Текст книги "Ангел света"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

– Свинья, – шептала она.

Свиньи.

Ногой она собрала в кучу вещи Ди Пьеро. Синяя полотняная бабочка, одинокий ботинок, шелковая, в гофрированную полоску, рубашка, которая стоила, наверное, долларов 150. Серая твидовая куртка, рифленая вязаная кофта. Она затаила дыхание, прислушиваясь. Не отпирают ли входную дверь? Не вернулся ли он домой?

Ничего. Тишина.

Никого.

Постепенно сердце ее успокоилось. Она вытряхнула на вещи остатки из банки с химикалием для чистки туалета, отшвырнула банку и приготовилась уйти. Ей стало чуть легче – не так давило голову и внизу живота; в груди же продолжало отчаянно стучать.

– Я все про тебя знаю, – победоносно объявила она.

Сидя на автобусной остановке, она просматривала снимки, когда кто-то спросил: «…сколько времени, мисс?» – и она поняла, что женщина спрашивает уже не в первый раз и что до этой минуты сама она понятия не имела, сколько времени. Она уставилась на свои часики. Было всего четверть четвертого. А она вошла в квартиру Ди Пьеро в два десять, и, значит, с тех пор прошло немногим больше часа. Но она так устала, словно целый день играла в теннис.

– Я спрашиваю: вы не знаете, сколько времени, мисс?

Женщина в ярком цветастом платье, с огромной соломенной сумкой. На первый взгляд могло показаться, что она из состоятельных – «вполне порядочная», – но глаз у Кирстен был острый. Она заметила небритые подмышки, зеленый с отливом тон на веках женщины. И отрезала, пряча снимки:

– Извините. Я не разговариваю с незнакомыми.

На одном из снимков был запечатлен Ди Пьеро в солнечных очках и плавках, на пляже. Скорее всего где-то за границей. (Пальмы, белесое солнце.) На другом Ди Пьеро, с узенькой полоской усов над губой, стоял рядом со смуглым мужчиной в белом. Оба щурясь смотрели в аппарат; оба довольно красивы. Ди Пьеро в пальто из верблюжьей шерсти, Ди Пьеро с теннисной ракеткой, Ди Пьеро рядом со стройной женщиной с длинными прямыми светлыми волосами… (Не Изабеллой, конечно. Гораздо более моло– * дой женщиной.) Половина одного из снимков была аккуратно отрезана, так что остался только Ди Пьеро – в изысканной паре с жилеткой, – спокойно, улыбаясь смотревший в аппарат. (А в глубине – минарет? Очертания экзотических деревьев?) Был тут снимок очень загорелого Ди Пьеро, сидевшего за столиком с двумя женщинами – обе японки – и мужчиной, судя по всему, американцем. (Ник Мартене? Кирстен внимательно разглядывала снимок, но не была уверена. Мужчина сидел в профиль, волосы у него были такие, как у Ника, но плечи чуть сутулые – не как у Ника.) На последнем снимке Ди Пьеро был запечатлен со своей «невестой» и ее дочкой на фоне ярко-малиновых азалий. Лицо Ди Пьеро было бесстрастно, тогда как женщина и ее дочка обе улыбались во весь рот. Кирстен не раздумывая разорвала этот снимок пополам.

Собственно, зачем? По слухам, этой «невесте» – разведенной богатой вашингтонке, широко рекламировавшей свой интерес к культуре, – уже была дана отставка. Этане продержалась даже и года.

Лишь двумя днями позже – и то к вечеру – Ди Пьеро настиг ее.

Пятница – туманная, теплая. Приятельница Изабеллы Клаудия Лейн заехала около четырех, и обе дамы сидели у бассейна, потягивали «Кровавую Мэри» и болтали об общих знакомых – о критических ситуациях, возвращениях, неожиданностях, нервных срывав, удачах, неудачах, событиях поразительных, или тревожных, или смешных. Накануне президент и его помощники по глупости согласились дать пресс-конференцию по телевидению, и дамы разобрали ее в малейших деталях. Болтая, они наблюдали за Кирстен, плававшей в бассейне. Она сорок раз без остановки переплыла бассейн в длину, и, хотя, безусловно, вовсе не пыталась подслушивать беседу двух дам, отдельные фразы время от времени все же долетали до нее. И часто звучало имя Ди Пьеро.

– …да?

– Ну, я так думаю.

– А я не слышала.

– Я так думаю.

Кирстен вылезла из бассейна, неловко и застенчиво. В воде она была гибкой и скользкой как рыба – одно время она воображала, что станет олимпийской чемпионкой по плаванию, – но, когда она под взглядами других людей вылезала на сушу и вода потоками струилась по ее телу, она чувствовала себя ужасно неуклюжей. Не смотрите на меня,молила она. Я невидимка.

Высокая и тощая, груди величиной со сливы, ключицы торчат. В хорошеньком купальном костюме, который выбрала для нее Изабелла, – розовый лифчик и трусики, усеянные маленькими белыми моржами. Ей не хотелось привлекать внимание дам, но она не могла не спросить:

– Он что, приедет сюда сегодня?

На лице Изабеллы появилось ироничное и одновременно ласковое выражение. Она смотрела на Кирстен, не видя ее.

– Я хочу сказать – Тони. Мистер Ди Пьеро.

Но Изабелла не знала. И миссис Лейн тоже.

– Я думаю,он, наверно, заскочит, – сказала Изабелла. – Я уже несколько дней не говорила с ним. – И она улыбнулась. – А почему ты спрашиваешь, Кирстен?

Кирстен что-то пробормотала в ответ и убежала в дом. Она боялась услышать, как обе дамы рассмеются ей вслед, но она этого не услышала.

Наверху она бросилась на постель прямо в мокром купальном костюме. Одним рывком распустила волосы.

Позже, когда она снова сошла вниз, чтобы поупражняться в прыжках в воду, Клаудии Лейн уже не было. Зато приехали Эва Нилсон, Чарлотт Мултон и французская пара, связанная каким-то образом с программой культурных обменов госдепартамента – супруг был романист? или поэт? – а также новая знакомая Изабеллы, с тощими загорелыми ногами и вежливым смехом. Женщина была такая уродливая и одновременно такая самоуверенная, что Кирстен поняла: она с деньгами.

Сразу после шести прибыл и сам Ди Пьеро.

Он со всеми поздоровался официально, за руку. На нем была кремовая спортивная куртка, светло-серые брюки. Несмотря на дневную жару, ему, казалось, было совсем не жарко. Поскольку Кирстен в этот момент находилась в бассейне, они не могли поздороваться – Ди Пьеро по обыкновению лишь небрежно помахал ей. («Детишки» его не интересовали.) Кирстен почувствовала, как у нее сжалось под ложечкой.

Она собиралась прыгнуть в воду. Но теперь не могла. Она замерла в испуге. Никто не смотрел на нее – никто не обращал на нее ни малейшего внимания, – но она продолжала стоять на краю доски для прыжков словно парализованная. А он не смотрит на нее исподтишка? Он знает? Изабелла как раз спросила его, хочет ли он сначала поплавать или выпить. Кирстен не расслышала его ответа.

Ди Пьеро держал свои купальные принадлежности в раздевалке у Хэллеков. Он появлялся когда хотел: Изабелла постановила, что он может не звонить заранее. Он ведь близкий друг, старый друг, «друг семьи». Вообще-то Ди Пьеро приезжал на Рёккен, 18, реже, чем хотелось бы Изабелле, и когда бывал здесь, то держался вполне официально. Или так это представлялось Кирстен.

Но плавать он любил. Поэтому, прихватив с собой стакан с каким-то питьем, он направился к раздевалке, переоделся, а минут через пять вышел оттуда и прыгнул в бассейн, как всегда, не рисуясь, не спеша, что неизменно приводило Кирстен на память морского зверя – тюленя или выдру, – плюхающегося в воду. Вынырнул он в дальнем конце бассейна – по смуглому лицу струилась вода.

Кирстен надеялась, что никто из гостей да и сама Изабелла не станут делать дурацких замечаний или аплодировать.

Она была в бассейне – шлепала по воде. Затем поплыла к другому краю, чтобы успокоиться. Ди Пьеро, казалось, не замечал ее – даже не потрудился взглянуть в ее сторону. Но подобная отрешенность, подобная холодность не были чем-то необычным. Он знает?

Ди Пьеро плыл не спеша, игнорируя ее. Углубленный в себя. Выражение лица созерцательное, даже мирное. Хотя у бассейна звучали громкие голоса – а к этому времени прибыло еще несколько гостей, – он продолжал безмятежно плавать, точно был совсем один. Тело его разрезало воду, явно наслаждаясь собственным движением, собственным инстинктивным умением плавать.

Кирстен метнулась в сторону. Но он проплыл мимо нее и вылез из бассейна. Оставляя потоки воды, тряся головой. Высокий плотный мужчина с густой черной порослью на груди, на руках, на ногах. В своей элегантной одежде Ди Пьеро производил впечатление человека стройного, а вот так, в плавках, выглядел склонным к полноте. Кирстен могла представить себе, какой у него образуется жировой пояс, как раздастся его узкое лицо.

Он вернулся на доску для прыжков в воду. Снова нырнул – ловко и без смущения.

Он знает, подумала Кирстен. Она почувствовала слабость и сразу вдруг устала. А все-таки – знает?

Жена управляющего наверняка описала ему Кирстен. Если, конечно – что возможно, – не сказала, что не знает ничего, ровным счетом ничего.

От хлорки у Кирстен защипало глаза, точно от слез.

Нелли незадолго перед тем принесла огромный поднос с напитками и закуской. Виски, бурбон, белое вино, импортное пиво. Икра. Вазочки с солеными орешками. Толстые датские крекеры, которые с хрустом ломаются пополам.

– …Тони! – позвала Изабелла. – Виски, да? И немного воды?

Ди Пьеро проплыл мимо Кирстен и, вылезая из бассейна, как бы ненароком задел ее – ткнул локтем в грудь.

Но не сильно. Совсем не сильно. Она сморщилась скорее от страха, чем от боли.

На Изабелле было светло-оранжевое платье-рубашка, платиновые волосы уложены косой в высокий шиньон. Она была очень хороша. Но пожалуй, слишком оживленна. Нефритовые и костяные браслеты ее громко стучали, она звонко смеялась, не отставая от гостей. Она крикнула Кирстен:

– Ты целый день торчишь в бассейне, вылезай-ка!..

Но Кирстен, пропустив ее слова мимо ушей, медленно поплыла назад вдоль бассейна.

Ди Пьеро ударил ее – случайно. Это действительно выглядело как случайность.

Вернулась Нелли с сырами. Рот Кирстен наполнился слюной: она вдруг почувствовала, что голодна. Но она и близко не подойдет к еде.

– Кирстен, ты меня слышала? – крикнула Изабелла.

Она была ласкова, она была огорчена – она так любит свою дочь (пояснял Мори), что иной раз даже одергивает ее при других.

Нелли поставила длинную доску с сырами на один из чугунных столиков. Сыры, нож с серебряной ручкой, ломтики мягкого французского батона. Кирстен ко всему этому не притронется. Что-то у нее желудок бунтует.

Она вылезла из бассейна, и Нелли подала ей махровое полотенце – Кирстен, дрожа, завернулась в него. Изабелла похлопала дочь по плечу, стала «объяснять» про Кирстен француженке: сколько лет, в какой школе, планы на лето, а Кирстен стояла как истукан. Все очень похоже на сон, очень странно. Он ударил ее случайно, право же, не сильно, и все же больно – как раз над левой грудью.

Грудь у нее такая тощая – все кости торчат. Так уродливо.

На француженке была хорошенькая соломенная шляпа с малиновой лентой, завязанной под подбородком. Она была намного моложе мужа и очень хороша собой – правда, такие лица Кирстен видела слишком уж часто. Но Изабеллу это, по-видимому, не смущало. Она, казалось, прямо влюбилась в молодую женщину, хотя познакомилась с ней явно всего несколько вечеров тому назад.

Столько народу. Столько тем для разговора. Болтают, обмениваются новостями, радостно смеются.

Изабелла попросила Кирстен найти экземпляр «Ньюсуик». Тот, где напечатано интервью с Ником Мартенсом.

(Это интервью – «шедевр дипломатии», сказал кто-то. Мартене умудрился рассказать уйму всего, умудрился говорить с подчеркнутой искренностью, однако ничего существенного – ничего волнующего – не сообщил.)

– Посмотри в раздевалке, – сказала Изабелла. – Иди же.

Раздевалка помещалась в оштукатуренном белом домике с зеленой крышей и зелеными ставнями. Домик был бы совершенно прелестный, если бы не стоявший в нем запах – запах мокрых купальных костюмов, мокрых полотенец, хлорки, табачного дыма. Кирстен заглянула внутрь. На табурете лежала стопка журналов, и она вошла, чтобы перебрать их, а когда повернулась, чтобы уйти, то увидела, что кто-то вошел за ней следом. И направился к одной из кабинок для переодевания. Нет, он шел к ней.

Она в испуге подняла взгляд. Это был Ди Пьеро.

Она заикаясь поздоровалась. Сказала «привет», как если бы он только что прибыл.

Он молчал. Лицо его было бесстрастно, губы распущены.

– Я ищу «Ньюсуик», ну, вы знаете, тот, где интервью, – слабым голосом сказала Кирстен, – с Ником…

Он молчал. Дотронулся указательным пальцем до ее плеча. Просто дотронулся. Кирстен сжалась. Отступила, ударилась головой обо что-то.

– Я… я ведь… – сказала она. – Прошу вас, я…

Он держался строго, вполне вежливо. Легонько, едва касаясь, провел пальцем вниз по ее руке.

Кирстен выронила журнал. Услышала собственное хихиканье.

Он не спешил. Его не волновало, что кто-то может войти. Он стоял, возвышаясь над ней, ровно дыша, и разглядывал ее – все с тем же бесстрастным выражением. Ни гнева, ни даже особого интереса.

Затем он взял ее за левое запястье. Пальцы у него были сухие и сильные. И стал выворачивать ей руку – у Кирстен подогнулись колени, и она неуклюже опустилась на пол. От неожиданности пробормотала извинение. Не закричала. Сейчас треснет кость, о Господи, сейчас треснет кость, подумала она, но не закричала.

Лицо ее исказилось от боли. Глаза сузились. Она уже приготовилась услышать хруст кости – отвратительный звук, – но тут Ди Пьеро выпустил ее руку.

Она стояла на коленях на мокром цементном полу. И, всхлипывая, терла кисть.

– Я ведь не хотела… – прошептала она. – Мистер Ди Пьеро… я…

Он действовал без всякой спешки, даже без любопытства. Причинил ей боль, сейчас причинит еще, но дышал он ровно и держал себя в узде; легкие морщинки у рта обозначились глубже, словно он вот-вот улыбнется. Но он, конечно, не улыбнулся.

Теперь он схватил ее сзади за шею. Она съежилась, всхлипнула, пробормотала что-то, прося отпустить ее: он же делает ей больно. Он молчал.

Глаза у него стали совсем черными, белки – необычно яркими. Впервые она увидела, что перед ней человек другой нации.

– Мистер Ди Пьеро… Прошу вас… – сказала она.

А он в самом деле человек другой нации, из другой части света. Не американец. Она вдруг отчетливо это увидела. И рассмеялась.

– Я ведь не хотела… я не… – смеясь, сказала она.

Он сжал ей шею под мокрыми волосами. Держа ее на расстоянии вытянутой руки, не приближаясь к ней. Она испугалась, что сейчас закричит. И тогда все сбегутся. Все узнают.

И тут, дыша уже не так ровно, он быстро провел обеими руками по ней – по ее плечам, груди, животу, бедрам, ногам. Без гнева, без небрежной спешки. Никаких эмоций она в нем не почувствовала. Вот так же он мог бы гладить животное – не для того чтобы приласкать, а просто чтобы удержать на месте, утвердить свою власть над ним.

А она, как вспомнит потом, была в таком ужасе, что и не пыталась вырываться.

Теперь он сжал ее сильно. Плечо, грудь. Сильно. Точно хотел выкрутить, уничтожить. И было очень больно. Очень больно. Но она не закричала. Она вся съежилась, глядя вверх на него. Что было в его лице – ярость, удовлетворение? Узнавание?

Ничего.

Чуть учащенное дыхание. Сузившиеся глаза.

И вдруг все кончилось: он отпустил ее и ушел.

Потом, в последующие дни, Кирстен могла бы подумать, что ничего и не было – если бы не синяки.

Она подумала бы: нет, это глупо, не в его это стиле – гак себя вести, ведь вокруг были люди. И со мной.

Если бы не синяки. Которые были самые настоящие. Багровые пятна, жуткие желтые подтеки. Это ее кожа? Ей больно? Как же он это сделал? И притом молча!..

Она, естественно, держалась, подальше от бассейна. Если Изабелла спросит, в чем дело, она решила сказать, что ей надоело плавать. Но Изабелла ничего не заметила, Изабелла не спросила.

Ни Мори, ни Оуэна дома не было. Мори с несколькими помощниками улетел в Мехико для беседы со свидетелями по делу, затеянному правительством против одной американской корпорации. (Подробности работы Комиссии держались в тайне, но чем она вообще занимается, было широко известно. «В Мехико? – спросила Кирстен. – А кто там? Это не опасно для отца?») Оуэн же вторую половину июня гостил у приятеля из Эксетера. (Семья мальчика владела в Кентукки большим ранчо, где разводили лошадей. По тому, как певуче произносила Изабелла их фамилию – Тидуелл, – Кирстен поняла, что они и богаты, и вполне респектабельны.)

А Нелли если и задавалась вопросом, почему Кирстен не купается в бассейне – если Нелли вообще заметила синяк-другой на руке Кирстен, – у нее хватило благоразумия молчать.

Надежно заперев дверь спальни, Кирстен как зачарованная рассматривала себя в зеркале.

Синяки, вздутия. Расплывающаяся радуга. Словно мякоть плода, раздавленного о ее плоть.

Особенно впечатляюще выглядел синяк на левом плече. Синяки – это что-то вроде карт, нечетко прочерченных кровью под кожей, – синие, и багровые, и некрасивые желто-оранжевые? Кирстен раздумывала, размышляла, медленно втягивая в себя воздух. Чудно, как приходилось выгибать шею, чтобы увидеть треугольный синяк на лопатке, созерцанием которого она особенно упивалась.

Часами, днями. Постепенно синяки исчезли.

Ди Пьеро отпустил ее и зашагал прочь без единого слова. Подошел к одной из кабинок и закрыл за собой решетчатую дверь.

Кирстен, тяжело дыша, схватила номер «Ньюсуик» и выбежала из раздевалки. Она так долго отсутствовала… Изабелла могла потерять терпение… наверное, уже собиралась пойти за ней.

Но дамы едва ли заметили-fee появление.

Она пересекла нагревшийся цемент осторожно, будто пьяная или только-только оправившаяся после болезни. Одна только Изабелла окинула ее взглядом.

– Ах, спасибо, Кирстен… я не была уверена, что этот номер там, – сказала она. И взяла у Кирстен журнал, не заметив, как пылает лицо дочери и как неестественно горят у нее глаза.

Гости тотчас окружили Изабеллу. Их интересовал журнал, интересовало интервью Ника Мартенса; их безусловно не интересовала Кирстен. Изабелла принялась читать некоторые из ответов Ника своим высоким звонким голосом, выговаривая слова с чуть испанской интонацией – она всегда прибегала к этому средству в драматических ситуациях или когда хитрила. Кирстен охотно исчезла бы, но у нее все еще подгибались колени.

Через некоторое время Ди Пьеро вышел из раздевалки, закуривая сигарету. Хотя Изабелла читала журнал, она сразу его заметила и, рассмеявшись, помахала ему, крикнула:

– Ах, Тони… идите сюда, взгляните-ка!

СВИДЕТЕЛЬ

– А теперь молчи. Ни слова.

Она открывает рот, чтобы возразить… или согласиться.

–  Ни слова, – говорит он. С легким раздражением в голосе.

Он раздевает ее методично. Без спешки. Без нетерпения. Движения его спокойны, даже бесстрастны. У нее не возникает ни стыда, ни даже неловкости. Просто сейчас она не Кирстен – ей не надо откликаться на это имя.

В его густых черных волосах, аккуратно зачесанных назад, проглядывает седина. Но лишь чуть-чуть. Они приглажены лосьоном, специальным маслом. От движения головы склеившиеся пряди постепенно рассыпаются.

Между бровями – вертикальная складка, которой Кирстен раньше не замечала. Черты резкие, кра– jyj сивые. «Заметное» лицо. По мере того как он раздевает ее и разглядывает, поперек вертикальной складки появляются одна-две горизонтальные морщинки. Значит, он начинает сомневаться. Слишком тощая. Слишком восково-бледная. И уж слишком погружена в свое горе…

Но он не останавливается. Ванна наполняется водой, во влажном воздухе запахло душистыми кристаллами, легкий туман, и пар, и невинное наслаждение – разве не обещал он… не предупредил ее, что по первому же ее слову все прекратит?.. Немедленно.

А пока – замри. Ни слова.

– Предупреждаю тебя: ни слова.

– Я хочу вас видеть, – упрашивала его Кирстен по телефону. – Я хочу поговорить с вами. О случившемся. О нем. Обещаю, что не буду плакать.

– Обещаешь не плакать? – переспросил Ди Пьеро.

– Я слишком много плакала. У меня больше нет слез. Я хочу сказать – я устала плакать. – И с ироническим смешком добавила: – А может, мне и надоело плакать.

Семнадцатое апреля 1980 года: он уже десять месяцев как мертв, а тайна по-прежнему не раскрыта, и Кирстен действительнослишком много плакала – нужно менять стратегию. Помахивая кожаной сумкой, она с беспечным видом шагает рядом с красивым мужчиной в элегантной спортивной куртке и темных солнечных очках. Казалось бы, уголки его губ должны быть чувственно опущены, а глаза по привычке должны смотреть оценивающе, с легкой насмешкой; на самом же деле Энтони ди Пьеро аккуратен, подтянут и задумчив. «Нацист», – сказал как-то про него Оуэн (на основании чего? или без всяких оснований?), но нацист, верящий в дисциплину и сдержанность. До определенного предела.

– У меня для вас подарок, – застенчиво произносит Кирстен, отбрасывая характерным для девчонок жестом волосы со лба. – Подарки.

И протягивает фотографии.

Ах, фотографии! С тех пор прошло столько времени…Но он этого не произносит.

Она украдкой наблюдает за лицом Ди Пьеро и видит, что он удивлен… да, ей таки удалось его удивить… и хотя он просто берет фотографии, перебирает их и без единого слова прячет во внутренний карман, она видит, что он действительноудивлен, и ликует, как маленькая, нашалившая девчонка.

– Вы никогда не думали, что получите их назад, верно? – нахально заявляет она.

Ди Пьеро бормочет в ответ что-то малопонятное.

– Никогда не думали, что получите их назад, – говорит она.

Они обходят бассейн, где дети пускают кораблики, не обращая внимания на их крики и вопли, не обращая внимания на взгляды, которые то и дело бросают на них прохожие, очевидно туристы. (Мужчина в возрасте и с совсем молоденькой девчонкой? И девчонка так отчаянно кокетничает, придвигается к нему, задевает его плечом? Заглядывает ему в лицо? Нельзя даже сделать вид, будто считаешь, что это отец с дочерью – они же совсем не похожи.)

– Расскажите мне про вашу невесту, – не отступается Кирстен. – Мама говорит, она очень хорошенькая. Жена председателя совета…

Ди Пьеро обрывает ее, иронически фыркнув:

– Спроси Изабеллу, если тебе любопытно.

– Она, похоже, относится к этому вполне спокойно – я имею в виду, Изабелла, – небрежным тоном, с лукавой улыбкой произносит Кирстен. – Никаких приступов ревности, насколько я знаю. Или меланхолии.

Ди Пьеро на это не клюет.

Он вытягивает руку изящным, но отнюдь не вежливым жестом и бросает взгляд на часы.

Кирстен вспыхивает. Капризным тоном маленькой девочки она спрашивает:

– Вы спешите? Опаздываете на свидание?.. А я такая голодная: я еще ничего сегодня не ела. Сводили бы меня к «Рампелмейеру».

Насторожен, колеблется, и, однако, это начинает его забавлять. Начинает интересовать.

(Разве не заметила она тогда, в раздевалке, вспыхнувшего в нем желания? Заметила и, как ей показалось, почувствовала, хотя он не прижимал ее к себе. «Мистер Ди Пьеро, не делайте мне больно, мистер Ди Пьеро, я ведь не хотела, ах, прошу вас…» Ничего она тогда не заметила. Глаза ее от боли были затуманены слезами. А ужас в значительной мере объяснялся тем, что она боялась, как бы ее не пронесло – вот был бы позор! Ничего она в тот момент не заметила и слишком была напугана, чтобы дать волю воображению, но потом – потом она, несомненно, заметила и вообразила очень многое. И снова услышала сдерживаемую прерывистость его дыхания, которое он тем не менее железно контролировал.)

В прохладе темного, отделанного полированным деревом французского ресторана на Семьдесят первой улице в Восточной части города Ди Пьеро снимает солнечные очки и тщательно прячет их в футляр. Кирстен – судорожно, с надеждой – глотает, глядя, как Ди Пьеро обычным жестом потирает переносицу.

– Говорить тут нечего, – напрямик заявляет он ей. – Твой отец был хороший человек… человек очень широкий… но он попал в беду… отчаялся… потерял перспективу.

– Это выражение всегда меня интересовало, – звонким насмешливым тоном произносит Кирстен. – «Потерять перспективу».

Ди Пьеро вставляет новую сигарету в мундштук. Он не смотрит на Кирстен, но по лицу его пробегает кривая усмешка.

– Это значит не иметь твердой точки зрения, стержня. Который определяет твой взгляд на вещи. Который позволяет измерять происходящее и взвешивать, – говорит Ди Пьеро. Такую уж он принял стратегию – не обращать внимания на издевки Кирстен и на скрытое под ними отчаяние. Он говорит ей словно ментор: – Все давно бытующие во всех языках выражения по-своему отражают истину. «Потерять перспективу», «потерять веру», «предаться отчаянию».

– «Предаться любви», – добавляет Кирстен.

– Между этими выражениями много общего, да, – говорит Ди Пьеро.

– Она влюблена в… Ника? – спрашивает Кирстен, задиристо вздернув подбородок. Они с Ди Пьеро сидят в полутьме друг против друга, за круглым столиком с мраморной крышкой. – Они влюблены друг в друга?

Ди Пьеро пожимает плечами.

– Они что, собираются пожениться? – спрашивает Кирстен.

– А разве кто-то сказал, что они собираются пожениться? – безразличным тоном спрашивает Ди Пьеро.

– Изабелла не станет об этом говорить. Изабелла же в трауре. Она – сраженная горем вдова, – говорит Кирстен. – Друзья помогают ей выбраться из этого состояния. Вытаскивают ее по вечерам из дома, и заставляют надевать яркие тряпки, и покупают всякие побрякушки, возят в ночные клубы, в дискотеки…

– Она уже вернулась из Нассау, да? – спрашивает Ди Пьеро.

– Разве вы не поддерживаете с ней контакта? Она же до первого мая в Мексике с миссис Деглер и Джеком Фэйром и с кем-то еще.

– В Акапулько?

– В Гвадалахаре. У миссис Деглер там большой дом.

Кирстен принимается нервно вертеть в пальцах маленький спичечный коробок. Она наблюдает за Ди Пьеро из – под приспущенных ресниц и произносит как бы застенчиво:

– А я-то думала, вы с Изабеллой поддерживаете тесный контакт. Я думала, вы каждый день разговариваете по телефону.

– Это не совсем так, – говорит Ди Пьеро.

– Но одно время было так.

– Нет.

– Года два-три назад.

– Нет.

– Разве?.. Года два-три назад. Когда вы жили в Вашингтоне.

– Во всяком случае, не каждый день, – говорит Ди Пьеро.

– Но сейчас вы не поддерживаете контакта?.. Сейчас не говорите каждый день по телефону?

Ди Пьеро знаком подзывает официанта и заказывает два бокала белого вина.

Официант медлит и осведомляется, сколько лет Кирстен. Самому ему тридцать с небольшим, он такой же смуглый, как Ди Пьеро, с густыми висячими усами.

– Она достаточно взрослая, – отрезает Ди Пьеро.

– Расскажите мне про них, – говорит Кирстен.

– Про них?

– Про мою мать. И про Ника.

Ди Пьеро снова трет переносицу. Но на сей раз Кирстен замечает наигранность жеста: он делает вид, будто смущен, будто раздумывает.

– Про мою мать, про Ника и про Мори, – тихо говорит Кирстен.

Ди Пьеро упирается взглядом в мраморную столешницу. Лицо у него уже не безразличное… упрямо сомкнутые губы вытянуты трубочкой.

– Расскажите мне про них, – говорит Кирстен, – и я к вам больше не стану приставать, никогда не стану.

Ди Пьеро молчит.

Кирстен пригибается к столику и говорит:

– Я знаю, что у них был роман… у Изабеллы с Ником – все об этом более или менее знали, – но мне нужно знать, дошло ли это до Мори. И кто ему сказал. И когда.

– Это дело очень тонкое, – говорит Ди Пьеро. – Ты едва ли можешь надеяться…

И умолкает. Кирстен еще ниже пригибается к столику: – Да?

– Ты еще маленькая, – медленно произносит Ди Пьеро. – Тебе не понять.

– А мне и не обязательно сейчас понимать – мне нужно знать.

– Есть вещи, которые тянутся из прошлого, когда тебя еще не было…

– Те «вещи», которые я хочу знать, имеют отношение к настоящему, – говорит Кирстен, – к июню прошлого года, когда он покончил с собой, и к той зиме, когда он уехал из дому. Вы видели его квартиру? Нет? Это было очень грустное зрелище – этот дом Потомак-Тауэр, далеко на Висконсин-авеню. Совсем в стороне от всего. Вы там никогда не бывали? Он перебрался туда в декабре: по-моему, она попросила его съехать. Всем говорили, что это по взаимному согласию… взаимной договоренности: разъехались «по-дружески», но, я думаю, она попросила его съехать, и думаю, попросила о разводе, и думаю… я думаю…наверняка сказала ему, что хочет выйти замуж за другого.

– Вполне возможно, – говорит Ди Пьеро. И, помедлив, накрывает ее руку своей. Удерживает, успокаивает, вытягивает из нервных пальцев коробок. – Но по-настоящему ты же ничего не знаешь, раз тебе никто об этом не говорил.

Сердце у Кирстен колотится как сумасшедшее. Она понимает: то, что она сейчас скажет, – дико, нелепо, безумно и непростительно и слова ведь назад не вернешь, и тем не менее она произносит:

– Я должна знать, мистер Ди Пьеро, убили ли они его.

Он снимает с ее пальцев руку. Подходит официант и ставит перед ними бокалы с вином.

Ди Пьеро подносит бокал к губам и издает какой-то странный всасывающий звук. Это может означать удивление, удовольствие или просто издевку. Теперь он смотрит прямо на Кирстен.

– Зови меня Тони, – говорит он.

– Да. Извините. Тони.

Сердце у нее так бьется, что даже больно. Не глядя, она протягивает руку за бокалом. Поднимает бокал. Тост? Тайный тост во тьме похожего на пещеру ресторана? Это же свидание, в конце-то концов.

– Итак, – каким-то странным тоном произносит Ди Пьеро, – тост за?..

– За новую встречу, – усмехаясь, говорит Кирстен. – За ваше великодушие. За ваше умение прощать.

Ди Пьеро приподнимает брови:

– Прощать?..

– Вы же знаете.

– Но это была ерунда, – говорит он. – Просто ты повеселилась. Не на то направила свою энергию.

– Вы были так добры, что не сказали моим родителям, – говорит Кирстен.

А сама, волнуясь, исподтишка наблюдает, какое впечатление произвело на этого человека слово «добры». Она читала, что люди особенно восприимчивы к лести, когда ее не заслуживают. Да и видела ловких льстецов в действии. (Изабелла де Бенавенте-Хэллек – такая преданная жена и мать, а Ник Мартене – такой семьянин, а Мори Хэллек так логически мыслит. А Оуэн Хэллек – такой спортсмен. А Кирстен Хэллек – такая лапочка.)

– Не на то направила свой пыл, – произносит Ди Пьеро, точно и не слышал ее комплимента.

Кирстен смеется и делает большой глоток. Вино очень сухое, очень кислое.

– Ну, я не знаю, – говорит она. – Это было ведь три года назад, мне тогда было всего четырнадцать…

– Три года назад? Так давно? – Он вроде бы искренне удивлен.

– Три года.

– Значит, теперь тебе семнадцать?.. И, по словам Изабеллы, ты уже оканчиваешь ту школу в Балтиморе?

– Эйрскую школу в штате Нью-Йорк.

Ди Пьеро, насупясь, посасывает сигарету. Словно эти уточнения играют какую-то роль.

Но очевидно, играют.Странное выражение – как бы предчувствие наслаждения – пробегает по его лицу.

– Да. Ах да. Эйрскую академическую. Для девочек. Я знал там нескольких девочек, когда учился в школе Бауэра. Мы ведь были недалеко. Устраивали танцы, проводили вместе уик-энды и все такое прочее.

– Да, – говорит Кирстен, внимательно наблюдая за ним, – да… школа Бауэра… она теперь общая… но мальчики все равно приходят к нам… иногда… мы навещаем друг друга… иногда. И все такое прочее.