Текст книги "Шотландская сага"

Автор книги: Джеймс Мунро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Глава одиннадцатая

Австралия, 1914 год

Более трехсот человек собрались в небольшом зале профсоюза в австралийском городе шахтеров Карбисе. Многие пришли прямо со смены из забоя, и горячий воздух был наполнен запахом табака, пива и пота. Дух был такой сильный, что когда Генри Росс открыл дверь и вступил в переполненное здание, гудящее от голосов, из солнечного квинслендского вечера, у него перехватило дыхание.

Его приход не остался незамеченным. Собравшиеся мужчины издали приветственные крики, отчего запах спиртного несколько усилился. Когда Генри проходил через заполненный людьми зал, выкрикивали его имя, а некоторые протягивали руки, чтобы дружески похлопать по спине.

В дальнем конце зала была небольшая сцена. Генри преодолел пять ступенек, ведущих к ней, двумя спортивными шагами. За столом на сцене стояли в ряд деревянные стулья, обращенные к аудитории. Центральный стул не был занят, и четверо мужчин встали, чтобы приветствовать вновь прибывшего. После пожатия рук, Генри Росс занял свое место на свободном стуле.

– Спасибо, товарищи. – Говорящий посмотрел на море лиц, в которые въелась угольная пыль, и повернулся к нему: – Я уверен, что вы все с нетерпением ждали встречи сегодня вечером с нашим докладчиком. – Одиночный взрыв презрительного смеха заставил повернуться все головы, а на лице человека, который делал объявление, появилось хмурое выражение.

– Как я уже сказал, мы все с нетерпением ожидали визита Генри Росса, и если здесь есть те, кто не хочет слушать, они спокойно могут выйти и освободить место тем, кто хочет! – Это резкое предложение председателя было встречено аплодисментами. Все головы повернулись снова на сцену, но в этот раз презрительного смеха больше не последовало.

– Прекрасно. Как я уже сказал, председатель профсоюза штата не часто наносит нам визиты. Он находится здесь после недавней встречи с нашим премьер-министром Билли Хьюзом – и он привез нам послание от самого Билли. Товарищи! – Передаю слово Генри Россу!

Среди аплодисментов и шума топающих ног послышался голос, который, может быть, кричал: «Можешь не передавать!» – но было трудно сказать с уверенностью.

Генри поднялся со своего места и посмотрел на людей. Высокий и рыжеволосый, с загаром, который нельзя было приобрести под землей в шахте, он был одним из членов новой генерации растущего профсоюзного движения, но, в отличие от своих товарищей, чувствующих себя лучше среди образованных политиков, чем среди людей, которых они представляют, Генри знал, как нужно обращаться с шахтерами.

– У меня в горле так же сухо, как в пороховом погребе Рэнди Макхэма, не даст ли мне кто-нибудь из зала пива, прежде чем я начну говорить?

Дюжина пивных кружек тут же была предложена, но Генри выбрал из них ту, которая была наполовину пустой. Осушив ее под аплодисменты шахтеров, он шумно причмокнул губами перед тем, как вручить кружку назад.

– Именно этого мне не хватало. Одна хорошая пинта пива стоит энциклопедии, когда доходит дело до того, чтобы найти что сказать.

Генри снова осмотрел публику, и в толпе не было ни одного человека, который не был бы уверен, что лидер профсоюза уделил специально ему свое внимание.

– Не то чтобы то, что я собираюсь сказать сегодня, требует особых слов. – Генри Росс внезапно стал серьезным. – Товарищи – я думаю, что имею право вас так называть. Я, в отличие от некоторых чиновников, даже тех, кто в нашем профсоюзе, знаю, что такое работать под землей.

Его слова вызвали громкие аплодисменты. Шахтеры в зале знали, что Генри Росс проработал под землей всего двенадцать месяцев, но это было больше, чем могли заявить высшие профсоюзные работники.

– Товарищи, я провел последние несколько дней с Билли Хьюзом в Канберре. Он передает вам свои наилучшие пожелания и с большим удовольствием был бы здесь, а не в правительстве, где он ведет наши дела, с уверенностью могу вам сказать. Но все, что я сегодня скажу вам, сказал бы и сам Билли, будь у него возможность приехать сюда.

Генри замолчал. Выражение лица его посуровело, когда он обвел взглядом людей, столпившихся в маленьком, душном зале.

– Весь мир – в трауре, и Великобритания – в беде. Это значит, что Австралия, наша страна, тоже в беде. Чертовски тяжелая война ведется в Европе. Она от нас за тысячи миль, но последствия ее таковы, что мы их ощущаем, как будто все происходит тут, у нашего порога, и многие австралийцы уже убиты…

Его прервал голос из задних рядов, сказавший:

– Слишком многие… – Ведущий собрания призвал слушателей к тишине.

– Правильно. – Генри был великодушен. – Он только подтвердил то, о чем я говорю. Мы боремся за право высказать свое мнение, сказать свое слово, но поверьте мне, если Германия победит, никто из нас не осмелится встать и высказаться. Все, что я прошу, это дайте мне закончить, а потом я с радостью выслушаю любое ваше мнение.

Последовали новые аплодисменты, и, когда они закончились, Генри продолжал:

– Великобритания попросила Австралию послать больше людей, чтобы помочь ей сражаться в войне. Билли Хьюз согласился, но…

Подождав, пока громкие возражения из зала стихнут, Генри Росс попросил:

– Послушайте меня, пожалуйста! Я знаю, что многие из вас не согласны ни со мной, ни с Билли Хьюзом, но у вас еще будет возможность сказать, что вы думаете. Дайте же мне сначала договорить.

На этот раз его речь была прервана аплодисментами, в ответ на которые Генри Росс помахал рукой.

– Спасибо. Так я продолжу, Билли Хьюз считает, что Австралия должна послать еще больше войск помочь в войне, и он хочет объявить мобилизацию…

На этот раз шум неодобрения раздался из всех концов зала, и в течение нескольких минут его невозможно было остановить.

Генри Росс терпеливо ждал, когда ведущие собрание утихомирят зал.

– Я понимаю, что вы не можете равнодушно слушать подобную весть, и Билли Хьюз тоже сильно переживает. Подождите… – Генри удалось остановить поднимающийся ропот. – И поэтому он собирается созвать референдум, чтобы узнать, что об этом думает каждый.

– А ты на чьей стороне? – задал вопрос мужчина, стоящий рядом со сценой, и в зале шум стих, потому что все ждали ответа Генри Росса.

– Я – за Билли Хьюза. Мы должны послать солдат на войну, и я – за мобилизацию.

Тем же вечером в тишине дома рядом с шахтой Генри Росс повторил свои слова. Хозяином дома был Бен Таггерт, плотный шахтер-шотландец, которому перевалило за пятьдесят. Он работал в шахте с девяти лет, и угольная пыль въелась ему в кожу на локтях и в поры лба. Он тоже был на сцене, когда Генри произносил свою речь, встреченную так бурно. Бен был одним из старейших членов профсоюза австралийских горняков.

– Я думаю, что на этот раз ты потерпел поражение, Генри. Ты знаешь шахтеров, особенно австралийских шахтеров. Они пойдут в армию и будут хорошо воевать, но им не нужно говорить, что они должны это сделать.

– К сожалению, мы сегодня говорим не только о шахтерах, Бен. В Австралии много людей, которые совсем не хотят идти на войну, а мобилизация будет всеобщей.

– Пусть каждый сражается на своем поле битвы, Генри. Ты – наш профсоюзный босс, и ты нам нужен. Если Билли Хьюз не получит ожидаемых результатов референдума, он окажется в затруднительном положении.

Генри Росс пожал плечами. Он был достаточно молод для важного поста, который занимал в профсоюзе, но имел достаточный жизненный опыт и понимал, что такое трудности.

– Я – самый младший из десяти детей, Бен. Мне приходилось сражаться каждый день, чтобы отстаивать свою индивидуальность. Я привык к этому и к тому, что нужно уметь бороться.

Бен Таггерт неодобрительно покачал головой.

– А что об этом думает твой отец?

Выражение лица Генри Росса потеплело.

– Ты знаешь отца со дней его работы в профсоюзе, Бен. Сейчас ему семьдесят шесть лет, но, если бы он мог, он бы был в Европе, сражаясь вместе с остальными.

– Тристрам всегда все принимал близко к сердцу, неважно, что это было. Нужно быть сильным человеком, чтобы отказаться от земли из-за любви к женщине, даже несмотря на то, что твоя мать была очень своеобразной женщиной, под стать ему. Он оправился после ее потери?

Генри покачал головой.

– Никогда не оправится, но он – боец. Говорит, что это в нем – шотландская кровь. Ты ведь знаешь, что мой дед, его отец, попал в Австралию как заключенный?

Бен Таггерт кивнул.

– Я полагаю, он был сослан за то, что просто пытался накормить свою семью, и только. Таких людей, как он, тогда было много, Генри. Вот почему у нас здесь такой сильный профсоюз. Большинство из нас знают о несправедливостях и эксплуатации не из вторых рук. Вот почему я говорю, что народ не поддержит всеобщую мобилизацию. Австралийцы начинают приобретать свой собственный характер, Генри. Скажи правильное слово – и ты можешь вести их за собой куда угодно. Подтолкнуть, навязать что-то – все равно, что сдвинуть гору. Запомни это. Ты хороший сын Тристраму Россу, в этом нет ничего плохого, но кроме того, ты – лидер нашего профсоюза, и ты нужен нам. Не считай себя дезертиром в этой мобилизации.

Глава двенадцатая

Фландрия, 1916 год

– Сражаться за то, чтобы у шахтеров в карманах появились несколько дополнительных шиллингов, совсем не то, что сражаться с Ханом, Росс. Почему вы думаете, что из вас получится хороший армейский офицер?

Задав вопрос, британский полковник погладил седые густые усы. На бледной коже выступающих скул алые прожилки создавали эффект мрамора.

– Я и не думаю. Я пошел в армию потому, что идет война, и мы, австралийцы, тоже в ней участвуем. Немецкому солдату все равно, кто выпустит в него пулю, офицер или рядовой. Просто один из ваших капитанов на призывном пункте почему-то решил, что мне нужно предстать перед комиссией.

Вспышка гнева окрасила лицо полковника, и мраморный эффект пропал. Полковник Хидерингтон-Стендфорд не привык, чтобы с ним разговаривали в такой небрежной манере, особенно человек в плохо пригнанной военной форме рядового, только что призванный.

– Не только немецким солдатам придется встретить пули, Росс. Как вы думаете, как вы поведете себя под огнем?

– Я не могу ответить вам, пока в меня действительно еще не стреляли, но большинство моих товарищей участвовали в сражении, а точнее будет сказать – бойне в Галиполи. Похоже, они вели себя именно так, как должны были вести. Не сомневаюсь, что, если будет нужно, я тоже не подведу.

Лицо полковника побагровело от гнева. Он был членом штабной комиссии, которая разрабатывала операцию, о которой Росс отозвался как о «бойне». Конечно, сам он не участвовал в десанте. С другими членами генерального штаба он оставался на борту военного корабля вдали от Турецкого побережья, в то время как десятки тысяч солдат были переправлены на берег навстречу своей смерти.

– Вы можете идти, рядовой Росс. Вам сообщат о нашем решении в соответствующем порядке. – Полковник наслушался достаточно.

Когда Генри вышел из комнаты, полковник с шумом выдохнул воздух.

– Я не думаю, что нам нужно много времени, чтобы обсудить это заявление, джентльмены. Человек может занимать высокий пост в профсоюзе, но совершенно не годиться в офицеры.

– Я не согласен.

Отборная комиссия состояла из пяти офицеров – троих австралийцев и двух британцев под председательством полковника. Говорил один из двух австралийских капитанов.

– Росс очень уважаем в своем профсоюзе, и он знает, как нужно обращаться с людьми. Я думаю, из него получится хороший офицер.

– Он непременно завоюет уважение австралийских солдат, – согласился другой капитан-австралиец, не обращая внимание на презрительное хмыканье британского полковника.

– Я поддерживаю своих товарищей. – Старший по чину из австралийских офицеров – майор – теребил ленту Военного креста.

Большинство голосов было не в пользу полковника, и он это понял, пылающие щеки говорили о с трудом сдерживаемой ярости. Пока три австралийца обсуждали достоинства Генри Росса, соотечественник английского полковника, майор, наклонился к нему и тихо сказал:

– Он будет колониальным офицером, полковник, возглавляющим австралийские войска. Они несут чрезвычайно большие потери.

Полковник сидел с хмурым видом, пока смысл слов его соотечественника не дошел до него. Тогда он пожал плечами и обратился ко всей комиссии:

– Если вы хотите, чтобы Росс стал одним из ваших офицеров, мне остается только согласиться. А теперь пусть войдет следующий. Я чертовски проголодался, и по этому поводу мы должны устроить хорошую попойку.

На одном из покрытых сочной травой плоских и ровных полей Фландрии на расстоянии пары миль от небольшой бельгийской деревушки Пашендаль капитан Генри Росс приподнялся с ящика с зарядами – комфорт такого отдыха был весьма относительным – и распрямил затекшие ноги. Грязь и вода достигали ему до щиколоток, но он твердо стал на землю, вглядываясь через траншеи.

На сером небе, в его восточной стороне, появился бледно-розовый оттенок. Скоро рассветет, и чистые цвета утреннего неба будут резко контрастировать с ужасами на поле брани Европы.

– Передать приказ: «подъем»!

Вдоль всего заполненного грязью окопа солдаты повторили приказ в темноту. Люди неохотно расстались с миром снов, в котором жили их любимые, люди, чье предназначение в жизни не было убивать или быть убитыми. Потягиваясь и разминая затекшие конечности, они брали ружья и готовились встретить лицом к лицу суровую и непреклонную реальность наступающего дня.

Слабый намек на восход давал несбыточные обещания дня. По небу плыли низкие тучи, и с приближением утра серые тучи набегали друг на друга, через просветы между ними неясный свет падал на поле сражения. Пейзаж вокруг был, прямо скажем, однообразный – ну как отличить одну заполненную грязью воронку с обвалившимися краями от другой, точно такой же. Покинутые дома подвергались артиллерийскому обстрелу, и очертания их фундаментов были похоронены под грязью. Там, где росли кусты и деревья, из грязи виднелись человеческие руки и ноги. Не окоченевшие и взывающие к вниманию, а усталые, как бы извиняющиеся за тела, которые лежали под слоем грязи и совсем не были видны. Каждый дюйм этой земли был перепахан снарядами, летящими с обеих сторон, а пули, выпущенные из автоматов, жужжали над землей, как рои злых, несущих смерть пчел в поисках цветов жизни молодых бойцов.

А сколько тел было схоронено под слоем грязи! Тысячи – десятки тысяч. Теперь уже никто не узнает, умерли они от пули или снаряда, никто, кто думает о них за много миль отсюда. О погибших любимых скорбели в домах Англии, Канады, Германии, Франции и Австралии. Но только не здесь, на этом кладбище в Европе.

Глядя на эту кровавую сцену, Генри не в первый раз удивлялся, зачем послали так много людей искать свою смерть в этом месте. Он не мог поверить, что в этом была жизненная необходимость как для Германии, так и для союзников – удержать эти несколько квадратных миль. Должны же быть места, за которые нельзя было не сражаться, более приятные места, за которые можно было бы отдать жизнь…

– Выходит, батальон смертников, бедняги.

Солдат, один из тех, что был рядом, прервал размышления Генри лаконичным замечанием:

– Порядок, прикроем их огнем.

Вдоль по всему окопу были выставлены ружья на низкие заградительные валы. Новый день войны почти начался, с его ежедневным жертвенным ритуалом.

Генри Росс насчитал двадцать человек, выходящих на нейтральную полосу. Они шли, низко пригнувшись к земле, как будто так их не могли видеть противники. Абсурд. По крайней мере двадцать тысяч пар глаз по обе стороны полосы наблюдали за ними и выжидали.

Со стороны немцев залаяло ружье снайпера, и один из дозорных упал на землю и затих. Его товарищи побежали, все еще нагнувшись, но раздалась очередь из пулемета, и новые люди попадали на землю.

– Открыть огонь! Постарайтесь заставить пулемет замолчать! – Выкрикнул приказание Генри, и вдоль всей британской линии открыли огонь по врагу. Однако это было одностороннее сражение. Немцы хорошо подготовились к обороне. Пулеметы стреляли из определенных огневых точек, которые были скрыты глубоко под землей, и даже прямое попадание снаряда не смогло бы вывести его из строя. Единственной надеждой было то, что случайная пуля попадет в узкое окошко, из которого выглядывал ствол орудия, и выведет из строя одного из пулеметчиков.

– Почему, черт возьми, они не возвращаются? – И, как только Генри задал этот вопрос, скорее сам себе, чем кому-либо другому, оставшиеся в живых полдюжины солдат повернули назад к окопам.

Ежедневный утренний дозор был просто дорогостоящим фарсом. Людей посылали «проверить линию обороны врага», возможно, в напрасной надежде, что немцы сняли оборону ночью и что холод и дождь преуспели там, где пули и снаряды потерпели поражение.

Те, кто остался в живых, направлялись к позиции Генри Росса, пробираясь через грязь, которая в самых твердых местах поднималась едва ли не до колен.

Еще троих подстрелили, пока другие, подбадриваемые криками солдат в окопах, смогли добраться до безопасного места. Двое мужчин, по лицам которых можно было судить об ужасе, который каждый из них пережил, спрыгнули в окоп в пяти шагах от Генри, не обращая внимания на приветственные крики соседних окопов. Двое вернувшихся живыми из дозора на восходе – это было лучше, чем обычно. Генри увидел, как третий солдат упал, и подумал, что он убит, как многие его товарищи, но неожиданно солдат стал звать на помощь. Он не был убит. Просто упал в заполненную липкой грязью воронку.

– Помогите! Помогите мне, пожалуйста.

Молодой, почти совсем мальчишеский голос. Генри поднял голову так высоко, как только это было возможно над валом окопа, и это движение привлекло внимание снайпера; пуля отбила кусочек от камня, которым был обложен вал, на расстоянии не больше вытянутой руки от головы Генри.

– Ты ранен? – спросил Генри, чтобы прояснить обстановку. Он по-прежнему не видел солдата, но уже вступил с ним в контакт – теперь это уже был живой конкретный человек, а не солдатская единица. Здравый смысл уступил место состраданию.

– Нет, меня засосало. Я уже увяз по пояс и продолжаю тонуть. Помогите мне!

Генри слышал похожий зов о помощи много лет назад, когда целый год работал под землей в одной из шахт Квинсленда. Тогда молодой парень попал в обвал. Когда его откопали, он уже был мертв.

– Прикройте меня, как можете! – Генри перебрался через вал и, низко нагнувшись, скользя и увязая в грязи, пошел к воронке от снаряда. Из окопа казалось, что до нее расстояние не более двадцати пяти-тридцати ярдов. Теперь, когда на карте стояла его жизнь, путь показался по крайней мере в четыре раза длиннее.

Застучал немецкий пулемет, и – когда Генри бросился на землю воронки, он стал стрелять не на шутку. Генри слышал, как пули пролетали в воздухе в нескольких дюймах от его головы. Не осмеливаясь встать во весь рост, он стал, как крот, рыть грязь у кромки воронки, толкая себя вперед по мере того, как кромка обваливалась.

Неожиданно он увидел перепуганного молодого солдата. Светловолосый и загорелый, он выглядел слишком юным, чтобы быть в армии, – вероятно, его время нести военную службу еще не настало. Многие молодые австралийцы прибавляли себе годы, чтобы вербовщик-офицер записал их в армию, намереваясь приехать в Европу и поучаствовать в «заварушке».

Прямо перед Генри обвалилась земля. Это солдат предпринял тщетную попытку выбраться из топкой грязи. Наклонившись вперед, Генри протянул руку, и солдат сделал то же самое, но они только коснулись друг друга кончиками пальцев. Генри продвинулся вперед еще на несколько дюймов. На большее он не решился, потому что тоже мог свалиться в вонючую трясину. Но теперь он мог дотянуться до руки мальчишки и схватил его руку, которая утонула в его ладони, как рука ребенка.

Когда он сильно потянул, ладонь Генри выскользнула, руки у обоих были перепачканы жирной грязью.

– Черт побери! – Генри выругался вслух, а на лице молодого солдата показался страх. Он скользнул назад, все глубже увязая в грязи воронки.

Для того, чтобы расстегнуть ремень, Генри пришлось снять портупею через голову. Вынув револьвер и отстегнув кобуру, он протянул конец ремня попавшему в ловушку мальчишке.

– Вот, постарайся обвязаться вокруг пояса, а я попробую вытащить тебя. – Генри не успел произнести, как пули, пущенные из пулемета немцев, забросали обоих мокрой грязью.

Солдат поймал рукой ремень, который называли «Сэм Браун», и портупею, и Генри напрягся изо всех сил. На лбу у новобранца выступили вены, он тоже старался изо всех сил, но их усилия были напрасны. Он увяз в грязи по грудь, а угол, под которым Генри пытался вытянуть его, был слишком крутым. Он даже не сдвинулся с места.

Генри Росс предпринял еще две попытки вытянуть его на ремне – и безуспешно.

– Ничего не выходит, ты не сможешь… – Новобранец был близок к слезам.

– Мы не сдадимся…

От злости Генри стал проявлять упорство. Он не бросит молодого солдата и не станет возвращаться в окоп. Конечно, может, так и стоило бы поступить, рассуждай он здраво. Ведь он попытался – и ему не удалось, – но смириться с поражением было не в характере Генри, о чем прекрасно знали многие его противники в профсоюзе.

Генри поднялся на ноги и выпрямился во весь рост – такое безрассудство, казалось, удивило людей по обе стороны траншей. Огонь был мгновенно прекращен, и с неожиданной лихостью Генри крикнул:

– Держись крепче, я тебя вытащу…

Откинувшись назад, он собрал все свои силы, шепча про себя молитву перед рывком. Казалось, невообразимо медленно солдат выбирался из воронки.

Когда его ноги освободились от грязи, Генри упал спиной на край воронки, а солдат вылез следом.

– Беги в окоп, быстро!

Когда он выкрикивал последнее слово, ад разверзся вдоль линии огня. Казалось, на карту была поставлена честь обеих армий. Стрельба с обеих сторон разразилась с новой силой, но в окопах союзников к суматохе прибавились подбадривающие радостные выкрики австралийских и британских войск.

Пока рядом с ними свистели град пуль, Генри и молодой солдат бежали в укрытие австралийских окопов. Кучей свалившись на дно окопа, оба – солдат и офицер – улыбнулись друг другу с глупейшим облегчением, пожимая друг другу руки в победном приветствии.

Позже тем же утром офицер полка так высказался об этом происшествии:

– Это была самая большая глупость, какую мне довелось видеть с тех пор, как мы заняли тут позицию, Росс. Но это будет первый случай, о котором наши люди будут говорить с радостью неделями. Я представил тебя к Военному кресту. Если ты его не получишь, я переменю позицию и присоединюсь к Хану.

Три дня спустя после происшедшего на восходе австралийцам сказали, что они передадут свои окопы солдатам из войск Канады той же ночью и вернутся с линии фронта на короткий заслуженный отдых.

Не успела Генри Росса захлестнуть волна общего облегчения и ожидания, как его вызвал к себе полковник, командующий подразделением.

Полковник Игнатиус Гренвиль, ветеран Бурской войны, был одним из немногих австралийских офицеров, сделавших себе карьеру в действующей армии. Он имел твердое намерение разделить все опасности фронта со своими войсками, но в списке его привязанностей на первом месте шел комфорт, и он знал, как его получить. Когда стало ясно, что это подразделение будет в окопах на линии фронта довольно долго, он приказал своим солдатам выкопать землянку глубоко в земле. Стены ее были выложены ящиками из-под снарядов, из того же материала сооружены стол и кровать. Полковник также предусмотрел регулярные поставки отменного французского коньяка.

Когда Генри вошел в землянку полковника, которая одновременно была штабом полка, ему тотчас же предложили стакан с щедрой порцией коньяка.

– Присаживайтесь, Генри. У меня для вас есть новости – наполовину хорошие, наполовину плохие. Пожалуй, сначала отпейте коньяка и хорошенько распробуйте его, иначе потом его вкус вам покажется кислым.

Проглотив половину содержимого стакана, Генри сказал:

– Налейте мне еще немножко и после этого можете говорить все, что угодно. Я почти забыл, что такое хороший коньяк – и вообще, какой вкус у коньяка. Возможно, в это утро мне удастся вспомнить, но сомневаюсь, что даже в тылу смогу найти коньяк такого же качества.

Полковник Гренвиль протянул руку и наполнил стакан Генри снова.

– Боюсь, вам придется подождать еще некоторое время, Генри, прежде чем вы вернетесь назад к цивилизации. Это и есть плохая новость. Сюда перебрасывают канадские войска, чтобы они заняли наступательную позицию. Ходят слухи, что будет наступление по всему фронту, хотя и вы, и я слышали это и раньше. Мне приказано оставить офицера, чтобы засечь расположение немецких пулеметов на этом участке для канадцев.

Окопы австралийцев обращены к долине между двумя невысокими холмами, а немцы заполнили ее определенными огневыми точками. Поместив там пулеметы с пулеметчиками, они образовали укрепленную и почти неразрушимую линию обороны.

– Я собирался дать это поручение майору Кенратти. К сожалению, он сегодня слишком высунулся из окопа, и снайпер его узрел. Есть шанс, что он выживет, но, скорее всего, потеряет зрение. Теперь, когда он выведен из строя, я подумал, что вы, вероятно, знаете о немецких огневых точках больше любого другого офицера в полку, поэтому, боюсь, это придется сделать вам.

Генри в замешательстве посмотрел на полковника. Его пугала мысль, что ему придется остаться на линии фронта, в то время как остальные служащие полка будут отдыхать где-то в городе.

– Я понимаю, что ты должен чувствовать, Генри. Поверь, у меня нет выбора. Но похоже, что канадскому полковнику будет нужна любая помощь, какую мы только в состоянии оказать ему. У него совсем нет опыта в командовании полком, не говоря уже о том, чтобы повести его в бой. Он – тыловая крыса, которому доверили полк только потому, что офицер действующей службы был отправлен домой, заболев чахоткой.

Полковник Гренвиль посмотрел на Генри с симпатией.

– Если это хоть немного утешит, ты отправишься к канадцам в чине майора действующей армии. Когда ты вернешься в полк, твой чин будет подтвержден и ты займешь место Кенратти.

Возможно, под действием коньяка, но в этот момент Генри был согласен и на понижение в чине до рядового, если бы это означало, что он оставит ужасы линии фронта и вернется вместе с остальными туда, где люди поступают и думают по-человечески.

– Мне очень жаль, Генри.

Симпатия полковника Гренвиля была искренней. Ни один человек, который отбыл полный срок на линии фронта, не должен был выполнять никаких поручений там без предоставления ему короткого отпуска. Долго воюющий солдат или офицер начинает бояться – он слишком много видел смертей своих товарищей, он не верит, что его удача будет длиться и дальше. Суеверие вытесняет здравый смысл, в голове у человека все путается…

– Вот… – Полковник Гренвиль вручил Генри полупустую бутылку коньяка. – Возьми эту чертову бутылку с собой. Если успеешь ее опустошить до прихода сюда канадцев, никто не поставит тебе это в вину. Удачи, Генри, – и не делай больше никаких глупостей.

На полпути к выходу из землянки Генри Росс остановился и оглянулся назад.

– Вы сказали, что у вас есть для меня и хорошая новость.

– О да. Я подумал, что тебе захочется узнать. Генерал поддержал мои рекомендации – тебя наградили Военным крестом. Мои поздравления.

Смена войск происходила в ранние часы следующим утром. Радостные австралийские солдаты наделали столько шума, покидая свои окопы, что Генри думал, немцы начнут освещать местность сигнальными ракетами и откроют заградительный огонь в уверенности, что началась атака.

Канадские войска, которые пришли на смену австралийцам, состояли из шотландских выходцев с Высокогорья, одетых в юбки, и все имели трехлетний опыт военных действий. Они заняли свою позицию быстро и умело, бормоча ругательства про себя, когда моросящий дождик, что шел всю ночь, превратился в настоящий ливень.

Майор привел людей в окопы на линию фронта, и когда Генри показал ему землянку, где размещался раньше полковник Гренвиль, майор только взглянул на него при свете мерцающей лампы и пожал безразлично плечами:

– Я бывал и в местах похуже. Одно могу сказать, ваш полковник – профессиональный солдат. Протянув руку, он сказал:

– Я – Иэн Фаулер, родился в Обане, но горжусь тем, что стал канадцем с семи лет. У вас тоже шотландская фамилия, майор Росс.

– Моя мать была родом из Шотландии, и оба деда тоже. Семейство Россов родом из Гленелга.

– Какое совпадение. Наш новый полковник тоже из Гленелгского семейства. Его зовут Кэмерон. Сэр Луи Кэмерон.

Генри Росс нахмурился.

– Я слышал от моего отца, что именно Кэмерон выслал Россов из Гленелга, вместе со многими другими семьями, которые там жили, но где же ваш полковник? Мне приказали докладывать ему.

– Он несомненно будет здесь завтра, если позволит погода и Хан.

Генри посмотрел на своего товарища в изумлении, говорить о своем полковнике в таком тоне для подчиненного было несколько необычно.

Майор Фаулер правильно понял его взгляд и пожал плечами, как бы извиняясь:

– Я понимаю, что не должен говорить о своем командире плохо, лояльность и все прочее, но я понимаю, что есть два типа военных: воины и все остальные. Сэр Луи, возможно, первоклассный специалист в стратегии и тактике сражений, но сейчас он находится на острие штыка, и этот штык может причинить неприятности. Кроме того, у меня совсем нет уверенности, что он готов к таким испытаниям.

Иэн Фаулер очень тщательно подбирал слова, но было ясно, что канадский майор имеет серьезные сомнения относительно военных качеств его старшего командира.

– Я давно говорю, что им пора освободить своих штабных стратегов от удобных кресел и отправить сюда. Чем больше они увидят собственными глазами, тем лучше поймут всю тщетность сражений за этот болотистый кусок земли, на который не польстился ни один здравомыслящий человек. Вот у меня есть початая бутылка коньяка, где-то тут запрятанная. Ее оставил мне мой полковник в качестве утешения. Пока мы будем ее распивать, я схожу за картами и расскажу вам все, что знаю. Мы осмотримся на местности завтра, но один участок хлюпающей под ногами грязи мало чем отличается от другого, да у нас и не будет много времени, чтобы все это разглядеть. Немецкие снайперы, похоже, знают, где офицер собирается высунуть голову, и они редко промахиваются.

– Кажется, ничего в солдатской жизни не переменилось. – Иэн Фаулер вздохнул. – Мне показалось, кто-то говорил о бутылке?

Полковник сэр Луи Кэмерон приехал в свой полк в десять часов следующим утром. Он прошел в свой штаб, размещающийся в землянке, по лабиринту коммуникационных окопов, горько жалуясь на их печальное состояние.