Текст книги "Особые отношения"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Фонограмма 1 «Ты дома» Фонограмма 2 «Дом на улице Надежды» Фонограмма 3 «Бегущая от любви» Фонограмма 4 «Последняя» Фонограмма 5 «Выходи за меня замуж» Фонограмма 6 «Вера» Фонограмма 7 «Русалка» • Фонограмма 8 «Обычная жизнь» Фонограмма 9 «Там, где ты» Фонограмма 10 «Песня Самми»
Макс

Ничто так не сплачивает церковь, как трудности. Покажите прихожанам умирающего родственника, ребенка, который должен перенести операцию, – и каждый тут же внесет свою лепту. На пороге вашего дома будут стоять кастрюльки с запеканками, а ваше имя окажется в списках тех, за кого будут молиться. В вашем доме появятся женщины, готовые помочь с уборкой или присмотреть за детьми. И человек понимает: какие бы адские испытания ему ни выпали, он не один.

Уже несколько недель за меня молились все прихожане церкви Вечной Славы, поэтому к тому времени, когда я пойду в суд, Господь уже будет по горло сыт молитвами по меньшей мере сотни прихожан. Сегодня я сижу в школьном актовом зале, пастор Клайв начинает свою проповедь.

Дети прихожан в соседнем кабинете рисования наклеивают изображения животных на растиражированные копии ковчега. Мне об этом известно, потому что вчера вечером я помогал Лидди рисовать жирафов и бегемотов, белок и муравьедов, чтобы дети их раскрасили и вырезали во время занятий в воскресной школе. И очень хорошо, что сейчас их нет здесь, потому что пастор Клайв говорит о сексе.

– Братья и сестры, – начинает он, – хочу задать вам один вопрос. Вам известно, что некоторые вещи, похоже, всегда рядом? Упоминаешь одно и автоматически думаешь о втором, естественном его дополнении. Например, соль и перец. Арахисовое масло и желе. Рок-н-ролл. Объятия и поцелуи. Если же получаешь только что-то одно, то кажется, будто сидишь на колченогом стуле, верно? Ощущаешь некую незаконченность, незавершенность. А если в паре слышишь другое слово – например, «кошки и попугаи» вместо «кошки и собаки», – это звучит неправильно, не так ли? К примеру, если я говорю «мать», вы говорите…

– Отец, – бормочу я хором с остальными.

– Муж…

– Жена.

Пастор Клайв кивает.

– Заметьте, не «мать и мать». Не «муж и муж» или «жена и жена». Потому что когда мы слышим нечто подобное, то в глубине души чувствуем, что это неправильно. Я думаю, это особенно верно, когда речь заходит о понимании того, почему в планы Господа не входит гомосексуальный образ жизни. – Он обводит глазами паству. – Найдутся те, кто станет утверждать, что в Библии ничего не сказано о гомосексуализме, но это неправда. Послание к Римлянам, стихи 26 и 27: «Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение». Некоторые скептики – те, которые утверждают, что Господь ничего не говорит о гомосексуализме, – скажут вам, что Павел говорит о том, что происходило в языческих пантеонах в Греции. Эти скептики станут уверять, что слова выхвачены из контекста. Но я отвечу так: «Друзья мои, нам контекст известен». – Он замолкает, пытаясь взглянуть каждому в глаза. – Господь ненавидит гомосексуализм, – утверждает он. Пастор Клайв зачитывает строки, которые написаны в сегодняшнем бюллетене. Это из Первого Послания к Коринфянам, глава 6, стихи 9 и 10: «Или не знаете, что неправедные Царства Божиего не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни грабители – Царства Божиего не наследуют». – Я спрашиваю вас, друзья: разве Бог выразился недостаточно ясно? Для извращенцев нет вечной жизни. На это скептики возразят, что тут проблема кроется в переводе Библии. Что в этом абзаце слово «гомосексуальный» имеет иное значение: так в Греции называли женоподобного мальчика-прислугу. Они станут уверять, что до тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в англоязычной Библии не было даже слова «гомосексуальный», пока его случайно не ввел некий переводчик. Но я скажу так: это совсем не случайность. В этом отрывке описано общество, не способное отличить добро от зла. В действительности каждый раз, когда в Священном Писании упоминается гомосексуализм, он порицается.

Рядом со мной на скамью опускается Лидди. Она открыла занятия в воскресной школе, оставила детей на попечение учителей и пришла послушать проповедь пастора Клайва. Я чувствую жар ее тела всего в паре сантиметров от своей руки.

– Завтра, когда бывшая жена Макса предстанет перед судом, присягнет на Библии и станет утверждать, что она ведет нормальный, здоровый образ жизни, исполненный любви, я отвечу ей словами из Послания к Евреям, стих 11 и 25: «И лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное греховное наслаждение». Но как сказано в Послании к Галатам: «Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление». Завтра, когда бывшая жена Макса предстанет перед судом Божьим и заявит, что гомосексуализм – распространенное явление, я отвечу ей, что, возможно, она и права, но от этого в глазах Господа он не перестает быть грехом. Пусть лучше я буду в меньшинстве и буду прав, чем в большинстве и буду ошибаться.

Прихожане одобрительно зашептались.

– Завтра, когда бывшая жена Макса предстанет в суде, присягнет на Библии и скажет, что она с рождения была лесбиянкой, я отвечу ей, что этому нет ни одного научно обоснованного доказательства. У нее есть всего лишь склонность к подобному образу жизни. К примеру, я люблю плавать, но это не делает меня рыбой.

Пастор Клайв спускается по ступеням со сцены, идет по проходу и останавливается у моей скамьи.

– Макс, поднимись со мной на сцену.

От смущения я сперва даже не могу пошевелиться, но потом Лидди кладет мне руку на плечо. «Иди!» – подгоняет она, и я иду. Поднимаюсь за пастором Клайвом на сцену, в центре которой один из его помощников уже поставил стул.

– Макс не просто наш брат. Он слуга Господа на передовой, который борется за торжество правды Божией. По этой причине я буду за него молиться.

– Аминь! – выкрикивает кто-то.

Голос пастора звучит громче:

– Кто поднимется сюда и будет молиться со мной?

Десяток собравшихся встают с мест и поднимаются на сцену. Они кладут руки мне на плечи, а голос пастора Клайва звучит у меня в ушах, словно рядом хлопает крыльями сотня ворон:

– Всевышний, да окажись рядом с Максом в зале суда! Помоги его бывшей жене понять, что ее грех не тяжелее моего или Твоего греха, что ее все еще с нетерпением ждут в Царствии Божьем. Помоги детям Макса Бакстера найти к Тебе дорогу.

На сцену поднимается вереница людей, чтобы помолиться за меня, коснуться меня. Их пальцы похожи на бабочек, которые присаживаются на секунду, а потом вновь взлетают. Я слышу, как они шепотом возносят Господу свои молитвы. Тем, кто не верит в исцеляющую силу молитвы, хочу сказать: придите в такую церковь, как моя, и почувствуйте накал толпы, которая болеет за вашу победу!

От стоянки до здания суда округа Кент ведет длинная пешеходная дорожка, которая кишит прихожанами церкви Вечной Славы. Здесь же прохаживаются двое полицейских, чтобы не допустить беспорядков, но участники акции протеста далеки от радикальных действий. Пастор Клайв выстроил собравшихся, распевающих церковные гимны, по обе стороны дорожки. Я к тому, что нельзя ведь арестовать человека за то, что он поет, так ведь?

Как только мы приезжаем – под «мы» я имею в виду себя в окружении Уэйда и Бена, а также Рейда и Лидди, которые идут чуть позади нас, – пастор Клайв тут же покидает строй и медленно шествует посреди дорожки. На нем белый льняной костюм, розовая рубашка и галстук в полоску. Он явно выделяется из толпы, но объективности ради следует сказать, что его трудно было бы не заметить, даже если бы на нем был мешок из-под картошки.

– Макс! – Он обнимает меня. – Как держишься, молодцом?

Сегодня утром Лидди приготовила плотный завтрак, я съел его и тут же вырвал. Настолько нервничаю. Но я не успеваю сообщить об этом пастору Клайву, как к нам наклоняется Уэйд.

– Посмотрите налево.

Я поворачиваюсь и замечаю камеры.

– Помолимся, – предлагает пастор Клайв.

Мы останавливаемся между двумя рядами людей, образовав нечто вроде подковы, которая перекрывает вход в здание суда. Уэйд держит меня за правую руку, пастор Клайв – за левую. Журналисты начинают сыпать вопросами, но голос пастора звучит громко и решительно.

– Отец наш! Как написано в Святом Писании: ищите и обрящите, и Ты явишь великие чудеса! Сегодня мы просим Тебя, чтобы Макс и его адвокат оставались непреклонными, просим для них победы. Убереги Макса от злых языков, которые станут оскорблять его, от лжесвидетелей, распускающих сплетни. Благодаря Тебе Макс не будет нервничать. Он знает, как знаем все мы, что Святой Дух поможет ему сказать то, что должно.

– Посторонись! – слышу я и открываю глаза. В метре от меня стоит Анжела Моретти, адвокат, представляющая Зои, которая не может пройти из-за нашего молельного круга. – Не хотелось бы прерывать ваше воззвание а-ля Билли Грэм [22]22
  Евангелистский священник, известный телепроповедник.


[Закрыть], но мне и моей клиентке желательно попасть в здание суда.

– Миссис Моретти! – откликается Уэйд. – Вы, разумеется, не станете лишать собравшихся здесь людей Первой поправки к Конституции?

– Разумеется, нет, мистер Престон. Это претит моему внутреннему естеству. Равно как, например, и самовлюбленный адвокат, который заранее созвал журналистов, зная, что между его стороной и стороной ответчика возникнут надуманные противоречия.

Зои ждет, стоя за спиной Анжелы с матерью и Ванессой.

Секунду я раздумываю над тем, кто первый уступит. Но тут Лидди поступает совершенно для меня неожиданно. Она делает шаг вперед и обнимает Зои, а потом с улыбкой произносит:

– Знай, Господь любит тебя.

– Мы молимся за тебя, Зои, – добавляет кто-то из собравшихся.

Этих слов хватило, чтобы плотину прорвало: и вот уже каждый бормочет что-то о вере и надежде. Мне это напоминает поимку мух на мед, гуманное убийство.

И это срабатывает. Застигнутая врасплох Анжела хватает Зои за руку и спешит к входу в здание суда. Уэйд отпускает мою руку, давая им пройти. Проходя мимо, Зои смотрит мне в глаза.

На мгновение весь мир замирает.

– Господь простит тебя, – заверяю я ее.

Широко распахнутые глаза Зои грозового цвета.

– Богу известно, что прощать не за что, – отвечает она.

На этот раз все по-другому.

Я уже не раз бывал в суде благодаря ходатайствам Уэйда, и процедура всегда повторялась: мы идем по проходу и занимаем наши места за столом истца, подхалимка секретарша Уэйда выгружает перед ним с десяток книг, которые, откровенно говоря, он ни разу не открыл, пристав велит всем встать, в зал врывается судья О’Нил.

Но на этот раз мы в зале суда не одни. Здесь сидят журналисты и художники, делающие наброски, поскольку на большинство процессов телевизионщиков с камерами не пускают. Также тут присутствует делегация из баптистской церкви Вестборо под началом Фреда Фелпса. Баптисты в желтых футболках, на которых большими буквами написано: «Господь ненавидит гомиков», «Господь ненавидит Америку», «Гомосексуализм = грех», «Вы попадете в ад». Я видел снимки этих фундаменталистов, когда они выступали с акцией протеста на солдатских похоронах, – они верят, что Господь убивает американскую армию, чтобы наказать Америку за гомосексуализм, – и теперь на секунду задумываюсь: насколько далеко зашел Уэйд в своих публичных выступлениях? Неужели этот суд, мой суд, привлек внимание воинствующих баптистов?

В суд явились не только фундаменталисты из Вестборо, пришли и прихожане из моей церкви, что несколько меня успокоило.

Но были и другие зрители. Мужчины, сидящие рядом с мужчинами и держащиеся за руки. Две женщины, поочередно укачивающие младенца. Наверное, друзья Зои. Или ее адвоката-лесбиянки.

Председательствует судья О’Нил.

– Представление началось, – шепчет Уэйд.

– Прежде чем мы начнем, – произносит судья, – хочу предупредить всех присутствующих, включая адвокатов, стороны, журналистов и простых обывателей, – это зал суда, и здесь я – Бог. Любой, кто нарушит спокойное течение процесса, будет немедленно удален из зала. Поэтому все присутствующие в желтых футболках их либо сейчас же снимают, либо выворачивают наизнанку – или их выведут из зала суда. И прежде чем вы, мистер Престон, заикнетесь о свободе слова, позволю себе повториться: любое проявление неуважения не доставляет судье О’Нилу удовольствия.

Баптисты надевают спортивные куртки. У меня такое чувство, что им это не впервой.

– Есть ли вопросы, подлежащие обсуждению на предварительном заседании? – спрашивает судья.

Анжела Моретти встает.

– Ваша честь, я бы хотела вынести на рассмотрение суда ходатайство об изоляции свидетелей.

– Кто ваши свидетели, мистер Престон? – задает вопрос судья.

Уэйд предоставляет суду список, так же поступает и Анжела Моретти.

О’Нил кивает.

– Все перечисленные в этих списках свидетели покиньте зал заседания.

– Что? – восклицает за моей спиной Лидди. – А как же я…

– Я хочу остаться с тобой, – говорит Ванесса Зои.

Судья О’Нил меряет обеих женщин взглядом.

– Не-у-ва-же-ние, – равнодушно произносит он.

Ванесса, Рейд и Лидди неохотно направляются к выходу.

– Держись, брат! – говорит Рейд, хлопая меня по плечу, потом обнимает жену за талию и выводит ее из зала суда. Интересно, куда они пойдут. Чем займутся?

– Мы будем сегодня слушать вступительные речи? – интересуется судья О’Нил и, когда представители обеих сторон кивают, переводит взгляд на Уэйда. – Мистер Престон, можете начинать.

Хотя это суд по семейным делам и вместо жюри присяжных решение принимает судья единолично, Уэйд обращается ко всем присутствующим. Он встает, поправляет изумрудного цвета галстук и с улыбкой поворачивается к залу.

– Сегодня мы собрались здесь, чтобы скорбеть об утрате того, что близко и дорого нам всем, – об утрате традиционной семьи. Разумеется, вы все помните ее до ее безвременной кончины. Муж, жена и дети. Белый забор. Мини-вэн. Возможно, собака. Семья, которая по воскресеньям посещала церковь и любила Господа. Мама, которая пекла по выходным домашнее песочное печенье и играла роль вожатой в скаутских лагерях. Папа, который гонял мяч и вел дочь к алтарю. Уже давно это перестало быть нормой в нашем обществе, но мы уверяли себя, что такой непоколебимый институт, как традиционная семья, переживет что угодно. И тем не менее, принимая это за аксиому, мы, в сущности, предопределили ее кончину. – Уэйд кладет руки на сердце. – Покойся с миром! Уважаемый суд, это не только суд о правах опеки. Это сигнал к тому, что необходимо сохранить краеугольный камень нашего общества – традиционную христианскую семью. Поскольку и исследования, и здравый смысл говорят о том, что детям нужно иметь перед глазами образцы и женского, и мужского стиля поведения и что отсутствие одного из них может привести к ужасающим последствиям, начиная с плохой успеваемости в школе и заканчивая нищетой и авантюрным поведением. Когда рассыпаются традиционные семейные ценности, страдают дети. Макс Бакстер, мой клиент, знает об этом, Ваша честь. Именно поэтому он сегодня присутствует в зале суда, чтобы защитить трех еще не рожденных детей, которых зачал, будучи в браке с ответчицей, Зои Бакстер. Единственное, о чем просит мой клиент: дать ему завершить то, что изначально планировали обе стороны, а именно позволить этим детям вырасти в гетеросексуальной семье. Позволить им процветать, уважаемый суд, в традиционной христианской семье. – Уэйд поднимает палец, повторяя последние слова: – В традиционной семье. Именно об этом мечтали Макс и Зои, когда воспользовались достижениями медицины и создали этих благословенных нерожденных детей. Теперь, к сожалению, Макс и Зои больше не состоят в браке. И сам Макс пока не готов повторно вступить в него. Но мой клиент признает, что остался в долгу перед своими нерожденными детьми, поэтому он принимает решение, руководствуясь интересами ребенка, а не собственными. Он видит своего брата Рейда, доброго открытого человека, чьи показания вы услышите, и его жену Лидди, образец христианской добродетели в этом сообществе, будущими родителями своих нерожденных детей.

– Аминь! – слышу я за спиной.

– Ваша честь, вы ясно дали понять сторонам, что это ваше последнее дело в долгой и успешной карьере судьи. И совершенно правильно, что именно вам выпало защитить традиционную семью здесь, в Род-Айленде, в штате, основанном Роджером Уильямсом, который приплыл в колонию в поисках свободы вероисповедания. Род-Айленд – один из последних бастионов Новой Англии, штат, где еще сохранились христианские семейные ценности. Но чтобы проверить на прочность нашу точку зрения, давайте взглянем на альтернативу. И хотя лично Макс не имеет ничего против своей бывшей жены Зои, которая сейчас живет во грехе со своей любовницей-лесбиянкой…

– Протестую! – восклицает Анжела Моретти.

– Сядьте, сторона ответчика, – отвечает судья. – У вас будет шанс высказаться.

– Этим двум женщинам пришлось сочетаться браком в штате Массачусетс, потому что в этом штате, в их родном штате, однополые браки официально не признаны. Ни правительство, ни Бог не считают подобные браки законными. А теперь представим, что нерожденные дети все-таки окажутся в этой семье, уважаемый суд. Представим мальчика, который растет с двумя мамочками и на которого наложил отпечаток гомосексуальный образ жизни. Что будет с ним, когда он пойдет в школу, где его будут дразнить тем, что у него две мамы? Что произойдет, когда он, как показывают исследования, сам станет геем, потому что вырос в этой среде? Ваша честь, вас растил отец. И вы сами отец. Вам известно, что для мальчика значит отец. Молю вас от лица нерожденных детей Макса Бакстера, не позволяйте своему решению лишить их такой же возможности! – Он поворачивается к присутствующим. – Если мы забьем последний гвоздь в гроб ценностей традиционной семьи, – восклицает Уэйд, – мы никогда не сможем их возродить!

Он занимает свое место. Встает Анжела Моретти.

– Если это похоже на семью, говорит как семья, ведет себя как семья и функционирует как семья, – начинает она, – следовательно, это и есть семья. Отношения между моей клиенткой, Зои Бакстер, и Ванессой Шоу – не отношения соседей или сожителей, а отношения двух спутников жизни. Супругов. Они любят друг друга, преданы друг другу, они – единый организм, а не просто два отдельно взятых человека. А это и есть, с правовой точки зрения, определение семьи. Мистер Престон разглагольствовал о гибели традиционной семьи. Он упомянул тот факт, что Род-Айленд является штатом, основанным на свободе вероисповедания, и с этим не поспоришь. Однако нам также известно, что не все жители штата верят в то, во что верит мистер Престон и его клиент. – Она поворачивается к залу. – Более того, Род-Айленд все же признает отношения между Зои и Ванессой. Вот уже пятнадцать лет штат предоставляет ограниченные права однополым парам, живущим гражданским браком. Именно в этом суде регулярно решаются вопросы об усыновлении вторым родителем в семьях геев и лесбиянок. И Род-Айленд одним из первых в стране заменил в свидетельстве о рождении графу «мать» и «отец» на гендерно-нейтральное «родитель» и «родитель». В отличие от мистера Престона, я не считаю, что в этом деле стоит вопрос об общесемейных ценностях. Я считаю, что речь идет о конкретной семье. – Она смотрит на Зои. – Эмбрионы, о которых идет речь, были зачаты в браке Зои с ее первым супругом, Максом Бакстером. Эти эмбрионы являются общей собственностью, которая не была поделена при бракоразводном процессе. Есть два биологических родителя этих эмбрионов – истец и ответчик, которые имеют равные права на эти эмбрионы. Тем не менее разница заключается в том, что Макс Бакстер больше не хочет иметь детей. Он использует биологическое родство в качестве козырной карты, чтобы настоять на своем праве и отобрать эмбрионы у будущей матери и ее законной супруги. Если многоуважаемый суд решит вопрос в пользу моей клиентки, мы приложим все усилия к тому, чтобы включить второго биологического родителя эмбрионов, Макса Бакстера, в состав этой семьи. Мы верим, что любящих родителей не может быть слишком много. Но если многоуважаемый суд откажет в опеке моей клиентке, матери этих эмбрионов, ей не дадут возможности участвовать в воспитании собственного биологического ребенка.

Она жестом указывает на Зои.

– Вы выслушаете показания, Ваша честь, о медицинских осложнениях, в результате которых Зои больше не может выносить собственные эмбрионы. В настоящий период ее репродуктивный цикл не позволяет пройти еще одну процедуру ЭКО и собрать яйцеклетки. Ее, которая так отчаянно хочет иметь ребенка, бывший муж лишает последней возможности иметь детей – и это муж, который сам иметь детей не хочет. Он борется не за право быть родителем. Он борется за то, чтобы отобрать это право у Зои. – Анжела Моретти смотрит на судью. – Адвокат мистера Бакстера много говорил о Боге, о том, чего хочет Бог, и о том, какой Бог видит семью. Но сейчас Макс Бакстер не просит благословения у Бога, чтобы стать отцом. Он не спрашивает Бога, что лучше для этих эмбрионов.

Анжела смотрит на меня, и я едва могу дышать.

– Макс Бакстер просит вас взять на себя роль Бога, – произносит она.

Пастор Клайв говорит, что давать свидетельские показания сродни торжественному заявлению о своей вере в церкви. Ты просто занимаешь свидетельскую трибуну и рассказываешь свою историю. И неважно, что она унизительна, что тяжело даются воспоминания. Важно то, что ты на сто процентов честен, потому что именно поэтому люди тебе поверят.

Пастор Клайв – один из свидетелей, ждущих своей очереди в безвестности, в которую их отослали, и я от всей души сожалею об этом. Мне очень понадобилась бы его уверенность, чтобы я мог на ком-то сконцентрировать свое внимание, пока буду стоять за свидетельской трибуной. А теперь мне постоянно приходится вытирать ладони о брюки, потому что я сильно потею.

Как ни странно, меня успокаивает пристав, подошедший ко мне с Библией. Сперва я думаю, что сейчас он попросит меня прочесть отрывок, но потом вспоминаю, как начинается любой суд. «Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?» Я кладу руку на потертый кожаный переплет. И тут же мое сердце перестает неистово биться. «Ты не один», – сказал пастор Клайв и, естественно, оказался прав.

Мы с Уэйдом десяток раз репетировали мои показания. Я знаю все вопросы, которые он будет задавать, поэтому в этой части не волнуюсь. Мне не дает покоя то, что произойдет потом, когда он закончит допрос, когда настанет черед Анжелы Моретти рвать меня на части.

– Макс, – начинает Уэйд, – почему вы обратились в суд с просьбой назначить вас опекуном этих нерожденных детей?

– Протестую! – вступает Анжела Моретти. – Одно дело слышать, как адвокат называет эмбрионы нерожденными детьми во время вступительной речи, но неужели мы весь процесс будем вынуждены слышать это определение?

– Протест отклонен, – отвечает судья. – Мне не до семантики, миссис Моретти. Вы говорите «помидор», я называю его «томат». Мистер Бакстер, отвечайте на вопрос.

Я делаю глубокий вдох.

– Я хочу быть уверен, что их ждет прекрасное будущее с моим братом Рейдом и его женой Лидди.

«Его женой Лидди». Эти слова жгут мне язык.

– Почему вы не обсудили вопрос опеки во время бракоразводного процесса?

– У нас не было адвокатов, мы сами себя представляли. Я знал, что мы должны разделить имущество, но это… это наши дети.

– При каких обстоятельствах были зачаты эти нерожденные дети? – задает Уэйд следующий вопрос.

– Когда мы с Зои были женаты, мы хотели иметь детей. Все закончилось тем, что мы пять раз проходили процедуру ЭКО.

– Кто из вас двоих бесплоден?

– Оба, – отвечаю я.

– Как проходит процедура ЭКО?

Пока Уэйд прогоняет нашу медицинскую историю, я чувствую внутри пустоту. Неужели все девять лет брака могут закончиться вот так: два выкидыша, один мертворожденный? Тяжело представить, что единственное, что осталось, – несколько юридических документов и этот кровавый след.

– Как вы отреагировали на рождение мертвого ребенка? – спрашивает Уэйд.

Это прозвучит кощунственно, но когда умирает ребенок, мне кажется, матерям легче это перенести. Мать может неприкрыто скорбеть; ее утрата – это то, что видят все, глядя на ее опавший живот. В моем случае утрата поселилась в душе. Она съедала меня изнутри. Поэтому так долго моим единственным желанием было заполнить пустоту.

Господь знает, что я старался. С помощью алкоголя.

Ни с того ни с сего у меня в горле пересыхает и кажется, что если я не выпью, то умру. Я заставляю себя подумать о Лидди, вспомнить вчерашний вечер, когда она сидела на краю кровати и молилась за меня.

– Я переживал не лучшие времена. Потерял возможность зарабатывать. И опять начал пить. Брат забрал меня к себе, но меня засасывало все глубже и глубже. Пока однажды я не врезался на грузовике в дерево и не оказался на больничной койке.

– После этого жизнь изменилась?

– Да, – отвечаю я. – Я обрел Иисуса.

– Протестую, Ваша честь! – восклицает Анжела Моретти. – Мы в суде, а не на молельном бдении.

– Я разрешаю этот вопрос, – отвечает судья О’Нил.

– Следовательно, вы стали набожным человеком, – подсказывает Уэйд.

Я киваю.

– Я стал посещать церковь Вечной Славы и беседовать с пастором Клайвом Линкольном. Он спас мне жизнь. Я ведь окончательно опустился. Я потерял дом, стал алкоголиком и не знал ничего о религии. Сперва я думал, что если приду в церковь, то все станут меня осуждать. Но действительность сразила меня наповал: этим людям было все равно, кто я есть, – они видели во мне того, кем я мог бы стать. Я стал посещать взрослую группу по изучению Библии, всевозможные обеды, собрания паствы после воскресной службы. Все молились за меня: и Рейд, и Лидди, и пастор Клайв, и остальные прихожане. Все безоговорочно любили меня. И однажды я сел на краю кровати и попросил Господа спасти мою душу и мою жизнь. Когда Господь меня спас, в мое сердце упало семя Святого Духа.

Когда я заканчиваю свою речь, мне кажется, что из меня изнутри исходит сияние. Я бросаю взгляд на Зои, которая смотрит на меня так, как будто видит впервые.

– Ваша честь, – вмешивается Анжела Моретти, – мистер Престон, по всей видимости, не понял, что следует разделять суд и церковь…

– Мой клиент имеет право рассказать о том, что изменило его жизнь, – отвечает Уэйд. – Религия – вот что заставило мистера Бакстера подать этот иск.

– В конкретном случае я вынужден согласиться, – говорит судья О’Нил. – Душевное преображение мистера Бакстера существенно для рассматриваемого дела.

– Я не верю своим ушам, – бормочет Анжела Моретти. – И буквально, и фигурально.

Она садится на место, скрестив руки на груди.

– Необходимо внести ясность… – говорит Уэйд. – Вы продолжаете употреблять спиртное?

Я вспоминаю о Библии, на которой поклялся. Думаю о Лидди, которая так хочет иметь ребенка.

– Ни капли в рот не беру, – обманываю я.

– Как давно вы в разводе?

– Брак расторгнут окончательно три месяца назад.

– Когда после развода вы в очередной раз вспомнили о своих нерожденных детях?

– Протестую! Если сторона истца продолжит называть эти эмбрионы детьми, Ваша честь, я буду продолжать протестовать…

– А я буду постоянно отклонять ваши протесты, – отвечает судья О’Нил.

Когда мы с Уэйдом репетировали ответ на этот вопрос, адвокат велел сказать: «Каждый день». Но я вспоминаю, что соврал о спиртном, чувствую стоящего за моей спиной Господа, который всегда знает, когда ты лжешь себе и лжешь Ему. Поэтому, когда судья вопросительно смотрит на меня, ожидая ответа, я честно отвечаю:

– Когда Зои завела о них разговор. Месяц назад.

На секунду мне кажется, что у Уэйда Престона сейчас случится сердечный приступ. Потом черты его лица разглаживаются.

– И что она сказала?

– Она хочет использовать эмбрионы, чтобы завести ребенка с… Ванессой.

– Как вы отреагировали?

– Я был потрясен. Особенно при мысли о том, что мой ребенок будет расти в доме, исполненном греха…

– Протестую, Ваша честь!

– Протест принят.

Уэйд даже бровью не повел.

– И что вы ей ответили?

– Что мне нужно время подумать.

– И к какому выводу вы пришли?

– Что это неправильно. Господь не желает, чтобы две женщины воспитывали ребенка. Моего ребенка. Каждый ребенок должен иметь мать и отца, таков согласно Библии естественный порядок вещей. – Я вспоминаю вырезанных животных, которых мы с Лидди приготовили для детей из воскресной школы. – Я имею в виду, что не увидишь садящихся в ковчег двух самок одного животного.

– Протестую! – возражает Анжела Моретти. – Какое это имеет отношение к делу?

– Протест принят.

– Макс, – продолжает допрос Уэйд, – когда вы узнали, что ваша бывшая жена ведет лесбийский образ жизни?

Я смотрю на Зои. Мне трудно представить, как она обнимает Ванессу. Мне кажется, что ее новый образ жизни – притворство, в противном случае притворством был наш брак, и я просто не позволяю себе об этом думать.

– После того как мы расстались.

– Что вы почувствовали?

Как будто я проглотил деготь. Как будто открыл глаза, а мир неожиданно оказался черно-белым, и сколько бы я ни тер глаза, краски назад не возвращались.

– Как будто проблема во мне, – лаконично ответил я. – Как будто я был для нее недостаточно хорош.

– Ваше мнение о Зои изменилось с тех пор, как вы узнали, что она ведет гомосексуальный образ жизни?

– Я стал молиться за нее, потому что это грех.

– Вы считаете себя противником гомосексуализма, Макс? – спрашивает Уэйд.

– Нет, – отвечаю я. – Никогда. Я поступаю так не потому, что хочу обидеть Зои. Я любил ее и не могу вычеркнуть из жизни девять лет брака. Да и не хотел бы. Я просто хочу позаботиться о своих детях.

– Если суд сочтет возможным отдать вам этих нерожденных детей, как вы поступите?

– Они заслуживают самых лучших на свете родителей. Но мне хватает ума понять, что это не я. Именно поэтому я бы хотел, чтобы их забрал мой брат Рейд. Они с Лидди заботились обо мне, любили меня, верили. Я изменился в лучшую сторону только благодаря им. Я понимаю, что стану частью большой семьи этих детей, что они вырастут в христианской, полной, традиционной семье, с мамой и папой. Будут ходить в воскресную школу и церковь, будут воспитаны в любви к Господу. – Я поднимаю глаза, как велел мне Уэйд, и говорю, как мы репетировали: – Пастор Клайв говорил мне, что Господь не совершает ошибок, что всему есть причина. Я долгое время думал, что моя жизнь – ошибка. Что я сам – ошибка. Но сейчас я думаю по-другому: такова воля Божья – свести меня с Рейдом и Лидди в то время, когда моим нерожденным детям необходим дом и любящая семья. – Я киваю, убеждая себя. – Именно для этого я родился на этой земле.