Текст книги "Лавочка закрывается"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

Клиенты часто сообщали о том, что получали больше чем на сорок процентов меньше трития, чем ими было оплачено, и на сорок процентов меньше, чем было запаяно и отправлено, при этом никаких свидетельств хищения, диверсии или утечки не обнаруживалось.

Просто, при получении ими груза, трития там не хватало.

Незадолго до этого в ходе экспериментальной отправки опытной партии всего лишь из одного здания в другое с целью выяснения причины потерь, никаких новых результатов не было получено и исчезновение трех четвертей от общего количества отправленного трития так и осталось необъясненным. Было бы неточно утверждать, заявил сконфуженный источник, что тритий как сквозь землю проваливался. Они брали пробы земли. Трития там не обнаруживалось.

Несмотря на радиацию и, как следствие, опасность заболевания раком, тритий продолжали использовать для светоотражающих указателей и часовых циферблатов, для пушечных прицелов, для приборов ночного видения, для значков в виде свастики, крестов, звезды Давида и венчиков, светящихся в темноте, а также для колоссального увеличения взрывной мощности ядерных зарядов.

Сногсшибательная подружка Мелиссы Макинтош, Анджела Мор, о которой Йоссарян не мог уже думать иначе как об Анджеле Моркок, уже предложила своим пожилым и благочестивым нанимателям идею создания игрушек с люминесцентными накладками, фосфоресцентно высвечивающими наиболее активные органы совокупления, кроме того, Анджела уже успела опробовать на посетителях ярмарки игрушек – мужчинах и женщинах – другую свою идею: часы для спальной со светящимся эмалево-тритиевым циферблатом, на котором часовая и минутная стрелки изображали обрезанные мужские члены, а цифры были вовсе не цифрами, а обнаженными женскими фигурками, чувственные позы которых приобретали в зависимости от часа все более откровенный характер, пока эти последовательные стадии эротического транса не завершались полным удовлетворением в решающий двенадцатый час. Йоссарян возбудился, слушая, как она рассказывает об этом рожденном в порыве вдохновения предмете ширпотреба; это происходило в коктейль-баре задень или два до того, как она впервые сделала ему минет и отослала домой, потому что он был старше мужчин, к которым она привыкла, и она не была уверена, есть ли у нее желание познакомиться с ним поближе, а впоследствии, и из-за растущего к нему чувства Мелиссы и возрастающего у самой Анджелы осознания опасности СПИДа, она отказалась делать ему минет во второй раз или удовлетворить его каким-либо иным равноценным способом; в тот первый раз, сидя рядом с Анджелой на бархатной банкетке в роскошном коктейль-баре и слушая ее бред, он вдруг почувствовал слабое шевеление у себя в штанах и, взяв ее за руку, потер ее ладонью ширинку своих штанов, чтобы и она почувствовала это.

Огромный рост мощности заряда атомных боеголовок благодаря действию трития сделал возможным эстетическое уменьшение размера и веса бомб, ракет и всевозможных снарядов, позволив на один носитель, вроде предполагаемого бомбардировщика Милоу или Стрейнджлава, устанавливать большее число зарядов, не принося при этом в жертву ядерную разрушающую способность.

Стоимость капеллана многократно возросла, и он был в полной безопасности.

14

МАЙКЛ ЙОССАРЯН

– Когда я смогу его увидеть? – услышал Майкл Йоссарян настойчивый голос отца. У его отца волосы были гуще, чем у него самого, и курчавые их завитки отливали цветом, для которого его брат Адриан неустанно искал химическую формулу, чтобы получить краску молодой, естественной проседи, которая не казалась бы молодой у любого человека в возрасте Йоссаряна и не выглядела бы естественной.

– Как только не будет никакой опасности, – ответил М2, одетый в чистую, белую рубашку, которая еще не успела помяться, пропотеть и не требовала глажки.

– Майкл, разве он только что не сказал, что никакой опасности для капеллана нет?

– Мне показалось, что именно это я и слышал.

Майкл улыбнулся про себя. Он прижался лбом к оконному стеклу, чтобы получше разглядеть каток внизу с его красочным калейдоскопом катающихся, неторопливо убивающих время; Майкл с мрачным предчувствием человека, много упустившего в жизни и заранее знающего ответ, спрашивал себя, смог ли бы он забыться и найти хоть какое-то утешение в подобных милых развлечениях, если бы ему когда-либо удалось заставить себя искать их. Отражающий свет ледяной овал в последние годы окружала кочующая толпа нищих и бродяг вперемежку с вышедшими прогуляться на обед или попить кофейку и с конными полицейскими на грозных лошадях. Майкл Йоссарян не танцевал – он не чувствовал ритма. Он не играл в гольф, не катался на лыжах, не занимался теннисом и заранее знал, что никогда не будет кататься на коньках.

– Я имею в виду опасности для нас, – услышал он жалобный, оправдывающийся голос М2, и повернулся, чтобы взглянуть на него. Казалось, М2 был великолепно подготовлен к вопросу, который ему задали. – Как только не будет опасности для «М и М», и его не сможет присвоить ни «Мерседес-Бенц», ни «Н энд Н Дивижн ов Ниппон энд Ниппон». Когда будет блокирован сам Стрейнджлав. Мы запатентуем капеллана, когда узнаем, как он работает, а сейчас мы ищем торговую марку. Мы подумываем о венчике. О светящемся венчике, конечно, поскольку он священник. Может быть, о таком, который будет светиться в темноте всю ночь.

– Почему же не использовать для этого тритий?

– Тритий дорого стоит, и он радиоактивен. Майкл, ты можешь нарисовать венчик?

– По-моему, это не трудно.

– Нам понадобится что-нибудь веселенькое, но серьезное.

– Я постараюсь, – сказал Майкл, снова улыбнувшись, – сделать его серьезным, а вот нарисовать венчик, который не был бы веселеньким, довольно трудно.

– Где его держат? – пожелал узнать Йоссарян.

– Наверно, все в том же месте. По правде говоря, я не знаю.

– А твой отец знает?

– А я знаю, знает ли он?

– А если бы ты знал, то сказал бы мне?

– Если бы он разрешил.

– А если бы нет?

– Тогда я бы сказал, что не знаю.

– Как говоришь сейчас. По крайней мере, ты честен.

– Стараюсь.

– Даже когда врешь. В этом есть парадокс. Мы говорим кругами.

– Я прослушал курс богословия.

– И что же, – сказал Йоссарян, – я должен говорить жене капеллана? Я с ней скоро встречаюсь. Если есть кто-нибудь еще, к кому я могу ей посоветовать обратиться с жалобой, я ей обязательно скажу.

– А кого она могла бы найти? Полиция здесь беспомощна.

– Стрейнджлава.

– Ах, нет, – сказал М2, став бледнее обычного. – Придется мне выяснить. А пока вы можете сказать Карен Таппман, что…

– Карен?

– Здесь у меня в шпаргалке так написано. Вы можете, не кривя душой, сказать Карен Таппман…

– Я не думаю, что стал бы ей лгать.

– Мы всегда выбираем правду. Так и записано в нашей инструкции в статье «Ложь». Вы должны сказать Карен Таппман, – стал услужливо излагать М2, – что он себя хорошо чувствует и скучает без нее. Он с нетерпением ждет возвращения к ней, что и произойдет, как только он не будет представлять угрозы для себя и общества, а его присутствие дома и в супружеской постели не нанесет ущерба ее здоровью.

– Еще одна сраная хитрость, да?

– Прошу вас, – М2 передернуло. – Это и на самом деле правда.

– Но ты бы так сказал, если бы это и не было правдой?

– Вы абсолютно правы, – признался М2. – Но если в нем из тяжелой воды начнет образовываться тритий, то он может оказаться радиоактивным, и нам всем так или иначе придется держаться от него подальше.

– М2, – резко сказал Йоссарян. – Мне скоро нужно будет поговорить с капелланом. Твой отец видел его? Я знаю, что ты ответишь. Ты должен выяснить.

– Сначала я должен выяснить, могу ли я это выяснить.

– Выясни, можешь ли ты выяснить, может ли он это устроить. Стрейнджлав смог бы.

М2 снова побледнел.

– Вы собираетесь пойти к Стрейнджлаву?

– Стрейнджлав сам придет ко мне. А капеллан перестанет производить эту воду, если я его попрошу.

– Я должен сообщить отцу.

– Я ему уже сообщил, но он не всегда слышит, что ему говорят.

М2 был потрясен.

– Мне сейчас кое-что пришло в голову. Зачем мы говорим об этом в присутствии Майкла? Капеллан сейчас секретный объект, и я не думаю, что уполномочен позволять кому-нибудь слышать о нем.

– О ком? – шаловливо спросил Майкл.

– О капеллане, – ответил М2.

– О каком капеллане?

– О капеллане Альберте Т. Таппмане, – сказал М2. – Это армейский приятель твоего отца, он без всякой лицензии производит внутри себя тяжелую воду и теперь задержан для проведения тайного обследования и расследования, а мы тем временем пытаемся его запатентовать и зарегистрировать торговую марку. Ты о нем знаешь?

Майкл осклабился.

– Ты говоришь о том армейском приятеле моего отца, который стал незаконно внутри себя производить тяжелую воду, а теперь…

– Именно о нем! – воскликнул М2 и замер, словно увидел перед собой призрака. – А как ты узнал?

– Ты сам мне только что рассказал, – рассмеялся Майкл.

– Значит, я опять проболтался, да? – пробормотал М2 и в скорбном пароксизме покаянного стенания шумно рухнул на стул у своего стола. Его сияющая чистотой белая рубашка, изготовленная из синтетического материала, была теперь помятой, влажной и требовала глажки, а внешние проявления волнения и горячей тревоги уже проступали темными пятнами под мышками на белой футболке, которая тоже была обязательным атрибутом его костюма. – Я просто не умею хранить тайны, да? Мой отец все еще сердится на меня из-за того, что я рассказал вам о бомбардировщике. Он говорит, что чуть не убил меня. И моя мать тоже. И сестры. Но знаете, в этом есть и ваша вина. Его задача в том, чтобы останавливать меня, если я начинаю выбалтывать ему секреты, вроде этого.

– Вроде какого?

– О бомбардировщике.

– Каком бомбардировщике?

– О нашем Досверхзвуковом невидимом и бесшумном оборонительно-наступательном атакующем бомбардировщике второго удара «П и П М и М». Надеюсь, ты о нем не знаешь.

– Теперь уже знаю.

– Как же ты узнал?

– Есть у меня свои способы, – сказал Майкл и, нахмурившись, повернулся к отцу. – Мы теперь и на армию работаем?

Йоссарян раздраженно ответил:

– Они говорят, что нравится нам это или нет, но кто-то должен работать на армию, так почему бы и не они; кто-нибудь так или иначе будет сотрудничать с ними в этом, независимо от того, скажу я «да» или «нет», так что почему бы тебе или мне не сотрудничать с ними, и это абсолютная истина.

– Даже несмотря на то, что это ложь?

– Мне они сказали, что это будет экскурсионный самолет.

– Он и будет экскурсионный, – объяснил Майклу М2.

– Экскурсионный самолет на двух человек? – возразил ему Йоссарян. – Но во всем этом есть одно обстоятельство, которое может успокоить твою совесть, – добавил Йоссарян, обращаясь к Майклу. – Он не будет летать. Верно, М2?

– Мы это гарантируем.

– А кроме того, – не скрывая негодования сказал Йоссарян, – тебя просят всего лишь нарисовать этот самолет, а не летать на этой вонючей штуковине и не сбрасывать с нее бомб. Этот самолет для нового века. На такие проекты уходит целая вечность, и мы оба, вероятно, успеем по сто раз загнуться, прежде чем он поднимется в воздух, даже если они и подпишут контракт. Сейчас их не волнует, будет он летать или нет. Им нужны только деньги. Верно, М2?

– И конечно же, мы тебе заплатим, – пообещал М2, вскочив со своего места и снова разволновавшись. Он был строен, худощав, имел покатые плечи и выступающие ключицы.

– А сколько вы заплатите? – смущаясь, спросил Майкл.

– Столько, сколько попросишь, – ответил М2.

– Он это серьезно, – сказал Йоссарян, когда Майкл с глуповатой улыбкой посмотрел на него в ожидании пояснений.

Майкл хихикнул.

– Как насчет оплаты года обучения в юридическом колледже? – вдруг отважился он и посмотрел на отца, чтобы видеть его реакцию.

– Если ты этого хочешь, – немедленно согласился М2.

– И расходов на жизнь тоже?

– Конечно.

– Он это опять серьезно, – подбодрил Йоссарян своего недоумевающего сына. – Майкл, ты, может быть, и не поверишь – я сам в это не верю, – но иногда в этом мире бывает столько денег, что трудно себе представить, как эта планета может вместить такую уйму и не провалиться в тартарары.

– А откуда они берутся?

– Этого никто не знает, – сказал Йоссарян.

– А куда они уходят, когда их нет?

– Это еще одно белое пятно в науке. Они просто исчезают. Как и молекулы трития. Сейчас их много.

– Ты пытаешься меня купить?

– Я думаю, я пытаюсь тебя спасти.

– Ладно, я тебе поверю. Что я должен делать?

– Несколько эскизов, – сказал М2. – Ты разбираешься в технических кальках?

– Попробую разобраться.

На столе для заседаний в соседнем наружном внутреннем зале для заседаний сразу же за ложной задней стенкой второго пожаробезопасного щита из толстого железобетона с кнопками сигнализации и светящимися тритиевыми циферблатами были разложены заранее отобранные пять калек, необходимых для того, чтобы воображение художника могло трансформировать их во внешний вид самолета.

Майклу потребовалась минута, чтобы уловить связь между бездушно переплетающимися белыми линиями на ярко-синем фоне, поначалу показавшимися диковинным орнаментом с таинственными письменами на не поддающихся расшифровке алфавитах.

– Мне кажется, это довольно уродливо. – Майкл испытал позыв заняться чем-нибудь другим, что отвечало бы его способностям. – Так вроде бы смахивает на летающее крыло.

– Разве есть крылья, которые не летают? – поддразнил его Йоссарян.

– Крылышки отложного воротника, – ответил Майкл, не отрывая от калек аналитического взора. – Крыло здания. Крыло политической партии.

– Ты что, еще и книга читаешь?

– Иногда.

– А как выглядит летающее крыло? – М2 стал человеком-губкой, на его лбу и подбородке сверкали капельки пота.

– Как самолет без фюзеляжа, Милоу. У меня такое чувство, будто я уже видел это раньше.

– Надеюсь, что нет. Наш самолет новый.

– А это что? – показал Йоссарян. В нижнем левом углу всех пяти листов экспликация перед копированием была прикрыта черной лентой, на которой была напечатана белая буква «Ш». – Я уже видел эту букву.

– Ее все видели, – беспечно ответил Майкл. – Это обычный трафарет. А вот это что за чертовщина?

– Я и об этом говорю.

Справа от буквы «Ш» виднелся след крошечных буковок, похожих на сплющенные загогулинки, и пока Йоссарян водружал на нос очки, Майкл сквозь увеличительное стекло рассмотрел строчную букву ш, многократно повторенную от руки с восклицательным знаком в конце.

– Значит, – заметил он, все еще пребывая в веселом настроении, – вот как вы собираетесь назвать свой самолет – «М и М Шшшшшш!»

– Ты же знаешь, как мы его назвали. – М2 был оскорблен. – Он называется Досверхзвуковой невидимый и бесшумный оборонительно-наступательный атакующий бомбардировщик второго удара.

– Мы бы сэкономили время, назвав его «Шшшшшш!» Скажи мне еще раз, чего вы хотите.

М2 говорил неуверенно. Требовались симпатичные изображения самолета в полете – вид сверху, снизу, сбоку, и по крайней мере одно – самолета на земле.

– Рисунки не должны быть подробными. Но сделай их похожими на самолеты в комиксах или научных фильмах. Детали опусти. Отец не хочет, чтобы они видели детали, пока не заключен контракт. Он больше не очень-то верит правительству. И еще они хотят иметь вид самолета, как он будет выглядеть на самом деле, если они все же захотят его сделать.

– А почему вы не попросите ваших инженеров? – задумчиво сказал Майкл.

– Мы не очень-то верим нашим инженерам.

– Когда Иван Грозный, – начал размышлять вслух Йоссарян, – завершил строительство Кремля, он повелел казнить всех архитекторов, чтобы никто из них не мог повторить это творение.

– И что же в нем было такого грозного? – недоуменным голосом спросил М2. – Я должен рассказать об этом отцу.

– Оставьте меня одного, – сказал Майкл, потирая подбородок и сосредотачиваясь. Он уже стягивал свой вельветовый пиджак, насвистывая про себя мелодию из Моцарта. – Если закроете дверь, помните, что я здесь заперт, и не забудьте меня когда-нибудь выпустить. – А для себя он вслух заметил: – Очень миленькая штучка.

Он цинично предвкушал многомесячные бессмысленные праздничные церемонии конца века, которые приобретут к тому же характер политических кампаний, и военный самолет «М и М» мог бы стать идеальным гвоздем программы. Нет сомнений в том, что первый младенец, рожденный в новом веке, родится на востоке, но на сей раз гораздо восточнее Эдема.

Он снова посмотрел на схемы этого оружия для нового века и увидел конструкцию, которая показалась ему эстетически незавершенной. Многого не хватало в предполагаемой форме, многое отсутствовало. А бросая попеременно взгляд то на кальки, то в будущее, в котором будет летать этот самолет, он нигде не находил места, куда он, по набившему оскомину выражению его отца, мог бы пристроиться, где мог бы преуспевать хотя бы с той же мерой безопасности и благополучия, какой довольствовался теперь. Развиваться ему было куда, вот только возможностей для этого не было. Он вспомнил Марлен с ее астрологическими и гадальными картами и почувствовал – ему снова не хватает ее, хотя он и не испытывал уверенности в том, что когда-либо любил ее больше, чем какую-нибудь другую подружку из череды своих моногамных романов. Его начинало пугать то, что у него, вероятно, нет будущего, что он уже пребывает в этом будущем; как и его отец, к которому он всегда питал смешанные чувства, он уже прибыл в это будущее. Он должен рискнуть и позвонить Марлен.

Даже его брат Джулиан переживает трудные дни, делая столько денег, сколько он сам себе, кичливо, определил. И его сестре придется отложить свой развод, пока она неспешно раздумывает, устраивает ли ее частная практика в одной из юридических фирм, с владельцами которой она время от времени вступала в связь.

Его отец будет уже мертв. Папа Джон не раз давал понять, что далеко углубляться в этот самый двадцать первый век не собирается. Большую часть своей жизни Майкл прожил с уверенностью, что его отец будет жить вечно. У него и теперь было такое же ощущение, хотя он и понимал, что оно обманчиво. Такого с реальными человеческими существами никогда не случалось.

А кто еще у него останется? Не было ни одного человека, который вызывал бы у него уважение, ни одной личности, которая после пятнадцати минут общения оставалась бы безупречной. Существовали люди, обладавшие властью даровать другим огромные преимущества, как, например, постановщики фильмов и президент, но это было все.

Те полмиллиона долларов, что отец надеялся завещать ему, уже не казались неисчерпаемым состоянием. На проценты он жить не сможет, хотя девять десятых жителей страны и жили на меньшие деньги. Придет время, и у него не останется ничего и никого, никого, подчеркивал его отец, кто помог бы ему. Отец неизменно поражал его своей необычностью, рациональной иррациональностью, алогичной логикой, и Майклу казалось, что его сентенции не всегда исполнены смысла.

– Нигилисту легко побеждать в споре, – говорил он, – потому что столько людей вопреки здравому смыслу отстаивают свои точки зрения.

Он остроумно рассказывал о таких вещах, как новообразования Ивинга, болезни Ходжкина, амиотрофический латеральный склероз, СИБы и остеогенические саркомы, и говорил о собственной смерти свободно и с такой будничной отстраненностью, что Майкл не мог воспринимать эти разговоры иначе, как самообман или притворство. Майкл не всегда знал, когда отец говорит серьезно, а когда шутит, когда прав, а когда ошибается, и когда прав и ошибается одновременно. А Йоссарян открыто признавал, что и сам не всегда это знает.

– Моя беда в том, – покаянно, но не без гордости, говорил его отец, – что я почти всегда вижу обе стороны почти любого вопроса.

И он почти всегда испытывал слишком уж горячее стремление пофлиртовать с той или иной женщиной, по-прежнему был одержим мечтой найти работу, которая бы ему нравилась, и потребностью быть, как он это называл, «влюбленным». Майклу так и не удалось найти работу, которая бы ему нравилась; юриспруденция была для него не хуже, чем все остальное, а искусство – не лучше. Он писал сценарий, но пока не хотел, чтобы его отец знал об этом. Но в одном, самом главном, Йоссарян, казалось, попадал в самую точку.

– Ты и оглянуться не успеешь, дурачок, – с раздражительной нежностью выговаривал он Майклу, – как станешь таким же старым, как я, и у тебя не будет ничего.

Даже детей, мог бы с сожалением добавить Майкл. Насколько он понимал, карты не сулили ему и этого – ни гадальные карты Марлен, ни какие-либо другие. Майкл снова, прищурившись, посмотрел на лежащие перед ним кальки, пододвинул поближе свой блокнот и взял карандаш. Он не завидовал людям, которые хотели работать гораздо больше, чтобы гораздо больше получать, но ему снова и снова приходилось задавать себе вопрос – почему же он не похож на них.

15

М2

– Тебе ведь нравится Майкл, правда?

– Да, мне нравится Майкл, – сказал М2.

– Давай ему работу, когда есть возможность.

– Я так и делаю. Мне понадобится еще поработать с ним на тех видеомониторах в автовокзале. Я оплачу еще один год его обучения в юридическом колледже.

– Не думаю, что он захочет. Но давай, попытайся.

У всех известных ему родителей, имевших взрослых детей, был по крайней мере один, чьи сомнительные перспективы вызывали их постоянное беспокойство, а у многих родителей было и по два таких ребенка. У Милоу – вот этот, у него – Майкл.

Изучая новые послания от Джерри Гэффни из Агентства Гэффни, Йоссарян чувствовал, что к его раздражению примешивается недоумение. В первом из этих посланий ему рекомендовалось позвонить домой на свой автоответчик, чтобы услышать хорошую новость от своей медицинской сестры и плохую новость от сына о его первой жене. Хорошая новость от медицинской сестры состояла в том, что Мелисса была сегодня свободна и готова поужинать с ним или сходить в кино и что пациент-бельгиец неплохо выздоравливал после тяжелой дизентерии, возникшей вследствие применения неплохих антибиотиков, введенных для подавления тяжелой пневмонии, спровоцированной спасительным удалением голосовых связок в ходе насильственной – и пока что успешной – попытки спасти его жизнь. Второй факс сообщал, что теперь он правомочен получать закладные заемы. Йоссарян понятия не имел, что это значит.

– И вообще, как он узнал, что я здесь? – услышал он свою мысль вслух.

– Я думаю, Гэффни знает все, – убежденно ответил М2. – Он и наши факс-линии контролирует.

– Вы ему за это платите?

– Кто-то, наверно, платит.

– Кто?

– Понятия не имею.

– И тебе все равно?

– А должно быть не все равно?

– А выяснить ты можешь?

– Мне нужно будет выяснить, могу ли я выяснить.

– Меня удивляет, что ты не хочешь узнать.

– А я должен хотеть?

– М2, Майкл зовет тебя Милоу. А тебе какое имя больше нравится?

Единственный сын Милоу чувствовал себя не в своей тарелке.

– Я бы предпочел, – сказал он, шумно дыша, – чтобы меня называли Милоу, хотя это имя моего отца. Но это и мое имя, вы же знаете. Он мне его дал.

– Почему же ты ничего не говорил об этом? – спросил Йоссарян, подавляя возникшее вдруг в нем помимо воли чувство вины.

– Вы же знаете, я робкий. Моя мать говорит, что я пуглив, как кролик. И сестры говорят то же самое. Они все просят меня изменить характер и стать сильным, чтобы, когда будет нужно, занять место отца.

– Они хотят, чтобы ты стал больше похож на отца?

– Они не очень-то высокого мнения о моем отце.

– Тогда на кого? На Уинтергрина?

– Они ненавидят Уинтергрина.

– На меня?

– Вас они тоже не любят.

– На кого же тогда?

– Им в голову не приходит, кто мог бы для этого подойти.

– Скажи-ка мне, – попросил Йоссарян, – у вас все еще есть ваша компания по поставкам продовольствия?

– Кажется, есть. Вы же знаете, ведь это и ваша компания. Там у всех есть своя доля.

Коммерческая компания «М и М» по поставкам продовольствия была старейшей круглосуточной службой в истории страны; компания эта корнями уходила в деятельность Милоу во время Второй мировой войны в офицерской столовой, где он осуществлял успешные и темные финансовые операции, покупая на Мальте свежие итальянские яйца с Сицилии по семь центов за штуку и продавая их своей столовой на Пьяносе по пять центов за штуку с неплохой прибылью, позволявшей улучшить общее снабжение эскадрильи; по его словам, все имели свою долю в этой прибыли, повышая таким образом качество и поднимая уровень жизни; подобную же операцию он осуществлял, покупая шотландский виски для Мальты у поставщика на Сицилии в обход посредников.

– М2, – сказал Йоссарян и пожалел о своей забывчивости. Он не хотел его обижать. – Как ты хочешь, чтобы я тебя называл в присутствии отца? Может оказаться, что два Милоу – это на одного больше, чем нужно. Может быть, на двух.

– Мне нужно выяснить.

– Ты и правда не знаешь? Даже этого?

– Я не могу решать. – М2 не находил себе места. Его сцепленные руки покраснели. Покраснели и кромки его век. – Я не умею принимать решения. Вы помните, что было в последний раз, когда я попытался.

Однажды, давным-давно, когда Йоссарян пришел за помощью к Милоу, пытаясь спасти Майкла от Вьетнамской войны, гораздо более молодой М2 предпринял попытку принять самостоятельное решение по вопросу первостепенной важности. Ему его идея казалась великолепной – он собирался ответить на зов того, что, как ему говорили, было его родиной, и записаться добровольцем в армию, чтобы убивать азиатских коммунистов в Азии.

– Ты не сделаешь ничего подобного! – решила его мать.

– Если хочешь лучше послужить своей стране, – сказал его отец тоном более рассудительным, – то нужно выяснить, кого призывные комиссии не призывают, и тогда ты поймешь, кто нужен стране на самом деле. Мы выясним это для тебя.

Два с половиной года, что М2 провел в богословском колледже, искалечили его на всю жизнь и внушили ему невротическое отвращение ко всему духовному, а также страх и недоверие к мужчинам и женщинам, которые не курят и не пьют, не ругаются, не пользуются косметикой, не ходят по улице хотя бы чуточку оголенными, не отпускают непристойных шуток, страшно много улыбаются, даже когда не говорится ничего смешного, улыбаются наедине с самими собой и обнаруживают самомнение и дружную блаженную веру в гигиеническую добродетель, которую он находил злобной и омерзительной, а они считали своей исключительной принадлежностью.

Он ни разу не был женат, а женщины, с которыми он встречался, неизменно были дамами приблизительно его возраста, непритязательно одетыми в юбки со складками и строгие блузки, они почти не пользовались косметикой, были застенчивы, бесцветны и быстро исчезали.

Йоссарян, как ни пытался, не мог до конца прогнать грязные подозрения, что М2 принадлежат к тому разряду одиноких и мстительных мужчин, что в основном и составляли менее шумливый из двух главных разрядов решительных сторонников и покровителей проституции, которых Йоссарян часто видел в своем многоэтажном доме, они поднимались в лифте для получения дозы сексуальных процедур в роскошном храме любви на верху здания или спускались в недра сооружения в три или четыре сомнительных массажных салона, расположенных в подземных этажах под несколькими кинозалами первого подцокольного этажа, находящегося ниже уровня тротуара.

Как-то раз Майкл презрительно заметил Йоссаряну, что, по его мнению, у М2 все типичные признаки маньяка-убийцы: он – белый.

– Когда мы ходили на автовокзал, – признался он, – его интересовали только женщины, он все время на них смотрел. Мне кажется, что он не мог отличить их от трансвеститов. Отец у него такой же?

– Милоу знает, что такое проститутка, и ему не нравилось, когда мы к ним ходили. Он всегда был целомудренным. Вряд ли он знает, что такое трансвестит, а если бы и узнал, то не понял бы разницы.

– А почему вы спросили, – спросил у Йоссаряна М2, – про нашу компанию по поставке продовольствия?

– Возможно, она мне понадобится. Тут намечается эта свадьба…

– Хорошо, что вы напомнили. Я бы мог забыть. Мама просила меня поговорить с вами о нашей свадьбе.

– Это не твоя свадьба, – поправил его Йоссарян.

– Моей сестры. Мама хочет, чтобы сестра вышла замуж, и еще она хочет, чтобы свадьба была в музее искусств Метрополитен. Она хочет, чтобы вы все это организовали. Она знает, что вы состоите в ОКРКАМИМ.

Йоссарян искренне изумился.

– Церемония бракосочетания?

– Ведь это уже делалось раньше?

– Сама церемония? Мне об этом не известно.

– Но вы ведь знакомы с попечителями?

– Я состою в ОКРКАМИМ. Но не исключено, что это окажется невозможным.

– Мама не примет этого. Она говорит – я зачитываю по ее факсу, – что если вы не сможете это устроить, то она не знает, на что вы еще годитесь.

Йоссарян кротко покачал головой. Он ничуть не чувствовал себя оскорбленным.

– На это потребуются время и деньги. Пожалуй, вам придется начать с пожертвования музею десяти миллионов долларов.

– Двух долларов? – спросил М2, как бы повторяя слова Йоссаряна.

– Десяти миллионовдолларов.

– А мне послышалось – двух.

– Я сказал – десяти, – повторил Йоссарян. – На строительство еще одного нового крыла.

– Это мы осилим.

– Но без всяких там подставок.

– Там еще и подставки будут?

– Я говорю – без подставок с вашей стороны, хотя подставки там, конечно, будут. Твой отец большой специалист по подставкам. Ведь вы фактически чужаки, а они не станут брать десять миллионов у первого встречного с улицы, который хочет всучить им эти десять миллионов.

– А не могли бы вы их убедить, чтобы они взяли?

– Пожалуй, мог бы. Но и после этого никаких гарантий.

– Высокие гарантии?

– Никаких гарантий, – снова поправил его Йоссарян. – У тебя с отцом, кажется, избирательное ухудшение слуха, да?

– Собирательное ухудшение слуха?

– Да. И свадьба должна быть расточительной.

– Рачительной?

– Да. Расточительной. Она должна быть пышной и достаточно безвкусной, чтобы о ней написали газеты и модные журналы.

– Я думаю, именно этого они и хотят.

– Есть и другая возможность, о которой они еще не знают, – решил, наконец, Йоссарян. – Та свадьба, о которой говорил я, состоится в автовокзале.

При этих словах М2, как и предполагал Йоссарян, вздрогнул.

– А что в этом может быть хорошего? – пожелал узнать М2.

– Новизна, Милоу, – ответил Йоссарян. – Для некоторых людей музей уже не достаточно хорош. А для Максонов автовокзал – как раз то, что нужно.

– Для Максонов?

– Оливии и Кристофера.

– Семья известного промышленника!?

– Который ни разу не бывал на заводах и не видел ни одного изделия, изготовленного их компанией, кроме, разве что, кубинских сигар. Я помогаю Максонам с организацией и планированием, – беззаботным тоном приврал он. – Конечно, об этом напишут все. Вы возьмете автовокзал, если не удастся заполучить музей?