Текст книги "Королевский путь"
Автор книги: Джин Плейди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
* * *
А тем временем при Дворе разыгрались страсти. Скончалась королева Англии, и ее место заняла Елизавета[31] – внебрачная дочь Генриха VIII и Анны Болейн. Если бы трон не был узурпирован бастардом, то он должен был бы принадлежать Марии, королеве Шотландской, и, к тому же, жене дофина Франции.
– Пресвятая Дева Мария! Да мы отправим туда армию и сбросим бастарда! Бог поможет нам! – раскричался Франсуа де Гиз.
Но король воевать не хотел – воспоминания о святом Квентине до сих пор мучили его. Да и пересечь Ла-Манш не так просто. Генрих изо всех сил старался наладить мир со своими врагами. Он хотел вызволить из тюрьмы великого коннетабля Анн де Монморанси, которого очень любил и ценил. Король хотел мира, а не войны.
– Это дело провалится, – сказал король.
Он размышлял о другом: Мария Стюарт – полноправная наследница английского трона. Так пусть она все бумаги подписывает как английская королева, а гербовые девизы должны быть повсюду, где она появляется. Мария должна титуловаться как жена дофина Франции, королева Англии, Шотландии и Ирландии.
И тогда кардинал и Франсуа де Гиз пришли к Марии.
– А что скажет кузина, когда я заявлю о своих правах на ее трон? – спросила Мария.
– Ее трон! Ее трон! – раскричался граф. – Да это – твой трон. Будь у меня десять тысяч солдат, и ты бы уже была на нем!
Но Марии совсем не хотелось уезжать из Франции. Она полюбила эту страну. Пусть кузина властвует в Англии…
Граф был в бешенстве, а кардинал нежно обнял Марию и привлек к себе.
– Послушай меня, – обратился он к ней. – Нельзя так пренебрежительно относиться к своим обязанностям. Все католики просто в ужасе от того, что творится в Англии. Конечно, смирение проще всего. Но в глазах Бога происходящее в Англии – грех. Ты ведь знаешь, Маргарита Тюдор, дочь Генриха VII Английского, была замужем за Иаковом IV Шотландским. Их сын – твой отец, Иаков V. У Генриха VIII были двое законнорожденных детей: Эдуард VI и Мария. Мария умерла. Потомков нет. Маргарита Тюдор – твоя бабка, а потому – ты законная наследница английского трона.
– Все так, дядя.
– Ну тогда, я думаю, ты отнесешься серьезно к своим обязанностям, и никто не обвинит тебя в слабости. Как думаешь, легко ли Господу и святым взирать на узурпацию трона той, которая такая же распутница, как и ее мать?
– Но… она моя кузина!
– Дочь любовницы… бастард…
– Но и дочь короля!
Кардинал со смехом произнес:
– Мария, милая, ее мать за супружескую неверность лишилась головы. А теперь освободи свой разум от мыслей, Господу неугодных. Твой дядя приказывает тебе! Ой, нет, нет! Да как же я могу приказывать королеве Шотландии и Англии?! Я молю о прощении. Ты не разочаруешь меня? Неужели я зря потратил все эти годы, пытаясь взрастить в тебе добродетель?
– О нет, дядя!
– Тогда, Мария, гордо носи свои титулы, а мы обязательно выгоним из Англии бастарда Елизавету.
– Да, дядя. Конечно, вы правы, – смиренно сказала Мария, но мысли ее были уже далеко. Она размышляла о наряде для предстоящего бала, а об английской короне она подумала, что это – самое последнее, чего ей хочется, ведь тогда придется оставить эту так полюбившуюся ей страну, и этот Двор, любимицей которого она была.
* * *
Со дня свадьбы дофин сильно вытянулся, и, хотя он сам радовался этому, было ясно, что столь стремительный рост слишком опасен для его здоровья. Теперь он был охвачен безумным желанием заблистать во всех видах спорта и разных играх. Бывало, он устраивал многочасовые поездки верхом и возвращался совершенно измученным. Мария увещевала его за это, но он парировал:
– Все другие-то занимаются этим. А мне почему нельзя?
Выйдя замуж, Мария перестала быть ребенком. Она открыла, что жизнь – это больше, чем наряды, танцы, верховая езда, сочинение стихов и выслушивание комплиментов. Ей стало ясно, что зачастую маскарады и балы – лишь способы прикрыть заговоры и дурные намерения. Жизнь была сплошным удовольствием лишь внешне. Житейские радости были подобны тонкой ледяной корочке, такой опасной как лед в Рамбуйе прошлогодней зимой для любителей коньков.
Ей было шестнадцать лет – еще совсем немного. Но она должна была познать все очень быстро, чтобы научиться видеть маски на лицах людей, и понимать что есть под масками.
Однажды Франциск вернулся из лесу с братом Шарлем и был совершенно белым и изможденным. Она увидела, как они въезжали во двор. Франциск спешился, и Мария в волнении подбежала к нему:
– Дорогой, ты утомлен.
Он вяло улыбнулся.
– Нет, – проговорил он. – Я не утомлен. Это был славный спортивный день.
Его голос хрипел. Врачи сказали, что у него что-то стряслось с горлом.
– Ступай и отдохни сейчас, – сказала Мария.
– Отдохни! – закричал Франциск, ощущая на себе самодовольную улыбку Шарля. – Я не нуждаюсь в отдыхе.
Шарль спрыгнул с лошади, бросил поводья конюху и крикнул:
– Эй, Франциск, пойдем постреляем по мишеням. Мария, не хочешь ли посмотреть на нас?
– Я готов пойти, – ответил Франциск.
Мария, с ее импульсивностью, неистовая как в гневе, так и в любви, обладала изумительным даром чувствовать людей. Она с легкостью могла представить себя на их месте. Ей была так хорошо заметна на лице мужа измученность всем происходящим.
Было ясно: надо помочь ему. Она коснулась его руки и ласково промолвила:
– О Франциск, послушай, мне так хочется почитать тебе мои стихи. Я не вижу тебя целыми днями.
С какой нежностью он улыбнулся ей! Возможно, он прекрасно понимал, что ее желание состояло вовсе не в том, чтобы почитать ему стихи, а просто дать возможность отдохнуть, и не предоставлять его младшему брату удобный случай выиграть в стрельбе.
Шарль бросил сердитый взгляд, и Мария заметила, как он сжал и разжал кулаки.
Она обвила свою руку вокруг руки Франциска:
– Ну пойдем же. Я настаиваю. Ты просто обязан послушать мои стихи.
И они покинули Шарля. Он угрюмо посмотрел им вслед и заорал слугам:
– Мы едем на стрельбище, я ни капельки не устал! Я чувствую себя всегда бодрым, будь я хоть десять часов в седле!
Мария проводила Франциска во дворец и заставила его прилечь, пока читала ему. Он был счастлив находиться просто рядом с нею. Шарль вынуждал его показывать, на что он способен, а сейчас он был полностью свободен в своих действиях, он мог дать отдых своему изможденному телу, пока Мария сидела рядом, держа его руку в своей; она была подобно тонкой стене между ним и всем миром.
В конце концов он заснул, и Мария, укрыв его пледом, оставила его.
Во дворе она встретила Шарля, возвращавшегося со стрельбища. С ним было несколько слуг, но, увидев Марию, он отпустил их. Когда он взглянул на Марию, она заметила безумство в его глазах; губы скривились в отталкивающей улыбке.
– Бедный старина Франциск, – произнес он. – Он совершенно измучился.
– Ты устроил слишком быстрые скачки.
– Только не для меня. Мне нужно тебе кое-что сказать, Мария. Это большой секрет. Давай-ка отойдем к окну – нас никто не должен подслушать. Говори тихо, Мария. Я слыхал, Франциск тяжело болен.
– С ним все в порядке, – торопливо произнесла Мария. – Он просто слишком быстро вырос за последние месяцы, что утомительно для его организма.
– Кое-кто говорит, что ему не дотянуть до трона.
– Кое-кто говорит много лишнего.
– Мария… Мария… если он умрет… после смерти моего отца, я стану королем Франции.
– Отец твой не умрет, и Франциск будет жить.
– Если мой отец умрет, если умрет Франциск, я смогу стать королем Франции. Я женюсь на тебе.
Он схватил ее за руки и стал покрывать их быстрыми поцелуями.
Мария в ужасе отпрянула. Его поведение было шоком для нее. Шарль был маленьким мальчиком девяти с небольшим лет, но вел себя как мужчина… как любовник.
– Я буду любить тебя так, как Франциск никогда не сможет, – сказал Шарль. – Он слишком болен. Мария, когда он умрет, я женюсь на тебе… а умрет он совсем скоро. Я знаю это.
Мария отдернула руки.
– Ты не соображаешь, что говоришь, – закричала она.
Лицо его вспыхнуло от прилившей крови, а глаза почти побелели. Она заметила это и произнесла успокаивающим тоном:
– Мне приятно слышать, что ты любишь меня, Шарль. Но я – жена Франциска и надеюсь ею и остаться. А ты мне как младший брат, что меня очень радует.
– Это не радует меня, – глухо проговорил он.
Единственно, что она могла сделать сейчас, так это не принимать сказанное всерьез. Она улыбнулась ему и пошла прочь, но сердце ее бешено колотилось.
* * *
В апартаменты Марии вошел кардинал с просьбой о разговоре наедине.
– Моя дорогая племянница, – произнес он, – ты бледненькая сегодня. Может, что-нибудь стряслось?
– Мне нездоровилось вчера, дядя.
Кардинал не смог скрыть разочарования:
– А я надеялся, что могла быть другая причина.
– Какая причина? – спросила Мария.
– Самое время, чтобы уже зачать ребенка.
Она вспыхнула, а кардинал с участием произнес:
– Дитя мое, я уверен, ты выполняешь свою обязанность.
– О… да.
– Это важно, чтобы у тебя был ребенок. Франциск ведь знает об этом? И ты знаешь?
– Да, мы знаем.
– Я надеялся, дофин достаточно возмужал. Моя бедная Мария, я просил бы Бога…
Мария ждала продолжения фразы, но он лишь глубоко вздохнул.
Он продолжил после паузы:
– Однажды ты осознаешь, сколь сильно я люблю тебя. Должен быть ребенок, Мария, обязательно должен быть ребенок. Если бы Франциск умер, не оставив детей, ты знаешь, что бы было с тобой?
– Нет, мне не известно.
– Дорогая моя, постарайся не забыть о своей обязанности. Это дело касается не только тебя, но всего нашего дома. Вся семья надеется на тебя. О моя Мария, я понимаю, то, что должно нести удовольствие, приносит тебе боль. Я читаю твои мысли, и ты ничего не можешь утаить от меня. Я вижу все в твоих глазах: робкое обращение… неумелый любовник. Ты могла бы радоваться с кем-то, достойным тебя. Ты могла бы наслаждаться своей молодостью, я вижу Женщину в этих нежных глазах. Каким счастьем было бы для кого-то стать твоим любовником. Но, Мария, должен быть ребенок, как угодно, но должен быть.
Марию трясло. Она была в ужасе от смысла, угадывающегося в его словах и от осознания, что мир вокруг совсем не такой, каким казался на первый взгляд.
* * *
Генрих де Монморанси танцевал с нею в величественной паванне.
Он пожаловался:
– Моя возможность говорить с вами столь мала.
Она подумала, что он хорош собой и полон изящества. Теперь она понимала, что означали его жгучие взгляды. Она испугалась, что не придала этому значения раньше. Ей было ясно, Генриха де Монморанси не остановило то, что она – жена дофина.
– Я должен выговориться, – сказал он. – Я люблю вас по-прежнему.
Он был дерзок; он происходил из дерзкой семьи.
– Будьте осторожны, монсеньер де Монморанси, – сказала она. – За вами сейчас наблюдает множество ваших врагов.
– Милая леди, это вам необходимо быть осторожной, у вас врагов больше, чем я когда-либо мог иметь.
– Врагов?.. У меня?!
– При Дворе Франции вас многие любят. Я имею в виду вас как женщину. Но некоторые глубоко ненавидят как жену дофина Франции.
– Мне неизвестны такие люди.
– Королева Англии ненавидит вас. Она никогда не простит вас. У меня есть кое-какие новости из Англии.
– Что плохого я ей сделала?
– То, что вас заставили сделать. Вы усомнились в ее правах. Вы уверены в ее безродности и называете себя королевой Англии. Другие тоже вели себя так, но вы та, кому такое не прощается.
Мария вскинула голову.
– Она далеко отсюда и не может причинить мне вреда. Ах, монсеньер де Монморанси, какое мне дело до женщины, называющей себя королевой Англии? Я умоляю вас, поговорим о чем-нибудь еще.
– Ваше желание – для меня приказ. Я скажу вам, что с каждым днем вы становитесь все прекраснее и когда я вижу вас, то любовь к вам полностью охватывает меня.
– Я вовсе не имела в виду, что вы смените тему на подобную этой, – сказала Мария так, словно и не думала запрещать. Какой вред мог быть в таких славных комплиментах этого милого молодого человека?
* * *
В течение последующих недель Мария отказалась от неприятных мыслей. Было так восхитительно быть женой дофина и ощущать свое возросшее могущество. Она избавилась от мадам де Паруа, а Екатерина даже не попыталась вернуть ее. Екатерина теперь обращалась к ней с величайшим уважением, осознавая ее положение в обществе, но Мария не питала от этого к ней большей симпатии.
У Марии был теперь собственный Двор – она и Франциск были в кругу своих друзей подобно королеве и королю. Она и Франциск редко оставляли друг друга – он зависел от нее более, чем когда-либо. Кардинал и граф де Гиз часто бывали с ними. Ее дяди попросили о разрешении бывать в их обществе, ведь Франциск приходился им племянником, как они объяснили. Франциск боготворил графа, но не мог пересилить ужас перед кардиналом.
Когда молодая пара держалась вместе, Мария всегда замечала, как непринужденно чувствовал себя дофин. Однако, когда его рядом не было, она испытывала некоторое облегчение. Она любила Франциска, но, бывая без него, не ощущала себя несчастной. Тогда она с вниманием выслушивала лившиеся рекой комплименты или с упоением танцевала и смеялась, возможно, веселее, чем кто-либо другой. Увы, будучи без дофина, она становилась более чем когда-либо обворожительной. Наблюдавший за нею кардинал знал: однажды один славный искатель приключений откроет истинную Марию; он сможет найти страстную женщину, скрытую в королеве.
Что это могло значить для Марии? Счастье на всю жизнь? Это вряд ли, она – королева. Трагедия на всю жизнь, возможно.
Кардинал с восхищением наблюдал за нею. Он чувствовал, что сделал ее великолепным произведением искусства. Игра политиков должна вестись с осторожностью, а главный интерес кардинала – власть, которая придет к нему через успех его дома.
Гизы пристально наблюдали за всем происходящим. Брак Марии с дофином был их триумфом, но теперь король и Диана демонстрировали недовольство заносчивостью Гизов, которое совсем не уменьшилось с момента свадьбы.
Король лелеял надежду о мире с Испанией, а граф де Гиз был против этого мира. Между ними были долгие ожесточенные споры, и король напоминал Франсуа де Гизу, что брак его племянницы с дофином не означает, что граф правит Францией.
Генрих был в гневе. Диана была права, отметив однажды, что Гизы становятся невыносимы. Все происходило как раз в то время, когда во Францию вернулся констебль де Монморанси, радевший за равновесие во власти. Мир означал бы возвращение томящихся в тюрьмах, а среди них и Монморанси; вот почему влияние де Гизов могло бы быть уменьшено. Граф, столь сведущий в вопросах войны, был менее полезен в мирных делах. Поэтому де Монморанси решился на договор в Като-Камбрези[32] с испанским королем Филиппом.
Граф был в бешенстве:
– По этому договору легким росчерком пера отдаются все итальянские завоевания за тридцать лет. Ваше Величество, мы откажемся от Бреста, Бюже, Савойи… Пьемонта… от всего этого и других городов? Мы отдадим Валенсию Испании, Корсику Генуе, Монтеферрато…
– Не нужно продолжать, – холодно произнес король. – Нам нужен мир. Мы обязаны быть в мире. Тебе хотелось бы, чтобы мы изнуряли себя войной. Ты печешься не о благе Франции, а о славе де Гизов Лотарингских.
– Гизы Лотарингские есть Франция, Ваше Величество, – с вызовом произнес граф. – Позор Франции – наш позор.
Король резко отвернулся. Как все-таки вовремя возвратился ко Двору констебль де Монморанси – надежный союзник короля и старый враг Гизов.
Была и иная польза для Франции от этого договора. Когда бумаги будут подписаны, король Испании Филипп и французский король Генрих смогут вместе противостоять еретикам. Две страны смогут объединиться; а в таком случае, как это неизменно бывает, вершатся и королевские браки.
* * *
Не найдется никого в той громадной толпе, набившейся в день поминовения Святого Антония рядом с Ле Турне, где была сделана арена для турнира, кто смог бы забыть тот июньский день. По чистой случайности, этот день изменил жизнь многих людей и судьбу страны.
Была там бледнолицая принцесса Елизавета – шестнадцатилетняя молодая жена, ни разу не видевшая своего супруга, с которым была обручена согласно договору несколькими днями ранее. Великий Филипп, как ей сказали, сам не приезжает за своими женами – он посылает за ними. Вот поэтому граф Альба занимался этим.
Сестра короля, принцесса Маргарита, была среди присутствующих. Ей суждено было обвенчаться с графом Савойским – этот брак был также связан с договором в Като-Камбрези. Граф Савойский, облаченный в красный атласный камзол, малиновые туфли и плащ черного с золотом бархата, тоже был здесь в этот судьбоносный день, ведь турнир был устроен в его честь.
Все дворянство Франции собралось выразить свое почтение будущему мужу принцессы Маргариты и испанским посланникам мужа Елизаветы.
Дофин и его жена прибыли на торжества вместе в карете с английским гербом, и, пока они пробирались через толпу, неслись крики глашатаев:
– Дорогу! Дорогу королеве Англии!
Констебль де Монморанси вернулся во Францию, и его сын Генрих женился на мадемуазель де Бульон, внучке Дианы де Пуатье.
Задело ли это Марию? По правде говоря, она была слегка уязвлена, ведь он дал клятву не жениться ни на ком, кроме нее.
Мария рассмеялась. Это все – игра воображения. Было глупо принимать такие вещи всерьез.
Королева Екатерина заняла свое место в королевской ложе. Лицо ее не было безучастным, как обычно. Предшествующую ночь она была погружена в нелегкие размышления, и, хотя солнце заливало улицу Святого Антония, а у ног теснилась лояльная толпа, королева Екатерина пребывала в глубоком унынии.
Рыцарский поединок начался. Знатные принцы превзошли самих себя. Мария с гордостью наблюдала за мастерством своего дяди, графа де Гиза, и прислушивалась к возгласам одобрения, доносившимся из толпы.
Суровый посол испанского короля граф Альба сидел за Елизаветой и хлопал в ладоши. Граф Нассаусский, Вильгельм Оранский, сопровождавший Альба, принимал участие в турнире.
Вот настал момент, когда сам король – фигура, сияющая доспехами… шпоры в драгоценностях… белохвостая лошадь – выехал на арену, чтобы сразиться с противником. Толпа взревела в приветствиях своему королю.
Как же величественно выглядел Генрих в этот день! Его конь – подарок будущего зятя, графа Савойского – понес его к победе.
Король держался с достоинством. Из толпы неслись возгласы одобрения, а Генрих хотел выйти еще один раз – сломать еще одну пику.
Граф Феррара и граф Немур пытались отговорить его, но он ощущал себя снова юным. Он направился к ложе, где находилась Диана, и та подняла в приветствии руку. Королева привстала со своего кресла, но король уже возвращался. Он направился к сеньору де Л’Орже, молодому капитану шотландских гвардейцев. Де Л’Орже был в смятении, а Генрих тем временем потребовал новую пику.
Раздались дикие возгласы восторга – король выехал во второй раз с пикой наперевес против молодого капитана.
Все случилось меньше чем за минуту. Капитан коснулся стального воротника королевских доспехов; капитанская пика расщепилась, король рухнул с лошади, и лицо его обагрилось кровью.
Гнетущая тишина, казалось, тянулась бесконечно долго, а затем толпа ринулась к тому месту, где без сознания лежал на траве король.
* * *
Король умирал. Он говорил совсем мало с тех пор, как упал на турнире. Единственно, на чем он настаивал, так это, чтобы ни в чем не обвиняли капитана. То, что пика расщепилась, было простой случайностью. Он последовал приказу короля и вступил в поединок, хотя и не должен был этого делать. Он повел себя как истинный рыцарь и доблестный воин. Король хотел, чтобы об этом помнили все.
В детской стояла непривычная тишина, прерываемая лишь внезапными рыданиями.
Маленький Генри кричал с надрывом:
– Когда поправится мой папочка?
Остальные пытались утешить его, сами оставаясь безутешными. Марго, горе которой было столь же неистовым, как и все ее эмоции, заперлась у себя в комнате и совершенно обезумела от рыданий.
Мария и Елизавета, Франциск и Шарль сидели вместе, но не осмеливались разговаривать, опасаясь разрыдаться. Мария обратила внимание на странные взгляды, бросаемые Шарлем на своего брата. Король был близок к смерти; когда уходит один король, следующий немедленно занимает его место. Бледному немощному мальчику предстояло вскоре стать королем Франции, но как надолго?
Эдуард Александр – Генрих был при матери. Она нуждалась в его утешениях. Обнимая сына, она говорила себе, что он займет то место в ее сердце, что было отдано мужчине, умирающему сейчас. Она знала толк в таких вещах и понимала, что король покидает их.
В конце концов все собрались у его постели. Он уже не мог говорить, и они были рады, что он не испытывал более никаких мучений; он лежал без движений, не узнавая никого. Они стояли у его кровати, пока он не перестал дышать.
Все главные люди Франции собрались в комнате, прилегающей к спальне. Были там и кардинал с графом. Они оба заметили, что взгляды, обращенные к ним, стали более чем когда-либо почтительными, и они почувствовали себя, как если бы были королями.
Когда все закончилось, семья покинула спальню; первым ушел Франциск, который, хоть и был в печали, с тревогой ощущал свою новую значимость. Екатерина и Мария стояли напротив друг друга, кровать разделяла их. Они направились к выходу, но, дойдя до двери, Екатерина остановилась, опустила руку на плечо Марии и, нежно подтолкнув, пропустила ее вперед.
Это был выразительный жест: королева Екатерина была теперь только королевой-матерью, а Мария заняла первое место, как королева Франции.
ГЛАВА V
Королева Франции! Первая дама страны! Она была второй только для короля, а король был ее преданным рабом. Однако когда она вспоминала, что все это пришло к ней через смерть человека, которому она оказывала уважение как любимому отцу, она чувствовала, что с радостью отказалась бы от всего, лишь бы только его вернуть.
Франциск был полон скорби. Он не получил ничего, кроме отцовских обязанностей. Множество глаз наблюдало за ним теперь. Его беспрестанно и критически изучали. Люди, пугавшие его, вились вокруг, и, хотя он был королем Франции, он чувствовал, что не в состоянии избавиться от них. Эти два человека, называвшие себя ласково его дядями, намертво держали его. У Франциска было ощущение, что они постоянно рядом. Он размышлял о них, в особенности о кардинале. Ему привиделся во сне кошмар, в котором присутствовал кардинал. Насмешливым тоном он говорил:
– Трусливая робкая девчонка… пытающаяся выглядеть мужчиной!
Эти слова, полные презрения, преследовали его денно и нощно.
Появился и кое-кто иной, кого он боялся более чем остальных – его собственная мать. Если он был в одиночестве, она могла решительно войти к нему в апартаменты и завести разговор тихим и серьезным тоном:
– Мой дорогой сын… мой маленький король… ты нуждаешься сейчас в своей мамочке.
Это было вечной темой, с которой она обращалась к нему.
Он чувствовал, что похож на кость, за которую грызутся собаки.
Его мать была решительна в своих действиях. Даже во время траура она сделала так, что не подпускала этих двоих к нему, сказав:
– Король – мой сын. Он еще не король, а просто мальчик, скорбящий о своем отце. Я никому не позволю приблизиться к нему. Кто, как не мать, может утешить его сейчас?
Но ее утешение травмировало его больше, чем горе, и он был согласен на все, лишь бы она ушла и оставила его в одиночестве оплакивать отца. Мария могла принести ему все утешение, в котором он нуждался, одна лишь Мария.
Дяди Марии прибыли в Лувр. Они не испрашивали разрешения на аудиенцию с королевой Франции.
– Какие могут быть церемонии в такое время между теми, кто так близок и дорог – сказал кардинал.
Он не преклонил перед Марией колен, а заключил ее в объятия. Это было не только жестом ласки, но жестом господства.
– Дорогая моя, – пробормотал он, – это свершилось. Это произошло неожиданно для всех нас. А теперь, моя дорогая, ты – королева Франции. Это как раз то, о чем грезили я, твои дяди и твоя бабушка.
Мария сказала с оттенком легкого упрека:
– Скорбим ли мы все еще об умершем короле?
Кардинал бросил на нее пронзительный взгляд. Осознает ли она свое величие? Будет ли она теперь меньше прислушиваться к его словам, чем когда была женой дофина?
Он не хотел допустить такого.
– Тебе нужна твоя семья, Мария, более чем когда-либо.
– Да, дядя, я знаю. Я частенько размышляла о том, как стану королевой, а теперь я много думаю о короле, о том, как добр он был всегда и как мы, дети, любили его. Но он не был добр к каждому. По его приказу страшные вещи случались с теми, кто не был истинно предан ему.
– Еретикам не место в этой стране, – сказал кардинал.
– Дядя, я верная католичка, но, однако, чувствую, что неправильно мучить людей… убивать их за то, что они мыслят иначе. Теперь я – королева и хочу предоставить всем свободу вероисповедания. Я хочу отправиться в тюрьмы, где держат людей за их религиозные взгляды, открыть двери и сказать: «Ступайте с миром. Живите в мире и молитесь тому Богу, которого вы избрали».
Кардинал расхохотался:
– Кто побеседовал с тобою, моя дорогая? Это богохульство…
Внезапно он вспомнил о своей рясе священника и добавил:
– Эти люди в тюрьмах немного пекутся о взглядах. Они мечтают посадить на трон протестантов Бурбонов. Религия и политика, Мария, обручены друг с другом. Человек встречает смерть на Гревской площади, возможно, за то, что он еретик, возможно, за то, что он – угроза для монарха-католика. Мир поделен на католиков и гугенотов. Ты узнаешь больше о таких вещах, ибо придет время, когда ты, я уверен, внемлешь советам твоего дяди Франсуа и твоего дяди Шарля, которые не думают ни о чем, кроме твоего благополучия.
– Это утешение для меня – знать, что вы рядом.
Он поцеловал ее руку.
– Мы сделаем трон безопасным для тебя, дорогая, и первое, что мы обязаны сделать, – убрать всех, кто угрожает нам. Где Франциск? Отведи-ка меня к нему. Он немедленно должен отправить констебля де Монморанси. Дни этого старика сочтены. А затем ты увидишь разочарование величайшего из наших врагов…
Он рассмеялся:
– Я думаю, мы можем доверить королеве-матери разобраться с мадам де Валентинуа.
– Констебль! Диана! – вскричала Мария. – Но…
– О, Диана очаровала тебя, не так ли? Ты была для нее милой дочерью. Но, не обманывайся, моя дорогая. Она любила тебя, потому что ты должна была обручиться с дофином, и ей было необходимо всех королевских детей считать своими любимыми детьми. Она – враг нашему дому.
– Но она приходится вам сестрой согласно браку.
– Да, да, и мы вовсе не забываем об этом. Но ее время ушло. Ей шестьдесят лет, и ее власть вырвали у нее. Когда кусок пики вошел королю в глаз, она потеряла всю свою значимость. Теперь она не ценнее любой из твоих четырех подруг.
– Она за что-то не любит графа?
– Она не любила тебя, дитя мое. Она любила корону, которая однажды должна была стать твоей. Ты должна подрасти, Мария. Ты должна познать многое очень быстро. Не сожалей о падении мадам де Валентинуа. Она свое взяла. Ей бы следовало оставить королеве почет и власть, которые крала у нее столько лет.
Он с живостью улыбнулся.
– А теперь скажи-ка королю, что хочешь увидеть его.
Они вошли в покои: Франциск в одиночестве сидел в кресле.
Он был рад видеть Марию, но надеялся, что она придет одна, или, уж во всяком случае, не приведет с собою кардинала.
Он старался выглядеть как подобает королю; он пытался вести себя как его отец. Но как же он мог сделать это, если в присутствии этого человека он ощущал себя лишь трусливой робкой девчонкой… пытающейся выглядеть мужчиной.
– Ваше Величество так благосклонны, что согласились принять меня, – произнес кардинал.
Коснувшись руки Франциска, он почувствовал, что она дрожит.
– У моего дяди кардинала есть что сказать тебе, дорогой, – объявила Мария.
– Мария, – сказал Франциск, – останься здесь. Не уходи.
Она ободряюще улыбнулась ему. Кардинал, указав им на их королевские кресла, остался стоять перед ними.
– Вашему Величеству хорошо известно об изобилии врагов вокруг вас, – сказал он. – Ваше положение изменилось так внезапно. Вы простите меня, Ваше Величество, если я напомню, что вы все еще очень молоды.
Король тревожно пошевелился в кресле. Он постарался встретиться с Марией взглядом, полным мольбы о помощи.
– Есть кое-кто, – продолжал кардинал, – кого Ваше Величество должны без промедления убрать. Мне нет нужды говорить, что я имею в виду Анн де Монморанси, в настоящее время констебля Франции.
– …Констебля… – заикаясь, пробормотал Франциск, вспоминая о старом человеке, пугавшем его едва ли меньше, чем злобно-насмешливый кардинал.
– Он слишком стар для своей должности. Первое, что Вашему Величеству необходимо будет сделать, так это вызвать его к себе. А теперь вот что вы скажете ему – это достаточно просто и все сразу прояснится: «Нам очень хочется утешить вас в старости, которая не может более переносить тяжелый труд и тяготы службы». И это все. Он отдаст государственные печати, и Мария придерживается мнения, что они должны быть вручены тем двум людям, которым вы можете доверять. Мария предлагает своего дядю, графа де Гиза, и меня.
– Но, – пробормотал Франциск, – констебль!..
– Он стар. Он не заслуживает доверия, Ваше Величество. Он был в плену у ваших врагов, заключенный в тюрьму после Святого Квентина. В каком плачевном состоянии была бы сегодня Франция, если бы тогда мой брат не поторопился к месту трагедии? Да всей Франции известно, Франсуа де Гиз сберег корону Вашего Величества и спас вашу страну от поражения. Ваша любимая королева Мария согласна со мною. Она стремится помогать вам во всем. Она жаждет взять хоть часть ваших забот на себя. Ведь это так и есть, Мария?
Заботливая рука мягко сжала ей плечо. Она ощутила свое единство с ним. Бесспорно, он прав. Он был ее любимым дядей, ее проводником и советчиком; все эти годы с того дня, как она прибыла во Францию, он был ее духовным любовником.
– Да, Франциск, – подтвердила она, – я хочу помочь тебе. Это слишком тяжкое бремя для тебя; ты молод и неопытен. Я жажду помочь тебе, и мой дядя стремится сделать то же самое. Он мудр и знает, как лучше.
– Но, Мария, а констебль?.. Моя мама…
– Ваша мать, Ваше Величество, погружена в свое горе. Она вдова, скорбящая о муже. Вы можете понять, что это означает. Она не должна быть обременена такими государственными делами. Сейчас она просто не в состоянии думать о них.
– Тебе необходимо поступать так, как говорит мой дядя, – настаивала Мария. – Он знает как надо. Он мудр.
Франциск кивнул. Это должно быть верно, ведь так сказала Мария. В любом случае ему хотелось угодить Марии, что бы там ни случилось. Он надеялся, что вспомнит, что надо сказать:
