Текст книги "Королевский путь"
Автор книги: Джин Плейди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Джеймс поднял руку. Смотря на него, Мария чувствовала гордость за брата. В нем было что-то, что вызывало уважение.
– Тихо! – взревел он. – Молчать в присутствии королевы!
Мгновенно настала тишина. Мария вгляделась в дикие лица мужчин и женщин…
– Они не пришли нападать на тебя, – сказал Джеймс. – Они пришли просить у тебя пощады. Они взломали тюрьму и освободили Джеймса Келлоне, которого должны были казнить. Они просят о прощении за себя и за него.
– В чем он провинился? – спросила Мария.
– Он участвовал в маскараде на празднике иудеев, а это запрещено, – сурово произнес граф Джеймс.
– Но это не так ужасно, чтобы платить за это смертью! И как я рада, что некоторые из моих подданных умеют веселиться. Я буду говорить с ними.
– Ваше Величество, будьте осторожны. Вспомните кирку.
Но Мария редко задумывалась над чем-то серьезным. Она была со своим народом. Люди больше не выглядели свирепыми. Они мечтали о веселье, маскарадах и смехе.
Господи! – подумала она. – Ведь я мечтаю о том же, и как прекрасно я понимаю их желание!
Она немного проехала вперед, чтобы не быть позади графа Джеймса. Подняв руку, она воскликнула:
– Добрые люди Шотландии, поддержите меня, вашу королеву… Я так долго прожила в чужой стране и, оказавшись вдруг среди вас, буду говорить, должно быть, странные вещи.
Вокруг нее стояла тишина, прерываемая лишь клекотом чаек. Казалось, что толпа стоит неподвижно. Люди стояли с открытыми ртами, крепко держа палки и дожидаясь, что же скажет королева. Даже если они не поняли ничего из сказанного ею, ее улыбка была дружеской, а лицо сияло.
– Вы просите прощения того, кто был приговорен к смерти. Подданные мои, я с таким счастьем полностью прощаю этого человека и вас!
Полное прощение! Они поняли все! Они стали передавать один другому:
– Полное прощение! Господь, благослови королеву!
А потом они закричали в один голос:
– Господь, храни королеву!
Кавалькада подалась вперед, но вокруг была толпа нищих людей, поднявших палки и, конечно, смотревшихся варварами. Смрад от них, как сказали наиболее вежливые из французов, почти довел их до рвоты. Но Мария чувствовала себя счастливее теперь, чем когда ступила на шотландскую землю. Ей было отрадно чувствовать, что хоть кто-то, пусть их немного, но верен ей.
Граф Джеймс был обеспокоен. Сцена с прощением Келлоне была восхитительна. Возможно даже, Мария поступила правильно в такой момент. Но, встретившись взглядом с Мэйтлендом, он понял, что великий дипломат согласен с ним: у Марии Стюарт будут в Шотландии проблемы. Пресвитерианская Церковь Шотландии и ее лидер Джон Нокс легко найдут повод поругаться с королевой…
Сумерки опустились еще до того, как Мария добралась до столицы. В сгущающейся темноте ей было отрадно видеть огни костров, сначала на Келтоне, а потом на Солсбери. Костры зажгли и в городе, и она слышала крики людей. Все это зрелище успокаивало ее. По французским меркам, радушие людей, возможно, было несколько грубоватым, но, в конце концов, оно было совершенно искренним.
Теперь она наконец увидала крепость, построенную отцом. Крепость смотрелась угрожающе мрачной. Взгляд Марии пробежал по башням и зубчатым крепостным стенам.
Здесь, совсем рядом с городскими стенами, ей предстояло остановиться. Честно говоря, ей совсем не хотелось устраивать триумфальный въезд в город ночью.
Это было величественное здание, но холодное и неуютное. Несколько гобеленов на стенах смотрелись бедно, а ведь она привыкла к блеску и красоте французских тканей. Не было нежных ковров и красивой мебели; все вещи были разбросаны и выглядели простецкими и тяжеловатыми.
Ну да ничего, скоро она обставит здесь все любимыми вещами и внесет тепло и радость в это жилище… Она была уверена, что сможет стерпеть все на свете, ведь ее народ любит ее. Даже сейчас она могла слышать, как люди, столпившиеся у стен замка, кричали:
– Господь, храни королеву!
Она устала, и ей хотелось сытной еды и удобств, к которым она привыкла во Франции, но, тем не менее, она не чувствовала себя несчастной.
Рядом возникла Флем. Она вся прямо-таки сияла от волнения. Только сейчас Мария заметила, какой красавицей стала ее подруга. Мария знала, суровый граф Мэйтленд положил глаз на Флем, а ведь он такой старый, что сгодился бы ей в отцы.
Поняв наконец, что они уже дома, Мария подумала, что надо бы устроить несколько свадеб среди своего окружения. Ей хотелось нести радость тем, кого она любит.
Милая Флем! Она сама была неравнодушна к восторженным взглядам этого пожилого государственного мужа. Мария решила, что утром попытает подругу на эту тему.
Еда была на столе, и они были так голодны, что кушанья показались им вкуснее, чем были на самом деле. Когда трапеза закончилась, Мария возвратилась к себе в комнату. Пока ее четыре подруги помогали ей раздеваться, она с живостью рассказывала, как они все переделают в этом замке. Ей показалось, что тоска первого дня и ночи немного отступила. Нет, никому из них не нравилась их новая жизнь, но они стали понимать, что нужно смириться.
Внезапно в окно ворвались звуки, похожие на кошачий концерт. Это был поток такой душераздирающей мелодии, что они вряд ли когда-нибудь слышали нечто подобное. Марию охватил ужас, и она второпях начала одеваться заново. Музыка зазвучала громче, стала еще более дикой и разноголосой. В этот момент раздался стук в дверь.
На пороге стояли граф Джеймс, граф Мэйтленд, трое дядей Марии и д’Амвилль.
– Что происходит? – закричала Мария в ужасе. – Кого-то убивают?
– Верноподданные жители Эдинбурга приветствуют тебя, – сухо произнес граф Джеймс. – Они играют в твою честь на волынках. Было бы хорошо, если бы ты подошла к окну и сказала несколько слов благодарности.
– И, – произнес Эльбоф на быстром французском, – возможно, это произведет должный эффект и положит конец музыке, от которой лопаются уши.
Мария прислушалась и начала улавливать волнующую мелодию в том, что сначала ужаснуло ее. Она разозлилась на французов, что те заткнули уши. А для тех людей, что стояли внизу, старинные шотландские напевы и мелодии были как мед. Люди под стенами запели, а волынки зазвучали тише.
– Но до чего же песни грустные! – воскликнула Мария. – Пожалуй, можно подумать, что они жалеют, что я вернулась. Похоже, им просто тяжко петь веселые песни.
– Это гимны кирки, – торжественно произнес граф Джеймс.
– Гимны?! – завопил неугомонный Эльбоф. – В такой-то момент! Сдается мне, что сладкие мадригалы или песни радости по поводу возвращения королевы были бы уместнее.
– Жители Эдинбурга благодарят Господа за возвращение королевы… Они считают, что петь простецкие песни в такой момент грешно. Пресвитерианская Церковь не позволяет такого.
Эльбоф пожал плечами. Он уже тосковал по дому. А д’Амвилль с Шателяром посмотрели на королеву, и их взгляды говорили:
– Странная и варварская страна, но мы здесь, потому что ты здесь.
Почти все французы позатыкали уши, а Мария подошла к окну и воскликнула:
– Спасибо, добрые люди, спасибо вам, вы доставили мне такую радость своими приветствиями, и я ликую, чувствуя себя среди вас!
Величественные звуки гимнов продолжались до глубокой ночи, и волынщики перестали играть лишь под утро.
* * *
Из окон Холируда Мария могла видеть город. Она могла разглядеть Хайстрит, самую опрятную улицу на свете. На этой улице были каменные флаги и каналы, по которым в дождь уходили вода и грязь; были каменные дома с деревянными балконами. Виднелась тюрьма Толбуф. Взглянув на тюрьму, Мария поклялась себе, что во время ее правления никто не будет заточен в тюрьму за участие в маскарадах и радостный смех. Она могла видеть Лоунмаркет, дома и сады Канонгейта, спускавшиеся к Холируду.
В центре Маркеткросса виднелись колодки и позорные столбы. Это было самое оживленное место Эдинбурга. Здесь все время собирался народ посудачить, что бы значил приезд королевы. Подмастерья из ювелирных мастерских на Элфинстоункорт, жестянщики Вестбоу и конюхи Лоунмаркета толпились здесь, обсуждая королеву.
Они вспоминали о Джоне Ноксе – проповеднике из пресвитерианской Церкви Шотландии… Этот человек властвовал над ними… Сложно сказать, чем он очаровал людей… Может, обещаниями всеобщего спасения или, что было чаще, вечных мучений…
Шотландия была во власти пресвитерианской Церкви. Взывая к противостоянию дьяволу, а дьяволом был каждый, кто не согласен с Джоном Ноксом, у него была масса возможностей подтолкнуть шотландцев к мятежу. Своим «Гласом трубы» он сказал всему миру о презрении к женщине у власти. Правда, сейчас Елизавета обещала сделать много хорошего для Джона Нокса, и он уже пожалел, что не был осторожен с этим своим произведением. Он был труслив и потому осторожничал. Он верил, что Господь говорит его устами, и считал, что должен беречься, коль ему выпало такое. Поэтому, когда возникала хоть малейшая опасность, он нередко скрывался в Англии.
– Все в руках Господа… Я вернусь, чтобы служить Господу, – частенько приговаривал Нокс, отсиживаясь в Англии.
В его отсутствие люди начинали сомневаться в нем, но, увидев снова этого фаната с торчащей бородой, разметанной по груди, и послушав его разглагольствования, они опять верили его словам и в его святость.
– Вы слушали последнюю проповедь Нокса? – спрашивали друг друга люди.
Конечно, они слушали. Они просто не могли пропустить такого события.
…Нокс сидел напротив королевы, как когда-то сидел напротив ее матери, вещая о дьявольском отродье и приходе сатаны, имея в виду королеву… Когда умирала мать Марии, он не замолвил ни одного ласкового слова о ней перед Богом… Она умирала от водянки, а он провозглашал в своем приходе:
– Ее живот и отвратительные ноги начали пухнуть. Совсем скоро Господь заберет ее в мир иной.
Разве не он откровенно радовался в пресвитерианской Церкви, когда она скончалась? Разве не он расхохотался, прослышав о смерти мужа Марии?
– Его ухо сгнило! – вопил он. – Это месть Господа. Он уничтожил ухо, не пожелавшее слушать Его!
Французы, которые оказались в замке, улыбались, а Марии было не до смеха. Этот человек путал ее. Она взглянула с надеждой на брата Джеймса и графа Мэйтленда. Но ведь, едва появившись в этой стране, она сказала, что не отречется от своей веры. Она католичка и останется ею. Она лишь хотела, сказала она, призвать этого человека быть терпимее.
Граф Джеймс покачал головой. Он уже решил, что сестра должна отдать ему и Мэйтленду власть над Шотландией. Они протестанты, но не как Джон Нокс. Религия не была для них смыслом существования, а лишь чем-то, что занимало их, когда не было дел, более важных. Они не сказали ни единого слова против, когда Мария решила, что хорошо бы отслужить мессу в собственной капелле…
А Марии хотелось обременять себя больше приятными вещами, нежели неприятными. Она вновь сдружилась с единокровными братьями Джоном и Робертом. Они были славными, веселыми юношами, немногим старше, чем она сама. Мария была даже немного влюблена в них обоих.
Из Лейта прибыли кое-какие ее вещи, и она с удовольствием расставила их в апартаментах замка отца. Были даже привезены разные музыкальные инструменты, и Двор теперь вечерами наслаждался музыкой. Под обожающие взгляды окружающих, включая д’Амвилля и Шателяра, Мария сама пела и танцевала.
Жители Эдинбурга были в восторге от красоты своей королевы. Люди, чьи жизни она спасла по дороге от Лейта до Эдинбурга, все время говорили о ее мудрости и были уверены, что она принесет счастье своей стране.
Нокс, со слов ее дядей и д’Амвилля, был смешон, и Мария не принимала его всерьез, пока не настало первое воскресенье ее пребывания в Холирудском дворце. В этот день она сказала, что хочет послушать мессу в капелле. Облаченная в черный бархат, в окружении четырех подруг, по дороге в капеллу она услыхала вопли.
Перед нею возник Шателяр и стал умолять ее не ходить и не смотреть, что происходит.
– Ваше Величество, у ворот дворца толпа. Их настроил против вас Нокс. Они клянутся, что в их стране месса служиться не будет.
Мария вспылила. А она-то собиралась пойти по пути мира с этими людьми…
– Толпа?! – вскричала она. – Какая толпа?
– Прихожане Нокса. Я умоляю вас, послушайте меня. Они очень недобро настроены.
– Я тоже настроена не по-доброму, – отпарировала Мария.
И тут она услыхала крики:
– Поклонение сатане! Смерть идолопоклонникам!
Флем и Сетон схватили ее за руки, но Мария с яростью оттолкнула их. И тут дорогу ей преградил Шателяр.
– Я не путцу вас, даже если рискую навлечь на себя гнев Вашего Величества.
Она оттолкнула его, но лишь только ринулась вперед, как увидала двух людей, которые вели под руки ее священника и раздающего милостыню. Их лица были в крови.
Она подбежала к ним.
– Что они с вами сделали?
Заговорил раздающий милостыню:
– Ваше Величество, это сущие пустяки, Они отняли у нас подсвечники и унесли с собой… Сейчас граф Джеймс разговаривает с ними.
Она заторопилась туда. К толпе, собравшейся у дверей в капеллу, обращался граф Джеймс.
Он приказал людям отступить от ворот замка. Под страхом смерти никто не должен приблизиться к капелле даже на шаг. Он поклялся, что, если кто-то рискнет прикоснуться к королеве или ее слугам, поплатится собственной жизнью.
Когда подошла Мария, настала тишина.
Джеймс обратился к ней:
– Молчи. Ступай прямо в капеллу, как будто ничего не произошло. Все должно быть хорошо.
В Джеймсе было что-то, заставившее ее послушаться. Дрожа от негодования, страстно желая все-таки вернуться к людям и объяснить, почему она идет за римской Церковью, она тем не менее послушалась брата. Он выглядел таким взрослым и мудрым, стоя там, перед толпой, со шпагой наготове.
Он отправил Шателяра за священником и раздающим милостыню, чтобы была отслужена месса, как того хотела королева. Увидев их, Мария совсем расстроилась. Они были с забинтованными головами, и на повязках выступила кровь.
Пока служили мессу, у Марии все время перед глазами была картина: брат с обнаженной шпагой, стоящий перед людским разъяренным морем…
* * *
Она сидела вместе с братом и графом Мэйтлендом в своей комнате и внимательно читала обращение к жителям Эдинбурга, которое предстояло огласить на Маркеткросс.
Передавая свиток Джеймсу, она сказала:
– Теперь они поймут меня. Они увидят, что мне надоели бесконечные распри. Я уверена, если мы будем терпимы и внимательны, мой народ и я найдем выход из этого тумана ереси и раскола.
Мэйтленд и граф Джеймс со всем согласились. Мария была нужна графу Джеймсу. Ее падение будет означать падение Стюартов. Чтобы Мария оставалась на троне, было важно и Мэйтленду – его судьба переплелась с судьбой графа Джеймса. Они хотели мира и знали, что противостояние в вере и фанатизм – отец и мать войны.
Обращение вывесили на Маркеткроссе, и любой мог прочитать его.
…Городские жители стояли кучками, обсуждая королеву, ее сатанинское поклонение, или Джона Нокса и его миссионерство. Для большинства людей терпимость не казалась чем-то ужасным, но Джон Нокс и лорды его прихода думали иначе. Проповедник обозвал Марию «вавилонской проституткой» и заявил, что единственная месса оказалась страшнее, чем десять тысяч людей с оружием в руках.
– Братья мои! – надрывался он с кафедры. – Остерегайтесь! Сатанинское отродье среди нас! Боритесь с дьяволом, братья! Разорвите его на куски!
После этой проповеди Мэйтленд заявил графу Джеймсу и королеве, что хорошо бы ей встретиться с Ноксом да поговорить с ним.
Мария вспылила.
– Я что же, должна пригласить этого человека… этого подлеца, это наглое существо… чтобы он тут ругался со мной?!
– Мадам, это – Джон Нокс, – сказал Джеймс. – Возможно, он вышел из низов, но он властвует в этой стране. Он ведет за собою многих. Кто знает, может, он повлияет на Ваше Величество…
– Или, – добавил дипломатично Мэйтленд, – Ваше Величество повлияет на него.
Мэйтленд и Джеймс принялись уговаривать ее.
– Ваше Величество должны понять, что происхождение Джона Нокса мало что значит для людей. Да и сам он их убеждает в этом. Он ведет их за собой пламенными речами. Пока вы не примете его, ваши подданные будут ужасно недовольны вами. Вы себе же сделаете хуже, ведь тогда они будут думать, что вас пугает встреча с ним.
Мария согласилась на встречу, отчего сам Джон Нокс пришел в страшный восторг.
– Почему это я, – вопрошал он единомышленников, – должен бояться этой встречи? Говорят, она самая красивая королева на свете… Братья мои, но если душа ее уродлива, я увижу в ней ведьму, а тогда и Господь увидит в ней ведьму. А может, вы думаете, что я боюсь идти к ней, потому что она – знатная дама, а я – из низов? Нет, братья мои, мы стоим перед Господом, и наши мирские наряды сорваны с нас. Из всей одежды на нас лишь Истина. А что может быть для Господа прекраснее: его слуга, облаченный в мантию праведности, или размалеванная женщина, римская проститутка?
Нокс явился в Холируд. Его разметавшаяся борода, казалось, топорщилась от праведности. Он прошел через громадные комнаты дворца, уже переделанные на французский лад гобеленами, замечательной мебелью и благоухавшие, как он сказал про себя, отвратительным смрадом дьявола. И тут он увидел королеву. Изящное создание в бархате и драгоценностях… Ее порочно алые губы, казалось, говорили о ее греховности…
Она смутила его. На людях он поливал женщин грязью, но в душе был совсем не равнодушен к ним. Среди его прихожан была Элизабет Боуэс. Ее дочь Марджери в шестнадцать лет стала женой Нокса и родила ему трех детей. У него была любовница. Анна Лок, которая тоже исповедовалась ему. Женщины приводили его в бешенство, и потому он ненавидел их.
Но королева была совсем другой женщиной. Казалось, что каждым своим движением она совращает его. Аромат, исходивший от нее, ее одежд, ее сверкающие украшения, карминного цвета губы – все несло печать греховности. В комнате были и другие женщины, но он был уверен, что они столь же греховны, как и сама королева.
При его появлении граф Джеймс встал.
– Ее Величество королева хотела бы побеседовать с вами.
Мария взглянула в испуганное лицо, сверкающие глаза и на воинственную бороду.
– Мадам, – начал, было, он, но Мария взмахом руки заставила его замолчать.
– Я приказала вам явиться сюда, господин Нокс, чтобы вы ответили на несколько моих вопросов. Мне хотелось бы узнать, почему вы настраиваете против меня моих подданных, как вы это делали в отношении моей матери? В вашей книге вы делаете нападки не только на королеву Англии, но и на меня, вашу собственную королеву.
Он собирался, было, сказать что-то, но она вновь не позволила ему.
– Господин Нокс, некоторые говорят, что ваша популярность в том, что вы еще живы, когда гибнут ваши друзья, что все это от колдовства.
Большим мужеством он не отличался, и вдруг ему стало страшно. Он был уверен, что в Шотландии ему ничего не грозит, но обвинение в колдовстве – это очень серьезно. Он понял, что от него не ждут ответа. Если против него выдвинуто такое обвинение, то ему нужно просто бежать со всех ног из этой страны!
– Я прошу, – торопливо заговорил он, – Ваше Величество выслушать меня. Если все так, как вы говорите, вы должны наказать меня. Если от чистого сердца учить Священному писанию, если клеймить идолопоклонство, и если стремление объединить людей с Господом есть настраивать подданных против их правителей, то я виновен. Я виновен, что Господь призвал меня и сказал, что я должен показать шотландцам глупость папизма и спесь, жестокость и ложь римского Антихриста.
Мария была поражена. Она ожидала, что он будет защищаться или окажется потрясенным ее очарованием; что он скорее будет стараться угодить ей, нежели бросать вызов.
Он заговорил о своей книге. Если какой-нибудь умный человек найдет, что в книге что-то не так, он готов отстаивать свои убеждения или признать ошибки.
– Умные люди любого возраста говорят о своих взглядах свободно, – сказал он, – и частенько их мнение не совпадает с мнением остальных. Если жить под властью женщины шотландцы найдут приемлемым, то я буду доволен жить так же как и они, подобно святому Павлу под властью Нерона.
Его сравнения приводили в замешательство. Несомненно, он говорил о себе как о святом, а о ней как о тиране и грешнице.
– Я надеюсь, Мадам, что и вы не обагрили рук святой кровью и я не написал ничего, что могло бы повредить вам.
– Святая кровь! – вскричала она, – вы говорите о протестантах, господин Нокс! С прошлого воскресенья руки ваших единомышленников в крови моего священника. Он не умер, но пролилась кровь!
– Я благодарен Господу, что этот человек не умер. Содеянное было грехом.
А потом показалось, словно Нокс забыл, что он в королевском дворце, и начал читать проповедь, как будто стоял на кафедре в пресвитерианской Церкви. Он говорил легко. Он заметил, что история гласит, что очень часто властители не обращали внимания на истинную религию. Что, если потомок Авраама последовал бы за фараоном, а фараон был великим властителем? Что, если бы апостолы последовали за римскими императорами, а ведь римские императоры были великими властителями?
– Ни один из этих людей не поднимал людей против своего властителя, – сказала Мария.
– Господь, Мадам, не дал им сил на это.
– Так что же, – вскричала в ужасе Мария, – вы думаете, что если бы у подданных были силы, то было бы правильно восстать против своего властителя?
– Да, Мадам, если властители превышают свою власть и поступают так, как неугодно Господу.
Мария почувствовала слезы гнева и спрятала лицо в руках.
Нокс завел речь о своем единении с Господом…
А Джеймс был на стороне королевы.
– Что-то задело вас, Мадам? – спросил Марию брат.
Она старалась скрыть слезы и с кривой улыбкой произнесла:
– Похоже, мои подданные должны слушаться его, а не меня. Кажется, что я у них в подданстве, а не наоборот.
Нокс побледнел. Он понял, что может угодить в Толбуф. Он вновь начал разглагольствовать, что Господь просил королей и королев стать приемными родителями Церкви. Он не просил, чтобы люди слушались его, он говорил о Господе!
– Вы забываете, – сказала Мария, что ваша религия чужда мне. Я считаю, что истинная вера – католическая.
– От ваших слов, Мадам, римская проститутка не становится безгрешной супругой Иисуса Христа.
– А не хотите ли вы на это место поставить реформатскую Церковь?
– А римская Церковь, Мадам, порочна.
– Я так не считаю. Моя совесть говорит мне, что римская Церковь чиста.
– Совесть зависит от полученных знаний, Мадам, а ваши познания неверны.
– Вы забываете, что, хоть я и моложе вас, но много читала к училась.
– В этом вы ничем не отличаетесь от евреев, распявших Христа.
– Кто же решит, кто прав, а кто виноват?
– Господь! – был ответ Нокса, но имел он в виду себя.
Она перевела взгляд на брата:
– Уведите этого человека. Я устала от него.
Но Джон Нокс молчать не собирался. Он стоял в центре зала, его голос поднимался к потолкам, и все сказанное им было обвинением не только римской Церкви, но и Марии.
Он говорил так, ибо видел ее слабость. Она была терпелива. Будь она столь же неистова, как и он, Нокс выражался бы помягче и искал бы теперь малейшую возможность улизнуть из Шотландии. Но перед ним фривольная девица, которой больше нравится смеяться и развлекаться.
Нокс и не думал бояться ее. Он будет бороться против нее; он подошлет к ней соглядатаев, каждое ее действие он истолкует по-своему и сделает все, чтобы столкнуть ее с трона, если она не примет протестантскую веру.
Мария внезапно поднялась и бросила взгляд на Флем и Ливи. Они сидели у окна, внимательно прислушиваясь ко всему, что говорится. Они поняли Марию и подошли к ней.
– Нам пора идти, – сказала Мария.
Она легонько кивнула в сторону Нокса и в окружении Флем и Ливи покинула комнату.
* * *
В мерцании свечей апартаменты Марии могли вполне походить на Фонтенбло… Все были одеты на французский лад. Звучала только французская речь. Из Парижа привезли ее гобелены, и теперь они украшали стены. Были постелены дорогие ковры и повешены зеркала в золотых оправах. Мария и Д’Амвилль пели, а Флем и Битон живо обсуждали новую маску[38], которую они собирались устроить.
А вокруг дворца толпилась, ругаясь, шотландская знать. Католики бранились с протестантами. А приграничные городки грабились как англичанами, так и шотландцами.
Дворец кишел соглядатаями Джона Нокса, Екатерины Медичи и Елизаветы Английской, и все трое стремились к одной цели: принести несчастье королеве Шотландии.
А тем временем Мария, спрятавшись среди бархатных занавесей, французского смеха, французского говора, французской лести и шарма, решила не замечать всего того, что было неприятно. Она была уверена в краткости своего пребывания здесь. Она надеялась вскоре сыграть великолепную свадьбу, возможно с испанским принцем. Ей хотелось, чтобы все вышло само собой и как можно быстрее. Жизнь текла легко и просто эти недели, и вскоре Холируд прозвали «Маленькой Францией».
ГЛАВА II
В маленькой комнате, украшенной лучшими французскими гобеленами, Мария и Битон играли в шахматы. Флем вышивала, а Ливи и Сетон тихо читали.
Мысли Марии были совсем не об игре. Она была в тревоге, что, впрочем, стало свойственно для нее со дня прибытия в Шотландию. Иногда она могла спрятаться в «Маленькой Франции», но ведь невозможно все время быть там. Ее шотландские подданные, грубые и сильные, казалось, совсем не хотят жить друг с другом в мире. Распри продолжались. Мария поймала себя на том, что тратит много времени, пытаясь как-то примирить их.
Битон обмолвилась, что Томас Рэндолф, посол Англии, рассказал ей, что дела такого рода при английском Дворе решались совсем иначе и что королеве пора бы разобраться с недовольными. Но Мария была слишком мягкой и страшно терпеливой.
– Ну что я могу сделать? – вопрошала она. – Я же бессильна. Неужто Господу угодно, чтобы ко мне относились как к Елизавете Английской?
– Он говорил очень серьезно, – добавила Битон, и краска смущения при упоминании имени этого англичанина залила ей щеки. Битон верила всему, что говорил ей Рэндолф.
Мария начала, было, тревожиться о Битон и англичанине. А вдруг этот человек – шпион, как и все послы? Может, увиваясь за Битон, он задумал докопаться до секретов Марии?
Да что же это я такое говорю?! Должно быть, схожу с ума, если подумала, что Битон следит за мной. Но Битон могла невольно проболтаться, а Рэндолф достаточно умен, чтобы разговорить ее.
Во Франции с нею рядом все время был кардинал Лотарингский. Если ему хотелось, чтобы она чего-то не знала, то он просто держал такие вещи в секрете. А сейчас получалось так, что она знала то, о чем предпочла бы не знать вовсе. Ее брат Джеймс и Мэйтленд держались вместе, но они ненавидели Босуэла. Граф Атолл и граф Аргайл, будучи католиками, ненавидели католического лидера Хантлея. Был Мортон, репутация которого походила на репутацию Босуэла. Был Эрскин, больше всего на свете интересовавшийся тем, что стоит на обеденном столе. Босуэл и Гамильтон Аран поругались между собой, и в итоге Мария через несколько недель после прибытия в Шотландию прогнала Босуэла со Двора, последовав совету графа Джеймса.
Тревожно было у нее на душе. Марии казалось, что ей никогда не понять этих сварливых графов, чьи тени затмевали ее трон.
Она припомнила тот теплый сентябрьский день, когда проехала по столице. Как же она была счастлива, правя белоснежной лошадью и прислушиваясь к восторженным крикам толпы по поводу своей красоты. Но по одну сторону от нее ехал брат-протестант, а по другую – католик Хантлей. Первое дурное предзнаменование явилось ей, когда она на одной из улиц увидела ребенка, одетого как ангел, с ключами от города, протестантской Библией и псалтырем. Но, когда процессия добралась до Маркеткросс, там, на площади, оказалось посаженное на кол чучело священника, облаченное в одежды для мессы. Вокруг был сложен костер. Мария побледнела, поняв вдруг, что все сделано специально, все сделано так, чтобы чучело сжечь у нее на глазах. Хантлей приказал, чтобы чучело немедленно убрали. Но произошедшее разбило весь день. Теперь стало совершенно ясно, что впереди ее ждут лишь тяготы да невзгоды…
Но на самом деле очень важно принять решение для себя самой… Она сделает все возможное для мира в стране… Она будет терпелива… Она назначит нескольких реформаторов на государственные должности… Мария вновь призадумалась о Хантлее… Аргайле… Атолле… Мортоне… брате Джеймсе… Нельзя позабыть и Босуэла, ведь он так помог ей. Ей совсем не хотелось обидеть кого-либо.
Битон оторвала взгляд от шахматной доски и воскликнула:
– Я думаю, Вашему Величеству мат. Сдается мне, что ваши мысли витали где-то еще, иначе я бы так легко не победила.
– Отложим-ка шахматы, – произнесла Мария, – и давайте поболтаем. Ну вот, когда мы обустроились, не затеять ли нам великолепный бал? Давайте покажем всем, что мы хотим радоваться, и хотим, чтобы они тоже радовались. Может, тогда они перестанут искать правых и виноватых…
– Давайте устроим маску! – сияя глазами, вскричала Флем. Она представила себя перед Двором в восхитительном костюме. Там обязательно будет Мэйтленд, самый красивый на свете мужчина… Да, он не молод, но это не делает его менее привлекательным.
Ливи вспомнила о графе Семпиле… Похоже, он уделяет ей внимания значительно больше, чем того требовала обычная вежливость.
А Битон сразу же вспомнила о Рэндолфе…
И только Сетон было тяжко. Она не знала, рассказать королеве или нет о священниках, которых ловят на улицах города и закидывают камнями. Сетон прослышала о новой забаве, придуманной Джоном Ноксом для улиц Эдинбурга, под названием «охота за священником».
Мария окликнула Сетон:
– Ну-ка, Сетон! Ты, по-моему, витаешь где-то в облаках. Что это будет за маска?
– Будем петь, – ответила Сетон, – но, я забыла… в хоре Вашего Величества ведь нет баса.
– А в свите господина де Моррета есть замечательный бас! – вставила Ливи.
– А кто он? – спросила Мария. – И можно ли взять его совсем ненадолго, ведь Моррета скоро возвращается в Испанию, и я не сомневаюсь, что он заберет с собой своего певца…
– Так, значит, Ваше Величество не соглашается на брак, ради которого приезжал Моррета? – смущаясь, спросила Битон.
Мария бросила на нее пронзительный взгляд. Да неужели она собирает для Рэндолфа сведения? Нет, этого не может быть! Один лишь взгляд в открытое лицо Битон разубедил ее.
Она нежно пожала Битон руку, как бы молча прося прощения за то, что сомневалась в ней.
– Нет, я не выйду замуж за графа Феррара, хотя Моррета приезжал именно за этим… Так что насчет певца? Я думаю, он мог бы для нас немножечко попеть…
– У него ангельский голос! – отметила Флем.
– Ну уж если он хорош так, как ты говоришь, может, мы уговорим Моррету оставить его?
