.

– Я тоже не могу сказать «кварк», не испытывая желания рассмеяться.

– Кварк.

– Кварк.

– Кварк, кварк.

– Вы победили, – сказал Йоссарян. – Но есть ли какая-нибудь разница между нами и этим?

– В живой клетке нет ни одного живого элемента. И все же сердце качает кровь, а язык говорит. Нам обоим это известно.

– А микробу это известно? Грибу?

– У них нет души, – высказал предположение хирург-стажер.

– Души вообще нет, – сказал хирург, стажирующий его. – Все это в голове.

– Кто-нибудь должен сказать об этом кардиналу.

– Кардинал это знает.

– Любая мысль, даже вот эта вот мысль – всего лишь электрическое взаимодействие молекул.

– Но есть мысли хорошие, а есть плохие, – возразил Леон Шумахер, – поэтому давайте-ка работать. Вы никогда не служили во флоте с человеком по имени Ричард Никсон? Он говорит, что знает вас.

– Нет, не служил.

– Он хочет прийти и удостовериться.

– Я не служил во флоте. Пожалуйста, не пускайте его ко мне.

– Вы когда-нибудь играли на альт-саксофоне в джаз-оркестре?

– Нет.

– Вы когда-нибудь служили в армии вместе с Солдатом в белом?

– Дважды. А что?

– Он сейчас этажом ниже. Он хочет, чтобы вы к нему заглянули поздороваться.

– Если он смог сказать вам об этом, то это не он.

– Вы когда-нибудь служили в армии с человеком по фамилии Рабиновиц? – спросил Деннис Тимер. – Люис Рабиновиц?

Йоссарян покачал головой.

– Что-то я такого не помню.

– Значит, я, вероятно, неправильно понял. А с человеком по имени Сэмми Зингер, его приятелем? Он говорит, что жил на Кони-Айленде. Он думает, что вы можете помнить его по армии.

– Сэм Зингер? – Йоссарян сел. – Конечно, это хвостовой стрелок. Невысокий парнишка, маленький, худой, с вьющимися черными волосами.

Тимер улыбнулся.

– Сейчас ему под семьдесят.

– Он тоже болен?

– Он приятель пациента, которого я лечу.

– Попросите его заглянуть ко мне.

– Привет, капитан, – Зингер пожал протянутую ему Йоссаряном руку. Йоссарян, радуясь этой встрече, оценивающе разглядывал Зингера – тот был невысок ростом, с добродушного лица смотрели его карие, чуть навыкате глаза. Зингер фыркнул. – Рад снова вас видеть. Я вас вспоминал. Доктор говорит, что с вами все в порядке.

– Вы располнели, Сэм, – добродушно сказал Йоссарян, – немного сморщились и, может быть, стали чуточку выше. Вы были кожа да кости. И здорово поседели, а волосы у вас поредели. Да и у меня все то же. Расскажите-ка мне о себе, Сэм. Что происходило за последние пятьдесят лет? Есть какие-нибудь новости?

– Зови меня Сэмми.

– А ты меня Йо-Йо.

– У меня, пожалуй, все в порядке. Жена умерла. От рака яичников. Так что я сейчас как бы беспризорный.

– А я два раза развелся. Я тоже беспризорный. Наверно, мне придется жениться еще раз. К этому я привык. Дети?

– Одна дочь в Атланте, – сказал Сэмми Зингер, – а другая в Хьюстоне. И внуки есть, уже в колледже. Не хочу усложнять им жизнь заботами обо мне. У меня есть лишняя спальня на тот случай, если кто из них приедет. Я долгое время работал в журнале «Тайм», но не репортером, – многозначительно добавил Зингер. – Я сделал неплохую карьеру, хорошо зарабатывал, а потом меня отправили на пенсию, чтобы для пользы журнала влить в него молодую кровь.

– А теперь эта контора на ладан дышит, – сказал Йоссарян. – Я теперь работаю в бывшем здании «Тайм-Лайф» в Рокфеллеровском центре. Окна выходят на каток. Ты там бывал?

– Конечно, – сказал Зингер, на которого нахлынули теплые чувства. – Я помню этот каток. Я там неплохо проводил время.

– Теперь это новое здание «М и М», там разместилось «Партнерство М и М и Милоу Миндербиндер». Помнишь старину Милоу?

– Конечно. – Сэмми Зингер рассмеялся. – Он нас неплохо кормил, этот Милоу Миндербиндер.

– Вот уж точно. Я жил, как раньше мне и не снилось.

– И я тоже. Потом говорили, что именно он тогда и бомбил нашу эскадрилью.

– И это тоже его работа. Вот еще одно из противоречий капитализма. Это смешно, Зингер. Последний раз, когда я лежал в больнице, откуда ни возьмись появился капеллан, чтобы повидаться со мной.

– Какой капеллан?

– Наш капеллан. Капеллан Таппман.

– Конечно. Я знаю этого капеллана. Тихий такой, да? Он чуть с ума не сошел, когда те два самолета столкнулись над Специей, в одном был Доббс, а в другом – Хьюпл, и Нейтли и все остальные погибли. Помнишь эти имена?

– Я их всех помню. А Орра помнишь? Он жил со мной в одной палатке.

– Я помню Орра. Говорят, он на плоту добрался до Швеции после вынужденной посадки после Авиньона, как раз перед тем, как нас отправили домой.

– Я как-то ездил в Кентукки и видел его там, – сказал Йоссарян. – Он работал подсобником в супермаркете, и нам особо нечего было сказать друг другу.

– Я был в том самолете, когда мы совершили вынужденную посадку после первого полета на Авиньон. Он сделал все, что требовалось. Помнишь тот случай? Я был на плоту с башенным стрелком, сержантом Найтом.

– Я помню Билла Найта. Он мне все рассказал про тот случай.

– В тот раз ни один из наших спасательных жилетов не надулся, потому что Милоу забрал все баллончики с двуокисью углерода, чтобы приготовить лимонад к мороженому для всех вас в офицерской столовой. Вместо баллончиков он оставлял записки. Ох, уж этот Милоу. – Зингер усмехнулся.

– Ведь вам, солдатам, тоже давали лимонад по воскресеньям, да?

– Да, давали. А потом, ты говорил, перед вторым вылетом на Авиньон он забрал весь морфин из пакетов первой помощи. Это что, правда?

– Он и это сделал. И тоже записки оставил.

– Значит, он торговал наркотиками?

– Мне это не удалось узнать. Но вот чем он точно торговал, так это яйцами, свежими яйцами. Помнишь?

– Я помню эти яйца. Мне сих пор не верится, что яйца могут быть такими вкусными. Я их часто ем.

– Пожалуй, я тоже начну, – решил Йоссарян. – Ты меня убедил, Сэмми Зингер. Теперь уже нет смысла волноваться из-за какого-то там холестерина, да?

– А ты помнишь Сноудена, Ховарда Сноудена? В том авиньонском полете?

– Сэм, разве я могу это забыть? Я бы израсходовал весь морфин из пакета первой помощи, когда увидел, как он страдает. Этот херов Милоу. Как я его проклинал. Теперь я с ним работаю.

– Неужели я тогда все время терял сознание?

– Так мне казалось.

– Теперь это кажется смешным. Ты был весь в крови. А потом и все остальное. Он не прекращал стонать. Ему было холодно, да?

– Да, он говорил, что ему холодно. Что он умирает. Я был не только в крови, Сэмми, в конце я еще был и в собственной блевотине.

– А потом ты снял с себя всю одежду и какое-то время отказывался одеваться.

– Меня тошнило от военного мундира.

– Я видел, как ты во время похорон сидел на дереве, голый.

– На мне были тапочки.

– Я видел, как к тебе вскарабкался Милоу со своими хлопковыми конфетами в шоколаде. Мы все всегда тебя вроде как уважали тогда, Йоссарян. Знаешь, я и теперь тебя уважаю.

– Это почему, Сэм? – спросил Йоссарян и запнулся. – Ведь я всего лишь псевдо-ассириец.

Зингер понял.

– Нет, не поэтому. Начиная с армии, это не играло роли. Я там подружился с неевреями. И ты за меня заступился, когда тот тип в Южной Каролине начал меня избивать. И в журнале «Тайм» это не имело значения, мне там было совсем неплохо и я водил дружбу с протестантами и познакомился со многими выпивохами.

– Мы ассимилированы. Вот что еще хорошо в этой стране. Если мы ведем себя, как они, то они нас принимают.

– Там я познакомился со своей женой. Хочешь, я тебе скажу кое-что, Йоссарян?

– Йо-Йо.

Сэм Зингер покачал головой.

– Женившись, я ни разу не переспал с другой женщиной, да мне и не хотелось, и это всем казалось ужасно странным, и девушкам тоже. Только ей это не казалось странным. Вероятно, они думали, что я голубой. С ее первым мужем все было наоборот. Он был бабником, а мне раньше всегда казалось, что и я хотел быть таким. Когда я с ней познакомился, она предпочла меня.

– Тебе ее не хватает?

– Не хватает.

– Мне не хватает семьи. Я не привык жить один.

– И я тоже не могу к этому привыкнуть. Повар из меня никакой.

– И из меня тоже.

Сэм Зингер задумался.

– Нет, я думаю, сначала я тебя зауважал, потому что ты был офицером, а в те времена у меня было детское представление, будто у офицеров в голове больше, чем у всех остальных. Иначе и мы тоже были бы офицерами. Ты вроде всегда знал, что делаешь, кроме тех случаев, когда терял направление и вел нас через Атлантику. Даже когда ты валял дурака и делал всякие глупости, в них, казалось, было больше смысла, чем во многом другом. Стоять голым в строю, когда тебе вручают медаль. Мы все чуть со смеху не померли, когда увидели эту картинку.

– Я ничуть не рисовался, Сэм. Б о льшую часть времени я пребывал в паническом состоянии. Я иногда просыпался по утрам и пытался понять, где я, а потом пытался сообразить, что я, черт возьми, здесь делаю. Иногда я и теперь просыпаюсь с такими же мыслями.

– Ерунда, – сказал Зингер и ухмыльнулся. – И мне всегда казалось, что ты трахаешься сколько хочешь, тогда как остальным это не удавалось.

– Ну уж, совсем не сколько хочешь, – сказал Йоссарян, рассмеявшись. – Больше было трепу.

– Но когда ты сказал, что больше не будешь летать, мы все держали за тебя пальцы. Мы отлетали наши семьдесят заданий и были в той же лодке.

– Почему же вы не присоединились ко мне?

– Нам не хватало смелости. Нас послали домой сразу же после того, как тебя поймали, так что для нас все обернулось как нельзя лучше. Я тоже сказал «нет», но к тому времени они уже предоставили мне выбор. А что случилось с тобой?

– Меня тоже отправили домой. Они грозились меня убить, посадить в тюрьму, они сказали, что уничтожат меня. Они дали мне майора и отправили домой. Они хотели, чтобы все было шито-крыто.

– Большинство из нас восхищалось тобой. Да ты и теперь, кажется, знаешь, что делаешь.

– Это кто сказал? Я больше ни в чем не уверен.

– Брось ты, Йо-Йо. На нашем этаже говорят, что ты даже затеял роман с одной из сестер.

Йоссарян чуть не вспыхнул от гордости.

– Это уже и туда дошло?

– Нам об этом сказал доктор моего приятеля, – весело продолжал Зингер. – Я помню, что на Пьяносе у тебя тоже что-то было с одной из сестричек, а?

– Очень недолго. Она меня бросила, потому что сочла ненадежным. Беда в том, что если уж ты вскружил девушке голову, то должен кружить ее и дальше. Но это не имеет никакого отношения к любви.

– Я это тоже знаю, – сказал Зингер. – Но ты и еще пара ребят были с ней на берегу в купальных костюмах в тот день, когда Малыша Сэмпсона разрубило винтом самолета. Ты ведь помнишь Малыша Сэмпсона?

– Черт, конечно же, помню, – сказал Йоссарян. – Неужели ты думаешь, что я мог забыть Малыша Сэмпсона? Или Макуотта, который был в том самолете, что разрубил Малыша на части. Макуотт был моим любимым пилотом.

– И моим тоже. Он был пилотом во время рейда на Феррару, когда нам пришлось заходить на цель второй раз и когда убили Крафта, и бомбардира, которого звали Пинкард.

– Так ты был со мной в самолете и на этом задании?

– Конечно, был. А еще я был в самолете с Заморышем Джо, когда он забыл про запасной рычаг для выпуска шасси. И его наградили медалью.

– Мне тоже дали медаль за Феррару.

– Трудно поверить, что все это действительно было.

– Мне знакомо эточувство, – сказал Йоссарян. – Трудно поверить, что я позволил им делать со мной все это.

– Мне знакомо это чувство. Знаешь, странно с этим Сноуденом. – Зингер помедлил. – Я его не так уж хорошо знал.

– Я его просто не замечал.

– А теперь мне кажется, что он был одним из самых близких моих друзей.

– И я чувствую то же самое.

– А еще я чувствую, – гнул свое Сэмми, – что он – это лучшая часть моей жизни. Мне не нравится, как я об этом говорю. В этом есть что-то безнравственное. Но после него в моей жизни остался случай, нечто драматическое, о чем теперь можно поговорить, и нечто, доказывающее, что та война была по-настоящему настоящая. Люди теперь почти ничему не верят из того, что было; моих детей и внуков не особо интересуют все эти древности.

– Приведи ко мне своего приятеля, и я ему скажу, что это правда. Он здесь с чем лежит?

– Да так, обследование.

– А обследует его Тимер? – Йоссарян покачивал головой.

– Они давно знают друг друга, – сказал Зингер.

– Ах, вот оно что, – сказал Йоссарян голосом, исполненным саркастического сомнения, и Зингер понял, что обмануть Йоссаряна ему не удалось. – Ну, Сэмми, так что же там дальше? Я так и не научился штурманскому делу, но ориентироваться, вроде, стал получше. Я знаю многих женщин. Я хочу жениться еще раз.

– Я тоже знаю нескольких женщин, но в основном это старые друзья.

– Не женись, пока не почувствуешь, что у тебя нет другого выхода. Пока в этом не будет необходимости, ничего хорошего из этого у тебя не выйдет.

– Я могу еще поездить по свету, – сказал Зингер. – Друзья советуют мне совершить кругосветное путешествие. У меня есть знакомые времен моей работы в «Тайм». У меня есть хороший приятель в Австралии; он давно болен, у него болезнь Гийана-Барре, Он уже тоже не молод, и передвигаться на костылях ему не очень-то легко. Хотелось бы повидаться с ним еще раз. Есть у меня и еще один приятель – в Англии, он на пенсии, а другой – в Гонконге.

– Пожалуй, на твоем месте я бы съездил. Хоть будет чем себя занять. А этот твой приятель, который сейчас здесь, в больнице? Пациент Тимера.

– Его, наверно, скоро выпишут. Он был военнопленным в Дрездене вместе с Куртом Воннегутом и еще одним по имени Швейк. Ты себе можешь это представить?

– Когда-то в Неаполе я стоял в одной шеренге с солдатом по имени Швейк и познакомился там с одним парнем, которого звали Джозеф Кэй. Я ни разу не слышал про Дрезден, пока не прочел об этом в романе Воннегута. Пришли ко мне своего приятеля. Я бы хотел услышать про Воннегута.

– Он его не знает.

– Все равно, попроси его заглянуть, если он не против. Я здесь пробуду весь уикэнд. Ну, Сэмми, хочешь поспорить? Как ты думаешь, мы еще встретимся не в больнице?

Этот вопрос застал Зингера врасплох.

– Это тебе решать, Йоссарян. У меня-то время есть.

– Я запишу твой телефон, если ты мне его дашь. Может, стоит попробовать. Я бы хотел еще поговорить с тобой о Вильяме Сарояне. Ты ведь пытался писать рассказы, вроде тех, что писал он.

– И ты тоже. И что же с этим стало?

– Я попис а л и бросил.

– Я тоже бросил. Ты когда-нибудь отправлял свои вещи в «Нью-Йоркер»?

– Я всякий раз мчался именно туда.

– И я тоже.

– Сэмми говорит, что вы спасли его жизнь, – сказал крупный человек в халате и домашних пижамных штанах; он громогласно и с веселым видом представился как Рабиновиц, голос у него был хрипловатый и твердый. – Расскажите мне, как это случилось.

– Пусть он сам сообщит вам подробности. Вы были в Дрездене?

– Он сообщит вам эти подробности. – Рабиновиц снова задержал взгляд на Анджеле. – А вы, молодая леди, похожи на одну даму, которую я где-то видел, только вот не могу припомнить, где. Она тоже была сногсшибательна. Мы с вами встречались? Раньше я выглядел помоложе.

– Не уверена. Это мой друг Энтони.

– Привет, Энтони. Слушайте меня хорошо, Энтони. Я не шучу. Вы сегодня должны вести себя с ней как с королевой, а если вы будете вести себя с ней иначе, то я обязательно узнаю об этом и начну посылать ей цветы, и вы окажетесь не у дел. Верно, дорогая? Приятного вечера, детка. Желаю хорошо провести время. Энтони, меня зовут Лю. Идите, развлекитесь немного.

– Непременно, Лю, – сказал Энтони.

– Я теперь на пенсии, торгую немного недвижимостью, занимаюсь потихоньку строительством со своим зятем. А вы?

– Я тоже на пенсии.

– Но вы работаете с Милоу Миндербиндером.

– Не полное время.

– У меня есть приятель, который хотел бы с ним встретиться. Я приведу его. А в больнице я, чтобы скинуть вес. У меня небольшие проблемы с сердцем, поэтому толстеть мне нельзя, но иногда я сбрасываю слишком много. Вот и лег обследоваться.

– У Денниса Тимера?

– Тимера я сто лет знаю. А эта миленькая блондиночка, похоже, просто куколка. Уверен, что где-то ее видел.

– Я думаю, вы бы запомнили.

– Поэтому-то я и уверен.

– Болезнь Ходжкина, – доверительно сообщил Тимер.

– Черт, – сказал Йоссарян. – Он не хочет, чтобы я знал.

– Он хочет, чтобы вообще никто не знал. Даже я. А я знаю его почти тридцать лет. Он тянет на рекорд.

– Он всегда был такой? Он не прочь пофлиртовать.

– И вы тоже не прочь. Со всеми. Вы хотите, чтобы все здесь были от вас без ума. Он более открытый. А вы – хитрый.

– Вы коварный тип и слишком много знаете.

Глядя на Рабиновица, Йоссарян видел перед собой высокого, откровенного, крупного сложения, но страшно исхудавшего человека. У него была абсолютно лысая макушка, седоватые рыжие усы и он проявлял агрессивное внимание к Анджеле, выказывая несокрушимую сексуальную самоуверенность, превосходившую и подавлявшую самоуверенность Анджелы. Йоссарян с удовольствием наблюдал, как она наклоняется вперед, чтобы подобрать бюст, как она кладет на колени руки, чтобы не задиралась юбка, как, усевшись, чопорно подгибает под себя ноги. Она столкнулась с такой подавляющей и властной сексуальной раскованностью, которую не могла принять, но не могла и победить.

– А ведь он даже не итальянец, – ворчал Йоссарян.

– Ты тоже не итальянец, но я же против тебя ничего не имею. Дело в том, что я его действительно где-то видела.

– Так вот, мисс Мор, кажется, я вспомнил, – прощупывая ее улыбкой, сказал Рабиновиц, заглянув к Йоссаряну еще раз и увидев Анджелу. – Вы напоминаете мне одну очаровательную даму с прекрасным характером, я видел ее как-то с одним строителем, с которым у меня были кой-какие дела в Бруклине, неподалеку от Шипсхед-Бэй. Это был итальянец по имени, кажется, Бенни Салмери. Вы тогда любили танцевать.

– Правда? – ответила Анджела, смотревшая на него из-под полуопущенных, покрытых тенями век. – Я когда-то знала строителя по имени Салмери. Не очень уверена, что это тот, о котором вы говорите.

– У вас когда-то была подружка-медсестра, с которой вы вместе снимали квартиру?

– Она у меня и сейчас есть, – уже с большей свободой ответила Анджела. – Та самая, которая здесь дежурила. Это моя подружка, Мелисса.

– Такая миленькая, с хорошим характером?

– Она ухаживает здесь за нашим другом. Поэтому-то он и попал сюда. Она трахается со стариками и доводит их до удара.

– Я бы не хотел, чтобы ты говорила такие вещи посторонним, – с легким упреком сказал ей Йоссарян, когда Рабиновиц ушел. – Ты погубишь ее будущее. И потом, у меня был вовсе и не удар. И мое будущее ты тоже погубишь.

– А я бы хотела, чтобы ты не говорил людям, будто моя фамилия Моркок.

Некоторое время они внимательно смотрели друг на друга.

– А кому это я говорил?

– Майклу. Этому доктору Шумахеру. – Анджела Мор сделала паузу, чтобы произвести впечатление. – Патрику.

– Патрику? – Удивленный Йоссарян заранее знал ответ, еще не успев задать вопрос. – Какому Патрику? Патрику Бичу?

– Патрику Бичу.

– Вот черт, – сказал он, оправившись от удивления. – Ты встречаешься с Патриком?

– Он мне звонил.

– Тебе придется плавать на яхте. Не думаю, что ты будешь от этого в восторге.

– Я уже плавала. Мне понравилось.

– Ведь у него с простатой не все в порядке, да?

– Сейчас в порядке. Поэтому он больше здесь и не появляется. Ты был близок с его женой. Как ты думаешь, она узнает?

– Фрэнсис Бич узнаёт всё.

– Я не первая.

– Это она уже знает. Она сможет догадаться.

– У тебя с этой медицинской сестрой на самом деле что-то есть, да? – догадалась Фрэнсис Бич. – В этом спертом воздухе я почти чую совокупление.

– У меня это как-то проявляется?

– Нет, дорогой, у нее. Она смотрит на тебя более покровительственным взглядом, чем следовало бы, а когда здесь есть другие, ведет себя слишком уж корректно. Посоветуй ей не каменеть так.

– От такого совета она будет каменеть еще больше.

– А у тебя все еще осталась эта вульгарная привычка, которую я всегда в тебе ненавидела. Как только женщина, любая женщина, поворачивается к тебе спиной, ты смотришь на ее задницу, и во взгляде у тебя появляется такое самодовольство. Это самодовольство собственника. На мою задницу ты тоже поглядываешь, да?

– Я знаю, что всегда это делаю. Но самодовольства я от этого не испытываю. Ты все еще прекрасно выглядишь.

– Ты бы так не думал, если бы у тебя не остались воспоминания.

– У меня есть еще одна дурная привычка, которая покажется тебе еще хуже.

– Спорим, что догадаюсь. Потому что она и у меня есть.

– Скажи, какая?

– Ты уже дошел до той несчастной стадии своего развития, когда не можешь серьезно смотреть в лицо человеку, не воображая про себя, каким оно будет в старости.

– Не могу понять, как ты узнала.

– Мы были слишком похожи.

– Я делаю это, только глядя на женщин. Это помогает мне терять к ним интерес.

– Я делаю это, глядя на все лица, на которых уже есть признаки старения. Это ужасная и отвратительная привычка. Ее лицо хорошо сохранится.

– Ее зовут Мелисса.

– Скажи ей, что мне она может доверять. Хоть я и богата, гоняюсь за модой и когда-то имела кой-какую сучью известность как актриса. Я рада, что ты женишься не из-за денег.

– Кто это думает о женитьбе?

– Когда я познакомилась с Патриком, то речь шла о гораздо большем, чем о деньгах. Знаешь, я одобряю твое решение. Хотя мне и не нравится ее подружка. Патрик снова стал плавать на яхте. Я думаю, он, может, не только плавает, но и летает от удовольствия. Ну, что ты еще можешь мне сообщить?

– Ничего я тебе не могу сообщить.

– А я ничего не хочу знать, и в этот раз тоже. Я бы чувствовала себя виноватой, если бы он считал, что я подозреваю. Я бы ни за что не хотела разрушать чье-либо счастье, а в особенности его. Я бы тоже еще хотела быть счастливой, но ты ведь знаешь, сколько мне лет. Наша подруга Оливия может быть исключением из правил. Она не будет часто приходить в гости, но зато наполняет комнату несметным количеством цветов. И каждую открытку подписывает «Оливия Максон», словно это какой-то английский титул и у тебя тысяча знакомых Оливий. Я в восторге от твоей компании по поставке провизии и обслуживанию торжеств.

– Это компания Милоу Миндербиндера.

– Две тонны икры – это божественно.

– Нам бы хватило и одной, но лучше иметь небольшой запасец. Пожалуй, таких развлечений, как эта свадьба на автовокзале, больше уже у меня не будет.

– А для меня это, пожалуй, единственное развлечение. Ах, Джон, Джонни, ты сделал со мной ужасную вещь, – сказала Фрэнсис Бич. – Когда я узнала, что ты болен, я, наконец, впервые в жизни почувствовала себя старой. Ты поправишься, а я уже – никогда. Кто-то стучит. Войдите, пожалуйста. Вас зовут Мелисса?

– Да. Тут к нему еще пришли.

– А меня зовут Рабиновиц, мадам, Люис Рабиновиц, но друзья называют меня Лю. Тут со мной еще кое-кто – мистер Марвин Уинклер, только что прилетел из Калифорнии засвидетельствовать свое почтение. А где наша хорошенькая знакомая Анджела? Марвин, это мистер Йоссарян. Тот самый, который устроит то, что тебе надо. Уинклер хочет встретиться с Милоу Миндербиндером по поводу одного потрясающего нового изделия. Я ему сказал, что мы это устроим.

– Что это за изделие?

– Лю, дай я поговорю с ним наедине.

– Я вас слушаю, Уинклер.

– Посмотрите на мою ногу. – Уинклер был человеком среднего роста и выдающейся полноты. – Вы ничего не замечаете?

– А на что я должен смотреть?

– На мою туфлю.

– А что такое с вашей туфлей?

– Она на уровне новейших достижений.

Йоссарян внимательно посмотрел на него.

– Вы не шутите?

– Я никогда не шучу, если речь идет о бизнесе, – ответил Уинклер, произнося слова с напряжением, словно испуская скорбные вздохи. Голос у него был низким и гортанным, а речь – почти неразборчивой. – Я слишком долго занимаюсь бизнесом. После войны я изготавливал и продавал излишки армейской пленки. Я был в пекарном бизнесе и прославился как изготовитель лучших в Нью-Йорке, Коннектикуте и Нью-Джерси пышек, покрытых медовой глазурью. Все, что я делал, было на уровне новейших достижений. Я до сих пор изготовляю шоколадные фигурки к Пасхе.

– Вам удавалось когда-нибудь зашибить большие деньги?

– Я неудачно выбирал время. Еще я как-то был в кулинарном бизнесе и доставлял в дома завтраки по утрам в воскресенье, чтобы люди могли подольше поспать. Моя фирма была на Кони-Айленде и называлась «Ферма Зеленый Акр», а я был единоличным владельцем.

– А я был клиентом. И вы мне ни разу ничего не доставили.

– Этот бизнес оказался нерентабельным.

– Уинклер, я устрою вам эту встречу. Не могу противиться. Но я хочу, чтобы вы мне потом о ней рассказали.

– Я не упущу ни слова.

– Мы думали о ботинке, – признался Милоу, – на продажу правительству.

– Тогда вам совершенно точно нужен мой. Он на уровне последних достижений.

– А что это значит?

– Это значит, что он лучший в мире, мистер Миндербиндер, и у правительства нет никаких причин выбирать другой. Взгляните еще раз на мою ногу. Вы видите эту гибкость? Туфля выглядит новой, когда вы надеваете ее в первый раз; когда она постареет, как только вы ее сносите, она выглядит бывшей в употреблении. Если она потускнеет, ее можно почистить или оставить такой, какой она есть, или носить с царапинами, если вам так нравится. Вы можете сделать ее темнее или светлее и даже изменить его цвет.

– Но что в ней особенного?

– Она хорошо сидит на ноге и оставляет носок сухим и чистым. Она способствует защите кожи на вашей подошве от порезов и царапин и других болезненных неудобств при ходьбе по земле. Вы можете в ней ходить, бегать и даже просто сидеть и говорить, как я и делаю это сейчас.

– И она изменяет цвет. Как, вы сказали, она это делает?

– Вы просто вставляете эту волшебную пластмассовую вкладку в отверстие на каблуке, несете туфлю к сапожнику и говорите ему, чтобы он ее перекрасил в тот цвет, который вам нужен.

– Это похоже на чудо.

– Я бы сказал, что это и есть чудо.

– И вы можете делать их и для женщин?

– Нога есть нога, мистер Миндербиндер.

– Вот только одного я не могу понять, мистер Уинклер. Что такого особенного в вашей туфле, чего нет в моей?

– Она делает деньги для нас обоих, мистер Миндербиндер. Моя – на уровне новейших достижений. Вы посмотрите и почувствуйте разницу.

– Начинаю понимать. Вы очень богаты?

– Мне все никак не удавалось попасть в струю. Но поверьте мне, мистер Миндербиндер, опыт у меня есть. Вы имеете дело с человеком, который изобрел и продолжает изготовлять на уровне новейших достижений шоколадные фигурки к Пасхе.

– Чем же ваши фигурки отличались от других?

– Они были из шоколада. Их можно было упаковывать, доставлять, демонстрировать и, самое главное, есть, как конфеты.

– А разве с другими фигурками нельзя было делать все то же самое?

– Но мои были на уровне новейших достижений. Мы печатаем эти слова на каждой упаковке. Публике не нужны второсортные шоколадные фигурки на Пасху, а нашему правительству не нужна второсортная обувь.

– Понимаю, понимаю, – сказал Милоу, оживляясь. – Вы разбираетесь в шоколаде?

– Я знаю о нем все, что только можно знать.

– Скажите-ка мне кое-что. Попробуйте-ка вот это.

– С удовольствием, – сказал Уинклер, беря конфетку и предвкушая вкусовое наслаждение. – Что это?

– Хлопок в шоколаде. Что вы об этом скажете?

Осторожно, словно что-то редкое, хрупкое и омерзительное, Уинклер, не переставая улыбаться, оторвал от языка липкую массу.

– Я в жизни не пробовал хлопка в шоколаде вкуснее этого. Он явно на уровне новейших достижений.

– К сожалению, мне никак не удается его сбыть.

– Не могу понять, почему. У вас его много?

– Полный склад. У вас есть какие-нибудь мысли на этот счет?

– С мыслями у меня всегда полный порядок. Я придумаю что-нибудь, а вы отвезите мой ботинок вашему посреднику в Вашингтоне.

– Это будет сделано непременно.

– Тогда рассмотрите такое предложение: отделите шоколад от хлопка. Из хлопка сделайте тонкую ткань для рубашек и простынь. Сегодня мы созидаем, уничтожая. Вы все время соединяли. Сегодня мы растем, становясь меньше. Шоколад вы можете продать мне для моего бизнеса за великолепную цену, которую я дам, получив от вас деньги за мою обувь.

– Сколько пар обуви у вас есть на данный момент?

– На данный момент у меня есть та пара, что на мне, и еще одна – дома в шкафу. Я смогу организовать выпуск миллионов пар, как только у нас будет контракт и я получу вперед все деньги, необходимые для покрытия нужд производства. Я люблю получать деньги вперед, мистер Миндербиндер. Только так я и делаю бизнес.

– Это справедливо, – сказал Милоу Миндербиндер. – Я тоже именно так и работаю. К сожалению, у нас в Вашингтоне теперь есть департамент по этике. Но наш юрист сразу же займется этим делом, как только выйдет из тюрьмы. А тем временем у нас есть наши частные посредники. Вы получите ваш контракт, мистер Уинклер, потому что договор есть договор.

– Спасибо, мистер Миндербиндер. Можно прислать вам шоколадную фигурку на Пасху? Я могу включить вас в наш дарственный список.

– Да, пожалуйста. Пришлите мне дюжину тысяч.

– А кому выставить счет?

– Кто-нибудь заплатит. Мы с вами прекрасно понимаем, что таких вещей как бесплатный ланч не существует.

– Спасибо вам за ланч, мистер Миндербиндер. Я ухожу от вас с хорошими новостями.

– Я пришла с хорошими новостями, – весело выкрикнула Анджела, влетев в больничную палату в экстатическом ликовании. – Но Мелисса боится, что ты рассердишься.

– Она нашла себе нового ухажера.

– Нет, до этого еще не дошло.

– Вернулась к старому.

– На это нет ни малейшего шанса. У нее задержка.

– Чего?

– Месячных. Она думает, что беременна.

Мелисса с вызовом сказала, что хочет сохранить этого ребенка, а время, оставшееся на то, чтобы обзавестись ребенком, и у нее, и у него было не безгранично.

– Но как это могло случиться? – сетовал Йоссарян в конце своего Путешествия по Рейну. – Ты говорила, что у тебя перевязаны трубы.

– А ты говорил, что у тебя оперированы протоки.

– Я шутил.

– Я этого не знала. Значит, я тоже шутила.

– Гм-гм, извините меня, – сказал Уинклер, когда Йоссарян уже не мог выносить это дальше. – Нам нужно закончить одно дельце. Йоссарян, я всем вам обязан. Сколько денег вам нужно?