Текст книги "Особые отношения"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Как раз над тем местом, где я должен поставить подпись, напечатано: «Истец требует официального расторжения брака».

Да, наверное, так и есть.

Я бы уверовал в кого угодно и во что угодно, что могло бы изменить мою жизнь.

Так уж получилось, что с невесткой я лажу гораздо лучше, чем с собственным братом. За минувшие два месяца каждый раз, когда Рейд спрашивает меня, чем я собираюсь заниматься дальше, какова моя цель, как я намерен становиться на ноги, Лидди просто напоминает ему, что мы одна семья и я могу жить у них столько, сколько захочу. За завтраком, если она поджаривает нечетное количество кусочков бекона, то мне, а не Рейду, отдает лишний. Похоже, она единственный человек, которому не наплевать, жив я или умер, который либо не замечает, что я полнейший кретин, либо – хотелось бы верить! – ей все равно.

Лидди выросла в семье священника-пятидесятника и когда не вела себя чересчур набожно, то с ней было довольно весело. Например, она собирала комиксы «Зеленый фонарь». И увлекалась малобюджетными научно-фантастическими фильмами – чем отвратительнее фильм, тем лучше. Поскольку ни Зои, ни Рейд не разделяли страсть к подобной дешевой ерунде, у нас с Лидди сложилась традиция каждый месяц ходить на полуночные сеансы в дешевые кинотеатры, где проходили фестивали дерьмовых фильмов и награждались актеры, имен которых вы даже не слышали, например Уильям Касл или Берт Гордон. Сегодня мы собираемся на «Вторжение похитителей тел» – не римейк 1978 года под названием «Угроза вторжения», а оригинальную версию Дона Сигела 1956 года.

За билеты всегда платит Лидди. Раньше я предлагал деньги, но Лидди говорила, что это просто смешно: во-первых, у нее есть деньги мужа, а у меня нет, а во-вторых, я постоянно составляю ей компанию, когда Рейд занят ужином с клиентом или сидит на церковном собрании. Заплатить за билет – самое малое, чем она может меня отблагодарить. Мы всегда покупали самые большие стаканчики с попкорном – с маслом, потому что когда Лидди ходит в ресторан с Рейдом, то он настаивает на здоровой пище. Честно говоря, это со стороны Лидди нечто вроде протеста.

На этой неделе я выпивал трижды: всего лишь по бокальчику пива то тут, то там – словом, ничего особенного, с чем я не смог бы справиться. Но зная, что сегодня мы с Лидди идем в кино, я решил не брать в рот ни капли. Я не хочу, чтобы она побежала к Рейду и нажаловалась ему, что от меня разит спиртным. Я к тому, что я знаю, что она меня любит, что мы отлично ладим, но она прежде всего жена моего брата со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Лидди хватает меня за руку, когда главный герой, доктор Беннелл, бежит по шоссе в кульминационный момент фильма. Она к тому же закрывает глаза, когда наступают по-настоящему жуткие моменты, но потом требует, чтобы я пересказывал в малейших подробностях все, что она пропустила.

«Они уже здесь! – говорит актер, глядя прямо в камеру. – Ты следующий!»

Мы всегда досиживаем до титров, до самого конца, когда идут благодарности городским властям, разрешившим съемки этого фильма. Обычно мы остаемся в кинотеатре последними.

Мы продолжаем сидеть на своих местах, когда какой-то прыщавый подросток появляется в зале, чтобы подмести проход и собрать мусор.

– Ты видел римейк семьдесят восьмого года? – спрашивает Лидди.

– Мура полнейшая! – отвечаю я. – Я даже не сразу понял, что это «Вторжение».

– Наверное, это мой любимый фильм ужасов, – говорит Лидди.

– Ты говоришь это каждый раз.

– Нет, правда, – уверяет Лидди и откидывает голову на спинку кресла. – Как ты думаешь, они знают, что с ними произошло?

– Кто?

– Люди-стручки. Пришельцы. Как ты думаешь, они когда-нибудь просыпались, смотрели в зеркало и удивлялись, почему они такие?

Парень, подметающий проходы, останавливается около нас. Мы встаем и выходим в полутемный коридор кинотеатра.

– Это просто кино, – говорю я Лидди, хотя на самом деле мне хочется сказать, что нет, люди-стручки не задаются вопросом «Что произошло?».

Что на самом деле, когда ты поворачиваешься к человеку, которого не узнаешь, вообще ничего не чувствуешь.

Семьдесят семь.

Именно через столько дней после подачи заявления на развод я обязан явиться в суд. Именно через столько дней Зои, после того как получит повестку в суд, предстанет там в роли ответчицы.

С тех пор как я подал на развод, мне стало не до работы. Мне следовало уже развесить объявления о вспашке земли, почистить и сложить на зиму свои газонокосилки. Но вместо этого я целыми днями спал, до ночи гулял – просто занимал место в доме своего брата.

Поэтому когда Рейд попросил меня рано утром встретить пастора Клайва, прилетающего ночным рейсом в аэропорт Логан после съезда евангелистов в церкви Сэдлбэк, я должен был тут же воскликнуть: «Разумеется!» Я к тому, что у меня вагон времени. И после всего, что Рейд для меня сделал, я, по крайней мере, мог бы отплатить ему если не деньгами, то своим временем.

Но я просто тупо уставился на брата, не зная, что ответить.

– Ты, – тихо сказал Рейд, – и вправду на меня не похож, братишка.

В кухню, где я сидел, вошла Лидди и налила мне стаканчик апельсинового сока. Как будто я сам не понимал, что являюсь всего лишь черной дырой в их доме, куда утекают еда, деньги и личное время.

И если у меня не получилось сказать «да» брату, то его жене я не смог отказать.

Светает, и я честно собираюсь поехать в Логан, чтобы встретить в семь утра частный самолет, но когда проезжаю мимо маяка Точка Джудит, то замечаю волны. Смотрю на часы на приборной панели. Доска для серфинга и мокрый гидрокостюм у меня всегда с собой – так, на всякий случай, лежат в грузовике, – и я думаю о том, что глупо было подниматься в такую рань, если не поплавать четверть часа, а после поехать в Бостон.

Надеваю мокрый гидрокостюм, капюшон и перчатки и направляюсь на отмель, которая уже неоднократно себя показывала, – добрая фея-крестная из залегшего на небольшой глубине песка, которая может превратить длинную низкую волну в захватывающий вихрь.

Я гребу в море, проплываю мимо двух молодых парней.

– Джерри, Эрк! – киваю им я.

Серфингисты, которые катаются на волнах осенью и зимой, – своего рода уникумы; мы в основном знаем друг друга, потому что немного найдется безумцев, готовых заниматься серфингом, когда температура воды десять градусов, а окружающего воздуха – всего пять. Я удачно выбрал время, чтобы удачно поймать хорошую двухметровую волну. Уже поймав ее, я вижу, как волна Эрка вздымается вертикально, но ему удается пролететь на гребне и не оказаться в воронке.

Я чувствую, как горят мои трицепсы, ощущаю знакомую леденящую головную боль от того, что в лицо плещет холодный манящий океан. Легче кивнуть другим, указывая на подходящую волну, и остаться ждать следующей, чем самому взобраться на доску.

– Ты уверен, дед?

Мне сорок лет. Не старый еще, но в мире серфингистов я – древний старик. «Вы еще поцелуете деда в задницу», – думаю я и решаю, что поймаю следующую волну и покажу этим молокососам, как плавают настоящие серферы.

Одно «но».

Только я выпрямился на доске и развернул парус, как неожиданно поскользнулся и упал на спину. Последнее, что я вижу, – это плоский остов своей доски, который обрушивается на меня с невероятной силой.

Когда я прихожу в себя, одна моя щека прижата к песку, а с головы сорван капюшон. На ветру мои мокрые волосы заледенели. Зрение медленно фокусируется на лице Джерри.

– Эй, Грэмпс, ты как? – спрашивает он. – Тебя сильно ударило по голове.

Я встаю, морщась от боли.

– Со мной все в порядке, – бормочу я.

– Хочешь, отвезем тебя в больницу, чтобы осмотрели врачи?

– Нет. – Я в синяках, у меня все болит, тело сотрясает крупная дрожь. – Который час?

Эрк отодвигает неопреновый край своего гидрокостюма, чтобы взглянуть на часы на руке.

– Десять минут восьмого.

Я катаюсь целый час?

– Черт! – ругаюсь я, пытаясь встать.

На мгновение земля уходит из-под ног. Эрк подхватывает меня, чтобы я не упал.

– Может быть, позвонить родным, знакомым? – спрашивает он.

Я не могу дать телефон своих помощников, потому что на зиму я всех уволил. Не могу дать номер Рейда с Лидди, потому что они думают, что я поехал встречать пастора. И номер Зои я назвать не могу, потому что подал на развод.

Я качаю головой, но не могу собраться с духом, чтобы произнести эти слова: «Некому звонить».

Эрк с Джерри удерживают меня, но я медленно направляюсь к грузовику. У меня на телефоне пятнадцать сообщений. Даже нет нужды прослушивать голосовую почту, чтобы узнать, что звонил Рейд и он в бешенстве.

Я перезваниваю ему.

– Рейд, – говорю я, – слушай, старина, мне очень жаль. Я только выехал на девяносто третье шоссе, как сломался грузовик. Я пытался дозвониться, но не было связи…

– Ты где?

– Жду эвакуатор, – солгал я. – Не знаю, сколько времени займет ремонт.

Рейд вздыхает.

– Я отправлю за пастором Клайвом лимузин, – говорит он. – Тебя подобрать по пути?

Не знаю, чем я заслужил такого брата, как Рейд. Я к тому, что другой уже давно бы вычеркнул меня из своей жизни.

– Сам доберусь, – отвечаю я.

Зои когда-то настаивала, чтобы я бросил серфинг. Она не понимала моего увлечения, не понимала, почему я не могу проехать мимо пляжа, когда на море волны. «Макс, пора взрослеть, – говорила она. – Какие могут быть дети, если ты сам еще ребенок?»

Неужели она права?

Во всем права?

Я представил себе, как шериф приезжает к ней домой. «Зои Бакстер?» – спросит он. Она кивнет. «Вам повестка». Потом он уйдет, а она останется стоять, сжимая в руках небольшой голубой конверт, – возможно, она знала, что рано или поздно это произойдет, но тем не менее это все равно как удар в спину.

Я сижу в грузовике, но меня продолжает бить дрожь, хотя я включил обогреватель на максимум. После колебания я протягиваю руку к бардачку. Там лежит бутылочка «Джагермейстера», исключительно для медицинских целей. Такое постоянно показывают в кино: человек с обморожением, например, упавший с моста в воду или слишком долго пробывший на холоде… они все сбиты с толку и трясутся от страха, пока не выпьют рюмочку, чтобы согреть кровь.

Один глоток – и они здоровы.

Два месяца спустя

Если бы не мусоровоз, я бы пропустил день суда.

Я, вздрогнув, просыпаюсь, когда слышу резкие звуки клаксона, вскакиваю и ударяюсь головой о крышу автомобиля. Мусоровоз сдает задом к мусорному контейнеру, у которого я припарковал машину, и поддевает его своими зубцами за металлические петли, чтобы поднять бак. Я понимаю одно: мусоровоз издает такие звуки, как будто настал чертов конец света.

Стекла в машине запотевают, я дрожу от холода, поэтому завожу мотор и включаю обогреватель стекол. Вот тут-то я и понимаю, что сейчас не шесть утра, как мне казалось, а восемь тридцать четыре.

Через двадцать шесть минут у меня бракоразводный процесс.

У меня, по всему выходит, не остается времени вернуться к Рейду и принять душ. К тому же придется побить мировой рекорд скорости, чтобы добраться до окружного суда Кента вовремя.

– Черт! – ругаюсь я под нос, разворачивая машину и срываясь со стоянки какого-то банка, где я, по всей видимости, уснул вчера ночью. Тут за углом ирландский паб, он работает до трех утра. Я смутно помню компанию парней, которые устраивали мальчишник; меня пригласили выпить с ними текилы.

К счастью, еще не выпал снег, поэтому и грузовик не перевернулся на шоссе. Я паркуюсь в неположенном месте, тут и парковаться-то запрещено (не очень умный поступок рядом с судом, но что мне остается делать?), и вбегаю как угорелый в здание суда.

– Простите, – бормочу я.

Моя голова раскалывается, пока я бегу по лестнице в зал заседания, где председательствует судья Мейерс. Налетаю на женщину с двумя детьми и адвоката, который изучает дело.

– Прошу прощения… простите…

Опускаюсь на скамью в последнем ряду. Я истекаю пóтом, рубашка торчит из брюк. У меня не было времени, чтобы побриться. Даже просто умыться. Я нюхаю свои рукава, от которых пахнет вчерашней вечеринкой.

Когда я вновь поднимаю голову, то замечаю ее недоуменный взгляд.

Зои выглядит так, как будто она все эти семьдесят семь дней тоже не спала. Под глазами черные круги. Она такая худенькая. Ей достаточно одного взгляда на мое лицо, волосы, одежду – и она все понимает. Она знает, чем я занимался.

Она отворачивается и смотрит прямо перед собой.

Я чувствую, как эта неприязнь прожгла в моей груди дыру. Единственное, к чему я всегда стремился, – быть достойным Зои, но все испортил. Я не мог дать ей детей, о которых она мечтала. Не мог дать ей ту жизнь, которую она заслуживала. Я не тот мужчина, которого она себе придумала.

Встает секретарь и начинает зачитывать список:

– Маллой против Маллой.

Поднимается адвокат.

– Мы готовы, Ваша честь, можем начать слушания.

– Джоунс против Джоунс?

Встает еще один адвокат.

– В принципе готовы.

– Кейзен против Кейзен?

– Ваша честь, прошу назначить новую дату слушания. Например, восемнадцатое декабря.

– Горовиц против Горовиц, – продолжает зачитывать секретарь.

– У меня ходатайство, Ваша честь, – отвечает очередной адвокат. – Я могу подойти?

– Бакстер против Бакстер?

Я не сразу понимаю, что секретарь называет мое имя.

– Да, – говорю я, вставая.

Зои тоже встает, как будто нас через зал связывает некая нить.

– Здесь, – отвечаю я, – присутствует.

– Вы сами будете представлять свои интересы, сэр? – интересуется судья Мейерс.

– Да, – отвечаю я.

– Ваша жена здесь?

Зои откашливается.

– Да.

– Вы сами будете представлять свои интересы, миссис? – задает вопрос судья.

– Да, – говорит Зои.

– Вы готовы сегодня начать бракоразводный процесс?

Я киваю. На Зои я не смотрю, чтобы не видеть, кивает ли она.

– Если вы сами представляете свои интересы, – поясняет судья Мейерс, – следовательно, вы сами себе адвокаты. Это означает, что вы обязаны сами изложить суть своих требований, если хотите начать бракоразводный процесс сегодня. Я настоятельно рекомендую вам наблюдать за другими представителями истца и ответчика, чтобы уяснить процедуру, потому что за вас я этого сделать не смогу. Это ясно?

– Да, Ваша честь, – уверяю я, хотя с таким же успехом она могла бы изъясняться и на португальском.

Нас повторно вызвали лишь спустя два часа. А это означает, что я мог бы принять душ, поскольку, несмотря на то что присутствовал при пяти разводах, все равно понятия не имел, что я должен делать. Я прошел на свидетельское место в передней части зала суда. Один из приставов в форме подошел ко мне с Библией.

– Мистер Бакстер, вы клянетесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Господь?

Краем глаза я замечаю, как секретарь показывает Зои, чтобы та заняла место за столом в первом ряду.

– Клянусь, – произношу я.

Смешно, не так ли, что приходится произносить одни и те же слова и когда женишься, и когда разводишься?

– Пожалуйста, назовите для протокола свое имя…

– Макс, – отвечаю я. – Макс Бакстер.

Судья скрещивает руки на столе.

– Мистер Бакстер, вы зарегистрировали свою явку?

Я непонимающе смотрю на судью.

– Шериф, мистер Бакстер зарегистрировал явку? Мистер Бакстер, вы хотите сегодня развестись?

– Да.

– И вы сами представляете свои интересы?

– У меня нет денег на адвоката, – поясняю я.

Судья смотрит на Зои.

– А вы, миссис Бакстер? Вы тоже сами будете представлять свои интересы?

– Да.

– Вы не возражаете против развода, верно?

Она кивает.

– Шериф, зарегистрируйте личную явку миссис Бакстер, пожалуйста. – Судья вновь поворачивается ко мне и чихает. – Мистер Бакстер, от вас жутко разит спиртным. Вы находитесь под действием алкоголя или наркотиков?

Я в нерешительности молчу.

– Уже нет, – отвечаю я.

– Ты шутишь, Макс? – взрывается Зои. – Ты опять начал пить?

– Больше тебя это не касается…

Судья стучит молотком.

– Если вы намерены вступать в дискуссию, не тратьте мое время.

– Нет, Ваша честь, – говорю я. – Я просто хочу, чтобы все поскорее закончилось.

– Хорошо, мистер Бакстер. Продолжайте.

Только я не знаю, что дальше говорить. Где я живу, жил ли до этого целый год в Уилмингтоне, когда женился, когда мы расстались – откровенно говоря, ничего из этого не объясняет, почему двое людей, которые думали, что будут вместе до конца жизни, однажды просыпаются и понимают, что совершенно не знают человека, который спит рядом.

– Сколько вам лет, мистер Бакстер? – спрашивает судья.

– Сорок.

– Какое у вас законченное образование?

– Я три года отучился в колледже, потом бросил и начал собственное ландшафтное дело.

– Сколько лет вы этим занимаетесь?

– Десять лет, – отвечаю я.

– Сколько вы зарабатываете?

Я смотрю в зал. Даже одной судье признаваться в таких вещах не хочется, что уж говорить обо всех присутствующих в зале.

– Около тридцати пяти тысяч в год, – отвечаю я, но лукавлю. Столько я заработал только однажды.

– В своем заявлении о разводе вы ссылаетесь на то, что между вами возникло определенное непонимание, которое разрушило ваш брак. Это правда? – спрашивает судья.

– Да, Ваша честь. Мы девять лет пытаемся завести ребенка. И я… я больше этого не хочу.

В глазах Зои блестят слезы, но она не делает даже попытки вытащить салфетку из стоящего рядом коробка.

Мы встретились два месяца назад, после того как она получила документы на развод, чтобы обсудить вопросы, которые могут возникнуть в суде. Да, скажу я вам, странное чувство появляется, когда возвращаешься в дом, который раньше снимал, садишься за стол, за которым раньше ужинал каждый день, и ощущаешь себя совершенно чужим человеком.

Зои, когда открыла дверь, выглядела просто ужасно. Но не мне упрекать ее за внешний вид. Я топтался на пороге, пока она сама не пригласила меня войти. Мне кажется – именно в тот момент! – если бы она попросила меня вернуться, все начать сначала, я бы вернулся. Но Зои только сказала: «Давай быстрее покончим с формальностями». На том мы и порешили.

– У вас есть собственность? – задает вопрос судья.

– Мы снимали дом, – отвечаю я.

– Ценное имущество?

– Я забрал свой садовый инвентарь. Зои – свои музыкальные инструменты.

– Следовательно, вы просите, чтобы вам присудили предметы, которыми на данный момент владеете вы, а вашей жене – предметы, которыми владеет она?

Разве я не сказал то же самое, но более понятным языком?

– Думаю, да.

– Ваша жизнь застрахована? – интересуется судья.

– Мы договорились, что каждый оплачивает свою страховку сам.

Судья кивает.

– У вас есть долги на ваше имя?

– В данный момент я не могу их погасить, – признался я. – Но обязательно погашу.

– У вашей жены есть долги?

– Да, – отвечаю я.

– Мистер Бакстер, у вас крепкое здоровье?

– Да.

– Вы понимаете, что такое «алименты»? – Я киваю. – В заявлении указано, что вы просите, чтобы суд позволил вам отказаться сегодня от алиментов?

– Вы имеете в виду, что Зои не должна мне ничего выплачивать? Да, верно.

– Вы понимаете, что это окончательный отказ? Вы больше не сможете обратиться ни в этот суд, ни в какой-либо другой с требованием присудить вам алименты?

Мы с Зои никогда не шиковали, но одна мысль о том, чтобы она меня содержала, кажется унизительной.

– Понимаю, – заверяю я.

– Вы просите сегодня же окончательно развести вас с женой?

Я понимаю, что это юридический жаргон, но слова судьи заставляют меня задуматься. Окончательный. Раз и навсегда. Это как с любимой книгой – ты не хочешь, чтобы она заканчивалась, потому что знаешь, что ее нужно будет вернуть в библиотеку, когда прочтешь до конца.

– Мистер Бакстер, – торопит судья, – вы хотите что-то еще сообщить суду?

Я качаю головой.

– Не суду, Ваша честь. Я бы хотел кое-что сказать Зои.

Я жду, пока она посмотрит на меня. Ее взгляд ничего не выражает, как будто она смотрит на незнакомого человека в метро. Как будто мы вообще с ней не знаем друг друга.

– Прости меня, – говорю я.

Поскольку мы живем в Род-Айленде, в штате преимущественно католическом, разводят здесь не сразу. После семидесяти семи дней, которые мы ожидали, чтобы явиться в суд, до того момента, когда будет принято окончательное решение, должен пройти еще девяносто один день – как будто судья дает паре еще один шанс на раздумья.

Призна´ю, бóльшую часть этих трех месяцев я нажирался до поросячьего визга.

Плохие привычки – как вербейник пурпурный. Когда растение только поселяется у вас в саду, кажется, что вы владеете ситуацией, – всего несколько красивых пурпурных стебельков. Но это растение подобно лесному пожару: не успеешь и глазом моргнуть, как этот сорняк душит все вокруг, пока весь сад не застилает пурпурный ковер, а вы удивляетесь тому, как же не уследили.

Я поклялся, что никогда не попаду в восемьдесят процентов бросивших пить алкоголиков, которые заканчивают тем, что опять наступают на те же грабли. И тем не менее где я сейчас? Прячу бутылки за вытяжкой в ванной Рейда, за книгами на его полках, в комнате для гостей, в углу матраса, который аккуратно вспорол. Когда Лидди не бывает дома, я выливаю в раковину целый пакет молока, а позже, вечером, галантно предлагаю сбегать в магазин, чтобы у нас было молоко на завтрак, но останавливаюсь по пути из универсама у ближайшего бара, чтобы опрокинуть рюмашку. Если я знаю, что мне предстоит общаться с людьми, я пью водку – от нее меньше перегар. Под кроватью у меня от похмелья всегда стоит энергетический напиток. Я осторожен: хожу в разные бары в небольших городках, чтобы кто-нибудь из местных доброхотов не сдал меня Рейду. Однажды я поехал в Уилмингтон. Я настолько напился, что даже рискнул проехать мимо нашего общего с Зои дома. Сейчас Зои, разумеется, живет здесь одна. Свет горел в спальне. Интересно, чем она занимается? Наверное, читает. А может быть, делает маникюр.

Потом я задумался над тем, а одна ли она дома. Я надавил на газ так, что колеса завизжали по асфальту.

Конечно, я убеждал себя в том, что пока никто не замечает, что я пью, проблемы как таковой и не существует.

Я до сих пор не съехал от Рейда в основном потому, что меня никто не гонит. Не думаю, что он рад, что я оккупировал первый этаж, на самом деле он терпит меня из христианского милосердия. До женитьбы на Лидди мой брат обрел второе рождение («Разве первого рождения недостаточно?» – удивилась Зои) и стал посещать протестантскую церковь, прихожане которой собирались в столовой местной средней школы. В конечном счете он стал ее финансировать. Я не религиозный человек – каждому свое, как мне кажется, – но все свелось к тому, что мы стали все реже и реже встречаться с моим братом и его женой только потому, что ни один семейный ужин не обходился без перепалки между Зои и Рейдом – шла ли речь о законности абортов, о политиках, замеченных в скандальных любовных похождениях, или о молитвах в общеобразовательных школах. Когда мы последний раз ходили к брату в гости, Зои ушла сразу после закуски, когда Рейд стал распекать ее за то, что она поет песни панк-группы Green Day одному из своих обожженных пациентов.

– Анархисты! – припечатал Рейд. Рейд, который сам в детстве слушал Led Zeppelin в своей комнате.

Я решил, что церковь выступает против богохульных текстов песен, но оказалось, что церковь не приемлет самого характера песен этой группы, считая их злом.

– Серьезно? – скептически переспрашивает Зои. – Какие именно ноты? Какой аккорд? И где об этом написано в Библии?

Я уже не помню, во что перерос спор, но закончилось все тем, что Зои вскочила, перевернув кувшин с водой.

– Может быть, для тебя, Рейд, это будет новостью, но Бог не голосовал за республиканцев.

Я знаю, что Рейд хочет, чтобы я присоединился к его церкви. Лидди оставляет на моей кровати брошюры о спасении души, когда меняет постель. Рейд устроил у себя в доме встречу единомышленников-протестантов («Мы заставим этих жеребцов вернуться к изучению Библии») и пригласил меня присоединиться к их компании в гостиной.

Я выдумал какой-то предлог и ушел, чтобы напиться.

Однако сегодня вечером я понимаю, что Лидди с Рейдом подключили тяжелую артиллерию. Когда я услышал, как Лидди звонит в крошечный антикварный колокольчик, который хранит на каминной полке, извещая о том, что настало время обеда, я покинул свою берлогу для гостей на первом этаже и обнаружил, что на диване рядом с Рейдом сидит Клайв Линкольн.

– Макс, – произносит мой брат, – ты знаком с пастором Клайвом?

Кто же не знает пастора!

Он не сходит со страниц газет из-за акций протеста, которые организовал у стен Капитолия против однополых браков. Когда подростку-гомосексуалисту в школе разрешили привести на выпускной бал своего приятеля, тут же на ступенях школы появился Клайв с сотней прихожан, которые стали громко молиться о том, чтобы Иисус помог заблудшей овце вновь обрести путь к христианской жизни. Этой осенью он стал звездой канала новостей в Бостоне, когда публично потребовал пожертвовать порнофильмы в фонд детских садов, уверяя, что это то же самое, что намерение президента ввести курс сексуального воспитания в учебный план дошкольных учреждений.

Это высокий мужчина с гладкой гривой седых волос. Одет он очень дорого. Должен признаться, он производит неизгладимое впечатление. Когда он в комнате, невольно не можешь отвести от него глаз.

– А-а, это и есть брат, о котором я так много слышал?

Я не противник церкви. В детстве я каждое воскресенье ходил в церковь с мамой, которая возглавляла женский комитет. Однако после ее смерти не стал больше посещать службу. А когда женился на Зои, вообще перестал бывать в церкви. Она – привожу ее слова – не человек Иисуса. Она говорила, что религия проповедует безоговорочную любовь к Господу, но на определенных условиях: ты должен верить в то, что тебе говорят, чтобы получить то, что хочешь. Ей не нравилось, что религиозные люди смотрели на нее искоса за ее атеистические убеждения, но, если честно, она тоже презирала тех, кто исповедовал христианство.

Клайв пожимает мне руку, и между нами словно пробегает электрический разряд.

– Не знал, что у нас на ужин будут гости, – говорю я, глядя на Рейда.

– Пастор не гость, – отвечает Рейд, – он наша семья.

– Брат во Христе, – улыбается Клайв.

Я переминаюсь с ноги на ногу.

– Понятно. Пойду посмотрю, не нужна ли Лидди помощь в кухне.

– Я сам помогу, – перебивает меня Рейд. – Составь компанию пастору Клайву.

Становится ясно, что мое пьянство – которое я, как считал, хитроумно скрывал, – уже никакая не тайна. Что этот ужин не просто дружеские посиделки со священником, а настоящая ловушка.

Ощущая неловкость, я сажусь на то место, где мгновение назад сидел Рейд.

– Не знаю, что наговорил вам мой брат… – начинаю я.

– Он просто молится за тебя, – отвечает пастор Клайв. – Он попросил и меня помолиться, чтобы ты нашел выход.

– Я считаю, что отлично ориентируюсь, – пробормотал я.

Клайв подался вперед.

– Макс, – интересуется он, – как лично ты относишься к Иисусу Христу?

– Мы… Это скорее шапочное знакомство.

Он даже не улыбается.

– Знаешь, Макс, я никогда не думал, что стану пастором.

– Правда? – вежливо поддерживаю я разговор.

– Я вырос в семье, где не было лишних пяти центов, а у меня еще пятеро младших братьев и сестер. Мой отец потерял работу, когда мне было двенадцать лет, мама заболела и попала в больницу. На мои плечи взвалились заботы о семье, а у нас не было в банке никаких накоплений. Однажды я зашел в местный продуктовый магазин и пообещал кассирше, что заплачý, как только заработаю деньги, но кассирша ответила, что не может дать мне еду бесплатно. И тогда какой-то мужчина сзади – в костюме и галстуке – сказал, что заплатит за меня. «Нужно составлять список покупок, парень», – сказал он, нацарапал что-то на визитной карточке и положил ее на весы в кассе. Несмотря на то что это был всего лишь клочок бумаги, чаша весов стала опускаться вниз. Потом он достал из моей тележки молоко, хлеб, яйца и гамбургер и положил их на вторую чашу весов. Весы даже не шелохнулись, хотя было совершенно ясно, что эти покупки должны перевесить. Покупки не весили ничего, поэтому у кассира не оставалось другого выхода, как отдать их мне бесплатно, но незнакомец все-таки протянул ей двадцать долларов. Когда я пришел домой, то обнаружил визитную карточку в пакете с продуктами. Я вытащил ее, чтобы прочесть список, который составил мой благодетель. На обороте карточки было написано: «Отче наш, пожалуйста, помоги этому мальчику». На лицевой стороне стояло имя: «Преподобный Билли Грэхэм».

– Похоже, сейчас вы станете утверждать, что вам явилось чудо.

– Нет, конечно, просто весы не работали. Владельцу магазина пришлось покупать новые, – ответил Клайв. – Чудо состояло в том, что Господь сломал весы в нужный момент. Суть в том, Макс, что у Господа относительно тебя свои планы. Смешно то, что Он любит тебя даже сейчас, когда ты грешишь. Но Он слишком любит тебя, чтобы позволить тебе погрязнуть в грехе.

Теперь я начинаю злиться. Хотя это и не мой дом, но разве это цивилизованно – пытаться обратить человека в свою веру в его собственной гостиной?

– Единственный способ угодить Господу – поступать так, как Он тебе велит, – продолжает пастор Клайв. – Если твое дело – печь пироги в булочной «Только горячие пирожки», не нужно приходить на работу и начинать печь домашнее печенье. Так никогда ничего не добьешься. Даже если ты печешь самое вкусное в мире печенье, все равно это не то, что требует от тебя хозяин булочной.

– Я не пеку ни пирожков, ни печенья, – отвечаю я. – И при всем моем уважении, мне нет необходимости обращаться к Богу.

Пастор Клайв усмехается и откидывается на спинку дивана, барабаня пальцами по подлокотнику.

– Есть еще одна удивительная вещь в Господе, – говорит он. – Он найдет способ показать человеку, что тот ошибается.

Буря началась внезапно. Не то чтобы совсем неожиданно, ведь стоит уже конец ноября, но, как предсказывали синоптики, ожидался кратковременный снегопад. Однако, когда я открываю дверь бара и поскальзываюсь на заледенелом крыльце, снег напоминает белую пелену.

Я тут же ныряю назад и велю бармену налить мне еще пивка. Бессмысленно ехать прямо сейчас; я могу спокойно переждать бурю.

Сегодня вечером в баре пусто – когда дороги скользкие, многие решают остаться дома. Бармен протягивает мне пульт от телевизора, и я нахожу баскетбол по одному из кабельных спортивных каналов. Мы болеем за «Бостон Селтикс». Они получают дополнительное время и в конечном счете проигрывают.

– Бостонские команды, – говорит бармен, – каждый раз разбивают мне сердце. Наверное, сегодня я закроюсь пораньше. Уже выпало сантиметров пятнадцать снега. Вы сумеете добраться домой?

– Я же убираю снег, – отвечаю я. – Со мной все будет в порядке.

Мой пикап оснащен снегоочистителем, и благодаря объявлениям, которые я напечатал на компьютере Рейда, у меня масса клиентов, ожидающих, что я приеду и расчищу дорожки к их домам до того, как им нужно будет завтра отправляться на работу. Во время сильного снегопада, такого как этот, я по ночам не сплю – я убираю снег, как только снегопад прекращается. Это первая серьезная буря в этом году, и я уже слышу, как у меня в кармане звенят денежки.