Текст книги "Тонкая красная линия"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

Два стрелка опять поглядели на него так, словно он лишился рассудка, и, казалось, хотели его отговорить, но не решились. Уайт резко махнул рукой вверх и вниз, что означало «быстрей!». Солдаты поглядели друг на друга, потом, собравшись с духом, встали на четвереньки, вскочили, стремительно пробежали шагов пятьдесят в низину и залегли. Придя в себя и оглядевшись, они приготовились двигаться дальше. Первый солдат встал на четвереньки, собираясь выпрямиться, но вдруг повалился ничком и дернулся; второй, находившийся немного позади, добрался чуть подальше, но свалился на плечо и перевернулся на спину. Так они и лежали, жертвы хорошо нацеленных винтовочных выстрелов невидимого стрелка. Очевидно, оба были мертвы. Уайт смотрел на них, потрясенный. Он знал их почти четыре месяца. Он не слышал выстрелов и не видел никакого движения, пули не подняли пыль с земли.

Он опять вгляделся в спокойную, скрытую поверхность пустынного маленького хребта. Что же теперь делать? Резкий грохот, исходивший неведомо откуда, казалось, стал немного громче. Уайт задумался. Это был крупный, полный молодой человек, чемпион по боксу и дзюдо в университете, где он готовился стать гидробиологом, а также лучший пловец факультета. Во всяком случае, не могут же они убить нас всех, подумал он, в глубине души имея в виду прежде всего себя, и принял решение.

– Вперед, ребята! Дадим им жизни! – закричал он и жестом позвал взвод за собой. Он сделал два шага – взвод с приткнутыми с самого утра штыками следовал за ним – и упад мертвым, прошитый нулями по диагонали от бедра до плеча.

Еще пятеро из его взвода упали почти одновременно – кто-то был убит, кто-то только ранен. Но толчок, который дал Уайт, еще действовал, и взвод слепо продолжал наступать. Нужен был другой толчок, чтобы его остановить или изменить направление движения. Упали еще несколько человек. Невидимые винтовки и пулеметы трещали, казалось, со всех сторон. Добежав, до двух мертвых разведчиков, солдаты взвода оказались в пределах досягаемости с более удаленного левого хребта и попали под сильный перекрестный огонь. Куин бежал вместе с другими и бессвязно орал. Он видел, как взводный сержант Гроув отбросил в сторону винтовку, как будто испугался ее, и побежал вниз, крича и хватаясь за грудь. Около него бежал Долл, часто моргая глазами, словно это могло его защитить. От страха он совсем потерял рассудок. Он уже не был уверен в собственной неуязвимости, хотя эта уверенность еще не исчезла окончательно, как у Уайта. Вот они миновали мертвых разведчиков. Слева начало падать все больше людей. А позади, на вершине третьей складки, вдруг появился второй взвод; солдаты мчались во весь опор с хриплыми криками.

Второй лейтенант, Блейн, проявил инициативу. Оп не испытывал ни зависти, ни ревности, ни страха, ни стремления к самоубийству. Он тоже, как и Уайт, знал свою задачу и обещал Биллу Уайту поддержать и выручить его. Он тоже знал, что за боем наблюдает командир корпуса, и тоже хотел отличиться. Не такой сильный, как его коллега, но обладающий большим воображением, более впечатлительный, он тоже выпрыгнул и подал знак солдатам идти вперед, когда увидел, что двинулся первый взвод. В своем воображении он видел, чем закончится бой: он, Уайт и их солдаты, торжествуя, стоят на разрушенных бункерах, позиция захвачена. Блейн был убит на переднем скате, а не на гребне, как Уайт. Японским стрелкам, все еще невидимым, понадобилось несколько секунд, чтобы открыть огонь, и второй взвод не прошел и двадцати шагов по отлогому склону, как попал под обстрел. Сразу упали девять человек. Двое были убиты, и одним из них был Блейн. Его пощадил пулемет, но выбрали мишенью сразу три стрелка, независимо друг от друга, не зная, что он офицер. Блейн пробежал вперед еще пять метров с тремя пулями, пробившими грудь, и умер не сразу. Он лежал на спине, оцепенелый, будто в полусне, и смотрел на высокие, прекрасные, чистые белые кучевые облака, плывущие, как величавые корабли, по прохладному голубому тропическому небу. Было немного больно дышать. Он смутно понял, что может умереть, и потерял сознание.

Второй взвод только достиг места, где лежали тела двух убитых разведчиков, как на первый взвод стали падать мины. Сначала две, потом одна, потом три сразу, вздымая невероятные фонтаны земли и камней. В воздухе с жужжанием и свистом проносились осколки и камни. Нужен был толчок, чтобы либо изменить направление атаки, либо вовсе ее прекратить. Было сделано и то, и другое. Во втором взводе штаб-сержант Кекк, за которым все следили, после того как упал лейтенант Блейн, вскинул вверх руки с винтовкой и заорал таким голосом, словно кричали хором десять человек: «Ложись! Ложись!» Повторять команду два раза не требовалось. Бегущие люди рассеялись по земле, словно налетел сильный ветер и сдул их, как сухие листья.

В первом взводе, менее счастливом, реакция солдат на падающие мины была неодинаковой. На крайнем правом фланге цепь достигла длинного холмика у подножия правого отрога возвышенности, и несколько человек нырнули в высокую, по пояс, траву, укрывшись от скрыто расположенных над ними пулеметов и найдя защиту от минометов. Находящимся на дальнем левом конце цепи надо было продвинуться гораздо дальше, еще на семьдесят метров, чтобы достичь мертвого пространства под левым хребтом. Тем не менее группа солдат попыталась это сделать. Однако никто не достиг цели. Они были прижаты к земле расположенными наверху пулеметами и залегли, ошеломленные минометным огнем. Постепенно им удалось укрыться от пулеметного огня или попасть в мертвое пространство минометов. Чуть левее центра находилось приданное пулеметное отделение из взвода Калпа, которому Уайт разрешил непосредственно участвовать в атаке то ли по забывчивости, то ли по каким-то туманным тактическим соображениям, ему одному известным. Все пятеро, бежавшие вместе, были сбиты с ног одной и той же миной, ствол, тренога и патронные ящики разлетелись в разные стороны и хлопнулись на землю, но никто из пяти не был ранен. Это обозначило самую дальнюю точку продвижения. На крайнем левом фланге пяти или шести стрелкам удалось найти убежище в заросшей кустарником лощине у подножия высоты 209, которая немного ниже переходила в глубокий овраг, где вчера попали в западню и были разгромлены шестая и седьмая роты. Эти солдаты открыта огонь по двум возвышенностям, хотя не видели никаких целей.

В центре цепи первого взвода не оказалось ни укрытий, ни оврагов, где можно было бы укрыться. Перед тем как их остановили минометы, обессиленные солдаты забежали прямо в опасную низину, которая простреливалась не только продольным огнем с хребтов, но и навесным огнем пулеметов с самой высоты 210. Здесь ничего не оставалось делать, как залечь и искать хоть какое-нибудь укрытие. К счастью, после огневого налета, который прошелся и здесь, и по холмикам, остались воронки от 105 – и 155-миллиметровых снарядов. Солдаты, как могли, укрывались в них.

Джон Белл лежал распростершись на том самом месте, где упал, не двигая ни одним мускулом. Глаза его были закрыты, и он, конечно, ничего не видел вокруг, но настороженно прислушивался. На малых хребтах длительный треск пулеметов прекратился, и теперь слышались лишь короткие очереди. То тут, то там вопили, ныли, стонали раненые. Лицо Белла было повернуто налево, щека прижалась к земле, он старался даже дышать не слишком заметно, боясь привлечь к себе внимание. Белл осторожно открыл глаза, опасаясь, как бы пулеметчик за сто ярдов не заметил движения век, и увидел, что смотрит прямо в открытые глаза разведчика из первого взвода, лежащего мертвым в пяти метрах слева от Белла. Это был молодой призывник по фамилии Крэл. Он был знаменит самым безобразным кривоносым лицом в полку и самыми толстыми очками в третьей роте. То, что при такой близорукости он ухитрялся быть разведчиком, служило предметом шуток всей роты. И Крэл пошел на это добровольно: он хочет быть там, где есть настоящее дело, сказал он, будь то в мирное или в военное время. Разбитной парень из Джерси, он тем не менее верил пропагандистским листовкам. Он не понимал, что профессия первого разведчика стрелкового взвода отошла в прошлое, во времена войн с индейцами, и не очень нужна сейчас, в век дивизий с их огромной огневой мощью. Первая мишень, а не первый разведчик – так надо теперь именовать эту должность. На лице Крэла по-прежнему были большие очки. Повернутые под определенным углом, она увеличивали глаза мертвеца, и Беллу казалось, что глаза заполнили все линзы. Белл не мог оторвать от них упорного взгляда, и они смотрели в ответ с мудрым и терпеливым изумлением. Чем больше Белл на них смотрел, тем больше они казались ему отверстиями в центр вселенной, куда он мог провалиться и поплыть через звездное пространство среди галактик, спиральных туманностей и обособленных миров. Белл с усилием накрыл глаза. Он боялся пошевелить головой, и всякий раз, когда снова открывал глаза, на него смотрели глаза Крэла; их жалкое, чудное, дружелюбное выражение приводило его в смятение. И куда бы он ни глядел, они дружелюбно, но упорно следовали за ним. Сверху невидимые, но ощутимые огненные солнечные лучи тропического дня накаляли голову под каской, не давая покоя. Белл никогда не знал такого опустошающего, щемящего страха. Где-то, вне поля его зрения, разорвалась еще одна мина. Но в общем казалось, что наступает довольно спокойный день. Он мог видеть часы на своей руке. Боже мой! Неужели только семь сорок пять? Пав духом, он позволил глазам вернуться куда им хотелось: к глазам Крэла. Здесь покоится очкарик Крэл, умерший за нечто.Когда один из огромных глаз Крэла игриво подмигнул ему, он в отчаянии понял, что надо что-то делать. Не отрывая прижатой к земле щеки, он громко закричал:

– Эй, Кекк! – Он подождал. – Эй, Кекк! Надо убираться отсюда!

– Знаю, – прозвучал приглушенный ответ. Кекк, видимо, лежал, повернув голову в другую сторону и не имея желания ею пошевелить.

– Что будем делать?

– Ну…

Наступила тишина, пока Кекк думал. Ее нарушил высокий, дрожащий голос издалека:

– Мы знаем, ваша здесь, янки. Янки, мы знаем, ваша здесь!

– Тодзио жрет дерьмо! – закричал Кекк. Ему ответила сердитая пулеметная очередь.

– Рузовер жрет дерьмо! – провизжал далекий голос.

– Ты прав, черт возьми, он-таки жрет! – крикнул кто-то с правой, невидимой Беллу стороны.

Когда стрельба прекратилась, Белл опять крикнул:

– Что будем делать, Кекк?

– Слушайте, – последовал приглушенный ответ. – Слушайте все, ребята. Передать всем по цепочке. – Он подождал, пока утихнет приглушенный хор голосов. – Теперь слушайте. Когда я скомандую «Вперед», всем встать. Зарядить винтовку и поставить на предохранитель и иметь в руке еще одну обойму. Первое и третье отделения остаются на месте и прикрывают остальных. Второе и четвертое отделения мчатся со всех ног назад за эту высотку. Первое и третье отделения выпускают две обоймы, потом бегут. Второе и четвертое прикрывают их с этой высотки. Если ничего не видите, ведите огонь с рассеиванием по дальности. Их позиции где-то на середине склона этих хребтов. Всем стрелять по правому хребту, который ближе. Поняли?

Он подождал, давая возможность всем осмыслить услышанное.

– Все поняли? – приглушенно крикнул Кекк. Ответа не было. – Тогда вперед! – скомандовал он.

Склон ожил. Белл изогнулся, прыгнул и бросился бежать; ноги сами несли его, пока с последним прыжком он не бросился на землю. Почувствовав себя в безопасности за складкой местности, которая издалека казалась маленькой, а теперь приняла огромные размеры, он перевернулся и открыл огонь, ужасно боясь, что его прошьют поперек груди, как лейтенанта Уайта, который лежал всего в нескольких шагах от него. Он методически посылал выстрелы в серо-коричневый склон высоты, который по-прежнему скрывал невидимые стрекочущие пулеметы – один выстрел направо, один налево, один в середину, один налево… Он не верил, что действительно может кого-либо поразить. Если одна пуля достигнет цели, это ничего не даст: случайно убит, убит не потому, что целились в него, а по простой статистической вероятности, по рассчитанной возможности огня с рассеиванием, жертвой которой он сам может стать в любой момент. Математика! Математика! Алгебра! Геометрия! Когда первое и третье отделения, спотыкаясь и падая, прибежали на маленькую высотку, Белл с удовольствием растянулся, прижав щеку к земле, закрыл глаза и так лежал. Боже, о боже! Почему я здесь? Почему я здесь? После минутного раздумья он решил заменить этот вопрос на «почему мыздесь?». Теперь никакая карающая сила не сможет потребовать от него расплаты за эгоизм.

План Кекка, как видно, сработал очень хорошо. Второе и четвертое отделения, пользуясь внезапностью, добрались до укрытия невредимыми; первое и третье отделения потеряли только двух человек. Белл как раз смотрел на одного из них. Этот солдат, юноша по фамилии Клайн, бежал тяжело, опустив голову, и вдруг голова его дернулась, глаза расширились от испуга и ужаса, а рот стал похож на круглое отверстие. Он крикнул «Ох!» и упал. Досадуя на себя, Белл почувствовал, как в его груди клокочет истерический смех. Он не знал, убит Клайн или ранен. Пулеметы перестали трещать. Теперь, в сравнительной тишине, первый взвод залег в пятидесяти метрах от переднего края противника, невидимый среди воронок и скудной травы. То тут, то там, по всему полю боя стали раздаваться полные страдания и испуга крики: «Санитар! Санитар!» И второй взвод, избежавший гибели, постепенно понял, что даже здесь он далеко не в полной безопасности.

На командном пункте за первой складкой местности не один Стейн видел, как второй взвод, спотыкаясь, возвращается за третью складку. Видя, что их командир спокойно стоит на коленях, не пробитый пулями и не искалеченный, другие последовали его примеру. «Я подаю неплохой пример, – подумал Стейн, немного удивленный своей храбростью. – Там нужны санитары», – решил он и подозвал обоих ротных санитаров.

– Отправляйтесь-ка, ребята, туда! – крикнул Стейн сквозь грохот. – Думаю, вы там нужны. – Его слова звучали спокойно и твердо.

– Слушаюсь, сэр, – сказал один из санитаров. Это был старший санитар, человек ученого вида, в очках.

– Я постараюсь прислать вам в помощь носильщиков в низину между этой и второй складкой! – закричал Стейн. – Если не сумеете вытащить раненых так далеко. – Он опять стал на колени и вглядывался туда, где то и дело мины вздымали гейзеры земли за третьей складкой. – Если нужно, продвигайтесь перебежками, – нерешительно добавил он. Санитары ушли.

– Мне нужен посыльный! – крикнул Стейн, обернувшись к цепочке своих людей, у которых хватило духа и мужества встать на колени, чтобы видеть происходящее. Все его слышали, однако никто не пошевелился, не выступил вперед и не ответил ему. Стейн смотрел на них, не веря своим глазам. Он понял, что совершенно неправильно оценивал их, и чувствовал себя круглым дураком. А он-то ожидал, что не будет отбоя от добровольцев! Его охватил страх: если он мог так ошибиться в этом случае, значит, может ошибаться в любом другом. Он совсем пал духом. Чтобы не уронить своего достоинства, он отвернулся, стараясь сделать вид, будто ничего не ожидал, но упустил время и почувствовал, что все его понимают. Растерянно думая, что делать дальше, Стейн вдруг был спасен от неприятной необходимости принять какое-то решение: словно привидение, рядом с ним возникла призрачная фигура.

– Я пойду, сэр.

Это был Чарли Дейл с хмурым от напряжения, взволнованным лицом.

Стейн отдал ему распоряжение относительно носильщиков и смотрел, как он побежал трусцой, согнувшись по пояс, к склону высоты 209, на который ему предстояло взобраться. Стейн не имел понятия, где Дейл был раньше и откуда он так внезапно появился.

Он не мог вспомнить, видел ли его весь день до этого. Конечно, его не было среди стоявших рядом. Дейл… Надо запомнить.

Теперь за небольшой складкой местности стояли на коленях двенадцать человек, стараясь разглядеть, что происходит впереди. Среди них не было Файфа. Он был одним из тех, кто остался лежать и старался как можно плотнее прижаться к земле. Стейн, наблюдая, стоял над ним, а Файф лежал, подтянув колени и прижав ухо к телефону, который поручил ему Стейн, и не хотел ни встать, ни посмотреть вокруг. Раньше, когда Стейн впервые дал ему это поручение, Файф заставил себя на несколько секунд приподняться, чтобы никто не мог приклеить ему ярлык труса, но решил, что этого достаточно. Все, что он увидел, когда встал, были два верхних фута фонтана земли, поднятого разорвавшейся перед третьей складкой миной. Ну и что здесь интересного? Внезапно Файфа охватило чувство полнейшей беспомощности. Беспомощность – вот что он ощущал, полную беспомощность. Он был таким беспомощным, словно агенты правительства связали его по рукам и ногам и доставили сюда, а потом вернулись туда, где положено быть порядочным агентам, может быть, в вашингтонский бар. И вот он лежит здесь, связанный, будто веревками, своими душевными переживаниями и социальными предубеждениями, просто потому, что хотя втайне и признается себе, что он трус, но не имеет мужества признаться в этом публично. Это мучительно. Он ведет себя точно так, как предвидели умные ребята его круга. Они опережали его во всем. И он бессилен перемениться. Эта безнадежность бесила его; словно его окружает каменная стена, через которую он не может ни пробиться, ни перебраться, и вместе с тем, что еще хуже, он знает, что на самом деле никакой стены нет. Если рано утром он был готов на самопожертвование, то теперь от этой готовности ничего не осталось. Он никак не хочет быть здесь. Он хочет быть там, на хребте, где стоят в полной безопасности генералы и наблюдают за боем. Обливаясь потом от страха и невероятного напряжения, Файф смотрел на них, и, если бы злобные взгляды могли убивать, они все пали бы мертвыми и военная кампания прекратилась бы, пока не доставят новых. Если бы только он мог сойти с ума! Тогда бы он ни за что не отвечал. Почему он не может сойти с ума? Тотчас вокруг вырастала сплошная каменная стена, преграждая ему выход. Оставалось только лежать распростершись и мучаться от нерешительности. Справа, в нескольких шагах позади последнего солдата из резервного взвода, Файф увидел сержантов Уэлша и Сторма, присевших за небольшим каменным выступом. Он видел, как Сторм поднял руку и куда-то показал. Уэлш положил винтовку на верх выступа и сделал пять выстрелов. Потом они посмотрели друг на друга и пожали плечами. Это была легко понятная маленькая пантомима. Файф пришел в ярость. Ковбои и индейцы! Ковбои и индейцы! Как будто это не настоящие пули и ты не можешь быть по-настоящему убит. Голова Файфа горела от гнева, такого сильного, что ему казалось, что она может лопнуть. Его гневные размышления резко оборвало гудение телефонного зуммера.

Вздрогнув, Файф откашлялся, со страхом подумав, сумеет ли он говорить после такого долгого перерыва. Он первый раз пытался произнести слово с тех пор, как рота покинула хребет. Также впервые он слышал, как действует этот проклятый телефон. Он нажал кнопку и, прикрыв ладонью трубку, нерешительно произнес:

– Да?

– Что значит «да»? – ответил спокойный холодный голос и умолк.

Файф словно повис в огромном, пустом, черном пространстве, пытаясь сообразить, что от него хотят.

– Это «Чарли, Кот-семь», – сказал он, вспомнив свой позывной. – Прием.

– Так-то лучше, – прозвучал спокойный голос. – Говорит «Семь, Кот-один». (Это означало штаб первого батальона.) Говорит подполковник Толл. Мне нужен капитан Стейн. Прием.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Файф. – Он здесь. – Файф протянул руку и дернул край зеленой полевой куртки Стейна. Стейн поглядел вниз и уставился на Файфа, будто прежде никогда не видел ни его, ни кого-либо еще. – Вас вызывает подполковник Толл.

Стейн лег («С удовольствием растянулся», – злорадно отметил Файф) и взял трубку. Несмотря на грохот над головой, оба, и он, и Файф, ясно слышали подполковника.

Взяв телефон и нажав кнопку, Стейн уже обдумывал свои объяснения. Он не ожидал, что у него так скоро потребуют доклада, и не приготовился к этому. То, что он может сказать, конечно, будет зависеть, от желания Толла выслушивать какие-либо объяснения вообще. Он чувствовал себя как провинившийся школьник, которого вот-вот высекут розгами.

– «Чарли, Кот-семь», – сказал он. – Прием. – Он отпустил кнопку.

То, что он услышал, поразило его так, что он лишился дара речи.

– Превосходно, Стейн, превосходно, – донесся до него ясный, холодный, спокойный голос Толла, проникнутый мальчишеским восторгом. – Лучшее, что видели эти старые глаза за долгое время. За очень долгое время. – Стейн ясно представил себе коротко остриженную, мальчишескую, англосаксонскую голову Толла и гладкое, без морщин англосаксонское лицо. Толл был меньше чем на два года младше Стейна. Стейн никогда не видел таких молодых, ясных, невинных, мальчишеских глаз, как у него. – Прекрасно задумано и прекрасно выполнено. Отметим вас в приказе по батальону. Ваши люди прекрасно справились с задачей. Прием.

Стейн нажал кнопку и с трудом выдавил:

– Рад стараться, сэр. Прием. – И отпустил кнопку. Он не мог придумать, что еще сказать.

– Такой готовности пожертвовать собой, чтобы обнаружить скрытую позицию, я никогда не видел, разве что на маневрах. Уайт руководил прекрасно. Я упомяну его тоже. Я видел, как он упал во время первой схватки. Он очень тяжело ранен? А ввод в бой вашего второго взвода проведен блестяще. Ребята вполне могли успешно преодолеть оба боковых хребта. Надеюсь, они не очень пострадали? Блейн тоже хорошо руководил. Отход он провел вполне профессионально. Сколько огневых точек обнаружили? Уничтожили сколько-нибудь? Эти хребты надо очистить к полудню. Прием.

Стейн слушал как зачарованный, глядя в глаза Файфу, который тоже слушал и глядел на командира. Спокойный, любезный, непринужденный тон подполковника Толла раздражал и пугал Файфа. Для Стейна это было все равно что слушать по радио сообщение о боях в Африке, о которых он ничего не знал. Ни один из слушавших не выдал другому, о чем он думает, и молчание затянулось.

– Алло? Алло? Алло, Стейн? Прием.

Стейн нажал кнопку:

– Слушаю, сэр. Я здесь, сэр. Прием.

– Я уж подумал, что вас ранили, – донесся сухой голос Толла. – Я спрашиваю: сколько обнаружено огневых точек и уничтожено ли сколько-нибудь? Прием.

Стейн нажал кнопку, глядя в широко раскрытые глаза Файфа, словно мог видеть в них Толла:

– Я не знаю. Прием.

– Как это не знаете? Как вы можете не знать? – раздался спокойный, холодный голос Толла.

Стейн не знал, как поступить. Он мог бы признаться, что ничего не знает об атаке Уайта, что не давал ему никаких распоряжений и что до сих пор считал, что она провалилась. Или продолжать принимать похвалы и постараться объяснить, почему не знает результатов атаки. Он, конечно, не мог знать, что Толл потом изменит свое мнение. С деликатностью, которой Стейн никак не ожидал увидеть в армии вообще, а тем более в боевой обстановке, Файф вдруг опустил глаза и отвернулся. Он продолжал слушать, но делал вид, что не слушает.

Стейн нажал кнопку.

– Я нахожусь позади, – резко сказал он, – за первой складкой местности. Может быть, мне встать и помахать рукой, чтобы вы меня увидели? – язвительно добавил он с плохо скрываемым гневом. – Прием.

– Нет, – спокойно ответил Толл, не уловив иронии. – Я вижу, где вы находитесь. Я хочу, чтобы вы встали и уяснили обстановку, Стейн. Сегодня вечером высота 210 должна быть в моих руках. А для этого надо к полудню захватить эти два хребта. Вы забыли, что сегодня за боем наблюдает командир корпуса? Он привел с собой адмирала Барра, который специально прилетел сюда. Адмирал для этого встал на рассвете. Я хочу, чтобы вы там поэнергичнее шевелились, Стейн, – сухо сказал он. – Все.

Стейн продолжал слушать, сжимая телефонную трубку и свирепо глядя в сторону, хотя знал, что ничего больше не услышит. Наконец он протянул руку, похлопал Файфа и передал ему телефон. Файф молча принял его. Стейн встал на ноги и пригнувшись побежал вниз, где минометы вели методический огонь с причудливым, будто исходившим из потустороннего мира, затяжным, похожим на гонг звуком.

– Как идут дела? – закричал он на ухо Калпу.

– Ведем огонь по обоим хребтам! – весело прокричал в ответ Калп. – Я решил перенести огонь одного миномета на правый хребет, – добавил он и пожал плечами. – Но не знаю, наносим ли какой-нибудь ущерб. Если они окопались… – Он не закончил фразу и снова пожал плечами.

– Я решил продвинуться вперед на вторую складку! – крикнул Стейн. – Это не будет слишком близко для вас?

Калп сделал три шага вперед по отлогому склону и, прищурившись, выгнул шею, чтобы заглянуть через гребень. Он вернулся и сказал:

– Нет. Это довольно близко, но думаю, что все же сможем поражать цели. Но у нас кончаются боеприпасы. Если будем вести огонь такими темпами… – Он снова пожал плечами.

– Пошлите всех, кроме сержантов, за боеприпасами. Пусть принесут сколько могут. Потом следуйте за нами.

– Никто не хочет нести эти ящики! – крикнул Калп. – Говорят, что если в них попадут с такой штукой на спине…

– Черт возьми, Боб! Нечего мне морочить голову чепухой в такое время! Все знали, что придется подносить боеприпасы!

– Знаю. – Калп пожал плечами. – Где мне прикажете быть?

Стейн подумал и ответил:

– Пожалуй, справа. Если вас обнаружат, то постараются подавить. Держитесь подальше от резервного взвода. Я дам вам несколько стрелков на случай, если японцы попытаются выслать дозор на ваш правый фланг. Если это будет выглядеть больше, чем дозор, дайте мне знать.

– Не беспокойтесь, – сказал Калп и пошел к своим минометчикам.

Стейн затрусил направо, где видел лейтенанта Эла Гора, командира третьего взвода, и подозвал сержанта Уэлша. Уэлш подошел в сопровождении Сторма для получения распоряжений. Стейн заметил мимоходом, что даже у Уэлша было напряженное, сосредоточенное, замкнутое лицо.

Пока третий взвод и управление роты двигались двумя параллельными колоннами по одному ко второй складке, первый взвод продолжал лежать в воронках. После треска и грохота первых минометных залпов все ожидали, что через пять минут будут мертвыми. Теперь казалось невероятным, что японцы не могут их хорошо видеть. Время от времени низко над головой пролетала пуля или мина, а через секунду доносился звук выстрела. Со вздохом падали и с треском разрывались мины, вздымая фонтаны земли. Но в общем, японцы, видимо, чего-то ожидали. Первый взвод был готов ждать вместе с ними. Лишившиеся командира, пригвожденные к земле, солдаты первого взвода были готовы ждать вечно и больше никогда не двигаться. Многие молились и обещали богу, что будут каждое воскресенье ходить в церковь. Но постепенно до них начало доходить, что они могут двигаться, могут отстреливаться, что смерть вовсе не неизбежна для всех.

Помогли понять это санитары. Два ротных санитара, получившие приказание Стейна, двигались в расположении второго взвода вдоль третьей складки и стали выходить на отлогий склон в поисках раненых. Всего было пятнадцать раненых и шесть убитых. Санитары не стали возиться с убитыми, но медленно вынесли всех раненых к носильщикам. Безразличные, хладнокровные, оба санитара двигались вверх и вниз по склону, перевязывали, посыпали бактерицидным порошком, тащили и полунесли раненых. Мины заставляли их падать, пули вздымали вокруг них пыль, но они оставались невредимыми. Не пройдет и недели, как оба будут убиты (и заменены другими, гораздо менее любимыми в третьей роте), но теперь они тяжело ступали невредимыми – два степенных человека, занятых своей прямой обязанностью – оказанием помощи рыдающим, беспомощным людям. Постепенно солдаты первого взвода стали поднимать головы достаточно высоко, чтобы их увидеть, и поняли, что можно двигаться, даже не вставая во весь рост, и стали махать руками и кричать: «Мы здесь!» Никто до сих пор не видел ни одного японца.

Первым увидел японцев Долл. Почувствовав вокруг движение, когда люди зашевелились и стали тихо переговариваться, Долл, утративший было свою уверенность, взял себя в руки и поднял голову так высоко, что она оказалась над неглубокой ямкой, в которой он распластался. Он невзначай взглянул на левый хребет, на то место, где тот примыкал к каменистому склону, ведущему к высоте 210, и увидел, как три человека с пулеметом, закрепленным на треноге, бросились бежать по склону назад, к высоте 210. согнувшись по пояс – точно так же, как он сам бежал сюда. Долл был поражен и не верил своим глазам. До них было метров двести; два солдата, бегущих сзади, несли вместе пулемет. Долл поднял винтовку, поставил прицел на четыре деления и, лежа так, что из ямки высовывались только левая рука и плечо, прицелился в переднего, провел его немного и нажал на спусковой крючок. Винтовка отдала в плечо, и человек упал. Два задних солдата отпрыгнули в сторону, как пара норовистых, хорошо объезженных лошадей, и побежали дальше, не замедляя шаг и даже не сбившись с ноги. Долл выстрелил еще и промахнулся. Теперь он понял свою ошибку: если бы он попал в одного из солдат с пулеметом, им пришлось бы бросить его совсем или остановиться, чтобы его поднять. Прежде чем он успел выстрелить в третий раз, они были среди камней на краю, за которым спускался к реке крутой обрыв. Долл время от времени мог видеть их головы и спины, но недостаточно долго, чтобы успеть выстрелить.

Так Долл убил своего первого японца, да и первого человека вообще. Долл много охотился и помнил своего первого оленя. Но в данном случае он испытывал совсем другое ощущение, вроде первого обладания женщиной; оно было слишком сложным, чтобы можно было испытывать только гордость за совершенное. Хорошо стрелять во что бы то ни стало всегда было удовольствием. А Долл ненавидел японцев – грязных, маленьких, желтых, поганых япошек – и с удовольствием лично убил бы каждого, если бы армии и флот США предоставили ему безопасную возможность и снабдили боеприпасами. Но помимо удовольствия было еще одно чувство – чувство вины. Долл чувствовал себя сиповатым и ничего не мог поделать. Он убил человека. Он совершил самое ужасное, что может сделать человек. И никто во всем мире не может упрекнуть его за это. Вот в чем удовольствие. Никто не может его наказать. Убийство сошло ему с рук. Долл смотрел на человека, лежащего на склоне. Ему хотелось знать, куда он попал (он целился в грудь) и умер ли тот сразу или лежит там еще живой, медленно умирающий. Он усмехнулся глупой усмешкой и хихикнул. Он чувствовал себя глупым, жестоким, низким, но в высшей степени гордым. Как бы то ни было, это вселило в него уверенность.