Текст книги "Ангел света"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

– И тытуда ходишь? У тебя есть приятели?

– Нет, – говорит Кирстен. – У меня – нет. Лично у меня – нет.

– Наверняка есть.

– Нет.

– А я думаю, есть. Приятели, любовники – не знаю, как вы теперь их называете.

– Да нет же, – говорит Кирстен.

– Ты лжешь.

– Ах, право же, нет, – смеясь, говорит Кирстен и чуть не роняет бокал с вином, – я хочу сказать, у меня… у меня нет на это времени.

– Не странно ли? – говорит Ди Пьеро.

– Не знаю… а разве странно? – говорит охмелевшая Кирстен. – Я хочу сказать… я… я не очень… меня, право, не очень… меня не интересуют эти дела.

– Я ведь не твой отец, так что можешь мне и лгать, – говорит Ди Пьеро.

– Я никогда не лгала отцу, – шепотом произносит Кирстен.

– Дети всегда лгут отцам.

Кирстен прижимает холодное стекло ко лбу, затем – к щеке. Смотрит на Ди Пьеро с легкой улыбкой. Говорит:

– Вы действительно любили его, да? Моего отца? Вы же были друзьями…

– Я любил его, – медленно произносит Ди Пьеро, словно не вполне уверенный в своих словах. – Но настоящими друзьями мы не были, – добавляет он.

– Да, – говорит Кирстен. – То есть нет. Не такими, как они с Ником.

– Ник, как ты знаешь, спас ему жизнь, – говорит Ди Пьеро. Он ловко меняет тему разговора, смотрит мимо головы Кирстен куда-то в угол. И вдруг его словно прорывает: – Это, конечно, из-за Ника случилось несчастье – он был так нетерпелив и безрассуден, уговорил нас плыть через пороги, предварительно не изучив их, а нам, видимо, следовало перенести каноэ берегом. Это он во всем виноват. Уже тогда он был такой настырный мерзавец. Но когда произошло несчастье – перевернулось каноэ, – он кинулся за Мори и вытащил его. Ни секунды не колебался.

– Я столько раз слышала эту историю, – говорит Кирстен. Ей почему-то хочется показать, что она вовсе не жаждет снова ее услышать. – От Мори, который всегда говорил, что Ник спас ему жизнь, и от Ника, который всегда говорил, что Мори преувеличивает: он вовсе и не тонул.

– Да нет, тонул, – быстро перебивает ее Ди Пьеро. – Мори чуть не погиб.

– …даже от Изабеллы, – говорит Кирстен, точно ее и не перебивали. – От Изабеллы, которой там и не было. У которой, однако, непременно должна быть своя версия.

– И что же говорит Изабелла? – не без любопытства спрашивает Ди Пьеро.

– Она говорит… она говорила… когда рассказывала эту историю нам с Оуэном… она говорила, что вы же были мальчишками… играли в опасность… значит, не могли не преувеличивать. Создавали о себе легенды.

– Изабелла, – говорит Ди Пьеро, – действительно держится такой точки зрения?..

– Ну… вы же знаете Изабеллу.

– Думаю, что да, – произносит Ди Пьеро, передернув плечами.

– Ее версия близка к версии Ника. Что Мори вовсе не грозила опасность, он не тонул и Ник вовсене спас ему жизнь…

– Ник спас ему жизнь, – отрезает Ди Пьеро.

– О да, – говорит Кирстен. – И как же?

– Ник кинулся за ним в реку… поплыл вниз через пороги… чуть сам не утонул… сумел схватить Мори и потащил его к берегу… у Мори кровь хлестала из раны на голове… и Ник тоже был в крови, особенно изрезаны были руки… и Ник… словом, Ник вытащил его на берег… спас ему жизнь…

– Сделал ему искусственное дыхание…

– Да, через рот. Спас ему жизнь.

– А вы что делали?.. Вы и другой мальчик.

– Мы сами чуть не потонули. Мы ничего не делали.

– А кто был другой мальчик?

– Не помню – во всяком случае, не из тех, чье имя тебе известно.

– Не из важных?

– Не из важных?.. В каком смысле?

– Никто из вас не сохранил с ним отношений?

Ди Пьеро раздраженно мотает головой:

– Не знаю, думаю, что нет. Важно то, что…

– Ник действительно спас жизнь моему отцу.

– Да, безусловно.

– И вы в самом деле готовы в этом поклясться?

– Почему я должен клясться? Не в моих привычках клясться в чем бы то ни было, – мягко говорит Ди Пьеро. – Разве что в суде. Или перед некоторыми комиссиями – из тех, что могут вызвать повесткой, осудить и приговорить…

– Значит, вы были свидетелем, – медленно произносит Кирстен.

– Свидетелем – да.

– Это было… ужасно? Страшно?

– То, что один из нас чуть не погиб? Нет… все было слишком сумбурно… слишком быстро. Вот рана у Мори на голове – этобыло страшно: на нее наложили десять швов. А тогда все произошло слишком быстро. Наше каноэ перевернулось, и нас выбросило в воду, и мы чуть не утонули… – Ди Пьеро вдруг быстро проводит указательным пальцем под носом. – Я помню все так отчетливо: Ник рыдает, нагнувшись над Мори. Сначала он решил, что Мори умер, и потерял над собой контроль, рыдал, да еще как… что-то бормотал… с ним была чуть не истерика. Он решил, что Мори умер.

– Я этого не знала, – предусмотрительно говорит Кирстен. – Никто мне этого никогда не рассказывал.

– Да, – говорит Ди Пьеро, – Ник нас тогда больше всего и напугал. С Ником была чуть не истерика.

– Вот как, – говорит Кирстен.

– Потому что он решил – все слишком поздно, решил, что Мори умер.

– Видно, они были близкими друзьями, – говорит Кирстен. – Если он так расстроился.

Ди Пьеро медлит, насупясь.

– Наверное, – говорит он. – Я не очень разбираюсь в дружбе. Да и было это давно.

Кирстен делает еще глоток вина. Она мобилизует всю силу воли, чтобы завестись – завестись немедленно. Вот если б у нее была закрутка, если б она могла эдак небрежно закурить – не ради удовольствия, а чтобы чувствовать себя увереннее, держать что-то в пальцах…

– Но ведь это из-за Ника все случилось, верно? – говорит она.

Ди Пьеро закрывает тему резким пожатием плеч.

– Это произошло так давно, – говорит он. – Мне было тогда семнадцать.

Широкая белозубая улыбка на миг освещает его лицо. В голосе чуть вибрирует презрение.

–  Семнадцать!..Целая вечность тому назад.

Шагая по Семьдесят четвертой улице на восток, Кирстен твердым голосом, без всякой дрожи спрашивает:

– Но они убили его? Это они подстроили?

Ди Пьеро, который переводит ее через Парк-авеню, легко придерживая за локоть, произносит рассеянно:

– Подстроили?.. Каким образом?..

– Они кого-то наняли?

Ди Пьеро фыркает – его все это явно забавляет.

– Кого-то наняли!..

– Да, – говорит Кирстен тем же ровным тоном. – Вы все знаете, как это делается. Да. Кого-то наняли, чтобы убить его. Убрать с дороги. Как убили свидетелей в Чили…

Ди Пьеро крепче сжимает ей локоть. Они стоят на «островке» посреди улицы, дожидаясь, когда загорится зеленый свет.

– Ты слушаешь чересчур много сплетен, – произносит, явно забавляясь всем этим, Ди Пьеро, – читаешь слишком много радикальных журналов. У вас там в Эйре играют в такие игры?.. Может быть, кто-то из преподавателей?.. Играют в «леваков»?., в «революционеров»?

– Я не идиотка, – вспыхнув, говорит Кирстен. – Я знаю, что отец и Ник собирали материал против «ГБТ», разоблачающий то, что эта компания пыталась сделать в Чили, с Алленди…

– Альенде, – поправляет ее Ди Пьеро. – Сальвадор Альенде.

– Вы знали его? – задает нелепый вопрос Кирстен. – Вы… встречались с ним?

– Конечно, нет, – говорит Ди Пьеро, – какое я имею отношение к Чили?

– Я не идиотка, – повторяет Кирстен.

Ди Пьеро ведет ее под локоть через улицу к запруженному толпой тротуару. В мозгу Кирстен мелькает мысль – стремительная, нелепая, – что уличные толпы придают ее поступку определенный вес. Хотя это чужие, незнакомые люди, но она и Ди Пьеро идут мимо них, и все они становятся свидетелями.

– Я знаю, о чем речь в так называемом «признании» моего отца, я хочу сказать – знаю детали, знаю, что он «признал», – запальчиво говорит Кирстен, – хоть это и тайна… пусть даже государственная тайна. Я знаю.

– Ничего ты не знаешь, верно ведь? – говорит Ди Пьеро.

– Я… Я…

– Ты, право же, ничего не знаешь,лапочка.

Вот теперь она действительно в панике: слово «лапочка» лишает ее присутствия духа.

Но у нее нет выбора: она должна идти с ним. К нему на квартиру, в высокий дом, выходящий на Ист-Ривер.

«Я не буду плакать, – обещала она, прикусывая, как ребенок, нижнюю губу. – Право, не буду».

И сейчас она громко произносит, высвобождая из его пальцев свой локоть:

– Сальвадор Альенде. Другого же… того, кому они давали деньги… звали Томик… я хочу сказать, тот человек…

– Нет, в самом деле, – произносит Ди Пьеро, – кто все-таки тебе это рассказал?

– Теперь это уже больше не тайна: кот выпущен из мешка… все знают…

– Ах, в самом деле, —беззвучно рассмеявшись, говорит Ди Пьеро.

Они не спеша идут по Семьдесят четвертой улице. Кирстен даже берет Ди Пьеро под руку. Такая интересная пара: мужчина лет под пятьдесят в темных солнечных очках, девушка лет под двадцать в солнечных очках посветлее. Оба такие ухоженные, несмотря на небрежно развевающиеся по ветру волосы девушки. Вполне подходящая пара, несмотря на разницу в возрасте.

– Они убили его? – спрашивает Кирстен. – Кого-то наняли, чтобы убить его?

– Не говори глупостей, – отвечает Ди Пьеро.

– Чтобы она могла получить его деньги. И деньги дедушки. Не только то, что причиталось ей при разводе…

– Успокойся, – говорит Ди Пьеро.

– Я в полном порядке, – говорит Кирстен, стараясь не расхохотаться, – я ничуть не взволнована – на что вы намекаете?.. Я просто хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос.

– Вопрос-то твой – глупый.

– Его заставили свернуть с дороги, верно? Кто-то ехал за ним следом. Возможно, долгое время ездил… не одну неделю. Выслеживал. Охотился. Ради денег. Потому что денег, которые она получила бы по разводу, им было бы мало. Я имею в виду – Изабелле и Нику. А та, другая история, эта ерунда насчет того, что он брал взятки, – я ни черта этому не верю, – решительно заявляет Кирстен, – из-за этогоон бы не стал себя убивать.

– Успокойся, – говорит Ди Пьеро. – Люди на тебя смотрят.

– Вся эта чепуха насчет взяток, эта связь с Гастом, или как там его, да мой отец в жизни не брал ни одной взятки, все это знают, его признания были подделаны – полиция могла их подделать, ФБР, ЦРУ, да, может, сам Ник залез к нему в квартиру. Ник мог подделать его подпись, кто угодно из Комиссии мог подделать его подпись. Изабелла могла, вымогли, – горячится Кирстен. – Не из-за этогоон себя убил. Не стал бы он убивать себя из-за такой ерунды.

– Тише ты, – говорит Ди Пьеро. Он крепко сжимает ей руку повыше локтя, и она ошарашенно замолкает. Затем тихо произносит:

– Вовсе он себя не убивал. Мой отец, уж во всяком случае, такого бы не сделал. Он бы не оставил меня. Он меня любил. Менялюбил. Не только ее… в его жизни было нечто большее… да ему на нее плевать было… я-то знаю. Он мне сам говорил. Когда я пришла к нему. Он хотел, чтобы я стала с ним на колени и мы помолились. Сначала я стеснялась… хотела удрать куда глаза глядят… куда угодно!., куда угодно… на урок тенниса… но потом уступила и стала на колени, и он начал читать молитву, и все пошло как надо… как надо. Он был так серьезен, так любил Бога. Никогда бы он себя не убил. Он любил Бога, и он любил меня и Оуэна… он любил своих детей. Не стал бы он убивать себя из-за нее.Раз он начал молиться, значит, все пошло как надо. Когда молишься, забываешь, где ты и кто с тобой. И нечего стесняться. Словом, я не противилась. Я простояла на коленях десять минут… пятнадцать… ах, не знаю, просто колени у меня заболели, – говорит она смеясь. – Я ведь не привыкла стоять на коленях, большой практики в этом у меня не было…

– Вытри лицо, – говорит Ди Пьеро. – Есть у тебя бумажная салфетка?

Она роется в сумке. Вытаскивает смятую розовую салфетку.

– Он не убивал себя, не стал бы он такое делать, – говорит Кирстен. – Кто-то велел его убить.

Ди Пьеро молча ведет ее дальше. Он даже не дает себе труда возражать ей.

– Кто-то велел его убить… разве не так? Об этом все время слышишь, – говорит Кирстен. – Я же не идиотка.

Энтони Ди Пьеро со своими гладкими, скорее жирными волосами, старательно зачесанными назад; Энтони Ди Пьеро в своей красивой спортивной куртке с шелковым сизо – серым галстуком. Не дает себе труда возражать ей. Тащит ее за собой.

(«Конечно, я помню тебя. Дочка Хэллеков. Кирстен».)

– Скажите мне только: они это сделали? – шепчет она.

Ди Пьеро подходит с ней к ступенькам многоквартирного дома в самом конце улицы. Красивый гранитный фасад, цветное стекло в окнах вестибюля, богато украшенный лепниной портик, придающий дому средиземноморский вид.

Внутри – швейцар в униформе, пожилой белый человек.

Прежде чем войти в дом, Ди Пьеро оглядывается через плечо, смотрит поверх головы Кирстен. Окидывает пространство быстрым и внимательным взглядом. Но остается невозмутим: явно не заметил ничего необычного.

– Приветствую вас, мистер Ди Пьеро, – говорит швейцар.

– Привет, Генри, – говорит Ди Пьеро.

Швейцар нажимает кнопку в лифте и отступает, придерживая дверцу, чтобы Ди Пьеро и его спутница могли войти.

– Благодарю вас, Генри, – говорит Ди Пьеро. Он чуть учащенно дышит, и на его лице – легкий, очень легкий налет пота.

Кирстен вонзает ногти в тыльную сторону его руки. Дверцы лифта бесшумно смыкаются.

– Скажите же, они это сделали? —шепчет она.

Ди Пьеро поправляет галстук, привычным движением обеих рук быстро приглаживает волосы. Он смотрит на себя в тусклое зеркало в золотой раме, старинное зеркало на задней стене маленького лифта.

– Это не исключено, лапочка, – небрежно роняет он.

IV. БУРЯ

ЧЕРЕПАШЬЯ ЛЮБОВЬ

Остров Маунт-Данвиген, штат Мэн Июль 1955

Они что, пихают друг друга или совокупляются?.. Или же (отвернув в сторону свои смешные, холодно-царственные головы рептилий) просто не замечают друг друга?

– Что они делают? – восклицает невеста Мори, вскрикнув и отступая, словно она боится, как бы черепахи не укусили ее голые ноги. Она бросает лукавый взгляд на Ника. Она заинтригована, озадачена, утонченно «напугана», как и положено молодой женщине, внезапно увидевшей два таких странных существа. А если черепахи совокупляются (у всех на глазах, прямо на пляже!), она к тому же должна и смутиться. Теплый розовый румянец должен медленно разлиться по ее нежной коже.

– Черепахи-террапины, – говорит Ник.

– Что?..

–  Террапины.Это такая порода черепах.

Точно камни или комья земли, в которые вдохнули сонную жизнь, – глаза смотрят не моргая, хвосты вытянуты. Доисторические существа. Чудовища. Панцири у них горбатые и красиво расцвеченные (желтые полосы по темному грязно-зеленому фону), ноги нелепо длинные. И самец и самка выглядят одинаково. Если, конечно, они не приготовились совокупляться… если они то ли сражаются друг с другом (два самца?)… то ли пытаются пролезть сквозь нагромождение камней, плавника и прочего прибрежного мусора, тогда как проще было бы обойти эту груду.

– Что они все-таки делают? – спрашивает девушка, пытаясь удержать развеваемые ветром волосы. – Бедняжки, они такие сосредоточенные.

Легкий испанский акцент придает оттенок неиспорченности смелым речам девушки. Ник слышит собственный смех – самец вступает в игру. Черепахи с их напряженными, однако ничего не выражающими лицами – правда, как – то трудно считать, что у них есть «лица», – черепахи с их маленькими холодными горошинами-глазками, которые кажутся слепыми, – как раз то, что нужно для бессмысленной светской болтовни, чтобы молодая женщина вроде Изабеллы де Бенавенте могла поохать и поахать в присутствии молодого мужчины вроде Ника Мартенса. И он смеется, охотно показывая ей, что очарован.

Часть ее золотистых волос заплетена в косу, которая пришпилена к макушке золотой пряжкой – пожалуй, слишком крупной – в виде голубя. Известная сентиментальность – вполне в духе латинян. Остальные волосы ее развеваются, подхваченные океанским бризом, и она только и делает, что придерживает их или отбрасывает с глаз быстрым прелестным движением руки. Она стоит над черепахами, сосредоточенно смотрит. То, как они ведут свою странную борьбу – толкают обломки и толкают друг друга, напрягши уродливые головы, медленно загребая воздух лапами… то, как они продвигаются вперед и тут же сползают вбок или назад, чуть не опрокидываясь на свой горбатый панцирь, словно презирая возбужденный в ней интерес («Какие это черепахи, вы сказали, Ник?., терры, террапины?»), – поражает ее, во всяком случае судя по ее позе.

– Головы у них уродливые, – говорит Изабелла, – а панцири очень красивые. – На секунду кажется, что она сейчас тронет пальцем одну из черепах. – Странно, верно, что они не видят себя?.. Не могут увидеть свои панцири! А они, право же, очень красивые. Если приглядеться.

– Да, – бормочет Ник, – красивые.

Изабелла, нагнувшись над черепахами, не слышит его. Такое впечатление, что она искренне ими заинтересовалась – возможно, из вежливости к Мартенсам, чей коттедж стоит на этом в общем-то жалком пляже.

Из вежливости к ближайшему другу ее жениха, о котором она слышала (как не без чувства неловкости подозревает Ник), пожалуй, слишком много.

Изабелла де Бенавенте с ее нелепо выглядящими здесь накрашенными ногтями на руках и ногах, в джинсах, лихо закатанных до колен, в красной рубашке, подвязанной под грудью, так что виден загорелый живот; Изабелла с ее надутыми губами, с серыми холодными глазами и римским носом – творение природы, которое кажется Нику катастрофически неуместным. (Он думает, конечно, о Мори. Который безнадежно влюблен. И отчаянно спешит жениться.)

Изабелла, протягивающая Нику руку с бриллиантовым кольцом Хэллека (квадратный бриллиант, окаймленный мелкими рубинами) для пожатия – или поцелуя? – словно она королева. «Да, я столько слышала о вас, – застенчиво произносит она. – Столько слышала о вас».

«А я столько слышал о вас».

Изабелла де Бенавенте, дочь и единственное дитя Луиса де Бенавенте, имеющего дела в Нью-Йорке, Вашингтоне, Палм-Бич и Мадриде. Финансиста, капиталиста. (Вложившего недавно капитал в добычу нефти у берегов Мексики.) Есть и мать, сказал Мори, но, к сожалению, она живет отдельно от мужа и дочери – Изабелла говорит, что она живет с родственниками в Сент-Поле и редко бывает на востоке страны. «Но думаю, я скоро ее увижу».

«На свадьбе?» – спросил тогда Ник.

«О… наверняка задолго до свадьбы!» – сказал Мори.

(Но свадьба назначена на первую субботу октября. Что кажется Нику – который впервые услышал о прелестной Изабелле всего два месяца тому назад – несколько преждевременным.)

Платиновые волосы, на лбу – челка, подстриженная под самые брови. Безупречная кожа. Вообще без пор? Серые глаза – светлые, как вымытое стекло… Ника, смотревшего на нее, пока Мори нервно трещал, представляя их друг другу, сразу поразили эти глаза: было в них что-то жесткое, и многоопытное, и хитрое, совсем как в его собственных глазах. (Приревновал невесту к своему лучшему другу. Неужели действительно?.. Такое простое и такое презренное чувство? Но уж лучше приревновать, чем завидовать.)

«Привет, Ник, так приятно познакомиться с вами, я столько о вас слышала».

«Я чрезвычайно рад познакомиться с вами, Изабелла, я столько слышал о вас».

Широкие, красивые, ослепительные улыбки, в которых вдруг проглядывает замешательство. Рукопожатие, которое вдруг становится неуклюжим.

Изабелла де Бенавенте, чья красота поразила взгляд Ника, а потом оскорбила его чувство соответствия. На вид ей всего лет восемнадцать-девятнадцать. Но явно многоопытна. (Она окончила Хэйзскую школу, прослушала три семестра в Маунт-Вернонском колледже и, несмотря на «уязвимую» репутацию ее отца в Вашингтоне, была в прошлом году дебютанткой на балу молодых девиц.) «Испанская» кровь в ней не сразу бросалась в глаза – лишь когда попристальнее вглядишься, послушаешь повнимательнее, но кровь эта была, отсюда некоторая экзотичность, приглушаемая разумом, всего только намек, эхо. Ибо Изабелла де Бенавенте чрезвычайно застенчива и от застенчивости производит впечатление молодой особы, удивительно владеющей собой. («Она не покажется тебе такой уж «испанкой», – предупредил Мори Ника, как бы желая уберечь его от возможного разочарования. – Она говорит, что терпеть не может Испанию, никогда по-настоящему не училась испанскому языку – это, видимо, в пику отцу… человек он трудный. Антикоммунист, роялист, сторонник Маккарти – словом, вот такой. Изабелла говорит, что он очень плохо обращался с женой».)

Ник, разглядывая невесту друга, недобро вспомнил одно aper?u [28]28
  изречение (фр.).


[Закрыть]Ницше: «Женщины не были бы гениальны в умении украсить себя, если бы инстинктивно не отводили себе второстепеннойроли».

«Вас двоих я люблю больше всего на свете», – сказал Мори, и глаза его затуманились в порыве чувств. Как это типично для Хэллека – сказать такое, выболтать тайну, смутить всех, включая себя самого. Наверное, поэтому, думает Ник, мы и любим его. И терпим.

Бедняга Мори – одурманенный любовью, сбитый с толку, потерявший разум.

«Я никогда еще не встречал такой девушки», – тихо произносит Мори. И застенчиво поднимает на Ника глаза, словно желая проверить: догадался ли Ник, что он лжет?

Красавица Изабелла вертит обручальное кольцо на тонком пальце, поправляет золотистые волосы. В ушах у нее маленькие золотые колечки. Духи – свежие, чуть терпкие, напоминающие запах лилий. Поездка к Мартенсам в Мэн едва ли представляется этой молодой женщине приятным времяпрепровождением, подозревает Ник, но она, естественно, стремится удовлетворить прихоти жениха – она уж постарается, чтобы их было у него поменьше.

– Когда же ты наконец пригласишь Мори? – в который раз спросил Ника мистер Мартене. Позвонив ему в Бостон. (Ник служит в юридической фирме «Белл, Джэйнеуэй, Прешер и Прешер». А Мори – уже в Вашингтоне, в только что созданной Комиссии по гражданским правам.) – Пригласи их обоих – его и отца, почему ты этого не делаешь? В Мэне так красиво в это время года.

– Не думаю, чтобы мистер Хэллек смог приехать, – сказал Ник. – Он очень занятой человек.

– А ты пытался его пригласить? Говорил с ним?

– Он очень занятой человек, – повторил Ник, прикрыв глаза. – А кроме того, он должен считаться со своим здоровьем.

– Он был так щедр к нам, – сказал мистер Мартене.

– Он щедрый человек, – сказал Ник.

– …так помог тебе окончить Гарвард, – тихо, не очень внятно произнес мистер Мартене. (Никак не определишь – Ник, во всяком случае, никогда не мог определить, – что скрывалось за этой его манерой: глубокое уважение или легкая издевка. Вопрос о том, насколько «щедр» был Джозеф Хэллек к Нику Мартенсу в благодарность за то, что Ник вроде бы спас жизнь Мори в Онтарио, когда они плыли на каноэ, вполне возможно, так и остался для мистера Мартенса нерешенным.Поскольку сам он, по его словам, находился b финансовой петле, причем уже не один год, он, безусловно, был благодарен за денежную помощь – вернее, ссуду, – но в то же время у него есть и гордость. Он все-таки Бернард Мартене, в конце-то концов. У него есть гордость.)

– Ты хоть контакт-то с ним поддерживаешь? – не унимался мистер Мартене.

– Контакт? С Мори? Или с его отцом? – спросил Ник.

– С отцом, – сказал мистер Мартене. – Я знаю, что с сыном ты поддерживаешь контакт.

– Нет, – сказал Ник. – Нет?

– Я ведь тоже человек не свободный, – огрызнулся Ник.

(У него появилась девушка. Джун Пенрик, учительница из квакерской школы в Бостоне. Он был с ней почти официально помолвлен.)

– Значит, ты больше не поддерживаешь контакта со стариной Джо, – произнес мистер Мартене тихим недоуменным тоном и хмыкнул… – А как ты думаешь, он рассчитывает получить свои денежки назад? Ведь тысяч пять, а то и шесть будет, верно?

– Он их не примет, – сказал Ник, вспыхнув.

– Ты уверен?

– Он сочтет это просто немыслимым, – сказал Ник.

Мистер Мартене расхохотался.

– Ты прямо как девчонка, услышавшая непотребное словцо, – заметил он. – Я же только спросил.

– Конечно, – сказал Ник.

– Но хоть Мори-то ты пригласишь? С невестой? Ты ведь говорил, у него есть невеста? Пригласи их обоих, постарайся на Четвертое июля [29]29
  Национальный праздник США, День независимости.


[Закрыть], на уик-энд. Твоя мать возражать не будет. А может, в последнюю минуту и старик увяжется с ними. У него ведь, кажется, был инфаркт или два, так что, может, ему и захочется отдохнуть в Мэне.

– У Хэллеков есть собственный дом в горах, – спокойно возразил Ник. – А до Мэна далеко.

– Они что же, прилететь не могут?

– Не знаю, —взорвался Ник, – но я предложу Мори приехать. На Четвертое июля. Вместе с невестой.

– Богатая девчонка, а?

– Понятия не имею.

– Хорошенькая?

– Понятия не имею, мы не встречались.

– Ну что ж, – произнес мистер Мартене, внезапно устав говорить с сыном, – может, узнаешь.

И вот они прикатили на остров Маунт-Данвиген по пятимильному мосту – Мори и Изабелла в новой машине Мори, зеленом «альфа-ромео» с вишневой отделкой; еще прежде чем как бы между прочим спросить об этом, Ник уже понял, что она куплена по совету Изабеллы.

– Красивая машина, – сказал Ник, поглаживая крыло. – А как она ведет себя?

– Мори потихоньку к ней привыкает, – сказала Изабелла со своей широкой белозубой улыбкой, – верно, Мори?..

– Все в порядке, – сказал Мори, заливаясь краской. – Отличная машина.

Ник в упор разглядывал Мори. Они не виделись несколько месяцев. (Наспех пообедали в Кеймбридже, в немецком ресторанчике возле площади. Через два-три дня после того, как Мори исполнилось двадцать пять лет. Взволнованно, с легкой опаской сопоставляли они сведения друг о друге: работа, коллеги, новые друзья, жилье, планы на будущее, девушки. А какие новости об однокурсниках? Ник боялся услышать что-то неожиданное о преуспеянии кого – нибудь из бывших соперников. И Мори в своей наивности не пощадил его.)

Мори выглядел этаким крепким загорелым юнцом. В бежевой спортивной рубашке с модным воротником на пуговках и в шортах цвета хаки – такого же тона, как юбка невесты. Рыжеватые волоски блестели на его руках и ногах. Занятное лицо умной мартышки в морщинках от частых улыбок. (Интересно, подумал ли Мори, как подумал и Ник, увидев сейчас Мори после большого перерыва:/! он помнит?)

– Какая здесь красота…

– А этот дивный длинный мост…

– Запах океана, бриз…

– А эти птицы – кто они? Чайки?.. Крылья у них такие белые…

Девушка – наконец-то у Мори появилась невеста, о которой Ник столько, столько слышал, – смелая и уверенная в своей красоте, подходит к Нику и, точно королева, протягивает руку – для пожатия, для поцелуя?..

Девушка по имени Изабелла, невеста Мори. Из действительно «благородной» испанской семьи. По крайней мере так говорят. Из Барселоны? Роялисты? Отец уехал из Испании в семнадцать лет и постепенно добрался до Нового Света (прибыл в Монреаль и стал двигаться на юг – сначала осел в Бостоне, потом в Нью-Йорке, где поступил работать в одну импортную фирму); мать принадлежала – да и принадлежит – к семье со Среднего Запада, не одобрявшей ее брака с Луисом де Бенавенте. («Ты сам-то его видел?» – спросил Ник у Мори, и Мори не без удивления ответил: «Конечно, видел – раза три или четыре: он очень занятой человек». – «Они рассчитывают, что ты примешь католичество?» – спросил Ник. «Этот вопрос поднимался, – сказал Мори, – и я знаю, что Изабелле хотелось бы, чтобы я принял ее веру… но я, конечно, не могу, я не могу даже подумать об этом. Вера для меня – не придаток к общественному положению».)

Изабелла де Бенавенте, улыбающаяся Нику во влажном, дрожащем, пронизанном солнцем воздухе.

– Привет.

–  Привет.

Ник был слишком натренированным, слишком умелым игроком, чтобы дать девушке почувствовать свое удивление. Он с готовностью пожал ей руку. Собственно, даже с неуклюжим усердием. И улыбнулся, как улыбнулся бы кому угодно, любому гостю, заглянувшему в летний коттедж Мартенсов. «Туман продержался все утро, как доехали, разрешите помочь с вещами?..» Красновато-смуглое лицо Ника вспыхивает, становится еще темнее, белый бумажный джемпер ладно облегает его плечи и руки, он старается не таращиться на невесту своего друга. (Хоть и думает – и презирает себя за эти мысли: а ведь Изабелла куда привлекательнее Джун.)

Они стоят на гравийной дорожке у низкой маленькой машины, оживленно болтая. Разгулявшийся ветер с океана треплет волосы Изабеллы, швыряет их ей в лицо, обтягивает юбкой изящные бедра. На ней красная атласистая рубашка (которая еще не задрана и концы не завязаны под грудью – это произойдет позже, через несколько часов) и юбка цвета хаки с разрезом до колена. Золотые серьги, золотые цепочки вокруг шеи, часы-браслет с крошечным циферблатом, кольца на обеих руках, пряжка в волосах в виде голубя, одновременно нелепая и нарядная. Ник все время чувствует на себе взгляд девушки – ее спокойный, открытый, насмешливый взгляд, видит ее вызывающую улыбку. «Ах да. Ник Мартене. Да. Я вас знаю: вы тот мальчик, которого обожал Мори, до того как встретил меня. Вы тот мальчик, из-за которого он едва не погиб и который почти спас ему жизнь. Да? Мне все про вас рассказано, я знаю все тайны Мори, я знаю, между вами есть «соглашение» – «тайная нить», она вас связывает, но вы никогда об этом не говорите. Как же хорошо,что я наконец познакомилась с вами…» И она неотрывно смотрит на него, под ее болтовней таится молчание.

Свадьба все-таки будет достаточно многолюдной. Ведь у Изабеллы столько друзей, да и Хэллеки знают столько народу. В церкви святого Антония Падуанского, в Джорджтауне. По особой договоренности: жених-то ведь не католик, детали еще не отработаны… но оба они – и Мори, и Изабелла – в восторге от того, что Ник будет шафером.

– Это честь для меня, – неуклюже мямлит Ник.

Перед ним пара – Мори и Изабелла. Как удивительно… как неожиданно.Ведь на протяжении всех этих лет Ник, конечно же, не раз видел своего друга в обществе девушек – девушек, с которыми, возможно, сам знакомил Мори, девушек, которые (мягко говоря) больше интересовались Ником. А теперь вот Изабелла, эта чужестранка, весьма экзотическая дебютантка в вашингтонском свете, спокойно стоит рядом с Мори, нимало не смущенная оценивающим взглядом Ника.

Часы показывают без десяти три, когда они с Изабеллой натыкаются на черепах.

Они брели по берегу в направлении скалы Башни… хотя до мыса им, пожалуй, не дойти: слишком далеко. (Ник-то с удовольствием бы туда прогулялся – они ужасно долго просидели за завтраком, – но он сомневается, что Изабелла де Бенавенте сумеет одолеть такое расстояние.) Мори хочет, чтобы они познакомились поближе, Мори намеренно остался с мистером Мартенсом, но беседы у Ника с Изабеллой не получается, и Ник считает, что надо возвращаться. Они шагают уже минут пятнадцать, а то и двадцать.

Черепахи-террапины попались им очень кстати. Есть над чем поохать, порасспрашивать, понаблюдать.

И вдобавок они, похоже, действительно занимаются любовью. Медлительные, тупые, упорные существа полубессознательно бьют лапами друг друга и снова и снова пытаются вскарабкаться на груду обломков. (Одна из черепах вдруг делает рывок вперед, теряет равновесие, откатывается назад; другая цепляется и на ощупь лезет ей через голову.)

– Бедняги, – говорит Изабелла, отбрасывая волосы с разгоряченного лица, – может, им надо помочь?.. Ник любезно смеется.