Текст книги "Лавочка закрывается"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

– Они уже нашли там кое-что, в чем никак не могут разобраться, – сообщил Макбрайд Йоссаряну. – Эскалатор, который не работает, и они никак не могут выяснить, откуда он идет.

Из дежурного отделения полицейского участка внезапно донесся шум потасовки.

– О черт, – застонал Макмагон. – Как я все это ненавижу. Даже своих полицейских. И твоих беременных мамочек.

Два дюжих парня, оказавшихся дружками, разбили друг другу носы и порвали рты, поссорившись из-за денег, украденных у пристрастившейся к наркотикам молодой черной проститутки, их близкой подружки с белой кожей, желтыми волосами, СПИДом, сифилисом, туберкулезом и симптомами гонореи в начальной стадии.

– У этих ребят из федерального агентства есть и еще одна странность, – доверительно сказал Макбрайд, выйдя вместе с Йоссаряном из участка. – Они не видят ничего странного во всех этих надписях. Похоже, они видели их и раньше.

Они пересекли главный зал автовокзала под диспетчерским контрольным центром, и Йоссарян подумал вдруг о том, что его и Макбрайда изображение появилось сейчас на одном из пяти дюжин мониторов. Может быть, перед одним из мониторов там снова сидел Майкл вместе с М2. Если он поковыряет у себя в носу, кто-нибудь может увидеть это. На другом мониторе сейчас, наверно, появился рыжеволосый человек в костюме из ткани в елочку, потягивающий «Орандж Джулиус», а может быть, под наблюдение попал и наблюдающий за ним грязный тип в заляпанном дождевике и голубом берете.

– Кажется, они ничему не удивляются, – ворчал Йоссарян. – Единственное, что их интересует, когда речь заходит о свадьбе, так это приглашения для себя и своих жен.

Пожарная лестница была практически пуста, пол – почти чист. Но запахи никуда не делись, воздух был пропитан зловонными испарениями немытых человеческих тел и продуктов их жизнедеятельности.

Шедший впереди Макбрайд осторожно, на цыпочках обогнул одноногую женщину, которую снова насиловали неподалеку от крупной женщины с коричневой кожей и густыми родимыми пятнами, похожими на меланомы; она снова сняла с себя штаны и юбку и протирала спину и под мышками влажными полотенцами, а Йоссарян снова знал, что ему абсолютно не о чем с ней говорить, разве что спросить, не летела ли она в Кеношу на одном с ним самолете, что было вполне вероятно и о чем не могло быть и речи.

На ступеньках последнего лестничного пролета сидела худая блондинка с дырявым красным свитером, она так же сонно латала грязную белую блузу. Внизу уже лежала в углу свежая куча человеческого дерьма. Макбрайд ничего по этому поводу не сказал. Под лестницей они сделали поворот и направились к побитому металлическому шкафу с ложной задней стенкой и закамуфлированной дверью. Следуя в затылок друг другу, они снова вошли в крохотный тамбур, заканчивающийся выкрашенной в зеленую армейскую краску пожарной дверью с надписью:

ЗАПАСНЫЙ ВХОД

НЕ ПОДХОДИТЬ

НАРУШИТЕЛИ БУДУТ РАССТРЕЛИВАТЬСЯ

– Они не видят в этом ничего странного, – мрачно пробормотал Макбрайд. Йоссарян открыл массивную дверь, нажав на нее одним пальцем, и снова оказался на маленькой площадке у потолка туннеля, на вершине лестницы, которая вела круто вниз. Проезд внизу снова был пуст.

Макбрайд станцевал что-то вроде коротенькой джиги на ступеньках-выключателях, отчего спящие собаки сначала проснулись, а потом, даже не тявкнув в знак протеста, отправились назад в неприступное узилище, где они в кромешной тишине проводили свои бессчетные часы. С довольным видом Макбрайд ухмыльнулся, глядя на Йоссаряна.

– А где же громкоговорители?

– Мы их не нашли. Нам пока не разрешают заходить далеко. Мы только обеспечиваем безопасность президента.

– А что это за вода?

– Какая вода?

– Черт побери, Ларри, ведь это у меня должны быть нелады со слухом. Я слышу воду, какой-то сраный поток, булькающий ручеек.

Макбрайд равнодушно пожал плечами.

– Я проверю. Сегодня мы заглянем в оба конца. Мы даже не можем выяснить, считается ли это тайной. И это тоже тайна.

Приближаясь к нижней части неровного эллипса этой части лестницы, Йоссарян заметил, как внизу мелькнули плечи, брючные отвороты и потертые туфли – одна пара потускневших черных, другая – оранжево-коричневатых. Удивление у Йоссаряна уже прошло, когда он, добравшись до последнего пролета, увидел двух дожидающихся их человек – долговязого, приятной наружности, рыжеволосого в пиджаке из материала в елочку и плохо выбритого смуглого, морщинистого, коренастого в грязном дождевике и синем берете. Вид у второго был угрюмый, слюнявыми губами он сжимал размякшую сигарету. Обе его руки были глубоко засунуты в карманы дождевика.

Их звали Боб и Рауль. Боб не был похож на агента из Чикаго. Но Рауль был вылитый портрет человека, которого Йоссарян видел у своего дома и во сне в Кеноше. Рауль гонял свою мокрую сигарету из одного угла рта в другой, словно мрачно протестуя против каких-либо ограничений на курение.

– Вы были в Висконсине на прошлой неделе? – Йоссарян не смог сдержаться и с видом учтивой невинности не задать этого вопроса. – У отеля вблизи аэропорта в городке под названием Кеноша?

Человек, взглянув на Макбрайда, неопределенно пожал плечами.

– Всю прошлую неделю мы были вместе, – ответил за него Макбрайд, – просматривали поэтажный проект, составленный этой вашей компанией по поставке провизии.

– А я был в Чикаго, – сказал рыжеволосый, по имени Боб. Он засунул в рот сложенную плиточку жевательной резинки и швырнул на пол смятую зеленую обертку.

– Я вас не встречал в Чикаго? – Йоссарян с сомнением уставился на него, будучи уверен, что не видел его прежде. – В аэропорту?

Человек снисходительно ответил:

– Разве вы не знали бы об этом?

Йоссарян слышал этот голос раньше.

– А вы?

– Конечно, – сказал человек. – Ведь это шутка, правда? Но я ее не понимаю.

– Йо-Йо, этот тип, ответственный за свадьбу, хочет шестьэтажей под танцы и шестьэстрад для оркестров, а еще один держать на всякий случай, если со всеми пятью другими что-нибудь случится, а я представить себе не могу, где они найдут столько места, и вообще не понимаю, что, черт побери, все это значит.

– Я aussi, ^[95]– сказал Рауль с таким видом, словно его это мало заботило.

– Я поговорю с ним, – сказал Йоссарян.

– И что-то около трех с половиной тысяч гостей! А это триста пятьдесят круглых столов. И две тонны икры. Йо-Йо, это четыре тысячи фунтов!

– Моя жена хочет прийти, – сказал Боб. – У меня в наколенной кобуре будет пистолет, но мне бы хотелось делать вид, будто я гость.

– Я об этом позабочусь.

– И moi, ^[96]– сказал Рауль и выбросил свою сигарету.

– И об этом я тоже позабочусь, – сказал Йоссарян. – Но объясните мне, что здесь происходит. Что это вообще за место?

– Мы здесь для того, чтобы это выяснить, – сказал Боб. – Мы поговорим с часовыми.

– Йо-Йо, подождете, мы проверим.

– Йо-Йо. – Рауль хихикнул. – Мой Dieux. ^[97]

Все трое посмотрели налево в туннель. И тут Йоссарян увидел, что там на венском стуле сидит солдат в красной полевой форме со штурмовой винтовкой на коленях, а за ним, у стены, стоит еще один вооруженный солдат с более мощным оружием. По другую сторону в янтарной дымке, уходящей вдаль к горизонту, сужающемуся в сияющую и исчезающую точку, Йоссарян разглядел двух других неподвижных солдат, расположившихся точно так же, как первые. Они вполне могли быть отражениями.

– А что там? – Йоссарян указал на проход к ПОДЗЕМНЫМ ЭТАЖАМ А – Z.

– Мы еще ничего не нашли, – сказал Макбрайд. – Можете посмотреть, только не заходите далеко.

– Тут есть кое-что еще, très ^[98]странное, – сказал Рауль и наконец улыбнулся. Он несколько раз притопнул ногой, а потом принялся подпрыгивать, тяжело приземляясь на оба каблука. – Замечаете, мой ami? ^[99]Здесь нет никакого шума, nous ^[100]не производим никаких шумов.

Все принялись шаркать, топать, подпрыгивать на месте, чтобы убедиться в этом; Йоссарян вместе с ними. Они ничем не нарушили тишину. Боб постучал костяшками пальцев по перилам лестницы, произведя при этом ожидавшийся шум. Потом он так же постучал по земле, но никаких звуков они не услышали.

– Это очень любопытно, – сказал Боб, улыбаясь. – Словно нас здесь и нет.

– А что у вас в карманах? – внезапно спросил Йоссарян у Рауля. – Вы не вынимаете оттуда рук. И в моем сне, и на улице, напротив моего дома, вы их тоже не вынимали.

– Мой член и мои яйца, – сразу же ответил Рауль.

Макбрайд был смущен.

– Его пистолет и его значок.

– Это mon ^[101]член и mes ^[102]яйца, – пошутил Рауль, но не рассмеялся.

– У меня есть еще один вопрос, если вы хотите прийти на свадьбу. Зачем здесь стоят ваши часовые – чтобы не выпускать или чтобы не впускать?

Все трое бросили на него удивленные взгляды.

– Это не наши часовые, – сказал Боб.

– Это-то мы и хотим выяснить, – объяснил Макбрайд.

– Давайте allons. ^[103]

Они пошли дальше, и их шаги оставались беззвучны.

Йоссарян, направившись к противоположной стене, тоже не произвел ни звука.

Затем он обратил внимание на еще одну странность. Они не отбрасывали теней. И он, пересекая стерильный проезд в направлении узкого помоста из белой плитки, тоже не отбрасывал от себя тени, словно призрак или бесшумный лунатик. Ведущие наверх ступеньки тоже были белыми, а ажурные перильца цвета белка были почти незаметны на чистейшем белом фоне; у них тоже не было теней. И нигде не было видно ни пыли, ни лучистого порхания хотя бы одной пылинки в воздухе. Он чувствовал, что попал в никуда. Он вспомнил обертку от жевательной резинки и размякшую сигарету. Он оглянулся, желая убедиться в том, что прав. Он оказался прав.

Смятой зеленой бумажки, которую швырнул Боб, нигде не было видно. Незажженная сигарета тоже исчезла. Он пошарил глазами и увидел, как зеленая обертка материализовалась на поверхности слоя под их ногами и снова оказалась на виду. Потом она покатилась куда-то вдаль, и ее не стало. Затем вернулась незажженная сигарета. А потом исчезла и она. Они появились из ниоткуда и отправились в никуда, и у Йоссаряна возникло какое-то мистическое ощущение, что стоит ему только подумать о какой-нибудь вещи, как она возникнет перед ним в нереальной реальности, – если бы он подумал о полуобнаженной Мелиссе в комбинации цвета слоновой кости, то она с готовностью возлегла бы перед ним; он подумал, и она возлегла – а если он мысленно обратится к чему-нибудь другому, то первое уйдет в небытие. Мелисса исчезла. Потом он ясно услышал слабые, но отчетливые звуки духовой музыки, издаваемые инструментом на карусели. Макбрайда поблизости не оказалось, и Йоссаряну не с кем было сверить свои ощущения. Вероятно, Макбрайд сказал бы, что это русские горки. А потом Йоссарян уже не был уверен, потому что каллиопа в ритме вальса весело наигрывала мрачную, мощную мелодию смерти Зигфрида из кульминации «Götterdämmerung», менее чем на час предшествующую теме принесения в жертву Брунгильды и ее лошади, разрушения Вальхаллы и погребальному звону по тем великим богам, что всегда были несчастны, всегда страдали.

Йоссарян приблизился к помосту и вошел под своды, миновав мемориальную надпись, свидетельствовавшую о том, что здесь был Килрой. Он с угрызениями совести почувствовал, что бессмертный Килрой тоже мертв, погиб в Корее, если не во Вьетнаме.

– Стой!

Этот приказ, отдаваясь гулким эхом, прокатился под сводами. Перед ними на еще одном венском стуле чуть впереди турникета с вращающимися металлическими прутьями сидел еще один вооруженный часовой.

На нем тоже была полевая форма – темно-красный мундир и зеленая фуражка, похожая на жокейскую шапочку. Йоссарян по знаку часового направился к нему, испытывая ощущение невесомости, малозначимости и неприкаянности. У охранника, молодого парня, были светлые, остриженные под ежик волосы, проницательный взгляд и тонкие губы; Йоссарян, подойдя на расстояние, с которого можно было различить веснушки, увидел, что часовой очень похож на молодого стрелка Артура Шрёдера, с котором он в Европе, почти пятьдесят лет назад, летал в одном экипаже.

– Кто идет?

– Майор в отставке Джон Йоссарян, – сказал Йоссарян.

– Чем могу вам помочь, майор?

– Я хочу пройти.

– Вам придется заплатить.

– Я с ними.

– И все равно вам придется заплатить.

– Сколько?

– Пятьдесят центов.

Йоссарян протянул ему два четвертака и получил круглый синий билет из тонкого картона с рядами цифр, расположенных по периметру; билет был прикреплен к белой бечевке, завязанной петлей. Охранник жестом показал ему, что петлю нужно накинуть на шею, чтобы билет висел на груди. На кармане над кантом было написано имя солдата – А. ШРЁДЕР.

– Там есть лифт, сэр, если вы хотите идти сразу.

– А что там внизу?

– Вы должны это знать, сэр.

– Тебя зовут Шрёдер?

– Да, сэр. Артур Шрёдер.

– Охереть можно. – Солдат ничего не сказал под внимательным взглядом Йоссаряна. – Ты когда-нибудь служил в авиации?

– Нет, сэр.

– Сколько тебе лет, Шрёдер?

– Сто семь.

– Хорошее число. И давно ты здесь?

– С 1900.

– Г-м-м-м. Значит, когда тебя призвали, тебе было около семнадцати?

– Да, сэр. Меня призвали во время Испано-американской войны.

– Это все вранье, да?

– Да, сэр, вранье.

– Спасибо за то, что сказал правду.

– Я всегда говорю правду, сэр.

– Это еще одно вранье?

– Да, сэр. Я всегда вру.

– Значит, это не может быть правдой, да? Ты, случайно, не с Крита?

– Нет, сэр. Я из Афин, штат Джорджия. В школу я ходил в Итаке, штат Нью-Йорк. А теперь мой дом в Карфагене, штат Иллинойс.

– Неужели?

– Да, сэр. Я не могу лгать.

– Ты с Крита, верно? Ты знаешь парадокс критянина, который говорит, что вы, жители Крита, всегда лжете? Поверить ему невозможно, да? Я хочу пройти внутрь.

– У вас есть билет. – Охранник пробил одно отверстие в центре билета, а другое – на одной из цифр. Эта цифра соответствовала аттракциону «Человеческий бильярд».

– Я что, не могу пойти на этот аттракцион?

– Вы там уже были, сэр, – сообщил охранник по имени Шрёдер. – В эту рамку встроены аллюминизированные детекторы металла. Не проносите наркотики и взрывчатку. Будьте готовы к шуму и вспышкам света.

Йоссарян крутанул турникет и прошел сквозь рамку-детектор из серебристого металла. В тот миг, когда он проходил, освещение мигнуло. А потом засверкали резкие белые лампы такой мощности, что Йоссарян чуть не упал. Он обнаружил, что находится в ярко освещенном коридоре, сооруженном из кривых зеркал. Жуткий рев оглушил его. Ему пришел на ум томограф, формирующий изображения внутренних органов. И он увидел, что зеркала, гротескно сверкая по сторонам и наверху, по-разному искажают его отражения, словно он превратился в жидкость, в летучую ртуть и под разными углами зрения принимает самые разнообразные формы. Отдельные части его тела были увеличены и удлинены словно для выборочного обследования; его образы множились в нарастающем количестве. В одном из зеркал он увидел свою голову и шею, уродливо деформированные в худосочного верзилу Йоссаряна, тогда как его торс и ноги были коротенькими и толстыми. В соседнем зеркале тело его было чудовищно раздуто, а голова уменьшена до размеров виноградины, превращена в волосатый прыщик с крошечным ухмыляющимся и сморщенным личиком. Он почувствовал, что готов рассмеяться, и новизна этого неожиданного ощущения еще больше рассмешила его. Ни одно из зеркал не повторяло искажения других, а аномалии каждого отдельно взятого зеркала не были последовательны. Его подлинная внешность, его истинная комплекция перестали быть безусловной реальностью. Он был вынужден спрашивать у себя – каков же он на самом деле. И тут земля под его ногами пришла в движение.

Пол дернулся назад и вперед. Он приспособился к рывкам, вспомнив шуточки Джорджа К. Тилью в его старом Стиплчез-парке. Это была одна из этих шуток. Оглушающий шум прекратился. Жар от осветительных приборов обжигал кожу. Сильнее других палила лампа, невыносимо чистейшим потоком белого света ослеплявшая его справа, и еще одна, не менее жаркая, сверкавшая яркими вспышками слева от него. Он никак не мог найти их взглядом. Когда он повернулся, чтобы попробовать, они переместились вместе с ним и остались на своем месте, и тогда он почувствовал, что пол под его ногами снова начал двигаться, только теперь это была проделка иного рода: если правую его половину дергало вперед, то левую – назад и наоборот; два эти движения быстро сложились в правильный темп размеренного сокращения сердечной мышцы. И по этой дорожке он смог легко продвигаться вперед. Свет стал сине-фиолетовым, и б о льшая часть Йоссаряна почернела. Свет стал красным, и какие-то участки Йоссаряна снова потеряли цвет. Когда вернулось обычное освещение, он чуть не упал в обморок при виде собственного ужасающего отражения – бездомного, отталкивающего, грязного и порочного. В другом зеркале с ним произошла еще одна метаморфоза – он превратился в какое-то тошнотворное насекомое, раздувшееся до гигантских размеров внутри хрупкого хитинового щитка; потом он стал Раулем, потом – Бобом, а потом, снова испытав отвращение и испуг, увидел новое свое отражение – неряшливую, коренастую, грязную женщину средних лет с пухлым подбородком и грубым лицом, она преследовала его в своей красной «тойоте», а потом снова произошла перемена и он обрел тот вид, который, как он думал, был у него всегда. Он торопливо пошел дальше и обнаружил, что в самом конце его ждет еще одно зеркало, стоящее поперек, оно преграждало ему выход, словно толстый стеклянный барьер. В этом зеркале он по-прежнему был самим собой, но черты его лица над его плечами были чертами лица улыбающегося молодого человека – полного надежд, невинного, наивного и дерзкого. Он увидел себя в возрасте до тридцати – цветущая, жизнерадостная личность, ничуть не менее благопристойная и бессмертная, чем самое благородное божество, существовавшее когда-либо, но ныне исчезнувшее. Волосы у него были черные, курчавые и коротко остриженные, он находился в том периоде своей жизни, когда самоуверенно и дерзко продолжал веровать в то, что ничего невозможного нет.

Не колеблясь, он воспользовался инерцией своего движения и сделал гигантский шаг вперед – прямо в зеркало, в само иллюзорное изображение самого себя в виде крепкого парня с полнотой человека средних лет; он вышел с другой стороны седоволосым мужчиной под семьдесят и оказался в просторном парке аттракционов, развернувшемся перед ним плоским полукругом. Он услышал звуки карусели. Он услышал звуки русских горок.

Он услышал вдалеке веселые крики и визги напускного страха, издаваемые группкой мужчин и женщин в плоскодонке, устремляющихся вниз по крутому порогу, чтобы с плеском остановиться на ровной глади пруда. Перед ним теперь медленно вращался по часовой стрелке идеальный круг волшебной бочки, «Бочки смеха», которая была обозначена номером один в его бело-голубом билете. Обращенные к нему ребра наружной поверхности вращающейся полой камеры были малиново-леденцового цвета и цвета сладкого сиропа для газировки, а по небесно-голубому фону обода среди разбросанных там и здесь белых звезд и рассыпающихся абрикосового оттенка улыбающихся лунных полумесяцев пролетали желтые кометы. Он легко прошел сквозь бочку, держась линии, противоположной направлению вращения, а выйдя, сразу же столкнулся с беседующей парой; в одном из собеседников он узнал покойного писателя Трумена Капоте, а имя другого заставило его насторожиться.

– Фауст, – повторил незнакомец.

– Доктор Фауст? – нетерпеливо спросил Йоссарян.

– Нет, Ирвин Фауст, – сказал человек, тоже писавший романы. – Хорошие отзывы, но ни одного настоящего бестселлера. А это Вильям Сароян. Уверен, вы никогда о нем не слышали.

– Да нет же, слышал, – обиделся Йоссарян. – Я видел «Путь вашей жизни». Читал «Бесстрашный юнец на трапеции» и «Сорок тысяч ассирийцев». Ассирийцев-то я хорошо помню.

– Их больше не печатают, – скорбно сказал Вильям Сароян. – И в библиотеках их не найти.

– Я когда-то пытался подражать вам, – признался Йоссарян. – Но у меня ничего не получилось.

– У вас не было моего воображения.

– Многие пытаются подражать мне, – сказал Эрнест Хэмингуэй. Оба носили усы. – Но тоже безуспешно. Хотите подраться?

– Я не люблю драться.

– Многие и ему пытаются подражать, – сказал Эрнест Хемингуэй и показал на Уильяма Фолкнера, погруженного в молчание и сидящего в тесном пространстве, битком набитом беспробудными пьяницами. Фолкнер тоже носил усы. Как и Юджин О'Нил, Теннесси Уильямс и Джеймс Джойс, расположившиеся неподалеку от тех, кто занимал площадку для страдавших расстройствами психики в пожилом возрасте, выражавшимися в депрессиях и нервных срывах; среди них молча сидел Генри Джеймс с Джозефом Конрадом, уставившимся на Чарльза Диккенса, который примазывался к многочисленной толпе в зоне самоубийц, где Ежи Козински болтал с Вирджинией Вулф неподалеку от Артура Кёстлера и Сильвии Плат. В луче коричневатого солнечного света на фиолетовом песке он увидел Густава Ашенбаха в шезлонге и узнал книгу, которую тот держал на коленях; это было точно такое же, как и у него, издание в мягкой обложке: «Смерть в Венеции и семь других рассказов». Ашенбах поманил его пальцем.

А Йоссарян не смог сдержаться и беззвучно сказал ему: «Пошел в жопу!», мысленно выставив средний палец и сделав неприличный итальянский жест, означающий отказ; он заспешил мимо «Хлыста», «Кренделя» и «Водоворота». Взгляд его ухватил следящего за ним Кафку, который, туберкулезно кашляя, расположился в темной нише под закрытым окном, откуда за ним наблюдал Марсель Пруст; окно это выходило в перекрытый проулок с указателем УЛИЦА ОТЧАЯНИЯ. Он подошел к огороженной чугунным забором горке, по которой поднимались ввысь рельсы, и увидел название – «УЩЕЛЬЕ ДРАКОНА».

– Черт побери! – воскликнул Макбрайд, которого нигде поблизости не было. – Здесь и правда русские горки!

Затем он оказался у карусели, разукрашенной, продуманной до мельчайших деталей, отделанной зеркалами; на круглом навесе и внутренней стороне карниза красовались написанные на деревянных панелях картины, заключенные в серовато-белые багетовые оправы и перемежающиеся с вертикальными овальными рамами, в которые были вставлены отражающие стекла. Жизнерадостный вальс, который несся из каллиопы, и в самом деле оказался похоронной темой Зигфрида, а в одной из красочных гондол, в которую были впряжены лебеди, гордо восседал пожилой немецкий чиновник в куполообразном шлеме и всевозможных наградах; осанка у него была столь величественная, что его вполне можно было принять за императора или кайзера.

Еще до того как Йоссарян увидел канал, краем глаза он ухватил лодку – деревянное суденышко, в котором, выпрямив плечи, по двое, по трое и по четверо в ряд сидели катающиеся; лодка появилась в поле зрения, двигаясь сама по себе по рукотворному каналу, ширины которого едва хватало для одного суденышка; Йоссарян был у аттракциона «Туннель любви», у входа в который стоял на страже билетер в красном пиджаке и зеленой жокейской шапочке, в руках он держал радиотелефон и компостер. У него были ярко-рыжие волосы и бледная кожа, на спине висел зеленый рюкзак. Кричащие плакаты и сиреневато-рыжеватые картинки соблазняли находящимся в «Туннеле любви» знаменитым музеем восковых фигур, главными среди которых были изображенные в натуральную величину Бруно Гауптман, казненный похититель ребенка Линдберга, и на постели – нагая Мерилин Монро, в мельчайших подробностях возвращенная в объятия смерти, воссозданной во всем жизненном правдоподобии. Знаменитый музей восковых фигур назывался «ОСТРОВ СМЕРТИ». На первом сиденье плоскодонки, выплывающей из мрачного отверстия туннеля, Йоссарян увидел неподвижно сидящего радом с безликим Ангелом Смерти Авраама Линкольна в жесткой, похожей на дымоходную трубу шляпе; казалось, что эти двое держат друг друга за руки. На той же скамейке он увидел раненого стрелка Ховарда Сноудена. На следующем сиденье бок о бок расположились мэр Фиорелло X. Лагуардия и президент Франклин Делано Рузвельт. На мэре была сногсшибательная, похожая на ковбойскую шляпа с широкими загнутыми полями, а ФДР щеголял помятой и мундштуком, оба они улыбались, словно живые, с фотографии на первой странице давно исчезнувшей газеты. А на скамейке за Лагуардия и Рузвельтом он увидел своего отца и мать, а потом своего дядюшку Сэма и тетушку Иду, дядюшку Макса и тетушку Ганну, а потом своего брата Ли, и тут он понял, что тоже умрет. Внезапно он испытал потрясение, увидев, что за одну ночь все, кого он давно знал, стали стариками – не постарели, не вошли в лета, а стали стариками! Выдающиеся актеры, звезды его времени, больше уже не были звездами, а знаменитые романисты и поэты его дней для нового поколения ровным счетом ничего не значили. Даже «АйБиЭм» и «Дженерал Моторс», как и Американская Радиокорпорация вместе с журналом «Тайм», были величинами мало заметными, а «Уэстерн Юнион» вообще приказал долго жить. Боги старели, и настало время встряхнуться еще раз. Все умрут, это неизбежно, сообщил Тимер во время последнего их разговора и, проявив несвойственную ему эмоциональность, добавил: «Все!»

Йоссарян быстро миновал «Туннель любви» с его почти-как-живыми восковыми фигурами на «Острове Смерти». Пройдя по белому мостику с перильцами в стиле рококо, он обнаружил, что снова оказался в итальянском Неаполе 1945 года, где стоит в шеренге следом за невозмутимым старым солдатом Швейком и молодым по имени Краутхаймер, изменившим свое имя на Джозеф Кэй, и все они ждут погрузки на пароход возле старой Детской железной дороги Л. А. Томпсона на Серф-авеню за исчезнувшим Стиплчез-парком.

– Все еще ждете?

– А с тобой что случилось?

– Я тоже вернулся сюда. А что случилось с вами?

– Я – Швейк.

– Я знаю. Хороший солдат?

– Ну, насчет хороший я не очень уверен.

– Я думал, что теперь я самый старый, – сказал Йоссарян.

– Я старше.

– Я знаю. Я – Йоссарян.

– Я знаю. Ты как-то раз убежал в Швецию, верно?

– Далеко я не ушел. Мне даже в Рим попасть не удалось.

– Ты не добрался туда? На маленьком желтом плоту?

– Такое случается только в кино. А тебя как зовут?

– Джозеф Кэй. Я тебе уже говорил. Ты почему спрашиваешь?

– У меня память на имена стала плохая. Ты почему спрашиваешь?

– Потому что тут обо мне плетут всякие небылицы.

– Может быть, именно поэтому мы все еще и стоим тут, – сказал Швейк.

– А почему ты не возвращаешься в Чехословакию?

– С какой стати я буду туда возвращаться, – сказал Швейк, – если я могу поехать в Америку? Почему бы тебе не поехать в Чехословакию?

– А что ты будешь делать в Америке?

– Разводить собак. Найду что-нибудь полегче. Люди в Америке живут целую вечность, ведь правда?

– Не совсем так, – сказал Йоссарян.

– А мне понравится в Америке?

– Если заработаешь денег и будешь считать себя богатым.

– А люди там приветливые?

– Если ты заработаешь денег, и они будут считать тебя богатым.

– Где этот сраный пароход? – ворчливо сказал Кэй. – Не можем же мы ждать его целую вечность.

– Можешь, можешь, – сказал Швейк.

– Вот он идет! – воскликнул Кэй.

Они услышали дребезжащий звук устаревших колес по устаревшим рельсам, а потом показалась цепочка выкрашенных в красный и золотистый цвета вагончиков русских горок и начала сбавлять ход на тормозном участке Детской железной дороги Л. А. Томпсона. Но вагончики, вместо того чтобы остановиться, как им было положено, проскочили мимо них и пустились дальше; пока Кэй в растерянности тряс головой, Йоссарян разглядывал катающихся. Впереди он снова узнал Авраама Линкольна. Он увидел Лагуардия и ФДР, свою мать и отца, своих дядюшек и тетушек и своего брата. И каждого из них он видел в двух экземплярах, двух Ангелов Смерти и Сноуденов, и он видел их дважды.

Он повернулся кругом, пошатнулся и, спасаясь бегством, поспешил назад; недоумевая и ужасаясь, он хотел было найти помощь у солдата Швейка, который теперь заявлял, что ему сто семь лет, но обнаружил только Макбрайда, двух Макбрайдов сразу, вблизи Боба и Рауля, которые в сумме составили четверых. Макбрайду показалось, что у Йоссаряна какой-то странный вид – он шел спотыкаясь и накренясь набок, вытянув вперед в поисках опоры раскачивающуюся руку.

– Да, я себя как-то странно чувствую, – признался Йоссарян. – Позвольте я возьму вас за руку.

– Сколько пальцев вы видите?

– Два.

– А теперь?

– Десять.

– А теперь?

– Двадцать.

– У вас все раздваивается.

– Я снова начинаю все видеть в двух экземплярах.

– Вам нужна помощь?

– Да.

– Эй, ребята, помогите-ка мне с ним. От их помощи не откажетесь?

– Нет, конечно.

28

БОЛЬНИЦА

– Режьте, – сказал нейрохирург на этом последнем этапе его Путешествия по Рейну.

– Режьте сами, – сказал его ассистент.

– Не надо ничего резать, – сказал Йоссарян.

– Чей это тут голос из провинции?

– Ну что, будем продолжать?

– А почему бы и нет?

– Я это делаю в первый раз.

– Так говорила одна моя знакомая. Где молоток?

– Не надо никаких молотков, – сказал Йоссарян.

– Он что, так и собирается все время говорить и мешать нам сосредоточиться?

– Дайте-ка мне молоток.

– Положите этот молоток на место, – дал указание Патрик Бич.

– Сколько пальцев вы видите? – задал вопрос Леон Шумахер.

– Один.

– А теперь? – спросил Деннис Тимер.

– По-прежнему один. Тот же самый.

– Он валяет дурака, джентльмены, – сказала бывшая театральная актриса Фрэнсис Рольф, урожденная Фрэнсис Розенбаум, с годами превратившаяся в Фрэнсис Бич, чье лицо снова соответствовало ее возрасту. – Вы что, не видите?

– Мы его уже подлечили!

– Поесть дайте, – сказал Йоссарян.

– Доктор, я бы уменьшила эту дозировку в два раза, – посоветовала Мелисса Макинтош. – От хальциона у него бессонница, а от ксанакса – беспокойство. Прозак вызывает у него депрессию.

– Она вас так хорошо изучила, да? – усмехнулся Леон Шумахер после того, как Йоссаряну дали поесть.

– Мы с ней приятели.

– А эта ее грудастая подружка, блондинка, кто она?

– Ее зовут Анджела Моркок.

– Так-так. Я предполагал нечто в этом роде. Когда она здесь появится?

– После работы и до обеда; и она может появиться с дружком, который работает в строительстве. Могут прийти и мои дети. Теперь, когда я вне опасности, они, возможно, захотят попрощаться со мной.

– Этот ваш сын, – начал Леон Шумахер.

– Тот, что с Уолл-стрита?

– Его интересовал только окончательный приговор. Теперь, когда ясно, что вы не умрете, он не захочет тратить свое время на хождения в больницу. Я ему сообщил, что вы не умрете.

– А я ему сообщил, что вы, естественно, умрете, – сказал Деннис Тимер, одетый в халат и пижамные штаны; в качестве пациента он был веселее, чем в качестве доктора. Его жена, смущаясь, сообщила друзьям, что он проводит эксперимент. – Он пожелал заключить со мной пари: «На сколько поспорим?»

– Вы по-прежнему считаете, что это естественно? – возразил Йоссарян.