Текст книги "Особые отношения"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

– Ваши отношения с Ванессой изменились?

– Да. Она заботилась обо мне после операции. Мы много времени проводили вместе – ходили гулять, за покупками, в химчистку, готовили и так далее, – и я начала осознавать, что, когда Ванессы нет рядом, мне действительно ее не хватает. Что я люблю ее больше, чем просто подругу.

– Зои, у вас до этого были отношения с представительницами вашего пола?

– Нет, – ответила я, тщательно подбирая слова. – Знаю, это может показаться странным, но в людях тебя привлекают какие-то мелкие детали. Доброта. Глаза. Улыбка. То, что они могут тебя рассмешить, когда это так необходимо. Я все это чувствовала по отношению к Ванессе. То, что она оказалась женщиной… что ж, это было неожиданно, но, откровенно говоря, имело значение меньше всего.

– Это сложно понять, учитывая, что вы состояли в браке с мужчиной.

Я киваю.

– Мне кажется, именно поэтому я не сразу осознала, что люблю Ванессу. Я просто этого не понимала. У меня раньше были подруги, но мне никогда не хотелось иметь с ними никаких физических отношений. Но как только наши отношения перешли на этот уровень, стало казаться, что ничего естественнее и быть не может. Велите мне перестать дышать воздухом, а начать дышать водой – вот что означает моя жизнь без нее.

– Сейчас вы называете себя лесбиянкой?

– Я называю себя супругой Ванессы. Но если мне придется носить какой-то ярлык, чтобы быть с Ванессой, – что ж, буду носить.

– Что произошло после того, как вы влюбились? – ведет допрос Анжела.

– Я переехала к ней. В апреле в Фолл-Ривере мы поженились.

– В какой момент вы обе заговорили о семье?

– Во время нашего медового месяца, – отвечаю я. – После удаления матки я знала, что никогда не смогу иметь детей. Но у меня остались три замороженных эмбриона с моим генетическим материалом… и я имею супругу, у которой есть матка и которая смогла бы выносить этих детей.

– А Ванесса захотела вынашивать эмбрионы?

– Это было ее предложение, – отвечаю я.

– И что произошло дальше?

– Я позвонила в клинику и спросила, можно ли подсадить эмбрионы. Мне сказали, что мой супруг должен подписать отказ от них. Но они имели в виду Макса, а не Ванессу. Поэтому я пришла к нему и попросила разрешения воспользоваться этими эмбрионами. Я знала, что он не хочет иметь ребенка, – именно по этой причине он и подал на развод. Я искренне верила, что он поймет.

– А он?

– Обещал подумать.

Анжела складывает руки на груди.

– Во время вашей встречи вам не показалось, что Макс изменился?

Я бросаю взгляд на Макса.

– Раньше Макс был заядлым серфингистом. Из тех неторопливых мужчин, которые не носят часы, не расписывают день по минутам и всегда на полчаса опаздывают. Он подстригался только потому, что я ему об этом напоминала, он постоянно забывал надеть ремень. Чтобы поговорить с Максом об эмбрионах, я пришла к нему на работу. И несмотря на то, что он занимался физическим трудом, возился в саду, на нем был галстук. В субботу.

– Макс связался с вами, чтобы обсудить судьбу эмбрионов?

– Да, – с горечью произношу я. – Мне пришла повестка в суд, куда меня вызывали в качестве ответчицы по делу о праве их использования.

– И что вы почувствовали? – задает вопрос Анжела.

– Я разозлилась. И смутилась. Он не хотел быть отцом, он сам мне об этом сказал. У него даже не было постоянных отношений, насколько мне известно. Ему не нужны эти эмбрионы. Он просто хочет, чтобы мне они не достались.

– Когда вы были замужем за Максом, у него были проблемы с гомосексуализмом?

– Мы это не обсуждали. Но раньше я не замечала, чтобы он был субъективен.

– За время вашего брака, – задает вопрос Анжела, – вы часто встречались с его братом?

– Не очень.

– Как бы вы описали ваши с Рейдом отношения?

– Спорными.

– А с Лидди? – продолжает допрос Анжела.

Я качаю головой.

– Эту женщину я просто не понимаю.

– Вам было известно, что пятую процедуру ЭКО оплатил Рейд?

– Я понятия об этом не имела, пока не услышала его показания. Для нас это было настоящим стрессом, потому что мы не знали, где достать деньги, но однажды Макс пришел и сказал, что все решил, что он нашел кредит под ноль процентов. Я ему поверила. – Я замолкаю, затем поправляю себя: – Я была настолько глупа, что поверила ему.

– Макс когда-либо говорил вам о своем желании отдать эмбрионы брату и невестке?

– Нет, я узнала об этом, когда он подал иск.

– И как вы отреагировали?

– Не могла поверить, что он так со мной поступает, – отвечаю я. – Мне сорок один год. Даже если мои яйцеклетки на что-то пригодны, страховка не покрывает расходы на лечение бесплодия, чтобы еще раз взять у меня яйцеклетки. Это в буквальном смысле мой единственный шанс завести своего биологического ребенка с любимым человеком.

– Зои, – спрашивает Анжела, – вы обсуждали с Ванессой, какое отношение будет иметь Макс к этим эмбрионам, если по суду вы получите над ними опеку и у вас родятся дети?

– На его усмотрение. К чему он готов. Если захочет стать частью жизни этих детей, мы поймем; а если не захочет – будем уважать и это решение.

– Значит, вы не возражаете, чтобы дети знали, что Макс их биологический отец?

– Нет, конечно.

– И не возражаете против того, чтобы он принимал такое участие в их судьбе, какое сочтет нужным?

– Да. Абсолютно верно.

– Как вы думаете, к вам проявят подобную щедрость, если суд присудит эмбрионы Максу?

Я смотрю на Макса, на Уэйда Престона.

– Я целых два дня слышу о своем развратном поведении, о том, насколько я падшая женщина, что избрала этот образ жизни, – отвечаю я. – Да они на пушечный выстрел меня к детям не подпустят!

Анжела смотрит на судью.

– Защита больше вопросов не имеет, – заявляет она.

Мы с Анжелой идем во время перерыва выпить по чашечке кофе. Она не отпускает меня одну бродить по зданию суда, боясь, что на меня накинутся сторонники Уэйда.

– Зои, – говорит она, нажимая на кнопку кофейного автомата, – ты отлично держалась.

– Твой допрос – самая легкая часть, – отвечаю я.

– Твоя правда, – соглашается она. – Уэйд будет преследовать тебя, как Билл Клинтон Монику Левински. Но ты была спокойна, рассудительна и вызывала сочувствие.

Она протягивает мне первый стаканчик и собирается бросить монету, чтобы купить второй, как к нам подходит Уэйд Престон и бросает в щель пятьдесят центов.

– Я слышал, вы за это деньги не получите, адвокат, – произносит он. – Считайте это моим пожертвованием.

Анжела не обращает на него внимания.

– Зои, знаешь, чем отличается Уэйд Престон от Бога? – Она делает секундную паузу. – Бог не считает себя Уэйдом Престоном.

Я смеюсь, как обычно над всеми ее шутками. Но на этот раз смех застревает у меня в горле. Потому что в полуметре от Рейда стоит, не сводя с меня глаз, Лидди Бакстер. Она пришла сюда в компании адвоката Макса, вероятно, по той же причине, что и я в компании Анжелы.

– Зои, – окликает она, делая шаг вперед.

Анжела берет полномочия на себя.

– Моей клиентке нечего вам сказать.

И становится между нами.

Но Лидди в необычной для нее манере возражает:

– Зато мне есть что ей сказать.

На самом деле я плохо знаю Лидди. Я никогда не хотела узнать ее лучше. Макс всегда говорил мне, что я многое упускаю, – она очень веселая, умная и знает наизусть все диалоги из «Нападения помидоров-убийц», – но я видела только одно: женщину, которая в наши дни в ее возрасте преданно ждет мужа с работы, чтобы спросить у него, как прошел день, и накормить его ужином. Макс когда-то предлагал нам прогуляться вместе по магазинам, сходить пообедать, узнать друг друга получше, но я решила, что все темы для разговоров иссякнут, как только мы повернем за угол ее дома.

Однако она, похоже, все-таки нарастила себе хребет. Удивительно, как попытки забрать чужие эмбрионы могут сказаться на чувстве собственного достоинства!

– Благодарю покорно, но на сегодня я молельную квоту исчерпала, – отвечаю я.

– Это не молитвы. Просто… Знаешь… – Она смотрит мне прямо в глаза. – Макс не хочет тебя обидеть.

– Да? Просто задел ненароком. Я поняла.

– Я знаю, каково тебе.

Я поражаюсь ее выдержке.

– Откуда тебе это знать? У нас с тобой нет абсолютно ничего общего! – зло бросаю я.

Я протискиваюсь мимо Лидди, Анжела спешит за мной.

– Адвокат, это вы преподаете своей клиентке уроки обаяния? – кричит Уэйд нам в спину.

Голос Лидди звучит мне вслед.

– Нет, Зои, нас кое-что связывает, – возражает она. – Мы обе любим этих детей.

Эти слова заставляют меня остановиться на полпути. Я оборачиваюсь.

– Что бы там ни говорили, – негромко продолжает Лидди, – я всегда считала, что из тебя получилась бы великолепная мать.

Анжела берет меня под руку и тащит по коридору.

– Не обращай на них внимания, – велит она. – Знаешь, чем отличается дикобраз от Уэйда Престона за рулем своего автомобиля? Иглы торчат наружу.

Но на этот раз я не могу выдавить даже улыбку.

Не помню, чтобы мама, когда я была ребенком, часто ходила на свидания, но одно засело у меня в памяти. Какой-то мужчина, облитый духами с ног до головы (еще больше, чем моя мама), позвонил в дверь и повез ее ужинать. Я заснула на диване, пересматривая «Любовную лодку» и «Остров фантазий», а проснулась уже во время выпуска ночных новостей и увидела маму в чулках без туфель, тушь размазана под глазами, а волосы беспорядочно торчат.

– Понравился? – помнится, спросила я.

Мама только презрительно фыркнула.

– Никогда не доверяй мужчине, который носит на мизинце кольцо, – сказала она.

Тогда я ее не поняла. А теперь полностью с ней согласна: мужчина должен носить только обручальное кольцо или кольцо Суперкубка. Остальные украшения – знак того, что ничего из ваших встреч не выйдет: кольцо школьного братства говорит о том, что он никогда не повзрослеет, коктейльное кольцо с массивным камнем указывает на то, что он голубой, но пока сам этого не понимает. Кольцо на мизинце свидетельствует о том, что он слишком печется о своей выгоде; кольцо а-ля «Завтрак у Тиффани» Трумена Капоте – больше заботится о собственном внешнем виде, чем о спутнице.

Уэйд Престон носит кольцо на мизинце.

– Вам досталось с лихвой, мисс Бакстер, – говорит он. – Можно даже сказать, вы ходили в клинику, как на работу.

– Протестую! – восклицает Анжела. – Никому не позволено так говорить.

– Протест принят. Адвокат, удержитесь от личных комментариев, – велит судья О’Нил.

– Многие осложнения угрожали жизни, не так ли?

– Да, – отвечаю я.

– Следовательно, существует вероятность того, что, если суд присудит вам этих нерожденных детей, вы можете не дожить, пока они вырастут, верно?

– Сейчас я полностью излечилась от рака. Шансы рецидива составляют менее двух процентов. – Я улыбаюсь ему. – Я здорова как лошадь, мистер Престон.

– Вы понимаете, что, если суд все же присудит вам и вашей любовнице этих нерожденных детей, нет никакой гарантии, что беременность наступит?

– Я понимаю это лучше, чем кто-либо, – отвечаю я. – Но я также понимаю, что это мой последний шанс иметь биологического ребенка.

– Сейчас вы проживаете с Ванессой Шоу в ее доме, я прав?

– Да. Мы поженились.

– Не в штате Род-Айленд, – замечает Престон.

Я смотрю ему в глаза.

– Мне известно одно: штат Массачусетс выдал нам свидетельство о браке.

– Как давно вы вместе?

– Около пяти месяцев.

Он удивленно приподнимает брови.

– Это очень большой срок.

– Наверное, я сразу поняла, что это мое. – Я пожимаю плечами. – И я хочу быть с ней всегда.

– Вы испытывали те же чувства, когда выходили замуж за Макса Бакстера, не так ли?

Первая кровь.

– Не я подала на развод. Это Макс бросил меня.

– Как может бросить вас и Ванесса?

– Не думаю, что это случится, – отвечаю я.

– Но наверняка вы знать не можете, верно?

– Всякое случается. Рейд с Лидди тоже могут развестись.

Произнося эти слова, я смотрю на сидящую в зале побелевшую Лидди.

Не знаю, что там происходит между нею и Максом, но что-то явно происходит. Когда она давала показания, я чувствовала между ними какую-то не видимую постороннему глазу связь, как будто я попала в паутину, натянутую в открытом дверном проеме. А потом эти слова у кофейного автомата: «Макс не хочет тебя обидеть». Как будто она с ним это обсуждала.

Макс не мог в нее влюбиться.

Она совершенно на меня не похожа.

При мысли об этом я едва заметно улыбаюсь. Макс явно то же мог бы сказать о Ванессе.

Даже если Макс влюбился в свою невестку, не могу представить, что из этого что-то выйдет. Лидди слишком стремится быть идеальной женой, образцовой прихожанкой. Насколько я вижу, тут некуда падать с пьедестала.

– Мисс Бакстер! – нетерпеливо окликает меня Уэйд Престон, и я понимаю, что прослушала вопрос.

– Прошу прощения. Не могли бы вы повторить?

– Я спросил, возмущал ли вас образ жизни, который ведут Рейд и Лидди?

– При чем здесь возмущение? У нас просто абсолютно разные приоритеты.

– Значит, вы не завидуете их богатству?

– Нет. Деньги еще не все.

– Тогда вам не по душе то, что они являются образцом для подражания?

Я едва сдерживаю смех.

– Откровенно говоря, я их таковыми не считаю. Я думаю, что они покупают все, что захотят, – даже эти эмбрионы. Я считаю, что они прикрываются Библией, чтобы осуждать таких людей, как я. Не хотела бы я, чтобы ребенок унаследовал хоть какую-то из этих черт.

– Вы же регулярно не посещаете церковь, мисс Бакстер, не так ли?

– Протестую! – вмешивается Анжела. – Видимо, нам требуется наглядный пример.

Она берет две книги и со стуком кладет их перед собой. «Церковь». Вторую книгу она перекладывает на противоположный конец стола. «Государство». Потом смотрит на судью.

– Видите между ними разницу?

– Умно, миссис Моретти. Пожалуйста, отвечайте на вопрос, мисс Бакстер, – требует судья.

– Нет.

– Вы не очень-то высокого мнения о тех, кто посещает церковь, верно?

– Я считаю, что каждый человек имеет право верить во все, во что захочет. Включая и право не верить ни во что, – добавляю я.

Ванесса не верит в Бога. Я думаю, что все попытки ее матери молитвами изгнать из нее лесбийскую суть закрыли для нее дверь в официальную религию. Как-то ночью мы обсуждали эту тему. О том, что ее мало заботит жизнь загробная, если все, что ей нужно, она получает в этой; что самой природой заложено помогать людям, и золотое правило здесь ни при чем. Говорили о том, что, несмотря на то что я не исповедую ни одну из признанных религий, я не могу с уверенностью отрицать, что нет никаких высших сил. Не знаю, то ли потому, что я продолжаю цепляться за останки религии, то ли потому, что слишком боюсь признаться вслух, что не верю в Бога.

Я понимаю, что атеизм сродни гомосексуализму. Человек надеется, что о его взглядах никто не узнает, потому что негативные последствия не заставят себя ждать.

– Следовательно, вы планируете растить этих нерожденных детей вне религии?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Я буду растить ребенка, чтобы он умел быть любимым и отдавать любовь, воспитывать в нем чувство самоуважения, широту взглядов и терпимость к окружающим. Если я найду подходящую религиозную группу, исповедующую эти принципы, мы, возможно, к ней присоединимся.

– Мисс Бакстер, вам знакомо дело «Барроуз против Брэнди»?

– Протестую! – вступает Анжела. – Адвокат ссылается на дело об опеке, а мы рассматриваем дело о разделе собственности.

– Протест отклонен, – отвечает судья О’Нил. – К чему вы ведете, мистер Престон?

– В деле «Барроуз против Брэнди» Верховный суд Род-Айленда постановил, что при разводе родителей тот, кто получил опеку, имеет право воспитывать ребенка в вере, которую сочтет лучшей в интересах ребенка. Более того, в деле «Петтинато против Петтинато» сказано, что нравственные качества каждого потенциального опекуна должны быть…

– Адвокат истца пытается растолковать судье, как ему судить процесс, – спрашивает Анжела, – или все же задает вопрос моей клиентке?

– Задаю вопрос, – отвечает Уэйд. – Вы, мисс Бакстер, показали, что прошли несколько курсов ЭКО, но каждый закончился плачевно?

– Протестую!

– Я перефразирую вопрос. Вы не доносили ребенка до срока, не так ли?

– Нет, – отвечаю я.

– И у вас было два выкидыша?

– Да.

– А потом родился мертвый ребенок?

Я опускаю глаза.

– Да.

– Сегодня вы показали, что всегда мечтали иметь ребенка, верно?

– Верно.

– Ваша честь, – вздыхает Анжела, – вопрос уже был задан, ответ на него получен.

– В таком случае почему, мисс Бакстер, в восемьдесят девятом году вы убили собственного ребенка?

– Что? – Я в замешательстве. – Понятия не имею, о чем вы говорите.

Но я лукавлю. И его следующие слова тому подтверждение:

– Вы сделали добровольный аборт, когда вам было девятнадцать, или нет?

– Протестую! – тут же вскакивает со своего места Анжела. – Это не имеет отношения к рассматриваемому делу и произошло задолго до того, как моя клиентка вышла замуж. Я требую, чтобы этот вопрос был немедленно вычеркнут из протокола!

– Имеет и самое прямое. Ответ поможет нам понять ее желание иметь ребенка. Она пытается расплатиться за прошлые грехи.

– Протестую!

У меня немеют руки.

В зале вскакивает какая-то женщина.

– Детоубийца! – кричит она, и это последняя капля, которая переполнила чашу.

Раздаются крики, кричат баптисты Вестборо и прихожане церкви Вечной Славы. Судья призывает всех к порядку, около двадцати присутствующих удаляют из зала. Представляю, что думает Ванесса, которая наблюдает за происходящим по ту сторону двери.

– Мистер Престон, можете продолжать допрос, но воздержитесь от комментариев, – говорит судья О’Нил. – Что касается наблюдателей в зале, то еще одно слово, и я сделаю заседание закрытым.

Я признаюсь, что да, я сделала аборт. Мне было девятнадцать, я еще училась в колледже. Я наивно полагала – какая же дура! – что все еще впереди.

Я замолкаю и чувствую себя как выжатый лимон. Лишь однажды я вспоминала об этой операции – в клинике репродукции человека, когда мне пришлось честно рассказать свою репродуктивную историю либо подвергнуть риску свои шансы забеременеть. Это случилось двадцать два года назад, но внезапно меня охватило то же чувство: меня трясла дрожь, я была сбита с толку.

И зла как черт.

Клиника не могла официально раскрыть подобную информацию Уэйду Престону. Следовательно, утечка информации произошла из другого источника, от человека, который был со мной в тот день в клинике, когда я заполняла бланк.

Макс.

– По какой причине вы скрывали эту информацию от суда?

– Я ничего не скрывала.

– Возможно потому, что полагали – и нисколько не ошибались, – что тогда ваши рыдания о том, как вы мечтали иметь ребенка, покажутся несколько лицемерными?

– Протестую!

– Вам когда-нибудь приходило в голову, – продолжает давить Уэйд Престон, – что вы не можете родить еще одного ребенка, потому что Господь наказывает вас за убийство первого?

Анжела вне себя. Она изрыгает огонь негодования на Уэйда. Но хотя он и снимает свой последний вопрос, тот повисает в воздухе подобно неоновой табличке, после того как закрываешь глаза.

И несмотря на то, что я не должна отвечать на этот вопрос вслух, я уже сама себе на него ответила.

Я не хочу верить в Бога, который может наказать меня за то, что я сделала аборт.

Но это не означает, что я никогда не задумывалась: а может быть, это на самом деле наказание?

– Ты не хочешь сказать, что, черт побери, это значит? – спрашивает меня Анжела, как только судья объявляет, что на сегодня заседание суда закончено. – Где он достал твою медицинскую карту?

– А ему не нужно было ничего доставать, – равнодушно отвечаю я. – Наверное, ему сказал Макс.

– В таком случае почему ты мне ничего не сказала? Было бы менее болезненно, если бы эту историю затронули на прямом допросе, а не на перекрестном!

Как, например, пьянство Макса. Все любят кающихся грешников. Если бы тему его пьянства затронули мы, все выглядело бы так, будто он что-то скрывает.

Именно в таком свете сегодня выставил меня Уэйд Престон.

Он как раз закончил собирать свой портфель и, проходя мимо, учтиво улыбается.

– Очень жаль, что вы не знали о скелетах в шкафу своей клиентки. В буквальном смысле этого слова.

Анжела не обращает на него внимания.

– Может быть, ты еще что-то забыла мне сказать? Потому что я очень не люблю сюрпризов.

Я качаю головой, все еще не в силах прийти в себя, и вслед за ней покидаю зал суда. В коридоре нас ждут моя мама и Ванесса – их все еще не пускают внутрь.

– Что там произошло? – спрашивает Ванесса. – Почему судья вышвырнул половину зала?

– Поговорим об этом в машине. Я хочу домой.

Но как только мы открываем входную дверь и оказываемся на ступеньках, на нас обрушивается град вопросов.

Я ожидала вопросов, но не тех, что задают: «На каком сроке вы сделали аборт? Кто отец ребенка? Вы с ним до сих пор общаетесь?»

Ко мне подходит женщина. Судя по желтой футболке, она баптистка из Вестборо. У нее пластмассовая бутылка с каким-то фруктовым пуншем, но издали это похоже на кровь.

Я понимаю, что она швырнет в меня бутылку, еще до того, как она замахивается.

– Кое-кто делает неправильный выбор! – кричит она.

Я отступаю, закрываясь, и жидкость забрызгивает только мою правую ногу. Я совершенно забываю о Ванессе, пока не слышу ее голос:

– Ты мне никогда не говорила.

– Я никому не рассказывала.

У Ванессы холодный взгляд. Она смотрит на Макса в окружении адвокатов.

– Почему-то сейчас я тебе не верю, – говорит она.

Мама жаждет поквитаться с Уэйдом Престоном за то, что он вытащил на свет божий мою историю, – понадобилось вмешательство Анжелы и волшебное слово «внуки», чтобы она согласилась зарыть топор войны и поехать домой. Мама обещает позвонить позже, справиться о том, как я, и видит, что сейчас я не хочу разговаривать. Ни с кем, кроме Ванессы. Всю обратную дорогу я пытаюсь объяснить, что произошло во время моих показаний. Она молчит. Когда я упоминаю об аборте, она вздрагивает.

Наконец, когда мы паркуем машину, у меня не выдерживают нервы.

– Ты больше никогда не собираешься со мной разговаривать? – взрываюсь я, хлопаю дверцей машины и иду в дом. Снимаю колготки, которые все еще липкие. – Какие-то католические предубеждения?

– Ты знаешь, что я не католичка, – отвечает Ванесса.

– Но когда-то была.

– Да дело вовсе не в этом чертовом аборте, Зои! Дело в тебе. – Она стоит ко мне лицом, продолжая сжимать ключи от машины. – Это довольно важный момент, который как-то выпал из наших отношений. Например, это как забыть сказать партнеру, что болеешь СПИДом.

– Ванесса, ради бога, аборт не ВИЧ, им заразиться нельзя.

– Ты считаешь, что это единственная причина, по которой нужно доверять глубоко личное человеку, которого любишь?

– Это чудовищное решение, которое я вынуждена была принять, даже несмотря на то, что мне повезло и я вообще могла принимать решения. Мне не очень-то хочется об этом говорить.

– Тогда ответь мне, почему Макс об этом знал, а я нет, – возражает она.

– Ты ревнуешь? Ты по-настоящему ревнуешь, что я рассказала Максу о чем-то ужасном из своего прошлого?

– Да, ревную, – признается Ванесса. – Довольна? Я эгоистичная стерва и хочу, чтобы моя жена открылась мне настолько же, насколько она открылась парню, с которым раньше состояла в браке.

– А мне, может быть, хотелось, чтобы моя жена проявила хоть толику сочувствия, – говорю я. – Особенно учитывая то, что мне только что досталось по первое число от Уэйда Престона – меня объявили врагом номер один всего мира.

– Тебе, похоже, кажется, что «мы» означает только «я», – продолжает обижаться Ванесса.

– Отлично! – восклицаю я, на глаза наворачиваются слезы. – Хочешь услышать о моем аборте? Это был самый ужасный день в моей жизни. Я плакала, пока ехала в клинику и когда возвращалась обратно. Мне пришлось два месяца давиться китайской лапшой, потому что я не хотела просить у мамы денег и ничего ей не рассказывала, пока не вернулась домой на летние каникулы. Я не стала принимать обезболивающие, которые мне потом прописали, потому что чувствовала, что заслуживаю боли. А парень, с которым я встречалась – парень, который вместе со мной решил, что это единственно правильный выход, – через месяц меня бросил. И хотя все врачи, к которым я обращалась, уверяли, что мое бесплодие никак не связано с абортом, я так и не смогла в это по-настоящему поверить. Ну что? Теперь довольна? Ты это хотела услышать?

К концу своей речи я просто захлебываюсь рыданиями, так что едва понимаю собственные слова. Из носа течет, волосы закрывают лицо… Я хочу, чтобы Ванесса коснулась меня, обняла, успокоила, но вместо этого она делает шаг назад.

– Чего еще я о тебе не знаю? – задает она вопрос и уходит, оставляя меня на пороге дома, который больше не кажется мне домом.

Сама процедура заняла шесть минут.

Я знаю, считала.

Меня предупредили о последствиях. Взяли анализы, осмотрели. Вкололи успокоительное. Вставили в шейку матки расширитель. Дали подписать документы.

Подготовка к аборту заняла несколько часов.

Помню, как медсестра уложила мои ноги на подставки гинекологического кресла и велела сдвинуться ниже. Помню, как блеснуло зеркальце, когда врач достала его из стерильной салфетки. Помню хлюпающий звук отсоса.

Врач не называла это ребенком. Даже плодом не называла. Говорила «ткани». Я, помню, закрыла глаза и представила салфетки «Клинекс», скомканные и выброшенные в мусор.

На обратном пути в студенческое общежитие я вцепилась в рычаг переключения скоростей старенького «доджа» своего приятеля. Я просто хотела, чтобы его ладонь сжимала мою руку, но он разжал мои пальцы.

– Зои, – сказал он, – дай я поведу машину.

И хотя, когда мы вернулись в мою комнату в общежитии, было всего два часа, я надела пижаму и стала смотреть сериал «Больница», сосредоточившись на героях Фриско и Фелиции, как будто мне предстояло рассказывать о них на экзамене. Я съела целую банку арахисового масла.

И продолжала чувствовать пустоту.

Много недель мне снились кошмары, я слышала, как плачет зародыш. Плач раздавался во дворе, куда выходили окна моей комнаты. Я шла туда прямо в пижаме, припадала к земле и пыталась голыми руками вырвать мусорный бак из заскорузлой земли. Я отдирала большой кусок дерна, ломала о камни ногти и наконец обнаруживала Милашку Синди, куклу, которую я похоронила в день смерти отца.

Ночью мне не спится. Я слышу, как наверху, в спальне, ходит Ванесса, потом все затихает – наверное, она уснула. Поэтому я сажусь за цифровой синтезатор и начинаю петь. Я позволяю музыке обвязать себя, словно бинтом; нота за нотой я сшиваю себя.

Я так долго играю, что начинает ломить запястья. Пою, пока не садится голос, пока мне не начинает казаться, что я дышу через соломинку. Тогда я замолкаю и опускаю голову на клавиши. Тишина в комнате становится толстым ватином.

Потом я слышу аплодисменты.

Оборачиваюсь и вижу в дверном проеме Ванессу.

– Ты давно здесь стоишь?

– Достаточно. – Она садится рядом со мной на вращающийся стул. – Знаешь, ведь этого он и добивается.

– Кто?

– Уэйд Престон. Поссорить нас.

– Я не хочу ссориться, – признаюсь я.

– Я тоже. – Она помолчала. – Я наверху кое-что подсчитала.

– Неудивительно, что тебя так долго не было, – бормочу я. – Корпела над математикой.

– Насколько я понимаю, ты прожила с Максом девять лет. Я хочу прожить с тобой следующие сорок девять.

– Почему только сорок девять?

– Следи за моей мыслью. Это хорошее, круглое число, – смотрит на меня Ванесса. – Когда тебе будет девяносто, ты проживешь со мной больше половины своей жизни – в отличие от десяти процентов, которые прожила с Максом. Пойми меня правильно, я все равно продолжаю ревновать к этим девяти годам, потому что, несмотря ни на что, не смогу прожить их с тобой. Но если бы ты не прожила их с Максом, может быть, тебя бы сейчас рядом со мной не было.

– Я ничего не хотела от тебя скрывать, – уверяю я.

– И не нужно. Я так сильно тебя люблю, что ничто, в чем ты могла бы мне признаться, не может этого изменить.

– Я раньше была мальчиком, – с серьезным лицом говорю я.

– Вот тебе и камень преткновения, – смеется Ванесса, наклоняется и целует меня. – Я знаю, что ты достаточно сильная и могла бы пережить это одна, но тебе не придется этого делать. Обещаю, я больше идиоткой не буду.

Я устраиваюсь поудобнее и кладу голову ей на плечо.

– И ты меня прости, – произношу я извинение, широкое и безграничное, как ночное небо.