Текст книги "Особые отношения"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Фонограмма 1 «Ты дома» Фонограмма 2 «Дом на улице Надежды» Фонограмма 3 «Бегущая от любви» Фонограмма 4 «Последняя» • Фонограмма 5 «Выходи за меня замуж» Фонограмма 6 «Вера» Фонограмма 7 «Русалка» Фонограмма 8 «Обычная жизнь» Фонограмма 9 «Там, где ты» Фонограмма 10 «Песня Самми»
Зои

Всем хочется знать, каково заниматься любовью с женщиной.

Совсем по-другому, по понятным причинам, чем с мужчиной, но подобное вы себе даже представить не можете. Во-первых, секс более эмоционален, и никому ничего не нужно доказывать. Есть нежные и чувственные моменты, есть обжигающие и сильные – но не так, как с парнем, которому отводится главенствующая роль, а девушке – роль пассивная. Мы по очереди примеряем на себя роль и тех, кто нуждается в защите, и тех, кто может защитить.

Секс с женщиной – это секс, который хотелось бы иметь с мужчиной, но мечтам, похоже, сбыться не суждено: чтобы важен был сам процесс, а не его результат. Это бесконечная прелюдия. Свобода не втягивать живот и не думать о целлюлите. Возможность прошептать «Как хорошо!» и, что более важно, «А так не очень». Должна признать, что сперва казалось странным засыпать в объятиях Ванессы, после того как я привыкла класть голову на мужскую грудь, – но эта странность не вызывала неприятия. Просто незнакомое чувство: как будто я переехала жить в тропики, прожив всю жизнь в пустыне. Другая, непохожая красота.

Когда мои коллеги-мужчины узнают, что я живу с Ванессой, я читаю в их глазах уверенность в том, что каждую ночь у нас лесбийское порно. Моя нынешняя сексуальная жизнь так же похожа на мою прежнюю, как прежняя на любовную сцену с Брэдом Питтом. Я могла бы переспать с мужчиной, но сомневаюсь, что мне это понравится и я буду чувствовать себя так же надежно, так же раскованно. Поэтому если Ванесса и не может войти в меня – в буквальном смысле этого слова, – она меня удовлетворяет, а это намного лучше.

Настоящее отличие моего брака с Максом и моих отношений с Ванессой на самом деле не имеет к сексу никакого отношения. Дело в душевном спокойствии. Когда Макс приходил домой, я гадала, в каком он вернулся настроении, хорошо ли прошел у него день – и, соответственно, становилась тем, кем он хотел меня видеть. С Ванессой я просто возвращаюсь домой и остаюсь сама собой.

С Ванессой я просыпаюсь и думаю: «Это моя лучшая подруга. Это самый замечательный человек в моей жизни». Я просыпаюсь и думаю: «Мне есть, что терять».

Каждый день мы разговариваем. Мы с Ванессой садимся рядом с чашечками кофе и, вместо того чтобы уткнуться в газету, как обычно делал Макс, обсуждаем насущные вопросы. Теперь, когда я переехала к ней, мы ведем совместное хозяйство. У нас нет мужчины, который менял бы перегоревшие лампочки или выносил мусор. Если нужно передвинуть что-нибудь тяжелое, мы двигаем вместе. Кто-нибудь из нас стрижет лужайку, заполняет счета, чистит водопровод.

Когда я была замужем, Макс всегда интересовался, что будет на обед, а я спрашивала, забрал ли он вещи из химчистки. Теперь мы с Ванессой распределяем, кто что делает. Если по пути домой Ванессе нужно куда-то заехать, она привозит еду. Если в город отправляюсь я, то беру на весь день ее машину и заправляю полный бак. Если в кухне две женщины – там много болтают и обмениваются шутками.

Смешно, но раньше, когда я слышала, как геи употребляют слово «партнер» по отношению друг к другу, это казалось мне странным. В таком случае разве гетеросексуальные пары не партнеры? Но теперь я вижу, что так бывает не всегда: одно дело – представить кого-то своей второй половинкой на вечеринке и совершенно другое – когда человек по-настоящему дополняет тебя. Нам с Ванессой приходится притираться друг к другу на ходу, потому что у нас не традиционные отношения между мужем и женой. В результате мы всегда и все решения принимаем вместе. Всегда спрашиваем мнение друг друга. Никто не тянет одеяло на себя. И поэтому вероятность ранить чувства другого намного меньше.

Вам может показаться, что сейчас, спустя месяц после начала наших отношений, розовые очки уже спали с глаз, что мне нравится Ванесса, но я в нее не влюблена, – это неправда. Она продолжает оставаться тем человеком, с которым мне не терпится поговорить, если на работе случается что-нибудь из ряда вон выходящее. Она та, с кем мне хочется отпраздновать радостное известие: через три месяца после выскабливания у меня не обнаружено раковых образований. Она та, с кем я хочу бездельничать по воскресеньям. Именно поэтому многие из дел, выполнение которых мы могли бы разделить, забирают на выходных в два раза больше времени, потому что мы делаем их вместе. А поскольку мы хотим быть вместе, то почему бы и нет?

Именно поэтому мы оказались мартовским воскресным днем в бакалейном магазине, где читали этикетки на приправах к салатам, когда ко мне подошел Макс. Я обняла его по многолетней привычке, стараясь не видеть его черный узкий галстук. Он был похож на старшеклассника, который думает, что если оденется, как крутой парень, то таким, по сути, и будет, – только на самом деле все это самообман.

Я чувствую, как за моей спиной кипит возмущением Ванесса, ожидая, пока я их познакомлю. Но слова застревают у меня в горле.

Макс протягивает руку, Ванесса ее пожимает. «Черт!» – ругаюсь я. Мужчина, которого я когда-то любила, и женщина, без которой я жить не могу. Я знаю, чего она хочет, чего ждет. Это было бы самое веское доказательство из всех приведенных мною, когда я пыталась убедить Ванессу, что не собираюсь ее в скором времени бросить. Единственное, что я должна сделать сейчас, – это сказать Максу, что мы с Ванессой пара.

Тогда почему я не могу этого произнести?

Ванесса пристально смотрит на меня и сжимает губы.

– Пойду возьму зелени, – говорит она, и с ее уходом я чувствую, как внутри меня что-то лопается. Словно чересчур натянутая струна.

Появляется друг Макса в таком же черном костюме, кадык его дергается, словно пузырек воздуха в строительном уровне. Я бормочу приветствие и стараюсь через его плечо заглянуть в отдел корнеплодов, где спиной ко мне стоит Ванесса. Потом я слышу, как Макс приглашает меня в церковь.

«Держи карман шире», – про себя думаю я и представляю, как появлюсь перед гомофобами под ручку с Ванессой. Наверное, нас линчуют. Я что-то бормочу в ответ, а ноги сами несут меня к Ванессе.

– Ты злишься, – говорю я.

Ванесса берет манго.

– Не злюсь. Просто расстроилась. – Она смотрит на меня. – Почему ты ему ничего не сказала?

– А зачем ему говорить? Это никого, кроме нас с тобой, не касается. Я только что встретила друга Макса и не услышала, чтобы он кричал: «Да, кстати, у меня традиционная ориентация».

Она кладет манго на место.

– Я меньше всего на свете хочу размахивать транспарантами или участвовать в гей-парадах, – говорит Ванесса. – Я понимаю, как непросто сказать человеку, которого когда-то любил, что полюбил другого. Но если не произнести это вслух, то люди заполняют молчание своими собственными дурацкими предположениями. Тебе не кажется, что если бы Макс знал, что у тебя отношения с женщиной, он бы дважды подумал, прежде чем устраивать пикеты против геев? Потому что внезапно геи становятся не какой-то безликой массой, Зои, а реальным, знакомым ему человеком. – Она отводит взгляд. – А как мне быть? Когда я вижу, как ты изо всех сил пытаешься не назвать меня своей подружкой, то поневоле думаю: «Что бы ты там ни говорила, все ложь». И что ты все еще ищешь запасной выход.

– Я не поэтому…

– Тогда почему? Ты меня стыдишься? – спрашивает Ванесса. – Или стыдишься себя?

Я стою перед картонными коробочками с клубникой. Однажды у меня была пациентка, которая, до того как попала в дом престарелых с раком яичников, занималась ботаникой. Она больше не могла есть твердую пищу, но призналась мне, что больше всего соскучилась по клубнике. Это единственная ягода на земле, у которой зернышки расположены с наружной стороны, поэтому ее, строго говоря, и ягодой назвать нельзя. Клубника – растение из семейства розовых, а по виду сразу не скажешь.

– Жди меня на улице, – говорю я Ванессе.

Когда я догоняю Макса у грузовичка, опять льет дождь.

– Женщина, с которой я была в магазине, – говорю я, – Ванесса… Я живу с ней.

Макс смотрит на меня как на сумасшедшую. Зачем я выбежала под дождь, чтобы сообщить ему об этом? Потом он начинает спрашивать о моей работе, и я понимаю, что Ванесса права: он меня неправильно понял, потому что я не сказала ему простую правду.

– Ты не понял. Я живу с Ванессой, – повторяю я. – Мы вместе.

Сразу ясно, когда наступает озарение и он понимает, о чем я говорю. И не потому, что с его глаз спадает невидимая пелена, а потому что внутри меня что-то лопается – я чувствую себя свободно и легко. Не знаю, почему я считала, что мне важно одобрение Макса. Возможно, я не та женщина, о которой он думал, что знает ее, но это же я могу сказать и о нем.

Еще не осознав, что сделала, я уже направляюсь к Ванессе, которая ждет меня с тележкой под навесом магазина. Я ловлю себя на том, что бегу.

– Что ты ему сказала? – спрашивает Ванесса.

– Что-то типа того, что хочу навсегда остаться с тобой. Только «навсегда» – это не слишком долго, – отвечаю я. – Возможно, я выразилась немного другими словами.

Глядя на ее лицо, я испытываю то же чувство, которое обычно посещает меня, когда после долгих месяцев зимы я вижу первый шафран. Наконец-то!

Съежившись из-за дождя, мы спешим к машине Ванессы, чтобы выгрузить продукты. Пока она ставит сумки в багажник, я смотрю на проходящих мимо детей. Им лет по десять-одиннадцать: мальчик с первым пушком на щеках и девочка, выдувающая из жевательной резинки пузыри. Они идут в обнимку, засунув руки друг другу в задние карманы джинсов.

Они слишком юные, чтобы смотреть порнографию, не говоря о том, чтобы встречаться, но никто не пялится на них, когда они проходят мимо.

– Эй! – окликаю я Ванессу.

Она поворачивается, продолжая держать пакет с продуктами. Я обхватываю ее лицо руками и целую – долго, медленно, с любовью. Надеюсь, что Макс смотрит. Надеюсь, что это видит весь мир.

Когда люди слышат крики, они чаще всего бегут в обратном направлении. Я же хватаю гитару и мчусь на крик.

– Привет, – врываюсь я в детскую палату. – Нужна помощь?

Медсестра, которая героически пытается вытащить у маленького мальчика из руки капельницу, с облегчением вздыхает.

– Зои, проходи, пожалуйста.

Мама мальчика, удерживая его, кивает мне.

– Он знает, что ставить капельницу больно, поэтому думает, что и вынимать иголку тоже больно.

Я смотрю ее сыну прямо в глаза.

– Привет, – говорю я. – Меня зовут Зои. А тебя?

Его нижняя губа подрагивает.

– К-карл.

– Карл, ты любишь петь?

Он решительно качает головой. Я окидываю взглядом палату и замечаю на прикроватной тумбочке несколько фигурок из «Могучих рейнджеров». Я беру гитару и начинаю наигрывать детскую песенку об автобусе «Колеса на автобусе», только меняю слова: вместо автобуса пою о могучих рейнджерах.

– Могучие рейнджеры… бух-бух-бух, – пою я. – Бух-бух-бух… бух-бух-бух. Могучие рейнджеры… бух-бух-бух… целый день.

Где-то на середине куплета он перестает вырываться и смотрит на меня.

– Они еще умеют прыгать, – говорит он.

Поэтому следующий куплет мы поем вместе. Целых десять минут он рассказывает мне все, что знает о могучих рейнджерах – о красном, розовом и черном. Потом поднимает взгляд на медсестру.

– Когда вы будете вытаскивать?

Она улыбается.

– А я уже вытащила.

Мама Карла с благодарностью смотрит на меня.

– Спасибо вам большое.

– Не за что, – отвечаю я. – Карл, спасибо, что спел со мной.

Не успеваю я выйти из палаты и свернуть за угол, как подбегает другая медсестра.

– А я тебя повсюду ищу. Мариса…

Ей нет нужды уточнять, в чем дело. Мариса – трехлетняя девочка, которая уже год периодически ложится в больницу с диагнозом «лейкемия». Ее отец – кантри-музыкант, исполняющий песни в стиле блюграсс, – в восторге от идеи о музыкальной терапии для дочери, потому что знает, как много музыка может дать человеку. Иногда я прихожу, когда малышка возбуждена и счастлива, и тогда мы поем ее любимые песни: «У старого Макдональда» и «Я маленький чайничек», «Джон Джейкоб Джинглхеймер Шмит» и «Мой Бонни лежит на другом берегу океана». Иногда я прихожу на сеансы химиотерапии и, когда Марисе кажется, что ее руки горят, придумываю песни о том, как она опускает пальчики в ледяную воду, о том, как строит эскимосскую юрту. Однако в последнее время Мариса настолько слаба, что пою только я или кто-то из родных, пока она спит затуманенным лекарствами сном.

– Врач говорит, что счет идет на минуты, – шепчет мне сестра.

Я тихонько открываю дверь палаты. Свет не горит, а сероватые ранние сумерки запутались в складках больничного одеяла, которым укрыта малышка. Она бледная и неподвижная, на ее лысой головке розовая вязаная шапочка, на ногтях блестит серебристый лак. Я приходила сюда на прошлой неделе, как раз когда старшая сестра Марисы красила ей ногти. Мы пели «Девочки любят веселиться», хотя Мариса все время спала. И понятия не имела, что кто-то заботится о том, чтобы она выглядела красавицей.

Ее мама тихонько плачет в объятиях мужа.

– Майкл, Луиза, – говорю я, – мне очень жаль…

Они молчат. Да и что тут ответишь? Болезнь может сплотить абсолютно посторонних людей.

Санитарка сидит у кровати и делает гипсовый слепок с ладошки Марисы, пока она еще жива, – эту услугу предлагают в детском отделении родителям всех умирающих пациентов.

Воздух кажется тяжелым, как будто мы дышим свинцом.

Я отступаю за спину Ани, сестры Марисы. Она смотрит на меня красными, опухшими глазами. Я пожимаю ее руку и начинаю импровизировать на гитаре мелодию, соответствующую общему настроению, – инструментальную джазовую фразу, грустную, в минорном тоне. Неожиданно Майкл поворачивается ко мне:

– Нам сейчас не до этой музыки.

Мои щеки вспыхивают.

– Простите… Я пойду.

Майкл качает головой.

– Нет, мы хотим, чтобы вы играли те песни, которые всегда ей пели. Те, которые она любит.

И я играю. Запеваю «У старого Макдональда», и постепенно ко мне присоединяется вся семья. Санитарка прижимает ладошку Марисы к гипсу, потом вытирает детскую ручку.

На приборах, к которым подсоединена Мариса, появляется прямая линия, а я продолжаю петь:

 
Мой Бонни лежит на другом берегу океана.
Мой Бонни лежит на другом берегу моря.
 

Я вижу, как Майкл опускается на колени у кровати дочери, как Луиза берет ее ладошку в свои, а Ани обнимает сестричку за талию. Оригами скорби.

 
Мой Бонни остался на том берегу океана.
Верните моего Бонни.
 

Раздается высокий писк. В палату входит медсестра, выключает монитор и нежно касается лба Марисы, как будто приносит свои соболезнования.

 
Верните мне…
Верните мне…
Верните мне моего Бонни.
 

Я замолкаю. Единственный звук в палате – отсутствие дыхания маленькой девочки.

– Мне очень жаль, – снова говорю я.

Майкл протягивает руку. Я не знаю, что он хочет, но, похоже, мое тело это знает. Я передаю ему медиатор, которым только что играла на гитаре. Он вдавливает его в гипс, прямо над оттиском ладошки Марисы.

Я пытаюсь сдерживаться, пока не оказываюсь в коридоре, где опираюсь о стену, соскальзываю на пол и захожусь в рыданиях. Я сижу в обнимку с гитарой, как сидела Луиза, укачивая тело своей дочери.

И вдруг…

Я слышу детский крик – высокий, пронзительный вопль, который все больше и больше напоминает истерику. Я с трудом встаю и иду на звук, который раздается из соседней, через две двери палаты, где заплаканная мама и медсестра пытаются удержать вырывающегося ребенка, чтобы эксфузионист мог взять у него кровь. Они все поднимают на меня глаза, когда я вхожу.

– Может быть, я смогу помочь, – говорю я.

День в больнице выдался отвратительным, трудным. По дороге домой меня греет только мысль, что сейчас я смогу выпить большой бокал вина и развалиться на диване. Именно поэтому я не хочу брать сотовый, когда вижу, что на дисплее высвечивается имя Макса. Но потом вздыхаю и отвечаю. Он просит уделить ему несколько минут. Он не говорит, для чего, но я почему-то решаю, что дело касается каких-то бумаг, связанных с разводом. Даже после развода бумажной волокиты не избежать.

Поэтому я крайне удивлена, когда он приезжает с женщиной. Еще больше я удивляюсь, когда понимаю причину, по которой он притащил ее с собой: чтобы спасти меня от нового, развратного образа жизни, который я веду.

Впору рассмеяться, если бы не хотелось так плакать. Сегодня я видела, как умерла трехлетняя девочка, а мой бывший муж полагает, что все зло в мире сосредоточено во мне. Возможно, если бы Бог не настолько занимался жизнью таких людей, как мы с Ванессой, он мог бы спасти Марису.

Но жизнь несправедлива. Поэтому маленькие девочки не доживают до своего четвертого дня рождения. Поэтому я потеряла столько детей. Поэтому такие люди, как Макс и губернатор моего штата, думают, что имеют право указывать мне, кого любить. Если все в жизни устроено неправильно, я тоже буду несправедливой. Поэтому я направляю весь свой гнев на вещи, которые не в силах изменить, на сидящих напротив меня на диване мужчину и женщину.

Интересно, а пастору Клайву, который возглавляет в этих краях самую большую антигомосексуальную общину, когда-нибудь приходило в голову, что бы сказал о его тактике Иисус? Что-то подсказывает мне, что принимающий всех учитель, который помогает прокаженным и проституткам и всем остальным людям, которых общество изолирует от себя, тот, кто советует относиться к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе, был бы не в восторге от методов церкви Вечной Славы. Но надо отдать им должное: они мирные. И у них на все один ответ. Я ловлю себя на мысли, что восхищаюсь Паулиной, которая даже не называет себя бывшей лесбиянкой, потому что теперь считает себя истинной гетеросексуалкой. Неужели на самом деле так легко поверить в то, что сам себе втемяшил? Если бы я во время своих сорвавшихся беременностей и выкидышей убеждала себя, что счастлива, неужели я была бы счастливой?

Если бы только мир был таким простым, как думает Паулина…

Я пытаюсь подловить Паулину на ее же словах, когда домой возвращается Ванесса. Я целую ее в знак приветствия. Я бы все равно ее поцеловала, но мне особенно приятна мысль, что это увидят Макс и Паулина.

– Это Паулина, а Макса ты, конечно, знаешь, – представляю я. – Они здесь, чтобы уберечь нас от ада.

Ванесса смотрит на меня, как будто я выжила из ума.

– Зои, можно тебя на минутку? – говорит она и тащит меня в кухню. – Я не стану запрещать тебе приводить в дом гостей, но о чем, черт побери, ты думаешь?

– Знаешь, ты не лесбиянка, – говорю я. – У тебя просто проблемы с ориентацией.

– Сейчас у меня одна проблема: как выставить из гостиной этих незваных гостей, – отвечает Ванесса и возвращается со мной в комнату.

Я вижу, как она все больше и больше заводится, слушая рассказы Паулины о том, что со всеми гомосексуалистами жестоко обращались в детстве, что женственность заключается в том, чтобы носить чулки и делать макияж. Наконец у Ванессы лопается терпение. Она вышвыривает Макса с Паулиной из дома и закрывает за ними дверь.

– Я люблю тебя, – говорит она мне, – но если ты опять захочешь повидать своего бывшего с этим жалким подобием Аниты Брайант, предупреди заранее, чтобы меня не было поблизости. Желательно не ближе пяти тысяч километров.

– Макс сказал, что хочет со мной поговорить, – объясняю я. – Я решила, что о разводе. Я не знала, что он придет не один.

Ванесса хмыкает. Снимает туфли на высоких каблуках.

– Если честно, мне противно даже то, что они сидели на моем диване. Похоже, придется отдавать его в чистку. Или провести обряд изгнания нечистой силы, или что-то вроде того…

– Ванесса!

– Я просто не ожидала увидеть его в своем доме. Особенно сегодня, когда я… – Она замолкает.

– Когда ты что?

– Ничего, – качает она головой.

– Думаю, ты не должна винить их за то, что они хотят, чтобы однажды мы проснулись и осознали, как ошибались.

– Не должна?

– Нет, – заверяю я, – потому что именно этого мы желаем им самим.

Ванесса отвечает мне слабой улыбкой.

– Предоставляю тебе найти единственное, что объединяет меня с пастором Клайвом и его компанией веселых гетеросексуалов.

Она идет в кухню и, я слышу, достает из холодильника бутылку вина. У нас сложилась традиция расслабляться и рассказывать друг другу о том, как прошел день, за бокалом отличного «Пино Гриджио».

– Мне кажется, у нас осталось немного «Кризиса среднего возраста»! – кричу я.

Так называется вино, которое мы купили с Ванессой в Калифорнии, прельстившись исключительно этикеткой. Я опускаюсь на диван, на то место, где сидел Макс. Я щелкаю по каналам телевидения и останавливаю свой выбор на «Эллен».

Иногда мы с Максом смотрели этот сериал, когда Макс возвращался с работы. Ему нравились ее кеды «Конверс» и голубые глаза. Он, бывало, шутил, что не хотел бы оказаться запертым с одной комнате с Опрой, потому что она наводит ужас. Но Эллен Деженер… С такой девушкой любой бы захотел выпить пивка.

Что мне нравится в Эллен… Несмотря на то что она лесбиянка – да-да! – не это в ней самое интересное. Запоминается то, что она настоящий профессионал телевидения, а не то, что она возвращается домой к Портии Де Росси.

В гостиную входит Ванесса, но вместо вина она несет два бокала шампанского.

– Это «Дом Периньон», – говорит она. – Потому что нам есть что отметить.

Я смотрю на пузырьки, поднимающиеся в бледно-желтой жидкости.

– У меня сегодня умерла больная, – тут же признаюсь я. – А ей было всего три.

Ванесса ставит бокалы на пол и обнимает меня. Она молчит. Слова излишни.

Человек понимает, что нашел свою половинку, когда молчание намного важнее слов.

Слезами Марису не вернуть. Слезы не заставят таких людей, как Паулина и Макс, перестать меня осуждать. Но от слез, тем не менее, становится легче. Я продолжаю рыдать. Ванесса гладит меня по голове, пока слезы не высыхают, а внутри не образовывается пустота. Я поднимаю на нее глаза.

– Прости. Ты хотела что-то отметить.

Щеки Ванессы вспыхивают.

– В другой раз.

– Я не позволю, чтобы мой неудачный день испортил тебе настроение.

– Зои, это подождет, правда.

– Нет. – Я усаживаюсь на диване по-турецки и поворачиваюсь к ней лицом. – Рассказывай.

Ей, похоже, неловко.

– Да так, ерунда. Я спрошу тебя в другой раз.

– О чем спросишь?

Ванесса собирается с духом.

– Если ты говорила вчера серьезно… После того, как мы в магазине встретили Макса…

Я сказала, что хотела бы остаться с ней навсегда. И что «навсегда» – это слишком короткий срок.

И несмотря на то, что я не такой представляла свою жизнь…

Несмотря на то, что есть люди, с которыми я даже не знакома, но которые уже ненавидят меня за это…

Несмотря на то, что мы знакомы всего несколько месяцев, а не лет…

Каждое утро я просыпаюсь, охваченная паникой. А потом смотрю на Ванессу и с облегчением говорю себе: «Не волнуйся, она рядом».

– Да, – подтверждаю я. – Готова подписаться под каждым словом.

Ванесса разжимает руку. На ее ладони лежит золотое кольцо с россыпью бриллиантов.

– Если «всегда» – недостаточно долго, может быть, «до конца жизни»?

На мгновение меня словно парализовало, я не могу дышать. Я не думаю ни о последствиях, ни о том, как отреагируют на эту новость окружающие. Единственная моя мысль: «Ванесса моя. Моя и только моя».

Я снова заливаюсь слезами, но уже по другой причине.

– До конца жизни – это неплохое начало, – отвечаю я.

Меня окружают облака. Они касаются носков моих кроссовок. Стелются по полу. Наверное, я зашла настолько далеко, что оказалась на небесах. Вот только я совсем не хочу свадебное платье (сама покупка которого делает всю затею больше похожей на пытку).

Мама держит платье с декольте в форме сердца, которое заканчивается юбкой из перьев. Больше похоже на цыпленка, которого переехал комбайн.

– Нет, – говорю я. – Категорически.

– Вот там висит платье с кристаллами «Сваровски» на лифе, – настаивает мама.

– Сама его надевай, – бурчу я.

Идея посетить салон новобрачных в Бостоне принадлежит не мне. Моей маме приснился сон, и в итоге мы оказались в примерочной салона «Присцилла», и уклониться от похода куда не представляется возможным, – мама непоколебимо верит в пророческую силу подсознания.

Мама, которой понадобилась целая неделя, чтобы привыкнуть, что мы с Ванессой вместе, намного больше обрадовалась предстоящей свадьбе, чем мы. Мне в глубине души кажется, что она любит Ванессу гораздо сильнее, чем меня, потому что Ванесса серьезная, имеющая голову на плечах дочь, которой у мамы никогда не было. Дочь, с которой можно обсудить индивидуальный пенсионный счет и порядок выхода на пенсию, которая ведет книгу, куда записывает дни рождения, чтобы не забыть послать поздравление. Мне кажется, мама искренне верит, что Ванесса всегда будет обо мне заботиться, в то время как относительно Макса у нее были сомнения.

Но у меня все зудит в этом месте, где полно других невест, которые выходят замуж без всяких осложнений. Такое ощущение, что я буквально утопаю в тюле, кружевах и атласе, а ведь я еще ни одного платья не померила.

Когда к нам подходит продавщица и предлагает свою помощь, мама с широкой улыбкой делает шаг ей навстречу.

– Моя дочь-лесбиянка выходит замуж, – сообщает она.

Я чувствую, как пылают мои щеки.

– Чего это вдруг я дочь-лесбиянка?

– Ну, мне казалось, кому, как ни тебе, знать ответ на этот вопрос.

– Ты же раньше никогда не представляла меня: «Вот моя дочь традиционной сексуальной ориентации».

У мамы вытягивается лицо.

– Я думала, ты хочешь, чтобы я тобой гордилась.

– Не нужно делать из меня виноватую, – отвечаю я.

Продавщица переводит взгляд с меня на маму.

– Наверное, вам нужно еще несколько минут подумать, – говорит она и поспешно удаляется.

– Полюбуйся, что ты сделала. Поставила девушку в неловкое положение, – вздыхает мама.

– Ты смеешься? – Я хватаю с полки туфли-лодочки в блестках. – Привет! – передразниваю я. – А у вас нет таких туфель для моей мамы-садомазохистки? У нее тридцать восьмой размер.

– Во-первых, я не садо-мазо. Во-вторых, эти туфли просто ужасные. – Она смотрит на меня. – Знаешь, не все собираются на тебя нападать. Не стоит думать, только на том основании, что ты сама недавно стала членом гей-меньшинства, о других людях самое плохое.

Я опускаюсь на белый диван посреди гор тюля.

– Тебе легко говорить. Тебе каждый день не присылают брошюры из церкви Вечной Славы. «Десять крошечных шагов к Иисусу», «“Норма” не значит “Ненависть”». – Я смотрю на маму. – Тебе, возможно, хочется всем раструбить о моем новом статусе, но я не хочу. Не стоит никого вгонять в краску. – Я оглядываюсь на продавщицу, которая заворачивает платье. – Единственное, что нам о ней известно: она поет в церковном хоре Вечной Славы.

– Единственное, что нам о ней известно, – возражает мама, – она тоже лесбиянка. – Мама сидит рядом. Вокруг нас, напоминая небольшой взрыв, громоздятся платья. – Милая, что случилось?

К моему величайшему изумлению, мои глаза наполняются слезами.

– Я не знаю, что надеть на собственную свадьбу, – признаюсь я.

Мама бросает на меня взгляд, потом хватает за руку, стягивает с дивана и тащит вниз по лестнице на Боулстон-стрит.

– О чем, черт побери, ты говоришь?

– Невеста должна приковывать взгляды, – всхлипываю я. – А если так случилось, что на свадьбе две невесты?

– А что наденет Ванесса?

– Костюм.

Красивый белый костюм, который она нашла в фирменном магазине «Маршалл» и который сидит на ней как влитой. Но я никогда в жизни не носила костюмов.

– В таком случае ты можешь надеть то, что захочешь…

– Только не белое, – предупреждаю я.

Мама поджимает губы.

– Потому что ты уже один раз была замужем?

– Нет. Потому что…

Я прикусываю губу, чтобы не произнести то, что вертится на языке и тяжелым грузом лежит у меня на сердце, словно свежий слой асфальта.

– Почему? – допытывается мама.

– Потому что это голубая свадьба, – шепчу я.

Когда Ванесса сделала мне предложение, я без раздумий ответила «да». Но я была бы абсолютно счастлива, если бы наш брак скромно зарегистрировали в суде Массачусетса, вместо того чтобы раздувать церемонию и приглашать гостей.

– Брось, Зои, – сказала она. – В жизни только два раза собираются вместе все, кого ты любишь: на твою свадьбу и твои похороны. И поверь, во второй раз тебе будет уже не до веселья.

И хотя я каждый вечер сажусь с Ванессой за компьютер, чтобы подыскать музыкантов и место для церемонии, я не перестаю думать о том, что найду предлог и сумею убедить ее просто поехать на медовый месяц в Турцию или на Багамы.

И все же…

В отличие от меня, Ванесса никогда не шла по проходу. Никогда не ела свадебного торта и не танцевала, пока на ногах не появятся мозоли. А если она хочет именно этого, то я не могу лишить ее праздника.

Мне хотелось бы, чтобы все знали, как я счастлива с Ванессой, но для этого свадьба мне не нужна. Я не была до конца уверена, в чем кроется причина. То ли для меня до сих пор все в новинку, то ли я отчетливо понимаю, что подумает Макс: лесбийская свадьба не настоящая.

Не могу объяснить, почему его мнение вообще имеет какое-то значение. В конце концов, мы же не собираемся просить пастора Клайва сочетать нас браком. Люди, которых мы пригласим на нашу свадьбу, любят нас и не станут осуждать за то, что на торте две крошечные фигурки невесты, а не жениха и невесты.

Но, чтобы пожениться, придется выехать за пределы штата Род-Айленд. Нам пришлось искать священника, который не выступает против однополых браков. И мы наймем адвоката, чтобы составить бумаги, которые бы давали нам право принимать друг за друга решения, связанные со здоровьем, и наследовать страховки жизни друг друга. Я не стыжусь своего желания прожить всю жизнь с Ванессой. Но мне стыдно оттого, что шаги, которые мне приходится предпринимать для достижения своей мечты, делают меня гражданином второго сорта.

– Я счастлива, – уверяю я маму, ревя во всю.

Мама меряет меня взглядом.

– Того, что тебе нужно, – машет она в сторону свадебного салона за нашими спинами, – здесь нет. Тебе нужно нечто элегантное и лаконичное. Похожее на вас с Ванессой.

Мы обходим три магазина, прежде чем находим желаемое – простое, узкое, облегающее фигуру платье цвета слоновой кости, длиной до колена, в котором я не напоминаю Золушку.

– Я влюбилась в твоего отца во время пожарных учений, – без умолку говорит мама, застегивая пуговицы на спине. – Мы оба работали в юридической фирме – он бухгалтером, я секретаршей. Пожарные эвакуировали из здания людей. Мы встретились у цепного забора, и он предложил мне половинку шоколадного батончика. Когда в здании уже все было чисто, мы туда не вернулись. – Она пожимает плечами. – На его похоронах многие мои друзья говорили, что мне не повезло влюбиться в парня, который умер в сорок лет. Но знаешь, я всегда думала иначе. Я считала, что мне повезло. А если бы учения не проводились? Мы бы никогда не встретились. И пусть лучше я прожила всего несколько удивительных лет с ним, чем без него вообще. – Она поворачивается ко мне лицом. – Не позволяй никому указывать тебе, кого любить, а кого нет, Зои. Да, это однополая свадьба. Но она твоя.