Текст книги "Тонкая красная линия"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

Стейна все больше мучали и многие другие обстоятельства. Прежде всего, он никогда не был уверен, что действует правильно, что нельзя сделать то же самое как-то по-другому и с меньшими издержками. Он чувствовал это и в отношении атаки, которую теперь готовился предпринять. Кроме того, его изводили страх и дурные предчувствия, которые все больше парализовали его энергию. Опасность мелькала и мерцала в воздухе, словно неисправная неоновая трубка. Всякий раз, как он вставал, его могла поразить пуля. Стоило ему сделать несколько шагов, как рядом могла разорваться мина. Еще утомительнее было скрывать свои опасения от подчиненных. К тому же он уже опорожнил одну из двух фляг с водой и выпил треть другой, так и не утолив жажду. И в дополнение ко всем изматывающим его обстоятельствам появилось нечто, все больше привлекающее его внимание, – инертность. Правда, подчиненные исполняли все, что он приказывал, если приказание было точное и конкретное, а в остальное время просто лежали, прижавшись щеками к земле, и глазели на него. Кроме немногих добровольцев, вроде Долла и Дейла. Солдатам времен Гражданской войны были свойственны инициатива и энтузиазм. В этой войне их характерным признаком, по-видимому, является инертность.

Стейн уже докладывал Толлу, что японцы оставили левый хребет и что его занял третий взвод третьей роты. Поэтому он был ошарашен, когда подполковник стал кричать на него по телефону за то, что он якобы сдвинулся слишком вправо. Ему даже не дали возможность изложить план своей предполагаемой атаки. Индукторный телефон – великое изобретение для объяснений и односторонних разговоров, потому что слушающая сторона не может отвечать, пока другая сторона не переключит телефон, отпустив кнопку.

И Толл ухитрялся заставить его работать на себя, лишая Стейна такой возможности.

– Но я не понимаю. Что значит слишком далеко вправо? Я докладывал вам, что японцы оставили левый хребет и что мой третий взвод занял его. Как же я могу оказаться слишком далеко вправо? Ведь вы согласились атаковать справа через нас. Прием.

– Черт возьми, Стейн! – холодно прозвучал тонкий сердитый голос. – Говорю вам, что ваш левый фланг открыт. – Телефон не позволил Стейну возразить, что он не открыт, и подполковник продолжал свою тираду: – Вы понимаете, что значит открыть левый фланг? Вы когда-нибудь читали в уставе, что можно открыть левый фланг? А ваш левый фланг открыт! И, черт возьми, вы должны переместиться туда. А вы не шевелитесь! Прием.

Момент для возражений был упущен, когда большой палец Толла нажал кнопку. Стейн мог только защищаться, подавив бушевавшую в нем ярость:

– Но, черт возьми, именно поэтому я вам докладываю! Я стараюсь! Я готовлюсь сейчас же атаковать правый хребет. – Он замолчал, забыв сказать «прием», и последовало долгое молчание. – Прием, – сказал наконец он.

– Стейн, я повторяю, что вы уже ушли слишком далеко вправо, – донесся голос подполковника из безопасного далека. – Вас все время заносит вправо. Прием.

– Что вы от меня хотите? Переместить и всю остальную роту на левый хребет? Прием. – Он понимал, что это было бы безумием.

– Нет. Я решил ввести резервную роту слева от вас. Ей приказано атаковать. Атаковать, вы слышите, Стейн? Атаковать. Вы оставайтесь на месте. Я прикажу командиру второй роты отправить вам обратно ваш резервный взвод. Прием.

– Прикажете мне продолжать наступление? – спросил Стейн, не совсем понимая, чего хочет Толл. – Прием.

– Что же еще? – пропищал тонкий, возмущенный голос подполковника. – Что же еще, Стейн? Вы здесь, черт побери, не на отдыхе. А теперь действуйте! – Наступило молчание, и Стейн услышал гудение в проводах и нечто, похожее на вежливое бормотание. Разобрать ему удалось только почтительное «Слушаюсь, сэр» в голосе Толла. Потом снова послышался голос подполковника, на этот раз гораздо более любезный и веселый. – Действуйте, дружище! Действуйте! – с жаром произнес Толл.

Стейн пришел в себя и заметил, что смотрит прямо в широкие, встревоженные глаза Файфа. Ему даже не удалось объяснить свой план атаки, потому что он, как всегда, не был уверен, что прав. Но очевидно, на телефонный узел явилось начальство. Нет смысла вызывать Толла еще раз, когда вокруг него толпятся эти люди.

Да, начальство. Наблюдатели. Сегодня с ними даже адмирал. Стейну вдруг представилась жуткая, леденящая кровь картина, на мгновение приковавшая его к месту, подобная той, которую он наблюдал два дня назад на высоте 207. Такой же изнуренный, встревоженный командир батальона с биноклем; такая же неуверенная и столь же встревоженная группка с орлами и звездами на воротниках рубашки, заглядывающая через его плечо; такая же толпа пешек и мелких фигур, вытягивающих шеи, чтобы лучше видеть, как болельщики на стадионе. Теперь там, наверху, все они проходят через такой же круговорот, как их коллеги два дня назад. А внизу такие же обливающиеся кровавым потом капитаны и их солдаты проходят через свои круговороты. Только на этот раз он сам, Джим Стейн, – один из них, один из участников. А завтра на его месте будет кто-то другой. Страшное зрелище: все делают одно и то же; все бессильны это дело остановить; все самозабвенно и гордо считают себя свободными людьми. Это распространяется на десятки государств, на миллионы людей, занятых тем же делом на тысячах холмов во всем мире. И это дело не прекращается. Оно продолжается. Что это – идея? Нет, факт, реальность – современное государство в действии. Это была такая ужасная картина, что Стейн не мог ее вынести. Он отталкивал ее от себя и моргал своими выпуклыми глазами. А теперь надо перевести управление роты за третью складку к Кекку и второму взводу.

С вершины третьей складки, в сущности, было видно очень мало. Стейн и его сержанты, лежа за гребнем, смотрели и разговаривали. Перед ними, метрах в ста, в ожидании возвышался покрытый травой гребень высоты, по-видимому, лишенный жизни. Позади его еще выше вздымались высоты «головы Слона» – их конечная цель. Открытая каменистая местность, жидко поросшая травой, отлого спускалась, чередуясь с холмиками на протяжении пятидесяти метров, потом выравнивалась.

Стейн сразу увидел, что атака лейтенанта Уайта была тактически ошибочной и не могла иметь успеха. Взвод Уайта, располагавшийся левее, где теперь лежали солдаты второго взвода, наблюдавшие за Стейном, с потными лицами и сверкающими белками глаз, двинулся вперед широкой волной, охватывая оба отрога сразу, что только облегчало ведение сосредоточенного огня с них и с самой высоты. Нельзя было придумать ничего хуже.

Но что было, то было, а что есть, то есть. Теперь задача Стейна, как он ее понимал, во всяком случае ближайшая задача, состояла в том, чтобы повести людей из здешней сравнительной безопасности по этому дьявольскому, страшному голому склону к сравнительной безопасности у подножия высоты, где они будут укрыты от пулеметного огня и защищены от мин близостью к японцам. Когда доберутся туда… Но как довести их?..

Стейн решил использовать для атаки только два отделения второго взвода, дополнив их людьми, уже находившимися у подножия. Он не был уверен, достаточно ли этого, и ему не удалось обсудить этот вопрос с подполковником Толлом, но он не хотел привлекать больше людей, пока не получит какого-то представления о том, кто ему противостоит. Он также решил, как выбрать эти два отделения. Он думал об этом больше, чем о чем-либо другом. Его мучало чувство моральной ответственности за выбор людей. Некоторые, безусловно, погибнут, но он не хотел выбирать, кто именно. Поэтому он решил произвольно взять два правых отделения из цепи (они были ближе всего) и тем самым предоставить право выбора Удаче, Случаю, Судьбе или другой силе, управляющей жизнью людей. Таким образом, никакая сила возмездия не сможет возложить на него ответственность. Лежа на склоне, он сообщил Кекку свое решение. Кекк, который всегда знал, где его люди, кивнул и сказал, что это будут второе и третье отделения Маккрона и Бека. Стейн кивнул в ответ, почувствовав к ним жалость. Наседка Маккрон и службист Милли Бек. Джон Белл был в отделении Маккрона.

Но прежде чем отправить эти два отделения, Стейну надо было узнать, как обстоит дело с теми солдатами, которые находились у подножия. Они уже на месте, и им не придется подвергаться опасности, но в каком они состоянии? Ранен ли кто-нибудь? Есть ли с ними сержант? Не пали ли они духом? Стейн должен все это знать, И единственный способ узнать – кого-нибудь послать туда. Он послал Чарли Дейла.

Это был исключительный поступок. Дейл облизал хмуро улыбающиеся губы, подхватил винтовку и автомат и кивнул головой. Стейн, который никогда не любил Дейла, не любил и сейчас, следил за ним с растущим восхищением, которое только усиливало его неприязнь. Он бежал рысцой, спокойно (даже сзади было видно, что он не волнуется), напрямик по открытому склону. Бежал согнувшись, в характерной позе, которую инстинктивно принимали все, но не делал зигзагов. Добежав, он нырнул в густую траву и исчез из виду. Через три минуты он появился вновь и спокойно прибежал обратно. Стейну было интересно, о чем он думал в это время, но он не стал спрашивать.

Чарли Дейл был бы рад рассказать, если бы его спросили, но он ни о чем особенном не думал. Ему говорили, что у всех японцев плохое зрение и они носят очки и что все равно они плохие стрелки. Он был уверен, что в него не попадут. По пути туда он сосредоточил все внимание на подножии гряды. На обратном пути он сосредоточился на точке, выбранной на гребне складки. Единственное, о чем он с раздражением думал, – это что Сторма и других поваров отослали к третьему взводу и они не могут его видеть. Он думал об этом и о том, что после выполнения еще одного-двух подобных поручений получит возможность перейти в стрелковый взвод по крайней мере в чине капрала, а может быть, даже сержанта и таким образом избавится от кухни. Таков был его тайный план с самого начала. Он заметил, что потери сержантского состава уже довольно велики.

Дейл вернулся на командный пункт героем. То, что он совершил, можно было назвать подвигом. Даже с гребня было видно, сколько пулеметных и винтовочных пуль вспахивали вокруг него землю. Все, кто не хотел туда идти и не пошел бы, были им довольны, и Дейл тоже был доволен собой. Каждый встречный хлопал его по спине, когда он пробирался к Стейну с докладом, который гласил, что все люди в порядке, что их моральный дух не пострадал и что среди них нет сержанта, все рядовые.

– Хорошо, – сказал Стейн, все еще лежа рядом с Кекком на обратном скате. – Теперь слушай. У них нет сержанта, а я не могу оторвать никого от его отделения. Если хочешь вернуться туда с другими, когда они пойдут, я назначу тебя прямо сейчас исполняющим обязанности сержанта, и будешь командовать этим отделением. Хочешь?

– Конечно, – тотчас согласился Дейл. Он слабо улыбнулся и облизал губы. – Конечно, сэр. – Он кивнул головой, и на его лице появилось выражение ложной скромности. – Если вы считаете, что я способен, сэр. Если считаете, что я справлюсь.

Стейн посмотрел на него с не очень хорошо скрытой неприязнью, хотя, возможно, Чарли Дейл, не будучи слишком проницательным, ее не заметил.

– Хорошо, – сказал Стейн. – Назначаю вас исполняющим обязанности сержанта. Пойдете туда с другими.

– Есть, сэр, – сказал Дейл, – но разве не нужно это официально оформить?

– Что-что?

– Я говорю: разве не нужно это оформить? Знаете, чтобы было официально. – В глубинах извилин его животного мозга возникло подозрение в честности Стейна.

– Нет. Мне не требуется оформлять. Что оформлять? Мне больше нечего сказать, кроме того, что я сказал. Вы исполняющий обязанности сержанта. Пойдете вместе с другими.

– Есть, сэр, – сказал Дейл и отполз в сторону.

Стейн и Кекк обменялись взглядами.

– Я думаю, мне лучше тоже пойти, капитан, – сказал Кекк. – Кто-то должен там командовать.

Стейн медленно кивнул.

– Пожалуй, вы правы. Но берегите себя. Вы мне нужны.

– Буду беречь себя, насколько можно здесь беречься, – шутливо ответил Кекк.

Вокруг начинала чувствоваться и расти напряженность перед атакой. Это ясно было видно по побледневшим потным лицам солдат второго взвода; все лица повернулись к группке командиров, как подсолнухи к солнцу. Слева, в низине между второй и третьей складкой, вновь появились первые отделения третьего взвода, бегущие, согнувшись по пояс, к Стейну, за ними, растянувшись, следовали другие. Позади, на вершине второй складки, появилась одинокая фигура, которая, согнувшись, тоже спешила к Стейну. Это был Уитт, возвращающийся на этот раз с винтовкой и запасом патронов. Казалось, все сосредоточивается для атаки. Решающий момент, подумал Стейн и взглянул на часы: двенадцать часов две минуты. Какой, к черту, момент? Боже мой, неужели это длится так долго? Кажется, прошли только секунды. И в то же время кажется, что прошли годы.

Именно в это время Долл решил, или за него решила судьба, вернуться со своего опасного задания в первый взвод. Он вбежал по отлогому склону почти в середину расположения второго взвода, перевалился через гребень высоты и упал, потом пробрался по обратному скату к Стейну, чтобы доложить, что он нашел сержанта Кална. Но, добравшись до группки командиров, упал, задыхаясь, и лежал почти минуту. На этот раз он не хихикал и не проявлял показного безразличия. Его лицо вытянулось и напряглось, в уголках открытого рта появились глубокие морщины. Он бежал вдоль неровной линии воронок и звал Кална; вокруг свистели пули. Солдаты испуганно глядели на него из воронок. Наконец из третьей воронки высунулась рука, описывая в воздухе круги, что означало сигнал «Собираться здесь». Долл остановился и нашел Кална, безмятежно лежавшего на боку и грустно улыбавшегося ему; он крепко прижимал винтовку к груди.

– Давай сюда! – крикнул Калн, но Долл уже спрыгнул в воронку. Они прижались друг к другу, и Долл сообщил Калпу о потерях, изложил план Стейна и участие в нем первого взвода.

Калн почесал свою рыжеватую щетину:

– Значит, я получил взвод. Ну что ж. Передай ему, что я постараюсь. Но скажи Раскоряке, что мы как бы деморализованы, как пишут в полевом уставе. Но я сделаю все, что могу.

Через несколько секунд Долл уже был за третьей складкой, как ему казалось, в полнейшей безопасности, и с гордостью докладывал Стейну о выполнении задания. Долл не знал, как его примут, но приняли его не так, как он ожидал. Чарли Дейл уже вернулся со своего задания, более трудного, чем у Долла, и проявлял гораздо меньше волнения. Третий взвод был на подходе, и Стейн должен был о нем позаботиться. Все с растущей тревогой, ожидали предстоящую атаку. Стейн выслушал доклад Долла, кивая головой, потом похлопал его по руке, словно бросил рыбку ученому тюленю после исполнения им своего номера, и отпустил его, Доллу ничего не оставалось, как отползти в сторону, чувствуя, что на его храбрость и героизм не обратили внимания и не оценили. Он удивлялся, что еще жив, и ему страшно хотелось кому-нибудь рассказать, как он едва избежал смерти. А тут еще, когда он сел и взглянул вверх, перец ним предстал Чарли Дейл, и это было подобно соли, посыпанной на рапу. Он сидел рядом и скалился на Долла с видом явного превосходства. К тому же Доллу пришлось выслушать рассказ лежащего рядом Бида о подвиге Дейла.

Но это еще не все. Пока Долл докладывал, позади него припал к земле в ожидании своей очереди обратиться к Стейну Уитт, сентиментальный кентуккиец, которому вздумалось под огнем вернуться в стрелковую роту. Теперь он тоже докладывал, и, когда Стейн коротко объяснил ему суть предстоящей атаки, он тотчас попросил разрешения принять в ней участие. Стейн, не сумевший скрыть своего удивления, кивнул головой в знак согласия я направил Уитта в отделение Милли Бека. Это была последняя капля, удар судьбы в лицо, вдобавок к известию о назначении Чарли Дейла исполняющим обязанности сержанта. Все это заставило Долла открыть рот и заговорить. Долл услышал свой голос, который показался ему таким же неожиданным, как крик человека, уколотого ножом. С ужасом он слушал себя, спрашивающего ясным, звонким, решительным голосом, нельзя ли и ему пойти в атаку. Когда Стейн согласился и послал его в отделение Маккрона, он отполз в сторону, так сильно кусая губы, что на глаза навернулись слезы. Уж лучше бы придумать что-нибудь похуже; разбить голову о камень или откусить кусок от руки. Зачем он сделал такую глупость на свою шею? Зачем?

Теперь ничто не могло их удержать. Все было организовано, и можно было начинать в любое время. Стейн и Кекк лежали бок о бок за низким гребнем, рядом молча лежал Уэлш со скучающим, замкнутым лицом. Все еще раз обозревали местность. Стейн разместил третий взвод метрах в тридцати позади и ниже на склоне в двух эшелонах, по два отделения в каждом; они были готовы атаковать, как только обозначится успех. Он приказал минометному отделению перенести огонь дальше, вверх по хребту. Единственный оставшийся пулемет он расположил за гребнем третьей складки. Слева велся сильный огонь по левому хребту, но Стейн не замечал какого-либо движения второй роты. Он наблюдал, как там разорвались две японские мины, но нельзя было сказать, задели ли они кого-нибудь.

– Я думаю, лучше перебегать группами по три-четыре человека, с неравными интервалами, – сказал Стейн, повернув голову к Кекку. – Когда все будут там, рассредоточьтесь. Наступать перебежками или цепью. Решайте сами. Пожалуй, вам пора идти.

– Я поведу первую группу сам, – сухо сказал Кекк, глядя вниз на склон. – Между прочим, cap, – добавил он, глядя на Стейна и только что подошедшего Бэнда, – я хочу вам что-то сказать. Этот парень, Белл, – хороший человек. Он достаточно надежный. Он помог мне продолжать наступление и вывести взвод из ямы, в которой мы оказались после атаки. – Он помолчал. – Я просто хотел вам сказать.

– Хорошо, я запомню. – Стейн почувствовал необъяснимую, почти невыносимую боль оттого, что ничего не может сделать. Она заставила его отвернуться. Рядом стал подниматься Кекк.

– Дайте им жизни, сержант! – весело закричал Джордж Бэнд. – Дайте им жизни!

Кекк приостановился и обернулся назад.

– Будет сделано, – сказал он.

Два отделения собрались несколько в стороне от остальных солдат взвода. Выражение лиц у солдат двух отделений было такое, будто они – овцы, которых ведут на бойню в Чикаго. Кекк подполз к ним и стал давать указания:

– Так вот, ребята. Идем группами по четыре. Нет смысла двигаться перебежками; остановитесь при перебежке – станете лучшей мишенью. Поэтому бегите не останавливаясь. Задачу нужно выполнить. Нас выбрали, и мы должны идти. Первую группу я поведу сам, чтобы показать вам, как это легко. Чарли Дейл пойдет со мной. Дейл, организуешь там ребят. Пошли.

Он пополз к исходному пункту за группой офицеров и солдат командного пункта, и тут в третьей роте впервые произошел случай проявления явной трусости. Большой, сильный солдат по имени Сико, итальянец из Фили, прослуживший около пяти месяцев, вдруг сел, схватился за живот и застонал. Он загородил дорогу шедшим сзади него, и, когда кто-то окликнул его, передние тоже остановились. Кекк подполз к нему. Командир отделения сержант Бек тоже подполз. Бек был очень молод для строгого начальника, но командир из него уже получился хороший. С тех пор как он пришел в роту с шестилетним стажем службы в армии и сразу был повышен в звании, при осмотрах винтовки его отделения были самыми лучшими. Он не очень блистал в чем-либо еще и даже ничем особенно не интересовался, но военная служба была его призванием. Теперь ему было ужасно стыдно, что нечто подобное могло случиться с солдатом его отделения, и поэтому он был взбешен.

– Вставай, Сико, черт тебя побери, – сказал он строгим, командирским голосом, – или я дам тебе такого пинка, что у тебя в самом деле заболит живот.

– Не могу, сержант, – прохныкал Сико. Его лицо нелепо вытянулось, а расширившиеся глаза были полны страха и боли. – Я бы встал, если б мог. Вы знаете. Я болен.

– Ни черта ты не болен! – крикнул Бек.

– Погоди, Бек, – сказал Кекк. – Что с тобой, Сико?

– Не знаю, сержант. Живот… Болит… Колет. Не могу выпрямиться. Я правда болен, – проговорил он, умоляюще глядя на Кекка своими темными измученными глазами. – Я болен, – повторил он, и, как бы в доказательство, его вдруг вырвало. Он даже не попытался нагнуться, и рвотная масса вырвалась из него и побежала по полевой куртке на руки, зажимавшие живот. Он с надеждой взглянул на Кекка, явно готовый повторить это, если потребуется.

Кекк с минуту изучал его.

– Оставь его, – сказал он Беку. – Пошли. О тебе позаботятся санитары, Сико.

– Спасибо, сержант, – прохныкал Сико.

– Но… – начал Бек.

– Не спорь со мной, – сказал Кекк, уже удаляясь.

– Хорошо, – сказал Бек и пополз за ним.

Сико все сидел и смотрел, как проходят его товарищи. Санитары в самом деле позаботились о нем. Один из них, младший, очень похожий на своего робкого, очкастого старшего, пришел и увел его в тыл. Сико шел, согнувшись от боли и зажимая руками живот. Время от времени он громко стонал и то и дело рыгал, но, как видно, не чувствовал новых позывов. У него был затравленный вид, в глазах застыла мука. Но, видимо, его никто не обвинял в симуляции. Проходя мимо солдат своей роты, он умоляюще смотрел на них с невысказанной просьбой понять его и поверить ему. Ни у кого на лице не было выражения презрения. Напротив, на белоглазых, потных, смущенных, испуганных лицах было выражение робкой зависти, словно им хотелось сделать то же самое, но они боялись, что не удастся. Сико, несомненно, понимал их чувства, но от этого ему не становилось легче. Он шел неверной походкой, поддерживаемый младшим санитаром, и третья рота последний раз увидела его, когда он, ковыляя, скрылся за второй складкой.

Тем временем люди Кекка начали свой опасный бег. Кекк бежал впереди с Дейлом и еще двумя солдатами. Оба командира отделения, сначала Милли Бек, потом Маккрон, наблюдали за рывками своих солдат, бежавших группами по четыре. Все добежали благополучно, кроме двух. Один из них, фермер из Миссисипи, «парень» лет под сорок по имени Кэтт, о котором никто в роте ничего не знал по той простой причине, что он никогда не раскрывал рта, был убит на месте. А со вторым случилось что-то совсем страшное – первый раз за день.

Сначала подумали, что он тоже убит. Сраженный на бегу, он упал, сильно ударился и лежал неподвижно, как тот из Миссисипи. Когда человека сразу убивают, тут ничего не поделаешь. Человек перестал существовать. Живущие продолжают жить без него. С другой стороны, раненых эвакуируют. Они будут жить или умрут где-нибудь в другом месте. Поэтому они тоже перестанут существовать для оставшихся и тоже могут быть забыты. Но не так обстояло дело с рядовым Альфредо Телла из Кембриджа (штат Массачусетс), который любил шутя говорить, что «хотя не учился в Гарварде, но выкопал немало выгребных ям под его увитыми плющом стенами».

Телла не начал кричать, по крайней мере достаточно громко, чтобы его могли услышать на командном пункте Стейна, пока Кекк не подготовил и не провел свою атаку. А к тому времени произошло много других событий.

Сначала с командного пункта ничего не было видно. На склоне лежали еще два тела – и все. Кекк и бегущие с ним солдаты нырнули головой вперед в высокую траву и как будто исчезли с лица земли. Вой японских мин прекратился. Над заросшим травой холмом воцарилась тишина – по крайней мере, относительная тишина, если не считать грохота и треска, все еще висевших высоко в воздухе и сотрясавших его. Люди на третьей складке лежали и наблюдали в ожидании.

К несчастью, расчеты тяжелых японских минометов, прочно окопавшихся на высотах «головы Слона», тоже видели бросок американцев. Мина разорвалась в низине между складками местности. Она никого не задела, но за ней последовали другие. Мины начали рваться каждую минуту, вздымая фонтаны земли и осколков, когда японские минометчики стали прощупывать этот участок в поисках американцев. Это не был огневой налет, но разрывы действовали на нервы, и несколько человек получили ранения. Поэтому лишь немногие, в том числе Стейн, Бэнд и Уэлш, фактически видели атаку Кекка. Большинство лежало, как можно плотнее прижавшись к земле.

Стейн считал своим долгом наблюдать за развитием событий. Все равно было очень мало возможности укрыться. Здесь не было воронок, и любое ровное место было не лучше других. Поэтому он лежал, чуть высунувшись из-за гребня, ожидая и наблюдая. Он не мог избавиться от мучавшей его мысли, что скоро мина попадет прямо в середину его спины. Он не знал, почему Бэнд тоже решил наблюдать за атакой, но ему казалось, что тот надеется увидеть еще несколько раненых, хотя и чувствовал, что подозрения его несправедливы. Что касается Уэлша, то Стейн не мог понять, почему этот человек с плоским, невыразительным лицом захотел рисковать, тем более что он не произнес ни слова с тех пор, как предложил Кекку свой автомат. Все трое лежали там, пока где-то позади не разорвалась мина, через минуту другая, потом, почти через минуту, еще одна. Никаких криков не последовало.

Когда они наконец увидели людей Кекка, те прошли уже почти треть пути вверх по хребту. Кекку удалось почти незаметно провести людей ползком так далеко. Теперь они встали в цепь, которая где-то в центре прогибалась книзу, как прогибается веревка под собственной тяжестью, и быстро побежали вверх, стреляя на ходу. Почти тут же японцы открыли огонь, и тотчас стали падать люди.

Если Альфредо Телла начал кричать перед этим, его никто не слышал. А теперь, в горячке боя и напряженности наблюдения, никто его не услышал, пока все не кончилось.

Вообще это длилось недолго, но за это время случилось многое. Достигнув укрытия, Кекк в первую очередь уделил внимание организации группы рядовых, уже находившихся там, и для этого послал к ним Дейла. Потом сам лег в траву, направляя прибывающих вправо. Когда образовалась цепь, он приказал ползти. Под травой, почти по грудь высотой, лежал толстый спутанный слой старых стеблей. Он душил солдат пылью, связывал руки и ноги, закрывал обзор. Они ползли, казалось, целую вечность. Это требовало огромных усилий. Большинство уже давно израсходовало всю воду, и, учитывая это наряду с другими соображениями, Кекк дал команду остановиться. Он считал, что они достигли почти половины склона, и не хотел, чтобы из-за него начали гибнуть люди. С минуту он лежал, напряженно вспоминая, какие у них были лица, когда они прибегали и ныряли в траву там, внизу: сверкающие белки глаз, открытые растянутые рты, натянутая кожа вокруг глаз. Все прибегали испуганные. Все прибегали, не желая наступать. Кекк не сочувствовал им – не больше, чем сочувствовал себе. Он тоже боялся. Сделав глубокий вдох, он поднялся во весь рост и закричал: «Встать! Встать! Встать! Встать и вперед!»

С вершины складки можно было с первого взгляда понять его замысел и следить за его развитием. Положение на самом хребте было нелегким. Джон Белл, стоя с винтовкой в руке и стараясь стрелять и бежать в густой траве, мог видеть нечто очень важное. Например, только он видел, как сержант Маккрон закрыл лицо руками и сел. Когда они первый раз поднялись, японцы обрушили на них яростный огонь. Сразу упали четыре солдата из отделения Маккрона. Молодой призывник по имени Уинн, раненный в горло, вопил полным ужаса голосом: «О, боже мой!» – а кровь фонтаном хлестала из его шеи. Он упал неестественно, как тряпичная кукла, и скрылся в траве. Рядом с ним рядовой первого класса Эрл, немного ниже ростом, был ранен в лицо, возможно той же очередью. Казалось, на его лице расквасили помидор. Он упал без звука. Слева от Белла упали еще два солдата, крича от страха, что их убили. По-видимому, все это было слишком для Маккрона, который столько месяцев кудахтал как наседка, заботясь о своем отделении: он бросил винтовку и плача сел на землю. Белл сам удивлялся, что его до сих пор не убило. Он знал только одно, только об одном мог думать: идти вперед. Он должен идти вперед. Если хочет когда-нибудь вернуться к Марте, если хочет вновь ее увидеть, он должен идти вперед. А это значит, что надо заставить идти и других, потому что идти одному бессмысленно. Должно же это кончиться! Должен наступить момент, когда это кончится! Надтреснутым голосом он стал созывать остатки второго отделения Маккрона. Оглянувшись, он увидел позади и немного ниже яростно кричащего Милли Бека, ведущего своих солдат. Это ошеломило Белла: Бек всегда был такой сдержанный, почти никогда не повышал голос. Еще ниже шел Кекк, громко крича и стреляя из автомата. Беллу пришла в голову глупая фраза, и он бессмысленно стал кричать другим: «К рождеству домой! К рождеству домой!»

Идти вперед. Идти вперед. Это была нелепая мысль, глупая идея, и он потом удивлялся, почему она пришла ему в голову. Ведь если он хотел остаться живым и вернуться домой, лучше всего было лечь в траву и спрятаться.

Первую огневую точку увидел на левом фланге Чарли Дейл – первую действующую огневую точку, которую кто-либо из них видел. Расположенная значительно левее их фланга, она представляла собой пулеметное гнездо – простой окоп, вырытый в земле и покрытый жердями и травой купай. Он увидел торчащее из темного отверстия дуло, изрыгающее огонь. Дейл был, должно быть, самым спокойным из всех. Туповатый, он все же сумел организовать свое нештатное отделение и убедился, что солдаты готовы признать его власть, если только он скажет им, что делать. Теперь он побуждал их идти вперед, но не орал и не ревел, как Кекк и Белл. Он считал, что гораздо лучше, гораздо приличнее, если сержант так не орет. Он еще ни разу не выстрелил. Какой смысл, если нет целей? Заметив пулемет, он осторожно отпустил предохранитель и дал длинную очередь из автомата прямо в амбразуру в двадцати метрах от него. Прежде чем он отпустил спусковой крючок, автомат заело. Но его очереди было достаточно, чтобы заставить замолчать пулемет, хотя бы на время, и Дейл побежал вперед, вытащив из кармана гранату. С десяти метров он бросил гранату, как бейсбольный мяч, чуть не вывернув плечо. Граната исчезла в отверстии, разорвалась, разбросав жерди и траву и перевернув пулемет. Дейл обернулся к своему отделению, облизывая губы, и гордо улыбнулся.

– Пошли, ребята, – сказал он. – Не останавливаться.

Атакующие почти совсем выдохлись. Долл и еще одни солдат одновременно обнаружили вторую небольшую огневую точку. Они выпустили по обойме в амбразуру, а Долл бросил гранату, продолжая молчаливое соревнование с Дейлом, хотя не был исполняющим обязанности сержанта. «Подождем, пока он услышит об этом», – радостно подумал Долл, не зная, что Дейл тоже уничтожил пулемет. Но радость для Долла и других длилась недолго. Уничтожение двух пулеметных гнезд не оказало существенного влияния на плотность японского огня. Пулеметы продолжали бить, казалось, со всех сторон. Люди падали. Пока еще не обнаружили ни одного важного опорного пункта. В тридцати метрах впереди местность образовала выступ высотой в полтора метра, который простирался перпендикулярно направлению атаки. Каждый инстинктивно бросился бежать к нему, а позади Кекк, задыхаясь, выкрикивал команду: «К выступу! Бегите к этому выступу!»