Текст книги "Миры Империума"

Автор книги: Джон Кейт (Кит) Лаумер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)

– Тебе нравится мое Прекрасное Место? – затаив дыхание, спросила Иронель.

– Да, оно очень нам нравится,– тихо ответил Рузвельт.– Не покажешь, где ты нашла тот камень?

– Здесь.– Иронель повернулась к окованному бронзой сундуку, стоявшему слева на деревянных козлах.

Рузвельт поднял крышку. Мягкий свет упал на кольца, браслеты и броши. Иронель подняла золотую цепочку и немного подержала ее в руке, потом бросила и взяла другую, серебряную, с покачивающимся на ней аметистом.

– Эта красивее,– сказала она.– Как думаешь, Питер?

– Намного красивее, моя дорогая.

Он посмотрел мимо нее, окидывая взглядом маленькую часовню, потом снова взглянул на прибор на запястье и направился к алтарю. Иронель вскрикнула и схватила его за руку.

– Питер, нет! Тебе нельзя к нему приближаться! Он улыбнулся, но улыбка его была скорее мрачной, чем умиротворенной.

– Все в порядке,– успокаивающе сказал он, стряхивая ее руку. – Я только хочу взглянуть.

– Питер, нельзя! Если до него дотронуться, будет очень плохо! Разве ты этого не чувствуешь?

Не слушая ее, он сделал еще шаг и остановился. Где-то вдалеке послышался грохот. Пол вздрогнул, и в окне треснуло стекло. Я встал рядом с ним.

– Вы здесь всего лишь гость,– сказал я.– Может, все-таки стоит подчиняться местным правилам?

Он бросил на меня взгляд, подобный молнии.

– Это только мне решать,– буркнул он и двинулся дальше.

Я схватил его за руку, твердую, словно дубовые перила. Он изо всех сил пытался освободиться, а я старался его удержать, и, похоже, силы были равны.

– Девушка говорит «нет», генерал,– сказал я. – Возможно, она права.

– Одумайтесь, Керлон,– все так же спокойно проговорил он.– Вспомните, зачем мы сюда пришли!

– Вы сами сказали, что равновесие неустойчиво,– не отступал я. – Так будьте осторожны, если не уверены в том, что делаете.

Снова послышался грохот, на этот раз ближе. Я почувствовал, как пол зашевелился у меня под ногами. Грифон взвыл, вцепившись в пол когтями. Иронель застонала. Услышав какой-то звук над головой, я посмотрел вверх – как раз вовремя, чтобы увидеть падающий на меня приличных размеров камень. Я нырнул в сторону; удар был такой, словно столкнулись два локомотива. Во все стороны, словно шрапнель, полетели каменные осколки. Рузвельт развернулся и бросился к алтарю. Грифон зашипел и встал на дыбы, готовый обрушиться на него, но Иронель что-то крикнула, зверь снова сел, прижав уши, и Рузвельт пробежал мимо него. Я кинулся следом, и прямо между нами рухнул кусок мрамора. Пол раскачивался, словно студень, и обломки камня, потолочной мозаики, цветного стекла, металла и статуй плясали на нем, будто капли воды на раскаленной плите. Рузвельт оказался в самой гуще падающих вокруг, подобно осколкам бомб, камней. Один из них ударил его в плечо, но он устоял. Его шатало, но он упорно пытался добраться до алтаря. Ему оставалось лишь шесть футов до цели, когда купол над алтарем провалился и рухнул вниз. Упала одна из колонн, которая едва его задела, но при этом отбросила на десять футов. Он перекатился в пыли и застыл неподвижно, словно сломанная кукла. Грохот утих. В тишине послышался стук нескольких падающих камешков.

Иронель опустилась на колени рядом с Рузвельтом и дотронулась до его лица.

– Он умер? – прошептала она.

Я быстро осмотрел его. В черепе зияла неприятная вмятина. Дыхание было редким и хриплым, но пульс оставался ровным.

– Он сильно ранен,– сказал я,– Но не мертв – пока.

С помощью Иронель я взвалил его на спину, перенес в ее спальню и уложил в темноте на кровать.

8

После долгой ночи наконец наступил рассвет. Иронель спала, положив голову на кровать, где лежал Рузвельт. Когда я разбудил ее, она улыбнулась.

– Он все еще жив, Ричард,– сказала она.

– Я снова проверил пульс. Сердце билось ровно, но дыхание было редким и прерывистым. Я дотронулся до вмятины над его глазом.

– Нужно что-то делать,– сказал я.– Ты можешь развести огонь?

– Ронизпел боится огня,– ответила она.– Но если я попрошу, он его мне принесет.

Я обследовал рану. Кость треснула, и в ране остались мелкие осколки. Иронель вернулась с бронзовым подносом, в котором лежали тлеющие угли. Я не стал задавать вопросы, просто добавил к углям немного сухих веток и обжег на огне нож.

Сделав два перекрестных разреза, я отогнул края кожи вокруг раны. Иронель вела себя словно обученная медсестра, следуя за каждым моим шагом и даже ни о чем не спрашивая. Пока она держала разрез открытым, я простерилизовал на огне проволочный крючок и с его помощью поставил обломки кости на место. Закончив, я закрыл рану. Рузвельт все еще дышал. Иронель зашила разрез красной шелковой нитью и села рядом с ним, глядя на его лицо. Я нашел себе подходящий угол и отправился спать.

Я проснулся оттого, что на лицо мне падал свет. Иронель сидела рядом со мной, и ее лицо казалось в полумраке мертвенно-бледным.

– Ричард... я боюсь за Питера.

Я встал и подошел к Рузвельту. Он лежал на спине с закрытыми ввалившимися глазами и искаженным в мучительной гримасе лицом, что-то хрипя сквозь сжатые зубы и царапая пальцами простыню.

– Нет...– донеслись до меня сдавленные слова,– Никогда... не склоняй головы... лучше... разрушение навеки...– Его голос перешел в бессвязное бормотание.

Я коснулся пальцами его шеи. Кожа была горячей, словно раскаленное железо. Рана на лбу опухла и воспалилась.

– Мне очень жаль,– сказал я.– Но нам нужны лекарства, которых у нас нет.

– Ричард,– прошептала девушка.– Чазз говорит, что мы должны отнести Питера к нему.

Я посмотрел на нее: на ее большие темные глаза, рыжие локоны, прилипшие к белой коже.

– Его нельзя трогать.

– Но... Чазз не может прийти сюда, Ричард!

Я взглянул на Рузвельта. В медицине я не слишком разбирался, но мне уже приходилось видеть умирающих. Я поднял его, и девушка повела меня через темные залы, среди черных лиан и упавших статуй, в полную разнообразных запахов ночь.

В высохшем фонтане посреди заросшего травой сада резвились каменные русалки. Иронель раздвинула кусты, росшие сквозь трещину в бассейне, и перед нами открылось отверстие. Крутые каменные ступени вели вниз, откуда пахло грибами и влажной глиной. Иронель шла впереди. Когда мы оказались внизу, она осветила моим фонариком покосившиеся полки, заполненные пыльными винными бутылками. В дальнем конце помещения зиял пролом, напоминавший гигантскую крысиную нору, из которой воняло, словно из обезьянника в зоопарке.

Иронель, казалось, этого не замечала. Она подошла к дыре и крикнула:

– Чазз, это я, Иронель, и Ричард, мой друг. Мы принесли Питера!

В ответ раздалось нечто напоминавшее скрежет трущихся друг о друга камней. Иронель повернулась ко мне.

– Чазз говорит, что мы можем его внести.

Я спустился в дыру, которая вела в туннель с гладкими стенами, прорытый во влажной земле. Туннель извивался, опускаясь все ниже, пока не уперся в неровную стену из бугорчатой мокрой кожи. Иронель посветила на стену, и я увидел лицо шесть на шесть футов, с широким крючковатым носом и ввалившимися веками, которые поднялись, открыв глаза размером с баскетбольные мячи. На щеках и скошенном морщинистом лбу росли волосы, грубые, словно шерсть мамонта. Там, где волос не было, виднелась черная чешуйчатая кожа, покрытая складками, подобно носорожьей шкуре. Из-под красных губ показались щербатые зубы, похожие на могильные камни. Рот открылся, и раздался фохочущий рев.

– Он говорит, чтобы его положили сюда,– перевела Иронель.

Я сделал так, как она просила. Рузвельт лежал словно труп, бледный как смерть. Громадные глаза окинули его взглядом. Изо рта высунулся язык, похожий на розовое пуховое одеяло, попробовал на вкус воздух и снова исчез.

– Он сокрушил камни,– проревел голос на этот раз более отчетливо – или, возможно, я уже начал привыкать к подобным звукам.

– Он не знал, Чазз, дорогой,– умоляюще сказала Иронель.– Он никому не хотел причинить вреда.

– Камень ударил меня,– прорычал Чазз. Гигантский череп слегка повернулся, и показался край запекшейся черной коркой ссадины, в которую поместилась бы моя рука.

– Бедный Чазз... тебе очень было больно?

– Не очень, Иронель.– Лицо снова повернулось к нам, и по кожистой щеке сползла слеза, которой вполне хватило бы, чтобы наполнить чайную чашку.– Не бойся за Чазза. Чазз в полном порядке, Иронель.

– Так ты можешь помочь Питеру? Чудовищные глаза снова уставились на лежащего без сознания Рузвельта. Веки наполовину опустились, словно морщинистые кожаные заслонки.

– Попробую,– прогрохотал монстр.– Я чувствую боль... в этом месте. Очень страшная боль, но не она убивает Питера. Нет, это то, что тянется... здесь и здесь! Но я пытаюсь... пытаюсь оттолкнуть их...– Голос перешел в бормотание, подобное треску ледника, тающего под весенним солнцем.

Рузвельт пошевелился, издал слабый звук. Иронель положила руку ему на лоб. Посветив фонарем, я увидел, что его лицо постепенно обретает цвет. Он вздохнул, беспокойно задвигал руками, потом застыл. Дыхание его выровнялось.

– Арррх,– прорычал Чазз.– Дурное все еще в нем, Иронель! Я пытаюсь его излечить, но чую дурное, которое все еще там! Лучше я сразу его убью...

– Чазз, нет! – Иронель бросилась к Рузвельту, прикрывая его своим телом.– Ты не можешь!

– Я чую дурное внутри его,– повторил Чазз.– И меня это пугает!

– Он всего лишь человек, Чазз, он сам так сказал. Так же как и Ричард! Ричард, скажи ему! – Иронель схватила меня за руку.– Скажи Чаззу, что Питер наш друг!

– Что именно дурное ты в нем чувствуешь, Чазз? – спросил я.

Тот повернул ко мне свои чудовищные глаза.

– Когда падают камни, я их чувствую,– ответил он.– А когда я проник внутрь его, я снова почуял то же самое. Там, в красных пещерах его спящего мозга, таятся черные мысли, Ричард. И ради них он готов уничтожить весь мир.

– У себя дома он весьма важная персона. Он прибыл сюда, чтобы попытаться спасти мир. Да, он совершил ошибку и в результате едва не погиб. Не думаю, что сейчас он может причинить кому-то вред.

– Я видел его в своих снах, когда спал здесь под землей,– прорычал Чазз.– Зачем он пришел сюда, Ричард? И зачем пришел ты? Ибо тебя я тоже видел во сне. Ты несешь проклятие этому миру, и он тоже. Но я не знаю, чье проклятие сильнее.– Он снова зарычал.—Я боюсь его, Ричард. Но ради Иронель я предоставляю его своей судьбе. А теперь заберите его от меня. Разум его болен, и боль эта вонзается мне прямо в сердце.

Я поднял Рузвельта и отнес его обратно по вонючему туннелю в комнату Иронель.

Утром она разбудила меня, принеся золотистую дыню на золотом блюде и гроздь красных виноградин размером со сливы, и сказала, что Рузвельту уже лучше. Я подошел к нему – он все так же лежал на спине, без сознания. Никаких особых изменений я не заметил, но температура, похоже, упала до нормальной, выровнялись также пульс и дыхание. Возможно, я оказался лучшим нейрохирургом, чем думал.

Иронель показала мне свое королевство: нижние этажи здания, в котором она жила, сад, то, что осталось от улицы после землетрясения. Падавшие сквозь листву лучи раннего утреннего солнца создавали ощущение безмолвной зловещей красоты. Иронель вела меня за руку, показывая небольшие цветочные клумбы в укромных местах, чистую воду в бассейне, который, вероятно, когда-то был прекрасным фонтаном, разбросанные камни среди буйной травы – остатки гипсовой статуи.

Мы спустились по выщербленным мраморным ступеням под громадными старыми деревьями и выкупались в пруду, поднялись на разрушенную башню, откуда через украшенное каменными фигурами окно видны были другие башни, торчавшие над джунглями. Вечером мы сидели на скамейке в саду, слушая уханье, ворчание и шипение ночных созданий, бродивших совсем рядом. Иногда она заговаривала со мной, рассказывая о своих друзьях и играх, или напевала странные песни без слов, а иногда просто отстраненно улыбалась, словно радуясь просто тому, что живет. Мне хотелось задать ей множество вопросов, но я ни о чем не спрашивал. Она чем-то напоминала спящего ребенка, и мне не хотелось ее будить. Ночью она пришла ко мне в постель и спала со мной, словно маленькая девочка.

Прошел еще день, и Рузвельт пришел в себя, после чего, слабо улыбнувшись, снова заснул. На следующий день он уже был в сознании. Казалось, он вновь стал прежним, к нему вернулись уверенность в себе и прочее – если не считать ввалившихся щек. По его словам, он ничего не помнил о том, что случилось после того, как мы встретили девушку.

С тех пор он стал быстро поправляться. На четвертый день он уже ходил. На пятый, возвращаясь из похода за фруктами к границе джунглей, я услышал дикий рев со стороны парка, а затем несколько выстрелов. Рев был мне хорошо знаком – это был Вроделикс, вне себя от ярости. Бросив красно-желтые манго, которые я собрал, я помчался к воротам. В десяти футах от них я обнаружил грифона, вытянувшегося возле фонтана с дельфинами, с тремя дырами в шкуре. Он застонал и попытался подняться, а потом упал замертво, раскрыв клюв. Я побежал через парк, потом вверх по лестнице, пытаясь звать Иронель, но ответа не было. Позади послышался негромкий шорох, и, повернувшись, я увидел вышедшего из тени Рузвельта с направленным мне в голову нейропистолетом.

– Мне очень жаль, Керлон,– сказал он,– Но у меня нет другого выхода.

Он нажал на спуск, и мир вокруг меня опрокинулся.

Я лежал на спине, глядя словно в тумане на склонившегося надо мной Рузвельта. Лицо его исхудало, а повязка над глазом напоминала большой крест, нарисованный губной помадой. Голос его доносился словно из бездны, но слова вполне можно было разобрать.

– Вставайте, Керлон. Я парализовал вашу волю, но вы можете меня слышать. Мы должны исполнить свой долг.

Я почувствовал, что поднимаюсь на ноги. Казалось, будто их отделяют многие мили от моей головы, плавающей где-то высоко над облаками. Мои руки были связаны спереди.

– Туда,– сказал Рузвельт.

Мы прошли через сад, мимо несчастного зверя, распростертого на камнях, и вышли на лежащую в руинах улицу. Внутри моей головы не смолкало высокое гудение, а свет выглядел несколько странно, будто начиналось солнечное затмение. Мы вошли в музей, поднялись по заваленной обломками гипса лестнице в большой зал, где лежали распростертые на полу манекены в доспехах, словно жертвы катастрофы. В часовне сквозь разбитое окно, подобно прожектору, лился яркий солнечный свет. Алтарь все еще стоял на месте, окруженный обломками золотого купола. Чувствовалось, будто весь мир напоминает натянутую до предела тетиву.

– Идите вперед,– велел Рузвельт.

Пробираясь среди каменного крошева, я перешагнул через разбитый саркофаг, смахнул сгнившие лохмотья бархатного покрывала и остановился перед алтарем.

– Возьмите шкатулку,– приказал Рузвельт. Я неуклюже поднял ее связанными руками. Она оказалась тяжелой, и от ее поверхности исходило легкое покалывание, словно через нее шел электрический ток. Пол под ногами завибрировал. Вокруг слышалось громыхание, похожее на раскаты отдаленного грома. Рузвельт оскалил зубы, но отнюдь не в улыбке.

– Дайте мне,– сказал он.

Я протянул ему шкатулку на фоне все усиливавшегося грохота.

– Смотрите-ка, сами небеса разгневаны нашим поступком,– сказал он.– Но мы получили, что хотели. А теперь идем.

Он повернулся, и я последовал за ним. Сверху рухнул кусок резного камня, грохнувшись в нескольких футах от нас. Начали падать и другие, но ни один нас не задел. Когда мы добрались до двери, позади нас обрушилась крыша. На лестнице я ощущал, как камни распадаются у меня под ногами, но она держалась до тех пор, пока мы не оказались в большом зале, и лишь затем осыпалась грудой обломков.

На улице царил полнейший хаос. Здание на другой стороне улицы осело, наклонилось и рухнуло на площадь.

Мы перепрыгивали через разбитые тротуарные плиты, со скрежетом сталкивавшиеся друг с другом, словно ломающиеся льдины. Упало дерево, увлекая за собой спутанный клубок лиан, через джунгли с громким ревом ломилась какая-то тварь размером с дом.

– Центр вероятностного шторма перемещается, следуя за нами,– крикнул мне Рузвельт.– Нам сильно повезет,

Керлон, если мы сумеем добраться до челнока, прежде чем здесь все обратится в прах! Держитесь возле меня!

Он побежал, и я побежал рядом с ним, в то время как мир вокруг нас разваливался на части.

На поляне, где мы оставили челнок в режиме полуфазы, Рузвельт достал из поясной сумки пульт дистанционного управления. Я заметил какое-то движение среди деревьев прямо над ним, но даже не успел что-либо сказать. Из-под гигантских листьев появился гигантский паук с толстыми щетинистыми лапами и фасетчатыми глазами величиной с тарелку. Он раскачивался на комковатом сером канате, выставив перед собой наготове пару клешней.

– Ронизпел, нет! – послышался позади нас крик Иронель, и паук замешкался на несколько мгновений, которых хватило Рузвельту, чтобы выхватить пистолет и выпустить несколько пуль в раздутое брюхо, висевшее в десяти футах над ним.

Тварь рухнула на землю, дергая всеми восемью ногами. Иронель с криком бросилась к ней, в то время как Рузвельт еще несколько раз выстрелил в умирающее чудовище. Отшвырнув девушку в сторону, он нажал кнопку на пульте. Вокруг послышалось гудение, свет померк, приобретая свинцовый оттенок, будто перед грозой. Закружились подхваченные вихрем листья, и перед нами возник челнок, приземистый, черный, смертоносный. Люк открылся, озарив полумрак ярким светом.

– Керлон, сюда! – крикнул Рузвельт.

Земля подо мной содрогнулась. Я пробежал мимо рыдающей девушки и развороченного тела паука. В джунглях слева от меня раздался громкий треск, земля разверзлась, и из нее появилась голова Чазза, щурившегося от яркого света. Он перевел взгляд на девушку, и рот его раскрылся в яростном реве. Рузвельт поднял пистолет и выстрелил в громадную морду, от которой полетели во все стороны клочья мяса и черной крови, и Чазз взвыл в агонии. Потом я оказался внутри челнока, а Рузвельт захлопнул позади меня люк. Достав наручники, он приковал меня к креслу. Экран засветился розовым, затем очистился, показывая происходящее снаружи. Чаззу удалось выбраться из земли по плечи, и его громадные узловатые руки с обломанными черными когтями тянулись к девушке. Он коснулся ее одним пальцем, а потом гигантская голова наклонилась... но в это мгновение Рузвельт включил двигатель, изображение на экране растаяло, словно воск на солнце, и джунгли сомкнулись над тем местом, где когда-то был сад Иронель.

  9

Очнувшись, я обнаружил, что наступило раннее утро и сквозь занавески на открытом окне сияет яркое солнце. Голова у меня болела, словно треснутая наковальней. Рядом со мной в обтянутом парчой кресле сидел Рузвельт, облаченный в фантастическое одеяние, которое тем не менее на нем выглядело вполне естественно: короткий свободный плащ с меховым воротником, обтягивающие бриджи, туфли с украшенными драгоценными камнями помпонами, большая золотая цепь на груди, расшитые рубинами рукава, дорогие перстни на пальцах.

– Доброе утро,– весело приветствовал он меня, протягивая чашку кофе.– Нам нелегко пришлось, но теперь все закончилось, Керлон. Я крайне сожалею о том, на что вынужден был пойти, но у меня не было выбора. Но в итоге мы оба, вы и я, одержали победу, и ее плоды принадлежат нам.

Голос его звучал негромко, но черные глаза возбужденно блестели, словно он уже предвидел грядущую славу. Я попробовал кофе. Он оказался горячим и крепким, но головная боль не проходила.

– Вы ведь понимаете меня, не так ли? – Он пронзил меня взглядом.– Нас ждет новая великая судьба – не только меня, но и вас. Только представьте себе, Керлон! Кто бы не хотел получить власть над ходом событий и изменить его так, как того пожелает его душа! И мы – мы вместе – это сделали! Из праха старого мира восстает новый – мир, в котором наши судьбы возвышаются, подобно колоссам над безликой толпой! Это мир, каким он должен быть, Керлон, мир могущества и славы, каким никто никогда не видел его прежде,– простертый у наших ног, подобно ковру! Мы перевели стрелки часов судьбы, вернули историю на путь, который, казалось, был обречен навсегда!

– Что с девушкой? – спросил я.

– Мне очень жаль, но она была всего лишь тенью в одном из погруженных в сумрак миров. Боюсь, она вас чересчур очаровала. Но я поступил так, как должен был поступить. Я взял бы ее вместе с нами, но это невозможно. Ткань, которую я плету, на данной стадии слишком хрупка, чтобы выдержать перенос ключевой фигуры с одной из периферийных А-линий.

– Понятия не имею, что вы делаете, Рузвельт,– сказал я.– Но в любом случае цена чересчур высока.

– Когда-нибудь вы все поймете, Керлон. Поймете лучше любого иного представителя человечества. Ибо из всех стоящих на доске миллионов пешек вы единственный, равный мне, и ваша судьба тесно переплетается с судьбой нового мира.

– Можете на меня не рассчитывать, генерал,– ответил я.—Я не собираюсь участвовать в ваших секретных операциях. И если вы скажете мне, где мои штаны, я сейчас встану и уйду.

Рузвельт слегка улыбнулся и покачал головой.

– Керлон, не говорите глупостей. Вы хоть представляете, где находитесь?

С трудом поднявшись с кровати, я подошел к окну и посмотрел на газоны и клумбы, показавшиеся мне почти знакомыми.

– Эта мировая линия лежит вдалеке от хаоса Пустоши,– сказал Рузвельт, пока я надевал оставленные для меня свободную рубашку и обтягивающие брюки.– Общеисторическая дата с вашим миром – тысяча сто девяносто девятый год от Рождества Христова. Мы находимся в городе Лондр, столице провинции Новая Нормандия, автономного герцогства под властью французского короля Людовика Августа. Здесь происходят великие события, Керлон. Мятежники оспаривают власть императора, верноподданных граждан обвиняют в измене, Людовик ждет, готовый в случае нужды высадить войска в Гарвиче, Дувре и Ньюкасле. Достаточно малейшего толчка, чтобы разразилась война. И именно ее мы должны предотвратить.

– А какое вы имеете к этому отношение, генерал?

– Меня здесь хорошо знают; я пользуюсь доверием как наместника Гаррона, так и влиятельных членов мятежной группировки. Надеюсь, мне удастся предотвратить кровопролитие и стабилизировать ситуацию. Чтобы обуздать мощный поток энергии, который я сюда направил, необходима устойчивая А-линия. Помните, что я вам говорил о ключевых предметах и ключевых линиях? Новой Нормандии предстоит стать ключевой линией данного кванта вероятности с помощью артефакта, который мы принесли с собой. А когда возвысится новая главная линия, взойдут и наши звезды!

– А я-то тут при чем?

– Десять дней назад герцог Ричард упал замертво во время публичной церемонии на глазах всего народа. Говорят, будто его убили. Мятежники обвиняют верноподданных в устранении прирожденного лидера бриттов, те, в свою очередь, обвиняют мятежников в убийстве человека, которого они считали не более чем вассалом французского короля. Напряжение достигает критической точки, и его необходимо разрядить.

– Мне это пока что ни о чем не говорит.

– Это же очевидно,– сказал Рузвельт.– Будучи потомком рода Плантагенетов, вы предложите себя на роль герцога Лондрского.

– Да вы с ума сошли, генерал,– заявил я.

– Нет ничего проще.– Он махнул рукой.– Никто не станет отрицать, что вы достаточно похожи на покойного герцога для того, чтобы быть его братом. Однако мы представим вас как более дальнего родственника, тайно воспитанного к северу от шотландской границы. Ваша внешность удовлетворит даже самого фанатичного из мятежников, и, конечно, вы выступите с заявлениями, достаточно вызывающими для того, чтобы ублажить эту клику. Вам также предстоит вступить в диалог с наместником Гарроном, направленный на разрешение кризиса и восстановление порядка.

– А почему я должен всем этим заниматься?

– Это драма самой жизни, а вы являетесь ее частью с самого рождения и даже раньше. Как и я, вы наследник могущественной династии. Все то, чем вы могли стать, что могли совершить ваши аналоги, все отражения во времени и истории любых действий представителей этого великого клана, жизнь которых оборвалась в расцвете сил, вся эта отвергнутая вероятностная энергия должна найти свое выражение в вашей личности и в том мире, который вы поможете создать!

– А что будет с моим собственным миром?

– Новая главная линия станет господствующей,– бесстрастно ответил Рузвельт.– После перестройки, которой сопровождается ее создание, менее значительными линиями придется вынужденно пожертвовать. Линии Империума и Пустоши уйдут в небытие. Но это не имеет для вас ни малейшего значения, мистер Керлон, так же как и для меня. Наша судьба принадлежит не им.

– Похоже, вы все хорошо рассчитали,– сказал я.– И только в одном ошиблись.

– В чем же?

– Я так не играю.

Рузвельт мрачно посмотрел на меня.

– Поймите, Керлон, я хочу, чтобы вы стали моим добровольным союзником; но вы все равно мне поможете, даже если вам придется это делать не по своей воле.

– Вы блефуете, Рузвельт. Вам нужна ходячая говорящая марионетка, а не человек со связанными руками.

Он раздраженно отмахнулся.

– Я уже говорил вам, что сожалею о том, что мне пришлось дать вам снотворное, чтобы доставить сюда, но если у меня не будет иного выхода – я снова сделаю то же самое, хоть десять тысяч раз! Старая империя воспрянет вновь, чего бы это ни стоило! Мы не обсуждаем никаких «если», Керлон, только «как». Примите вызов, окажите мне полную поддержку, и ваше будущее пройдет в роскоши, какую вы даже не можете себе представить. Если же бросите вызов мне – окажетесь ходячим трупом среди всего того, что могло бы стать вашим триумфом. Что вы выбираете, Керлон? Почести или прогнившие лохмотья? Величие или страдания?

– Вы тщательно продумали свою историю, генерал, но я пока что не вижу в ней никакого смысла.

– Мятежники сильны,– нехотя проговорил Рузвельт– Если говорить честно, то вся сила на их стороне. Они могут захватить власть в любой момент, стоит им только захотеть. Им не хватает лишь одного – руководства. Они сплотятся вокруг вас, Керлон, но вместо того, чтобы повести их к победе, вы остудите их революционный пыл. Ибо если они восстанут и изгонят прочь французов, на линии возникнет развилка и семь веков стабильной истории обратятся в прах, создав совершенно новый вероятностный спектр. Нет никакой нужды описывать, что станет при этом с моими планами по поводу Новой Нормандии!

Я невесело усмехнулся.

– Как я вижу, у вас проблемы, Рузвельт? Я ведь вам действительно нужен, и вовсе не для того, чтобы нести копье в третьем акте некоего фарса, призванного одурачить местных жителей. Так в чем все-таки дело? Зачем вы пытаетесь затащить меня в мир ваших параноидальных фантазий?

– Я же вам сказал! Мы с вами неразрывно связаны, во всех коридорах прошлого, в каждом из миров во все тысячелетия общей истории. Когда удача улыбается вам, то же самое происходит и со мной. Я могу заставить вас силой, Керлон, но если мне придется сломить вашу волю, подчиняя ее своей, мы вместе будем не столь сильны. Станьте моим добровольным союзником, поделитесь со мной своей харизмой – и нам станет доступно все, что можно только пожелать!

– А если я откажусь?

– Мне бы этого не хотелось,– стальным голосом произнес он.– Но если потребуется, мне вполне послужит ваш сломленный разум и болтающееся на ниточках тело.

– Все, что вы говорите, подтверждает единственную ясную мысль, которую я извлек из ваших слов, Рузвельт. В чем бы ни заключалась ваша цель, вы по одну сторону, а я по другую.

– Я могу сломить вас, Керлон. Более сильный всегда в состоянии подчинить себе более слабого. И чтобы это доказать, хватит простой демонстрации.

Он широко расставил ноги и, улыбаясь, развел руки на ширину плеч.

– Первый, кто опустит руки, признает, что другой его превосходит – по крайней мере в этом отношении.

Я расставил руки. От усилия у меня застучало в висках, но я крепко стиснул зубы. Если Рузвельт намерен со мной поиграть – что ж, пусть. Завтрак может и подождать.

– В любом мире и в любом времени реальность формирует чья-то воля,– неожиданно сказал Рузвельт.– Это древнее правило действует и здесь, но ему придают еще большее могущество титанические новые силы, подчиняющиеся любому, кто в состоянии ими овладеть. Судьба хрупка, Керлон, она лишена разума, и ею правит прихоть всесильного человека. Стоит какому-нибудь Александру Великому отправиться на завоевание мира, и мир станет таким, каким он его сделает. Без Александра в вашем мире не было бы ни Цезаря, ни Аттилы, ни Мухаммеда, ни Гитлера, так же как в мире линии ноль-ноль не было бы Гильермо Максони. Судьбу творят люди, Керлон, и никак иначе. Вы сами это видели, когда мы вместе сражались спина к спине. Мы двое – островки стабильности, даже посреди моря бесформенного хаоса. Но лишь один из нас может сформировать вселенную по собственному желанию, и этим одним буду я. Я подчиню вас себе – не потому, что я вас ненавижу, у меня нет никаких поводов для вражды. Я просто должен так поступить – так же как Александр должен был уничтожить Дария.

– Забавно,– сказал я.– Никогда не имел желания формировать вселенную по собственной воле. Вот только почему-то у меня точно так же нет никакого желания видеть, как это станете делать вы. Родина никогда для меня особо много не значила, но я вовсе не готов к тому, чтобы ее спустили в унитаз ради того, чтобы вы могли править миром со своего насеста.

Рузвельт кивнул.

– Полагаю, Керлон, что от нас обоих тут ничего не зависит. Как говорится, все уже прописано в Книге Судеб. В течение семи веков ваши и мои предки сражались за то, чтобы править вселенной. Только представьте, План-тагенет! В тысячах миллиардов альтернативных мировых линий, в большей или меньшей степени отличающихся друг от друга, ваш и мой кланы в течение столетий стремились атаствовать над миром, ничего не зная о других, повинуясь лишь инстинктивному желанию реализовать присущий им потенциал. А потом наступил день катаклизма, когда нахлынувшая Пустошь уничтожила их всех, за исключением одного человека на моей линии и одного на вашей.

Прошло минут десять с тех пор, как началось наше состязание. Мои руки и плечи пронизывало болью, словно раскаленным железом. Рузвельт стоял неподвижно, словно статуя, и его руки даже не дрожали.

– Насколько я понял, появление Пустоши относят к девяностым годам прошлого века,– сказал я.– Вы слишком молоды для того, чтобы об этом помнить, если, конечно, в вашем Империуме не владеют искусством пластических операций, на какие неспособен и Голливуд.

– Я говорю лишь о том, что мне известно: о чем сообщили мне исследователи, о чем рассказывал мне..,– Он неожиданно замолчал.