Текст книги "Особые отношения"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Уэйд Престон лезет во внутренний карман пиджака и достает свою визитную карточку.

– Может быть, встретимся на следующей неделе? – предлагает он. – Нам многое нужно обсудить, прежде чем сдвинуть дело с мертвой точки.

Пастор Клайв уводит его знакомиться с остальными прихожанами, и напоследок адвокат снова одаривает меня лучезарной улыбкой.

На моей тарелке шесть пончиков, но у меня пропал аппетит. В действительности меня просто тошнит.

Потому что правда в том, что механизм запущен.

Лавина уже преодолела половину горы.

За день до нашей встречи с Уэйдом Престоном, которая должна была состояться в кабинете пастора Клайва – последний решил, что нам не помешает поговорить наедине, – мне снится сон. Лидди уже беременна, и вместо одного Рейда в родильном зале собрались десятки людей, все в медицинских халатах и голубых масках. Я никого не узна´ю, вижу только глаза.

У Лидди между ногами сидит пастор Клайв и ведет себя как врач. Он опускает вниз руки, чтобы принять ребенка.

– Ты просто умница, – уверяет он, когда она кричит, выталкивая окровавленный комок, младенца, в наш мир.

Акушерка берет ребенка, пеленает его и неожиданно открывает от удивления рот. Она подзывает пастора Клайва, который заглядывает в складки голубенького одеяльца и произносит:

– Очаровательный Иисус.

– Что-то не так? – спрашиваю я, протискиваясь сквозь толпу. – В чем дело?

Но меня никто не слышит.

– Может быть, она не заметит, – шепчет акушерка и протягивает Лидди ребенка. – Вот ваш сынок, – воркует она.

Лидди приподнимает кончик одеяла, в которое закутан новорожденный, и начинает визжать. Она едва не роняет младенца. Я вовремя подбегаю и успеваю его поймать.

Тут-то я и замечаю, что у него нет лица.

Вместо этого пятнистый овал из шишек и нарывов, а на месте рта – рубец.

– Мне он не нужен! – кричит Лидди. – Это не мой ребенок!

Один из зрителей в маске делает шаг вперед. Он выхватывает у меня ребенка и начинает вылепливать плоть (холмик – нос, два отпечатка большого пальца – глаза), как будто ребенок сделан из глины. Он глядит на это личико так, словно ничего прекраснее ему видеть не доводилось.

– Вот, – произносит он, снимает маску и улыбается.

И тогда я узнаю Зои.

Я вхожу в кабинет пастора Клайва на встречу с Уэйдом весь в поту, у меня даже рубашка намокла. Боюсь, он решит, что я или наркоман, или у меня непонятное нарушение обмена веществ, хотя на самом деле мне было просто страшно открыть ему то, о чем я думал все утро.

А именно: возможно, я совершаю ошибку. Конечно, я хочу помочь Лидди и Рейду… но не хочу обижать Зои.

Уэйд был в очередном идеально сшитом костюме, на этот раз с едва заметным серебристым отливом, что делало его похожим на Иисуса, каким его изображают на полотнах, – немного ярче, чем окружающие его люди.

– Рад видеть тебя, Макс, – говорит Уэйд, пожимая мою руку. – Должен признаться, что после нашего воскресного разговора ты не выходишь у меня из головы.

– Правда? – спрашиваю я.

– Мы сейчас должны обсудить все в подробностях, поэтому я буду задавать вопросы, а ты постарайся откровенно на них ответить.

– Можно сперва я спрошу? – интересуюсь я.

Он кивает.

– Безусловно!

– На самом деле это не совсем вопрос. Скорее утверждение. Я имею в виду, что у меня есть право распоряжаться этими эмбрионами, но ведь у Зои оно тоже есть.

Уэйд присаживается на краешек письменного стола Клайва.

– Ты на сто процентов прав, по крайней мере, если рассматривать этот вопрос поверхностно. Вы с Зои имеете одинаковые гаметические права на эти эмбрионы. Но позволь тебя спросить: ты собирался воспитывать этих нерожденных детей в гетеросексуальной семье вместе со своей бывшей женой?

– Да.

– Однако, к сожалению, ваш брак развалился.

– Вот именно! – восклицаю я. – Все пошло не так, как мы планировали. Но в конце концов она, похоже, нашла свое счастье. Возможно, ни вы, ни я так бы не поступили, но зачем мне разрушать ее мечту? Я всегда считал, что она будет хорошей матерью. И она уверяла, что я не обязан выплачивать алименты на ребенка…

– Не торопись! – останавливает меня Уэйд, поднимая руку. – Давай сперва уясним одну деталь. Прежде всего, если ты даже отдашь этих нерожденных детей Зои, ты все равно останешься их отцом. Макс, эти маленькие люди… они уже существуют. Поэтому, даже если они будут расти в семье лесбиянок, ты будешь обязан выплачивать алименты. И даже если твоя бывшая жена сейчас не требует выплачивать их, в любой момент этот ребенок может прийти к тебе и сказать, что ему необходима твоя материальная и эмоциональная поддержка. Зои может говорить, что ты не обязан общаться с ребенком, но не ей принимать подобные решения. – Он складывает руки на груди. – Также ты утверждаешь, что твоя бывшая жена была бы хорошей матерью, – и я нисколько не сомневаюсь, что это правда. А как же твои брат и невестка?

Я смотрю на пастора Клайва.

– Они стали бы лучшими родителями, которых я только могу представить.

– А как насчет любовницы твоей бывшей жены?

– Я мало что о ней знаю…

– Только то, что она хочет забрать у тебя твоих детей, – замечает Уэйд.

Вот все, что мне известно о Ванессе: у меня была жена, жена, которая меня любила, занималась со мной любовью, а теперь неожиданно она спит с другой женщиной, которая соблазнила ее.

Пастор Клайв подходит к большой Библии, лежащей на аналое, и зачитывает вслух:

– «Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение». Вот что Господь говорит о гомосексуализме в Послании к Римлянам, стихи 26—27, – сказал пастор. – Гомосексуализм – это извращение. За которое следует наказывать.

– А что, если родится мальчик, Макс? – спрашивает Уэйд. – Ты хотя бы отдаешь себе отчет, что у него все шансы стать гомосексуалистом, если позволить воспитывать его двум лесбиянкам? Честно говоря, даже если бы Зои получила титул «Мать года», кто в этой семье будет папой? Как твой сын научится быть мужчиной?

Я качаю головой. На этот вопрос у меня нет ответа. Если ребенок попадет к Рейду и Лидди, у него будет самый замечательный отец. Отец, которого я сам искал всю жизнь.

– Лучшее решение, которое ты как отец можешь принять, – продолжает Уэйд, – даже если это будет твое единственное решение в роли отца, – спросить себя, как будет лучше для твоего ребенка.

Я закрываю глаза.

– Из слов пастора Клайва я понимаю, что вы с Зои потеряли много детей, когда пытались забеременеть, – ведет свое Уэйд. – Включая и того, что был почти доношен.

Я чувствую, что у меня в горле стоит ком.

– Да.

– Что ты чувствовал, когда он умер?

Я прижимаю большие пальцы к уголкам глаз. Я не хочу плакать. Не хочу, чтобы они видели мои слезы.

– Адскую боль.

– Если ты испытывал подобное, когда потерял одного ребенка, – спрашивает Уэйд, – как же ты будешь чувствовать себя, когда потеряешь еще троих?

«Прости», – думаю я и даже не понимаю, перед кем сейчас извиняюсь.

– Хорошо, – бормочу я.

– Прошу прощения?

– Хорошо, – повторяю я, поднимая взгляд на Уэйда. – Что мы предпримем дальше?

Когда я возвращаюсь домой после встречи, Лидди крутится в кухне. Печет черничный пирог, хотя сейчас совсем не сезон для ягод. Этот пирог мой любимый.

Она и тесто делает сама. Зои никогда сама не месила тесто. Она считала это бессмысленным занятием, когда компания «Пиллсбери» уже сделала за тебя всю тяжелую работу.

– Это называется «для выполнения особого поручения», – объясняю я. – И означает, что Уэйд Престон, будучи адвокатом из другого штата, имеет право представлять меня в суде, потому что у него есть определенный опыт в этой сфере.

– Значит, у тебя два адвоката? – спрашивает Лидди.

– Наверное. Я еще не встречался с Беном Бенджамином, но Уэйд утверждает, что он знаком с судьями в этом штате и поможет мне разработать лучшую стратегию. Раньше он работал секретарем у судьи О’Нила, и есть шанс, что это дело будет слушаться под его председательством.

Лидди склоняется над столом, раскатывая тесто между двумя слоями пленки. Шарик превращается в идеальный круг, который она подбрасывает и опускает в керамическую форму для выпекания.

– Звучит слишком запутанно.

– Да, но они знают свое дело.

Я не хочу, чтобы она волновалась по этому поводу. Хочу, чтобы она верила: все будет так, как она того желает. Позитивный настрой так же важен, как и проходимость труб, когда речь идет о беременности. По крайней мере, так раньше утверждала гинеколог Зои.

Лидди ложкой выкладывает начинку – из ягод, которые она не дает мне «подъедать», сахара и какого-то белого порошка, но не муки, – на тесто. Сверху она кладет несколько кусочков масла. Потом достает из холодильника второй комок теста, чтобы раскатать верхний слой.

Лидди поднимает пищевую пленку, но, вместо того чтобы раскатывать тесто, сгибается, опирается на стол и закрывает лицо руками.

Она рыдает.

– Лидди! Что случилось?

Она качает головой, отмахиваясь от меня.

Меня охватывает паника. Я должен позвонить Рейду! Должен позвонить в 9-1-1!

– Со мной все в порядке, Макс, – сдавленным голосом произносит она. – Честно.

– Но ты же плачешь!

Она поднимает на меня взгляд. Ее глаза – цвета морских камешков, которые находят на берегу, а потом носят в кармане.

– Потому что я счастлива. Ты сделал меня невероятно счастливой.

Я не понимаю, о чем она говорит, как не могу понять, что чувствую, когда она на секунду прижимается ко мне. Лидди поспешно обнимает меня, возвращается к пирогу и раскатывает тесто, как будто Земля только что не перестала вращаться.

У Бена Бенджамина маленькие круглые очки и напоминающий узкую воронку рот. Он сидит напротив меня в конференц-зале церковного офиса и записывает все, что я говорю, как будто позже будет проходить викторина.

– Как вы разделили имущество? – спрашивает он.

– Каждому свое.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, Зои забрала свои музыкальные инструменты, я забрал свой садовый инвентарь. Мы решили, что каждый погашает свои долги. Дóма и другой недвижимости у нас не было.

– В своем окончательном решении вы касались вопроса эмбрионов?

– Нет. Нам не приходило в голову, что они тоже имущество.

Уэйд подается вперед.

– Разумеется, нет. Они – люди.

Бен делает пометку в своем блокноте.

– Следовательно, когда вы сами представляли себя в суде, оба допустили добросовестное заблуждение. Вы забыли во время бракоразводного процесса обсудить судьбу этих маленьких… людей… находящихся замороженными в пробирках. Верно?

– Видимо, да, – соглашаюсь я.

– Нет, вы уверены в этом, – поправляет меня Бен. – Потому что именно с этого мы и начнем дело. Вы не понимали, что во время развода необходимо было поднять и этот вопрос, поэтому мы подаем иск в суд по семейным делам.

– А что, если Зои первая подаст иск? – спрашиваю я.

– Поверьте мне, – заверяет Уэйд, – клиника и пальцем не пошевелит, не получив согласие от вас обоих или до решения суда. Но я собираюсь позвонить в клинику и убедиться в этом.

– Но даже если мы обратимся в суд, не решит ли судья, что я просто затеял склоку, а на самом деле хочу отдать своих детей? Я к тому, что Зои хочет забрать их себе.

– Это неопровержимый аргумент, – соглашается Бен, – но только вы оба имеете равные права на эти эмбрионы…

– На нерожденных детей, – поправляет Уэйд.

Бен вскидывает голову.

– Верно. Детей. У вас столько же прав распоряжаться их судьбой, как и у вашей бывшей жены. Даже если бы вы захотели их уничтожить…

– Чего он, разумеется, не хочет, – вносит свою лепту пастор Клайв.

– Разумеется, но если бы захотел, то суд вынужден был бы уважать ваше решение.

– Суд больше всего печется об интересах ребенка, – добавляет Уэйд. – Ты слышал этот термин. А здесь приходится выбирать между традиционной христианской семьей и союзом людей, который даже близко не подходит под это описание.

– Мы вызовем в качестве свидетелей вашего брата с женой. Они станут главным и весомым аргументом в суде, – говорит Бен.

Я провожу ногтем большого пальца по выемке на столе. Вчера вечером Лидди с Рейдом подыскивали в Интернете имя ребенку. «Джошуа – звучит красиво», – сказал Рейд. Лидди предложила назвать Мейсон. «Слишком современное», – возразил Рейд. На что Лидди ответила: «А что думает Макс? Он должен сказать свое слово».

Я кладу ладони на стол.

– Кстати, о суде… Наверное, следовало обговорить это раньше, но я не могу позволить себе нанять даже одного адвоката, не говоря уже о двух.

Пастор Клайв кладет руку мне на плечо.

– Об этом можешь не беспокоиться, сынок. Церковь берет все расходы на себя. В конце концов, этот процесс привлечет к нам повышенное внимание.

Уэйд откидывается на спинку кресла, на его лице расплывается улыбка.

– Внимание… – говорит он. – В привлечении внимания я дока.

Зои

Мне нравится Эмма. И Элла. И Ханна.

Мы лежим на полу гостиной в окружении всех книг с вариантами детских имен, которые только смогли найти в соседнем книжном магазине.

– А если цветочные имена? – предлагает Ванесса. – Роза? Лилия? Дейзи? [16]16
  Ромашка.


[Закрыть]Мне всегда нравилось имя Дейзи.

– А как насчет имен для девочек, которые могут носить и мальчики? – предлагаю я. – Например, Стиви. Или Алекс.

– В таком случае мы бы вдвое сократили время поиска, – соглашается Ванесса.

Я беременела трижды и раньше всегда избегала этого – надежды. Значительно легче не расстраиваться, когда не питаешь никаких надежд.

Однако на этот раз я не могу удержаться. Видимо, что-то в разговоре с Максом заставляет меня верить, что все может получиться.

В конце концов, он же не отказался сразу, как я боялась.

А это означает, что он все еще думает.

Наверное, это хороший знак, правда?

– Джо, – предлагает Ванесса. – Прелестное имя.

– Если бы ты была самкой кенгуру… – Я переворачиваюсь на спину и смотрю на потолок. – Клауд.

– Ни в коем случае! Никаких имен в стиле хиппи. Никаких Клауд, Рейн или Мэдоу [17]17
  Клауд – облако, Рейн – дождь, Мэдоу – луг.


[Закрыть]. Представь, что когда-то бедняжке исполнится девяносто и он будет жить в доме престарелых…

– Я сейчас не об именах, – говорю я. – Я подумала о детской. Мне всегда казалось, что было бы спокойнее засыпать, любуясь на облака, нарисованные на потолке.

– Клёво! Думаешь, в «Желтых страницах» найдется телефончик Микеланджело?

Я как раз швыряю в нее подушкой, когда раздается звонок в дверь.

– Ты кого-то ждешь? – удивляюсь я.

Ванесса качает головой.

– А ты?

На пороге стоит улыбающийся мужчина. У него на голове красная бейсболка, одет он в футболку с логотипом «Ред Сокс» и совершенно не похож на серийного убийцу, поэтому я открываю дверь.

– Вы Зои Бакстер? – спрашивает он.

– Да.

Он достает из заднего кармана пачку голубых листов.

– Это вам. Повестка в суд.

Я разворачиваю документ, и на меня со страницы прыгают слова:

Просит достопочтенный суд…

… присудить ему право полностью распоряжаться и предоставить опеку над его нерожденными детьми…

… желает отдать их в подходящую полноценную семью…

Я опускаюсь на пол и продолжаю читать.

В подтверждение вышесказанного сим констатирую:

1. Истец является биологическим отцом этих нерожденных детей, которые были зачаты во время гетеросексуального, благословленного Господом, законного брака, чтобы вырастить ивоспитать их взаконном, гетеросексуальном браке, благословленном Господом.

2. После зачатия этих нерожденных детей стороны развелись.

3. После развода ответчица стала вести распутный, порочный гомосексуальный образ жизни.

4. Ответчица обратилась вклинику, чтобы завладеть этими нерожденными детьми иподсадить их своей любовнице-лесбиянке.

– Зои!

Голос Ванессы звучит откуда-то издалека. Я слышу ее, но не могу пошевелиться.

– Зои! – снова окликает она и выхватывает документы у меня из рук.

Я открываю рот, но не издаю ни звука. Нет слов, чтобы описать такое чудовищное предательство.

Ванесса так быстро пролистывает страницы, что мне кажется, они сейчас вспыхнут ярким пламенем.

– Что за ерунда?

Затишье – всего лишь дым и зеркала. Тебя могут ранить, даже не нанося удар.

– Это от Макса, – говорю я. – Он пытается отнять нашего ребенка.

Ванесса

В 2008 году сразу после Дня благодарения одна женщина на смертном одре призналась, что сорок два года назад убила двух девушек за то, что они смеялись над ней, потому что она была лесбиянкой. Шэрон Смит зашла в кафе-мороженое в Стаунтоне, штат Виргиния, где работали все трое, чтобы сказать, что завтра на работу выйти не сможет. По сведениям полиции, слово за слово – и она их застрелила.

Не знаю, зачем она взяла с собой автоматический пистолет калибра 6,35 мм, когда шла в кафе-мороженое, но я могу понять, что ею двигало. В особенности сейчас, когда стою, держа в руках это смешное исковое заявление от бывшего мужа Зои.

То самое, в котором меня называют распутной и отклоняющейся от нормы.

Меня охватило чувство, которое, как я считала, осталось во временах студенчества, когда девчонки в раздевалке обзывали меня лесби и отодвигались от меня, потому что были уверены, что я стану на них пялиться. Или когда на танцах меня зажал в темном углу и облапал какой-то ублюдок из футбольной команды, который поспорил с приятелями, что сможет превратить меня в настоящую девушку. Меня наказывали просто за то, что я оставалась сама собой, и мне так хотелось сказать: «А какое вам до меня дело? Почему бы вам не заняться собой?»

И хотя я не приветствую насилия, чтобы мое поведение и на самом деле нельзя было назвать распутным и девиантным, в это мгновение я пожалела, что у меня не хватает смелости известной писательницы-феминистки Шэрон Смит.

– Сейчас я позвоню этому сукиному сыну! – грозится Зои.

Не помню, чтобы она так расстраивалась. Ее лицо стало просто пунцовым, она плачет и одновременно извергает проклятия. Она с такой силой жмет на кнопки телефона, что трубка выпадает у нее из рук. Я поднимаю ее, включаю громкую связь и кладу на кухонный стол, чтобы обеим было слышно.

Откровенно говоря, я даже удивлена, что Макс вообще снял трубку.

– Мне нельзя с тобой разговаривать. Мой адвокат сказал, что…

– Почему? – перебивает его Зои. – Почему ты так со мной поступаешь?

Повисает долгое молчание – настолько долгое, что мне начинает казаться, что Макс положил трубку.

– Ты тут ни при чем, Зои. Я так поступаю ради наших детей.

Когда на том конце провода раздаются гудки, Зои хватает телефон и швыряет его через всю кухню.

– Он ведь не хочет иметь детей, – плачет она. – Как он собирается поступить с эмбрионами?

– Не знаю.

Мне ясно одно: для Макса здесь дело не в детях. Все дело в Зои, в том образе жизни, который она ведет.

Другими словами, ее наказывают за то, что она просто хочет быть собой.

Неожиданно перед моим мысленным взором вспыхивает воспоминание о том, как рыдала моя мама, когда однажды повела меня к доктору на прививку. Мне было пять лет, и естественно, что я до смерти боялась уколов. Я практически все утро учащенно дышала из-за боязни грядущей боли, и было вполне предсказуемым, что я вся сжалась в комок, пытаясь увернуться от медсестры. Однако при звуке маминых рыданий я тут же замерла. В конце концов, не ей же будут делать прививку?

«Мне больно, – попыталась объяснить она, – если больно тебе».

Я была слишком мала и воспринимала все чересчур буквально, чтобы до конца понять смысл ее слов, и до настоящего момента я никого не любила настолько сильно, чтобы понять, что мама имела в виду. Но, видя Зои в таком состоянии, зная, что самая заветная мечта ускользает у нее из рук, – честно, я даже дышать не могу. Я ничего не вижу, у меня перед глазами все полыхает огнем.

Поэтому я оставляю ее в кухне и направляюсь в спальню. Опускаюсь на колени перед тумбочкой и начинаю шарить в старых непрочитанных выпусках журнала «Школьный психолог» и рецептах, которые я вырезала по средам из газеты, намереваясь когда-нибудь приготовить по ним, но так и не находила для этого времени. Под несколькими выпусками журнала лежит экземпляр бюллетеня «Право выбора» – журнала для транссексуалов, лесбиянок, геев, бисескуалов и неопределившихся. На обороте раздел объявлений: «АЗПГЛ. Адвокаты и защитники прав геев и лесбиянок. Уинтре-стрит, Бостон».

Я хватаю бюллетень и несу его в кухню, где над столом увядает Зои. Я поднимаю телефон, улетевший под подоконник, и набираю номер, указанный в объявлении.

– Здравствуйте, – отрывисто говорю я. – Меня зовут Ванесса Шоу. Моей жене только что прислали повестку в суд. На нее подал иск ее бывший муж. Он пытается получить опеку и право распоряжаться замороженными эмбрионами, которыми мы рассчитывали воспользоваться, чтобы завести ребенка. А он превращает все это в протестантское, правое, ударяющее по правам геев дело, создающее прецедент. Вы можете нам помочь?

Слова льются яростным потоком. Зои поднимает со стола голову и широко распахнутыми глазами смотрит на меня.

– Да, – говорю я секретарю, – я подожду.

В трубке звучит приглушенная музыка. Именно Зои рассказала мне, что компания, которая придумала эту чудовищную, набившую оскомину фоновую музыку, в 2009 году обанкротилась. Она назвала это музыкальной кармой.

Зои подходит ко мне, берет у меня из рук бюллетень и читает объявление о юридических услугах.

– Если Макс хочет войны, – говорю я ей, – он ее получит.

Когда мне было двадцать четыре года, я сломала лодыжку, играя в хоккей на следующий день после Рождества. Треснула именно малая берцовая кость, и хирург прикрепил к моей кости металлическую пластину (я люблю повторять, что именно тогда мужчине удалось в последний раз уложить меня в постель). И хотя в больницу меня приходили навещать игроки моей команды, маме пришлось переехать ко мне, потому что я стала совершенно недееспособной. Я могла передвигаться по дому на костылях, но не могла сходить сама в туалет. Не могла выбраться из ванной. Я вообще не могла никуда выйти, потому что костыли разъезжались на мерзлой земле.

Если бы не мама, мне, наверное, довелось бы существовать на водопроводной воде, соленых крекерах и ужасных мыльных операх.

Но мама героически помогала мне залезать в ванну и вылезать из нее. Мыла мне голову в раковине, чтобы я не упала. Возила на прием к врачу, забивала продуктами холодильник и убирала в доме.

В ответ я жаловалась и ворчала на нее, потому что на самом деле злилась на себя. В конце концов я перегнула палку. Она швырнула тарелку с приготовленной для меня едой – горячий сандвич с сыром, если память меня не подводит, потому что я, помню, брюзжала, что сыр американский, а не голландский, – и вышла за дверь.

«Отлично! – сказала я себе. – Сама справлюсь».

И справлялась. По крайней мере, первые три часа. А потом мне захотелось п´исать.

Я доковыляла на костылях до туалета, но не смогла усесться на унитаз, потому что боялась упасть. Закончилось тем, что я, стоя на одной ноге, поп´исала в пустую кофейную чашку, а потом упала на кровать и позвонила маме.

«Прости меня! – рыдала я. – Я без тебя беспомощна!»

«Вот тут ты ошибаешься, – возразила мама, – ты не беспомощная. Тебе просто нужна помощь. А это большая разница».

На письменном столе Анжелы Моретти стояла запечатанная стеклянная банка, а внутри плавало нечто, напоминающее сушеную сливу.

– А-а, – сказала она, заметив мое любопытство, – это с моего последнего дела.

Мы с Зои взяли выходной, чтобы встретиться с Анжелой у нее в конторе в центре Бостона. Она напоминает мне фею Динь-Динь – хрупкая, произносящая сто слов в минуту. Когда она поднимает банку и придвигает ближе ко мне, ее черные кудри подрагивают.

– Что это?

– Яичко, – отвечает Анжела.

Неудивительно, что я его не узнала. Сидящая рядом со мной Зои давится и заходится кашлем.

– Одному идиоту откусили его во время пьяной драки в баре.

– И он сохранил его на память? – Я не верю своим ушам.

– В формальдегиде. – Анжела пожимает плечами. – Мужчины… – говорит она, как будто этим все объясняется. – Я представляла интересы его бывшей жены. Сейчас она состоит в однополом браке, а этот урод не позволяет ей видеться с детьми. Она принесла это мне на сохранение, потому что, по ее словам, для него это самый важный в мире предмет. Я сберегла его, потому что мне понравилась сама идея подержать истца за яйца.

Мне сразу понравилась Анжела – и не потому, что хранит на своем столе репродуктивный орган. Мне она нравится потому, что, когда мы с Зои вошли к ней в контору, никто ни капли не удивился, заметив, что мы держимся за руки, – из солидарности или на нервной почве. Мне нравится Анжела еще и потому, что она на нашей стороне, и мне даже не пришлось ее переманивать.

– Мне на самом деле очень страшно, – признается Зои. – Я просто не могу поверить, что Макс может так поступить.

Анжела достает блокнот и дорогую на вид шариковую ручку.

– Знаешь, жизнь иногда меняет людей. Мой двоюродный брат, Эдди, был самой последней сволочью на севере Нью-Джерси, пока не попал на войну в Персидском заливе. И я говорю не только о своенравном характере – он был из тех ребят, которые обязательно попытаются сбить белку, если та будет перебегать дорогу перед их машиной. Не знаю, что уж Эдди повидал в пустыне, но он, когда вернулся домой, стал монахом. Истинная правда!

– Вы сможете нам помочь? – спрашиваю я.

Зои прикусывает губу.

– И скажите, сколько будут стоить ваши услуги.

– Ни копейки, – отвечает Анжела. – И я говорю в буквальном смысле. Наша организация некоммерческая. Мы уже более тридцати лет защищаем в Новой Англии гражданские права геев, лесбиянок, транссексуалов, бисексуалов и неопределившихся. Мы довели до суда дело, ставшее прецедентом, – дело «Гудридж против Министерства здравоохранения», в котором утверждалось, что неконституционно запрещать геям вступать в брак, – и в результате Массачусетс стал первым штатом, где узаконили однополые браки еще в две тысячи четвертом году. Мы отстаивали права геев на усыновление, чтобы сожитель или сожительница биологического родителя ребенка могли усыновить этого ребенка и стать ему вторым законным родителем, при этом биологическая мать не лишается своих прав. Мы бросили вызов федеральному Закону о защите брака. Ваш случай соответствует именно нашему профилю, – говорит Анжела, – равно как и случай твоего бывшего мужа соответствует тому, чем занимается Уэйд Престон.

– Ты знакома с этим адвокатом? – спрашиваю я, тоже переходя на «ты».

Она хмыкает.

– Знаешь, чем отличаются друг от друга Уэйд Престон и гриф? Программой лояльности авиакомпании. Уэйд – свихнувшийся гомофоб, который путешествует по стране, пытаясь заставить правительства штатов внести изменения в свои конституции и запретить однополые браки. Он – Анита Брайант и Джесси Хелмс нашего тысячелетия в одном флаконе, к тому же засунутый в костюм от «Армани». Но он играет жестко и грубо, поэтому процесс будет не из приятных. Он наверняка привлечет средства массовой информации и поставит суд на уши, потому что захочет склонить общественность на свою сторону. Он представит вас как наглядный пример не состоящих в законном браке нехристей, которые недостойны воспитывать ребенка. – Анжела переводит взгляд с меня на Зои. – Я должна знать, что вы обе готовы к этой долгой борьбе.

Я беру Зои за руку.

– Абсолютно.

– Но мы состоим в браке, – возражает Зои.

– Только не по законам великого штата Род-Айленд. Если бы дело рассматривалось в суде Массачусетса, ваши позиции были бы намного прочнее, чем в вашем родном штате.

– А как же миллионы традиционных пар, которые не состоят в браке, но воспитывают детей? Почему никто не подвергает сомнению их родительские способности?

– Потому что Уэйд Престон сделает все, чтобы это дело рассматривалось как вопрос о предоставлении опеки, даже несмотря на то, что мы говорим не о детях, а об имуществе. А поскольку дело касается опеки, под прицелом окажется ваш моральный облик.

Зои качает головой.

– Биологически это мой ребенок.

– На это тебе возразят, что это ребенок и Макса тоже. У него столько же прав на эти эмбрионы, как и у тебя. А Престон станет убеждать, что у отца более высоконравственные планы на этих нерожденных детей.

– Ну, Макса трудно назвать образцовым отцом-христианином, – говорю я. – Он не женат. Бывший алкоголик.

– Отлично, – бормочет Анжела, записывая это себе в блокнот. – Это может пригодиться. Но мы все еще не знаем, как Макс намерен поступить с этими эмбрионами. Наша задача – представить вас любящей, преданной парой, которая крепко стоит на ногах и пользуется уважением коллег.

– И этого будет достаточно? – удивляется Зои.

– Не знаю. Мы не в состоянии контролировать дикую гонку, которую намерен начать Уэйд Престон, но у нас сильные позиции, и мы не позволим ему подмять нас под себя. А сейчас мне нужно больше узнать о вас. Когда вы поженились?

– В апреле, в Фолл-Ривере, – отвечаю я.

– А где проживаете в настоящий момент?

– В Уилмингтоне, штат Род-Айленд.

Анжела делает пометки.

– Проживаете вместе?

– Да, – отвечаю я. – Зои переехала ко мне.

– У вас собственный дом?

Я киваю.

– В нем три спальни. Для детей у нас достаточно места.

– Зои, – продолжает задавать вопросы Анжела, – я знаю, ты лечилась от бесплодия и не имеешь детей. А ты, Ванесса? Ты когда-нибудь была беременна?

– Нет.

– Но у нее нет проблем с бесплодием, – добавляет Зои.

– Я думаю, что нет. Лесбиянкам не от кого беременеть, поэтому никогда не знаешь наверняка.

Анжела усмехается.

– Давайте немного поговорим о Максе. Когда вы были женаты, он пил?

Зои опускает глаза.

– Иногда я находила спрятанную бутылку, но тут же ее выбрасывала. Он знал, что я выливаю спиртное, – в конце концов, он сам относил пустые бутылки в утилизацию. Но мы никогда об этом не говорили. Если я находила тайник, то выливала содержимое бутылки в раковину, а он начинал вести себя как образцовый муж: предлагал помассировать спинку, водил в ресторан… Это продолжалось до того момента, пока я не находила очередную бутылку в мешках для пылесоса или за лампочками в туалете.

– Макс когда-либо прибегал к насилию?

– Нет, – отвечает Зои. – Мы прошли через ад, пытаясь завести ребенка, но я ни секунды не сомневалась в том, что он меня любит. Сейчас слова, которые срываются с губ Макса, совершенно не его. Так мог бы сказать его брат.

– Брат?

– До нашего знакомства с Максом о нем пекся Рейд, он же отправил его в организацию анонимных алкоголиков. Рейд член церкви Вечной Славы, куда теперь ходит и Макс. Макс живет у брата.

– Знаете, как называется монашка, которая успешно сдает экзамен, дающий ей право заниматься юридической практикой? – спрашивает Анжела, лениво просматривая исковое заявление, которое я, предварительно позвонив, отправила ей по факсу. – Сестра в законе [18]18
  Здесь игра слов: по-английски «невестка» буквально «сестра по закону».


[Закрыть].

Сидящая рядом Зои смеется.