Текст книги "Тонкая красная линия"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

За вторым поворотом тропа начала постепенно подниматься вверх по холму и одновременно забирать вправо. «Наверное, обходит сзади высоту 210 – «голову Слона», – подумал Уитт. – А потом выйдет еще дальше по склону – к «туловищу». Хороший путь для отхода, на случай, если понадобится».

Он не спеши тел вперед, иногда ноги скользили в жидкой грязи на тропе. Внимание его было занято наблюдением за деревьями – не прячется ли где японский снайпер. Но все вокруг будто замерло, нигде не было ни души. И от этого покоя мысли Уитта вновь вернулись к вчерашнему дню и к подполковнику Толлу. Этот Эш, пожалуй, в самую точку попал, когда сказал, что, если б разрешил вчера комбат их роте выдвинуться сюда, немало парней осталось бы сегодня в живых – таких, как Кекк, Гроув, Уинн, старый его дружище Кэтч. И Бид, и Эрл, и другие. Теперь их уже не возвратить. А почему так получилось? Этот Толл и такие, как он, они что, считают Стейна всемогущим, что ли? Не мог он ничего сделать, чего там говорить. А уж эти зеленые лейтенантишки, что полегли там!

Горькая, проникшая вдруг в самую душу злоба нахлынула на Уитта, затопила сердце… Подумать только, не дали Стейну, с его опытом и знаниями, провести эту операцию! Негодование было столь сильно, что он даже мысленно не мог подобрать слов, чтобы выразить то, что кипело сейчас в груди. И главным объектом этого возмущения был, конечно, прежде всего подполковник Толл. Уитту даже стыдно стало при мысли о том, что всего лишь час или два назад он перед этим человеком чуть ли не нюни распускал. Эта мысль еще сильнее распалила его, душа так и пылала негодованием. Если бы не Раскоряка Стейн (а ведь он и его раньше недолюбливал, чего греха таить), Уитт ни за что не остался бы в этом батальоне – доставил бы приказ в роту, повернулся налево кругом и только его и видели, направился бы прямехонько к себе в батарею.

Так размышлял Уитт, шагая по тропе, и совершенно неожиданно наскочил на тыловой дозор третьей роты. И странное чувство вдруг овладело им – ощущение того, что вокруг полным-полно его единомышленников, что все они думают так же, как и он. С кем бы он ни заговорил, все сходились на одном и том же – самое поганое дело, что их роте вчера не разрешили произвести этот, такой простой, маневр. Это было ясно всем без исключения, хотя, пожалуй, никто не принимал этого так близко к сердцу, как Уитт. Оттого и было ему сейчас так легко и весело…

Стейн развернул роту в три длинные цепи, вытянувшиеся вдоль открытой части «туловища Слона», и теперь они должны были двинуться вверх по склону этой высоты. Головным шел третий взвод, который накануне понес наименьшие потери, за ним – первый взвод, самый же пострадавший – второй взвод – замыкал боевой порядок. Непосредственно за взводами размещалось управление роты, с которым шли Мактей и Сторм со своими поварами, самым последним двигался тыловой дозор, тот самый, который догнал Уитт. Пока что они продвигались без особых осложнений, никто по ним не стрелял, и от этого у всех стало повеселее на душе. Еще бы! Почти без выстрела они обошли противника, забрались ему в тыл и теперь, можно считать, оседлали его главные пути отхода. Впервые за дни боев им удалось в какой-то мере навязать противнику свою волю, взять верх над ним. А теперь-то уж они своего не упустят!

Далеко внизу растянулся почти лишенный растительности неровный склон, который они для краткости именовали «туловищем». Спуск на склон был довольно покатым, в середине он порос травой, по бокам же на него с двух сторон наступали джунгли. Эти боковые склоны по мере подъема становились значительно круче, что не позволяло джунглям распространиться доверху. Из-за этого открытое пространство в центральной части склона как бы расширялось, достигая в самой широкой части более двухсот – двухсот тридцати метров в длину. Боковые склоны в этом месте были настолько круты, что там невозможно было пробраться даже пехоте. Именно на это Стейн и обратил внимание – ведь если развернуть подразделение вон там, в средней части, упираясь флангами в эти кручи, то можно быть почти гарантированным от возможности флангового обхода противником. Рота может спокойно окопаться, закрепиться на высоте, и тогда ей сам черт не страшен.

Головной, взвод роты Стейна достиг указанного ему рубежа без единого выстрела. Это произошло как раз в тот момент, когда Уитт догнал роту и передал послание от комбата. Вторая цепь, а точнее, первый взвод в это время находился метрах в сорока от первой цепи. Ситуация казалась совершенно невероятной, Стейн просто понять не мог, что творится, неужели же у японцев здесь не создана оборона? С той точки, где он находился, командир роты хорошо видел всех своих солдат: дойдя до указанного рубежа, они не залегли, а продолжали стоять в полный рост, а кое-кто даже руками принялся размахивать. Постояв какое-то время, первая шеренга снова двинулась вперед. Прошла еще метров двадцать, вновь остановилась, синхронно с ней двигался первый взвод. В том месте, которого они сейчас достигли, росла очень высокая трава, солдаты скрывались в ней с головой. А на исходной позиции, там, где был Стейн, все еще находился потрепанный больше всех и от этого самый дорогой ему второй взвод. Солдаты, образовав две шеренги, стояли в траве на коленях с винтовками на изготовку. Командовал взводом бывалый сержант Бек, службист и педант, каких мало. В тот самый момент, когда он взглянул в сторону командира роты, Стейн подал ему сигнал начать движение – закрыть тот разрыв, который образовался сейчас между ними и ушедшими вперед двумя взводами. «Еще один такой маневр, – подумал Стейн, – и третий взвод выйдет к вершине. Поэтому другим к этому времени надо непременно подтянуться поближе, на случай, если потребуется помощь».

Стейн продолжал наблюдать, как солдаты из второго взвода быстро перебегали вперед, согнувшись чуть не до земли – в той странной позе, которая дает человеку ощущение относительной безопасности, хотя на самом деле никакой пользы не приносит. Не добежав метров двадцать – тридцать до первого взвода, солдаты скрывались в высокой траве, и, когда последний из них исчез из поля зрения Стейна, он облегченно опустился на землю. В этот момент он увидел, что рядом с ним стал на колени Уитт.

Когда солдат передал Стейну то, что приказал командир батальона, – о взятом блиндаже и о воде, тот лишь молча кивнул в ответ, раздумывая в это время о том, не послать ли человека вдогонку за продвигавшимися взводами, – хорошие новости, особенно о воде, должны были бы подбодрить солдат, поднять их дух. У него самого давно уже пересохло в горле. Сколько же времени у них не было ни глотка воды? Даже не припомнить.

Приняв решение, он подозвал к себе последнего из еще остававшихся у него посыльных – пожилого писаря по фамилии Уэлд и приказал ему передать первому и второму взводам, чтобы они двигались за головным на дистанции метров пятнадцать, придерживаясь при этом схемы: как только идущий впереди взвод продвинется и займет новый рубеж, следующий должен немедленно занять его прежнее место. Если третий взвод будет продвигаться и дальше, их задача – следовать за ним. Затем он повернулся к Уитту – лицо у него было усталое, осунувшееся, перемазанное грязью.

– Похоже, что у нас нынче удачный день, Уитт.

Он принялся расспрашивать, как был взят японский блиндаж, и Уитт рассказал, что знал, в том числе и то, как Верзила Кэш разделался с пленными японцами. Рассказал он и о своем жирном сержанте, даже показал винтовку с расщепленным цевьем.

– Сколько же их там намолотили?

– Да как бы не соврать, человек тридцать пять, не меньше, – ответил Уитт, зажмурив глаза от непонятно откуда накатившегося смущения.

– Тридцать пять!

– Так точно. Ну, из них человек десять уложили прямо в блиндаже, семерых до этого хлопнули, да еще Верзила из своего дробовика шестерых уложил. Стало быть, остается только девять. Я из них троих шлепнул.

– Отличная работа, ничего не скажешь. Кстати, почему бы тебе не остаться теперь с нами и не отдохнуть?

– Да нет уж, сэр, я лучше с ротой, если вы не возражаете. То есть, я хочу сказать, со своим взводом. Мне все кажется, что я помочь кому-то смогу. Может, даже спасти кого, – впервые он выдал постороннему человеку свою сокровенную мысль. Стейн в недоумении уставился на него, и Уитт даже чертыхнулся в душе: ведь давным-давно уже дал себе слово никогда и никому не открывать, что у него на сердце, а вот надо же, не удержался.

Стейн передернул плечами.

– Ладно, – сказал он. – Доложи Беку. Ему сержанты очень нужны. Скажешь, что я только что назначил тебя временно исполняющим.

– Так я же и в роте не числюсь еще, сэр. Ну, официально не значусь…

– Это не имеет значения. Разберемся сами.

– Слушаюсь, сэр. – Уитт быстро отполз в сторону.

– Если немного поспешишь, – добавил командир роты, – может, прямо сейчас их догонишь. До того как они двинутся дальше. Я подожду команду подавать.

Повернувшись к штабным, он махнул рукой, и его люди вместе с тыловым дозором двинулись перебежками вперед. Команду взводам Стейн передать уже не успел – как раз в это время они были обнаружены противником. Причем произошло это очень необычно, но, можно сказать, удачно для них, просто на диво удачно. На вершину высоты, до которой передовому взводу оставалось уже совсем немного, неожиданно вышла группа японцев, человек четырнадцать-пятнадцать. Они тащили на себе несколько тяжелых минометов на вьюках. Японцы спокойно шли к себе в тыл, рассчитывая, очевидно, на отдых, а вместо этого напоролись на американцев. Конечно, ни один из них в живых не остался – солдаты третьего взвода быстро окружили их и расстреляли в упор. Стейн вскочил на ноги при первом же выстреле и видел все это собственными глазами.

Отправляясь на задание, рота не взяла с собой ничего, кроме личного оружия и одного станкового пулемета. Все остальное вооружение осталось в тылу, у подполковника Толла. Свой единственный пулемет Стейн поместил на левом фланге третьего взвода, в, порядках первой-шеренги, приказав пулеметчикам не открывать огня, пока он не даст четыре коротких свистка. Он как раз и собирался это сделать, вскочив на ноги, и даже открыл уже рот и набрал полную грудь воздуха, когда пулемет вдруг застучал как оглашенный. Стейн молча выдохнул, наблюдая, как третий взвод во главе с Элом Гором вскочил на ноги и резко рванулся туда же. Ему сразу вспомнилось, что он уже видел такую же молниеносную атаку, когда седьмая рота штурмовала высоту 209, и на какой-то миг ему вдруг показалось, будто время повернуло вспять, что он снова находится там, а то, что происходит сейчас, еще только когда-то будет. Ему пришлось даже пару раз зажмуриться и поморгать глазами, чтобы отогнать это наваждение. Но нет, это вовсе не седьмая рота бежала к вершине высоты 209, а его собственные солдаты, его рота добивалась успеха.

На огонь пулемета японцы ответили немногочисленными разрозненными выстрелами, пулемет же бил и бил, замолчав лишь тогда, когда третий взвод был уже почти у самой вершины и мог попасть под собственный огонь. В тот же момент Стейн увидел, как пулеметный расчет, опять-таки не дождавшись его команды, тоже ринулся вслед за взводом к вершине – два солдата тащили пулемет вместе с треногой, а двое других, спотыкаясь о кочки, бежали за ними с патронными коробками. Вскоре все они скрылись за вершиной высоты, и через какое-то время оттуда снова послышались пулеметные очереди.

Тем временем первый взвод успел занять позицию, оставленную головным подразделением, а второй – передвигался на его место.

– Вперед! Вперед! – с удивлением услышал Стейн свой собственный голос. – Не задерживайся! – Он, разумеется, знал, что сейчас никто не слышит его, и тем не менее никак не мог замолчать, как не мог и заставить себя перестать размахивать руками – ему казалось, что слова и жесты его доходят до бойцов и рота повинуется именно его командам.

Первый взвод, который вел штаб-сержант Калн, лишь на минуту задержался на позиции, оставленной третьим взводом, и тут же двинулся дальше, быстро перевалив за ним через вершину высоты, откуда все еще слышалась громкая пальба, тон в которой задавали американские винтовки и пулемет. Японцы отвечали нестройными выстрелами.

– Давай! Давай же, черт побери! – все еще кричал командир роты. – Крой их, пока горячо!

Стейна немного беспокоил второй взвод, находившийся все еще довольно далеко от вершины – он застрял на подходе к позиции своих предшественников, там, где начинался уже крутой кряж. Стейн вдруг почувствовал, что ему не хочется, чтобы и они скрылись от его глаз за перевалом.

– Пошли и мы! – крикнул он, оборачиваясь к солдатам, собравшимся около него. – Нам тоже пора уже туда выбираться. – И он первый побежал по высокой траве вверх по склону.

Стейн не успел сделать и нескольких шагов, как в самой середине их группы рванула мина. Все, кроме Стейна, резко прыгнувшего вперед, попадали на землю. Командир же роты, не останавливаясь, продолжал бежать. Сделав еще несколько шагов, он обернулся, видимо собираясь что-то крикнуть, но передумал и только махнул рукой, призывая их следовать за собой.

Разрывов больше не было, и мало-помалу все лежавшие на земле стали подниматься на ноги. Взрыв не причинил им особого вреда, зацепило лишь Сторма. Микроскопический осколок размером не больше булавочной головки угодил ему в тыльную часть ладони, как раз между костяшками пальцев, и застрял там. Сторм с удивлением таращил глаза на крохотную ранку с синеватыми краями, из которой даже крови не было. Потом он осторожно согнул руку, подвигал пальцами, о чем-то подумал и затрусил не спеша вдогонку за командиром роты, успевшим отбежать уже шагов на двадцать – двадцать пять.

Сторм никак не мог представить себе, что у его царапины и только что прогремевшего взрыва может быть что-то общее. Ему казалось, что это два совершенно самостоятельных явления. Нахмурившись и серьезно размышляя обо всем этом, он механически трусил за остальными. Кругом же царил невообразимый хаос – трещала выстрелы, орали, прыгали, мчались куда-то, как безумные, солдаты и сержанты, они задыхались от жары и нехватки воздуха, кричали, падали и снова вскакивали. Чтобы хоть немного навести порядок, Стейн приказал сопровождавшей его группе продвинуться вперед и расположиться метрах в тридцати позади второго взвода. Уму непостижимо, как им удалось это сделать. Стейн догнал второй взвод, когда он перешел на старую позицию первого взвода, и, пробежав сквозь его строй, возглавил движение. Так он дальше и шел впереди взвода, размахивая зачем-то руками и с трудом удерживаясь, когда попадал на кочки или в ямки.

– Давай! Давай! – без умолку выкрикивал он, и выкрики эти скорее были похожи на громкое всхлипывание. Когда взвод остановился, он снова повернулся к своей группе, которую теперь возглавляли Джордж Бэнд и сержант Уэлш. – Держи дистанцию! – крикнул он. – Дистанцию, говорю, держите! Метров двадцать! И цепью двигайтесь. Цепью!

Они сразу остановились, и он, немного подумав, вернулся к ним. До вершины оставалось метров пятнадцать – двадцать, и он решил, что не стоит такой беспорядочной толпой мчаться туда. Сперва следовало выяснить, что там происходит. Всякое ведь могло случиться, может, даже отход прикрывать придется. Шум стрельбы за горой казался сейчас не таким уж резким, был каким-то приглушенным, будто все стрелявшие отошли уже на приличное расстояние от перевала. Особенно слабо слышались хлопки японских винтовок.

Стейн быстро поднялся до перевала, заглянул вниз. То, что он увидел, запомнилось ему на всю жизнь.

Судя по всему, оба его взвода ворвались на территорию японского тылового лагеря. Высокие деревья, непонятно по какой прихоти природы перекочевавшие сюда из джунглей, образовали здесь что-то вроде небольшой тенистой рощи. Японцы расчистили часть этой рощи, вырубили кустарник и подлесок, и теперь здесь все походило на ухоженный парк. Единственное, что несколько портило это впечатление, была жирная красная глина, растоптанная сотнями солдатских ботинок.

Сейчас в этих красивых, прямо-таки театральных декорациях разыгрывался чудовищный спектакль. Одуревшие от жажды крови солдаты его роты, разбившись на множество небольших групп, расстреливали и избивали до смерти японцев, били их, будто скот на бойне, жестоко и бездумно. Вот одна из групп, окружив еле стоявшего на ногах, с поднятыми вверх руками японца, спокойно, будто играючи, в упор расстреливала его. Немного дальше двое американцев, подойдя к униженно улыбавшемуся им японцу, начали тыкать стволами ему в лицо, а потом кто-то (Стейну показалось, что это был Большой Куин) вдруг выстрелил прямо в улыбающийся рот. Стейн нашел, что это очень смешно, он даже заулыбался. Особенно его развеселило то, как этот японец косил глазами, когда у него перед носом ходил ствол американской винтовки.

Палаток на этой поляне не было, зато всюду виднелись самодельные навесы из веток и травы, в нескольких местах были видны входы в землянки. Навесы американцы сразу же разломали, разбили прикладами, и на траве сейчас валялись груды обломков. Землянки повзрывали гранатами – вместе с теми, кто там прятался. В общем, побоище было знатное, и Стейну сразу стало ясно, что сейчас тут порядка не навести. Придется повременить немного, пока солдаты придут в себя. Тем более что, судя по всему, им пока не угрожает никакая опасность. Даже и резерв держать незачем. Ребята взяли верх над противником, почему бы им теперь и не пожать плоды своего успеха? Его самого вдруг охватило какое-то дикое чувство, настоящая жажда крови. Весь вчерашний липкий ужас, все невзгоды и лишения и, наконец, вся радость оттого, что им удалось так ловко провести противника, выйти ему в тыл, та кровавая мясорубка, что была устроена ими японским минометчикам, налетевшим на них там, на вершине, – все это, взятое вместе, вылилось теперь наружу, вырвалось из-под контроля и превратилось в разгул насилия, вакханалию убийств. Никакой силой их теперь не остановишь, пока они сами не успокоятся, не выбросят из души все то мерзкое и унизительное, что там накопилось. Надо дать им размагнититься.

К тому же нужно еще учесть и то, что кое-кто из ребят успел уже пострадать от японцев – одни убиты, другие ранены. И их не мало. Хотя, конечно, всем тем, кто был цел и невредим, сейчас до них не было никакого дела.

Отведя взгляд от побоища, Стейн сразу заметил, что не все его солдаты и сержанты охвачены кровавым безумием. На левом фланге роты, прикрывая ее от возможного нападения со стороны противника, расположился его единственный пулемет, а рядом с ним на травке валялось несколько солдат, предпочитавших это разумное времяпрепровождение беспорядочной стрельбе в упор по обезумевшим от ужаса пленным японцам. Они тоже не лежали без дела, а вели размеренный огонь по нескольким десяткам японцев, которые залегли в беспорядке немного ниже на склоне высоты и пытались хоть чем-то помочь своим попавшим в беду товарищам. Стейн сразу оценил всю важность сложившейся ситуации – ведь здесь скоро должны уже появиться подполковник Толя со второй ротой, пробивавшиеся к ним навстречу с противоположной стороны кряжа. Вспомнив об этом, командир роты тут же повернул назад, быстро пошел, почти побежал, чтобы поторопить ожидавших его там солдат из управления роты и тылового дозора.

Он не успел сделать и пары шагов, как его едва не сбила с ног промчавшаяся мимо огромная, громко сопевшая и вообще похожая на разъяренного быка туша. Человек с ревом пронесся дальше по склону (судя по всему, он бежал из рощи, где американцы добивали пленных), направляясь к телу лежавшего неподалеку убитого (Стейн узнал в убитом рядового Полака Фронка из третьего взвода), бросился к нему, схватил валявшуюся рядом винтовку и, еще более хрипло дыша, ринулся назад, в сумятицу побоища. Конечно, это был Большой Куин, Стейн не ошибся. Плечо у него было все в крови, сквозь разодранный рукав рубашки виднелась раненая рука, перевязанная какой-то тряпкой.

Стейн действительно не ошибся, когда, перевалив через вершину и увидев то, что происходило внизу, решил, что солдатом, выстрелившим пленному прямо в рот, был Большой Куин. У него этот японец был уже седьмым. Но буквально через минуту после этого выстрела у солдата вдруг напрочь заклинило затвор винтовки. Это было из рук вон плохо. Не говоря уж о том, что вышедшая из строя винтовка создавала крайнюю опасность для солдата в подобной передряге, Куина особенно взбесило его дурацкое невезение – все ребята веселятся, а ему и душу отвести теперь нечем. Однако он быстро сообразил, как помочь беде, и помчался вниз по склону, надеясь разжиться здесь чьей-нибудь бесхозной винтовкой. У него сразу стало веселее на душе, он даже залюбовался собой со стороны – мчится здоровенный парняга, весь в крови, и все такое прочее. Чем не картинка для хрестоматии? А все потому, что у него сегодня выдался удачный день.

Прежде всего, сегодня Куин наконец-то убедился, что он вовсе не трус. Вчера он вместе со всеми валялся в какой-то вонючей воронке, совершенно лишившись рассудка, трясся от страха при каждом даже не очень близком разрыве японских мин. Так он провалялся весь день, до той самой поры, когда капитан Гэфф скомандовал первому взводу выдвинуться к вершине хребта. Ведь он даже умолял Долла не высовывать носа и не сметь докладывать Стейну, что они там отсиживались. Вот будет позорище, если Долл разболтает про все это! Здоровенный верзила, а трясся, как поганый суслик в норе. Да ведь сила силой, здоровье и все прочее, а против японской-то мины все это ничего не значит. Тут кое-что другое нужно. А этого другого у Куина как раз и не оказалось. Он и всю жизнь таким был. Даже когда пацаном у себя дома бегал. Стыдно вспомнить, любой сопляк в округе мог излупить его как угодно. Потом, когда он подрос, ему казалось, что уж теперь-то с этим будет покончено. Но вчерашний день будто перечеркнул эти его надежды. Не день, а бесконечный, черный, дикий ужас, какой-то непрерывный кошмар. Он был так потрясен, что потом целые сутки не мог слова вымолвить. Хотел спрятать, скрыть от всех то, что творилось в душе.

А вот сегодня все совсем по-другому. И прежние страхи позади. Его просто трясло от возбуждения. От их успешно проведенного скрытного выдвижения в тыл противника, успешной ликвидации пулеметной засады в джунглях, а потом этого броска вверх по склону «туловища Слона», не говоря уж о том неповторимом чувство разрядки, которое охватило его сперва во время расправы с минометчиками, а потом и здесь, в японском лагере. Все это настолько подняло настроение, что ему казалось, будто он не по земле ходит, а прямо по воздуху летает. И когда он вместе со всеми бежал вверх по склону, ему уже ни капельки не было страшно. Он храбро вел вперед свое отделение, а уж когда ворвался сюда, обрушившись на ничего не подозревавших японцев, так ошеломив их, что они даже и сопротивляться не посмели, то его душу охватило невыразимое воодушевление. Он понял, что наконец-то настал миг, когда кому-то придется расплатиться с ним за все то, что вытворяли японцы, за все страхи и унижения его самого и его товарищей.

В пьянящем возбуждении атаки он забыл примкнуть штык, однако вскоре убедился, что это, пожалуй, даже к лучшему – у него на глазах японцы убили двух солдат, когда те, вонзив штык в противника, никак потом не могли его выдернуть.

Ранило его буквально в первые же минуты атаки, когда они только перевалили через вершину. Боли он не чувствовал. Пуля прошла навылет через мышцы плеча, осталась лишь небольшая ранка. Он завязал ее носовым платком, зубами затянул узел покрепче и, громко смеясь, побежал дальше. До того как у него случилась беда с винтовкой, он уже успел уложить семерых, четверо из них при этом стояли с поднятыми вверх руками. И вот теперь, громко вопя и выкрикивая при этом что-то нечленораздельное, он снова рвался в самую гущу побоища. Он налетел на японцев, с ходу влепил заряд прямо в голову японскому офицеру, который выскочил в этот момент откуда-то из-под земли, чтобы с криком «Банзай!» умереть за своего императора. Куин не мешкая сорвал с него портупею с ножнами, вложил в них саблю, которой за несколько секунд до этого размахивал ее прежний владелец, и бережно засунул все это себе за пояс. Покончив с этим делом, он побежал дальше.

– Куин вернулся! – заорал кто-то. – Большой опять с нами!

Этот выкрик даже удивил солдата. Это же надо, подумал он, вот уж никогда не поверив бы, что мне так рады. Сам же громко закричал в ответ:

– А ну-ка покажите мне какого ни на есть япошку! А ну-ка!

Стейн разыскал своих «старичков» из второго взвода там же, где оставил их несколько минут назад. Они все еще стояли в траве на коленях, опираясь для устойчивости на винтовки. Не поднимая взвода, он провел краткое «командирское совещание», на которое позвал помимо Бэнда еще и Бека, командовавшего взводом, а также сержантов Уэлша и Сторма.

– А меня вот ранило, – глуповато ухмыляясь, доложил Сторм ротному.

– Вот и порядок, – хохотнул, как обычно, Уэлш. – «Пурпурное сердце» теперь получишь. Радуйся.

– У, подонок, – обозлился Сторм. – Только посмей меня в списки не включить!

Успокоив их, Стейн объяснил всем свой замысел. Взвод должен перевалить вершину в колонне отделений. Как только они минуют перевал, надо будет сразу же взять левее и двигаться по склону вниз. В это время он передвинет пулемет с расчетом еще левее и таким образом прикроет их движение. Необходимо будет по ходу выявлять еще оставшиеся огневые точки противника, но ни в коем случае не задерживаться с ними и, самое главное, не допустить, чтобы кто-то из солдат подался в сторону японского лагеря – там двух взводов вполне достаточно, они все закончат, как надо.

– Учтите, что наша позиция уже почти в полном порядке, – добавил он быстро. – Дел тут осталось пустяк, немного подчистить – и все. А вот подполковника Толла со второй ротой, видно, здорово там прихватили. Вот и надо им отсюда помочь, с тыла по японцам ударить.

Он немного помолчал, потом спросил, есть ли вопросы. Вопросов не было, все только одобрительно покивали головами в ответ. Однако потом Сторм все же не утерпел:

– А как со мною, капитан? Когда в тыл отправят? – Все разом обернулись в его сторону. – Я в том смысле, что ранен ведь. – Он снова ухмыльнулся, потом поднял вверх руку, помахал ею. Все молча глядели на него.

– Насколько я понимаю, ты хотел бы прямо сейчас отправиться? – спросил Стейн.

– Так точно, сэр.

– Что ж, я не возражаю. Только вот как ты туда пойдешь? Как мы сюда шли, через джунгли? Или прямехонько вон туда, вниз по силону?

Сторм оторопело молчал, что-то прикидывая в уме. Наконец до него дошла ирония капитана.

– А-а. Вон вы про что. – Он молча поднял снова раненую руку, потряс ею в воздухе, потом поглядел на ранку. – Ясно, сэр. Все ясно. Стало быть, выходит, что надо подождать, пока не разгромим их позиции, те, что между нами и второй ротой, так?

Стейн ничего не ответил ему, только ухмыльнулся прямо в лицо. На лице Сторма тоже появилось что-то вроде улыбки.

– А я надеюсь, что не шлепнут меня в этой передряге. – Он произнес эту фразу своим типично техасским говорком, потом еще раз поглядел на ранку, помахал рукой. Крови так и не было, да и боли он тоже не ощущал. Только разве в этом дело? Кому какое дело, какая у него рана. Ранен, – значит, все. И должны же они ему хоть маленько посочувствовать. – Что-то мне кажется, – проворчал он вроде бы про себя, – что не так-то уж просто будет эту штучку оттуда вытащить. Не иначе операцию делать надо. А то ведь не ровен час…

– О'кей! – вмешался Стейн. – Итак, всем понятно, что и как надо делать? Значит, по местам.

Все разошлись молча, только Бек, явно подражая своему предшественнику, сержанту Кекку, попросил у ротного разрешения идти с первым отделением.

Они тронулись сразу нее, как только пулеметчики начали менять огневую позицию, быстро рассыпались по покрытому густой травой склону высоты, которая лишь вчера казалась им из долины такой крутой и неприступной. Отсюда хорошо была видна далеко внизу та каменная гряда, где они провели прошлую ночь.

Как бы ни казалось в начале, но на поверку дело получилось не таким уж сложным. Весь склон холма был, точно соты в улье, утыкан стрелковыми ячейками и пулеметными гнездами. Судя по всему, японское командование было намерено усиленно оборонять эту высоту, а если бы пришлось ее оставить, взять за это плату подороже. Однако дело повернулось совсем по-другому: услышав всю эту страшную стрельбу прямо у себя в тылу, японские солдаты, видимо, быстро сообразили, что все это может означать, и один за другим стали выскакивать из своих нор, сдаваясь в плен. Зрелище было поистине угнетающее – больные, изможденные, едва держащиеся на ногах солдаты стояли с поднятыми руками у своих убежищ, а в глазах у них неподвижно застыл животный страх. Молча и с полной безнадежностью они ждали своего конца от рук принимавших их капитуляцию солдат противника. Страх и ожидание были не напрасными – с теми, кто почему-либо забыл бросить оружие, тут же разделывались пулеметчики, а то и просто любители пострелять в беззащитных – таких ведь немало было в каждом взводе. Остальных, которых потом погнали вверх по склону, стоявшие там солдаты встречали пинками, зуботычинами, били прикладами. Правда, до убийства дело не доходило, за исключением, может быть, шести-семи случаев, когда кто-то из солдат не смог сдержаться. Да и с какой стати надо было сдерживаться? Кому охота, чтобы о нем подумали, будто он трус и жалеет япошек?

Большинство ячеек было уже пусто, сидевшие в них японцы, очевидно, убежали на помощь тем, кого сейчас добивали в резервном лагере. Те из окопов, которые по каким-либо соображениям казались подозрительными, американцы, не долго думая, забрасывали гранатами. И лишь в самом конце оборонительной позиции, почти у подножия высоты, дело неожиданно дошло до небольшой стычки. Группа американцев (там командовали Бек и Уитт) с ходу атаковала две довольно крупные японские огневые точки, которые давили огнем наступавшие цепи подполковника Толла. Американцы быстро разделались с ними, но несколько японских солдат, сидевших в своих норах неподалеку, вздумали отстреливаться. Их немедленно всех перебили.

Вторая рота сразу же этим воспользовалась и ворвалась в образовавшийся проход. Бой закончился, началось прочесывание захваченных позиций. Несколько японцев покончили жизнь самоубийством – прижав гранату к животу, они выдергивали чеку и подрывались.