Текст книги "Тонкая красная линия"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

– Что вы здесь лежите, ведь отсюда ничего не видно? – Это были первые слова, которые сказал Толл. Он стоял во весь рост, но, поскольку был шагах в двадцати дальше, над гребнем выступали, видимо, только голова и верхняя часть плеч, а может быть, его и совсем не было видно. Стейн заметил, что он явно не собирается подходить ближе.

Стейн колебался, доложить ли ему, что чуть ли не в последние несколько минут перед его приходом обстановка изменилась, но решил не докладывать. Не сейчас. Это выглядело бы как оправдание, и притом неубедительное. Поэтому он отвечал:

– Наблюдаю, сэр. Я только что отправил два оставшихся отделения второго взвода вперед, на хребет.

– Я видел их, когда мы подходили. – Толл кивнул головой.

Стейн заметил, что остальные члены группы, в которую входили, трое рядовых в качестве посыльных, сержант и заместитель командира батальона капитан Гэфф, решили, что лучше укрыться за гребнем.

– Сколько раненых на этот раз? – Вопрос был очень кстати.

– Ни одного, сэр.

Толл поднял брови под каской, которая низко сидела на его маленькой, аккуратной голове:

– Ни одного?

Где-то на обратном скате третьей складки разорвалась мина, подняв фонтан земли, однако никого не задела. Толл подошел ближе к Стейну и позволил себе присесть на корточки.

– Ни одного, сэр.

– Это не очень похоже на обстановку, которую вы описали мне по телефону. – Толл искоса поглядел на Стейна. На его лице ничего не отразилось.

– Да, непохоже, сэр, но обстановка изменилась. – Стейн решил, что настал момент, когда можно с честью доложить об этом. – Как раз за последние четыре-пять минут, – добавил он, ненавидя себя.

– И чему вы приписываете эту перемену?

– Сержанту Беку, сэр. Когда я последний раз смотрел, половина его людей исчезла. Думаю, он послал их попытаться уничтожить какие-то огневые точки, и, кажется, им это удалось.

Откуда-то издалека затрещал пулемет, и длинная линия пуль ударила в землю метрах в двадцати пяти ниже, на переднем скате. Толл не изменил ни позы, ни голоса.

– Значит, мы передали ему мое распоряжение?

– Нет, сэр, то есть да, сэр, передал. С двумя новыми отделениями. Но Бек уже отправил людей, прежде чем они дошли. Немного раньше.

– Понимаю. – Толл повернул голову и, прищурив свои голубые глаза, молча смотрел на поросший травой хребет. Длинный ряд пуль прочертил землю левее Стейна, на этот раз только метрах в пятнадцати ниже. Толл не пошевелился.

– Они вас видят, сэр, – сказал Стейн.

– Стейн, мы идем туда, – сказал Толл, не обратив внимания на его предостережение, – мы все. И берем с собой всех людей. Есть у вас еще официальные жалобы или возражения?

– Нет, сэр, – запнувшись, ответил Стейн. – Не теперь. Но я повторяю свою просьбу послать дозор направо в джунгли. Я уверен, что там открытый фланг. Весь день оттуда не было ни единого выстрела. Один японский дозор мог бы без особого труда расколошматить нас оттуда продольным огнем. Я предвидел это. – Он указал вниз, на низину между складками местности, туда, где едва виднелись верхушки деревьев в джунглях. Толл следил за его взглядом.

– Во всяком случае, – сказал Толл, – сегодня уже поздно высылать туда дозор.

– Усиленный дозор? Взвод? С пулеметом? Они могут занять круговую оборону, если не вернутся до темноты.

– Хотите потерять взвод? Так или иначе вы оголите центр. У нас нет в резерве первой роты, Стейн. Она ведет бой справа сзади вас. Наш резерв – вторая рота – введена в бой левее вас.

– Я знаю, сэр.

– Нет, сделаем по-моему. Возьмем всех наверх, к выступу. Можно будет захватить хребет до наступления темноты.

– Я думаю, что противник там еще далеко не ослаблен, сэр, – серьезно сказал Стейн и поправил очки – четырьмя пальцами сверху оправы, большим пальцем снизу.

– Не думаю. Во всяком случае, мы всегда можем занять там круговую оборону на ночь, а не отходить, как вчера.

Совещание кончилось. Толл лениво встал во весь рост. Опять издали застрочил пулемет, и пули со свистом ударили в землю совсем близко от него. Стейн быстро нагнулся, а пули, как показалось Стейну, просвистели вокруг ног Толла и между ними. Толл бросил на хребет презрительный взгляд и зашагал вниз по обратному скату, продолжая разговаривать со Стенном:

– Но прежде всего пошлите человека к первому взводу и прикажите ему двинуться с фланга на гребень высоты. Он должен занять позицию позади выступа и растянуть фланг Бека влево. Как только посыльный благополучно доберется до первого взвода, я по телефону прикажу второй роте выдвигаться, а потом двинемся мы.

– Слушаюсь, сэр, – сказал Стейн. Он не мог удержаться, чтобы не заскрипеть зубами, но голос его звучал ровно. Медленно, очень медленно, неохотно он тоже встал во весь рост и последовал за Толлом вниз по склону. Но прежде чем он успел отдать распоряжение, к ним подполз капитан Гэфф.

– Я пойду к первому взводу, сэр, – сказал он Толлу. – Я очень хочу.

Толл с нежностью посмотрел на него:

– Хорошо, Джон, идите. – С отеческой гордостью он смотрел, как уходит молодой капитан. – Хороший парень мой юный заместитель, – сказал он Стейну.

На этот раз бинокль не понадобился. Первый взвод был не так далеко. Стоя во весь рост – только головы высовывались из-за гребня, – Толл и Стейн смотрели, как Гэфф бежит зигзагами в район воронок на низине левее покрытого травой хребта. Стейн сказал ему, где примерно можно найти Кална, ставшего теперь командиром взвода. Через несколько минут солдаты по два-три человека стали перебегать вправо.

– Порядок, – сказал Толл. – Дайте мне телефон. – Он дал подробные указания. – Теперь пошли.

Вокруг, словно почуяв что-то, зашевелились солдаты.

Что бы ни говорили о Толле, а сказать о нем можно было многое, но Стейн должен был признать, что с приходом Толла всё и все изменились к лучшему. Разумеется, отчасти эта перемена объяснялась подвигом Бека, но дело было не только в этом, и Стейн был вынужден это признать. Толл принес с собой нечто новое, чего не было раньше, и это было видно по лицам солдат. Они выглядели теперь не такими подавленными. Возможно; они поняли, что, в конце-то концов, не всем суждено умереть. Кто-то выживет. А отсюда только миг до нормальной эгоцентрической реакции: я выживу. Пусть убьют других, мои друзья справа и слева могут умереть, но я выживу. Даже Стейн почувствовал облегчение. Толл пришел и взял в свои руки управление, взял твердо, надежно и уверенно. Те, кто выживет, будут обязаны этим Толлу, а те, кто умрет, ничего не скажут. Это очень плохо для них, каждый это понимал, но раз они мертвы, то практически потеряли значение, не правда ли? Это простая истина, и принес ее с собой Толл.

Об этом свидетельствовал способ, каким он организовал движение вперед. Прохаживаясь туда и сюда перед распростертым третьим взводом с бамбуковой палочкой в правой руке, легонько похлопывая себя по плечу и сосредоточенно хмурясь, он коротко объяснил, что намерен делать и зачем и какая будет их роль. Он не увещевал, более того, было ясно, что он считает всякое увещевание обманом и надувательством и не снизойдет до этого. Они заслуживают лучшего обращения и должны выполнить свой долг и без шовинистических и ура-патриотических призывов. Когда маневр был завершен и первый и третий взводы разместились за выступом, слева и справа от второго взвода, оказалось, что ранены только два человека, и то легко, и все знали, что обязаны этим подполковнику Толлу. Даже Стейн чувствовал то же самое.

Однако было ясно, что, заведя их так далеко, даже Толл сомневался, стоит ли двигаться дальше. Когда они остановились, было уже больше половины четвертого. Солдаты были здесь с рассвета, и большинство оставалось без воды с середины утра. Несколько солдат были в полном изнеможении. От почти постоянного пребывания под огнем и отсутствия воды расстроились нервы: многие были на грани истерики и полного упадка сил. Толл все это видел. Однако, выслушав доклады Бека, Дейла и Белла, он захотел до наступления темноты попытаться уничтожить опорный пункт на правом фланге.

В маленькую группу офицеров и сержантов, собравшихся вокруг Толла, теперь входили представители второй роты. Когда третья рота совершала бросок к выступу, вторая рота по телефонному распоряжению Толла проводила третью за день атаку. Эта атака, как и другие, потерпела неудачу, и половина второй роты в замешательстве перепуталась с первым взводом третьей роты на левом фланге и застряла там. Остальные, отходя в беспорядке, тоже попадали на этот участок и оставались там, поэтому Толл послал за их командирами.

– Этот опорный пункт, очевидно, ключ к хребту, – сказал он собравшимся. – Се… гм… сержант Белл совершенно прав. – Он бросил резкий взгляд на Белла и продолжал: – Наши маленькие желтые братья со своего бугра могут простреливать всю отлого повышающуюся местность перед выступом от нашего правого фланга до второй роты на левом. Почему они оставили этот выступ без охраны, я не имею представления. Но мы должны воспользоваться их оплошностью, пока они не заметили своей ошибки. Если нам удастся уничтожить этот опорный пункт, я не вижу оснований, но чему мы не сможем захватить весь хребет до наступления темноты. Я вызываю добровольцев для того, чтобы пойти и уничтожить его.

Стейн, услышав сообщение о предстоящей атаке, ужаснулся. Несомненно, Толл должен знать, как все измучены и изнурены. Но желание спорить с Толлом пропало, особенно в присутствии более чем половины офицеров батальона.

Для Джона Белла, сидевшего на корточках рядом с другими, все происходящее опять напомнило сцену из кинофильма – очень плохого, шаблонного, третьесортного военного фильма. Едва ли это имело какое-то отношение к смерти. Подполковник по-прежнему прохаживался взад-вперед с бамбуковой тросточкой, однако Белл заметил, что он старательно держится достаточно низко на склоне, чтобы голова не высовывалась над выступом. Белл также заметил его колебание и подчеркнутую твердость, когда он назвал Белла сержантом. Белл впервые встретился с подполковником, но, надо полагать, тому была известна история Белла. Все ее знали. Пожалуй, именно это, больше чем что-либо другое, заставило Белла сказать то, что он сказал:

– Сэр, я буду рад повести группу.

Тотчас справа от Белла послышался тоненький голос. Сутулый, с цепкими руками и тупым лицом, исполняющий обязанности сержанта Дейл сделал заявку на будущую славу, будущие синекуры, будущее освобождение от армейских кухонь. Что его побудило, Белл не знал.

– Я пойду, подполковник, сэр! Я хочу участвовать! – Чарли Дейл встал, сделал положенные три шага вперед и опять присел на корточки. Словно Дейл, бывший повар, не верил, что его предложение будет иметь законную силу без положенных трех шагов вперед. Он огляделся вокруг, его маленькие, как бусинки, глазки сверкали. Для Белла его поведение было до противного нелепым, смехотворным.

Перед тем как Дейл присел на корточки, раздались еще два голоса. Из группы рядовых вышли вперед Долл и Уитт. Оба сели ближе к Беллу, чем к Дейлу. Белл подмигнул им.

Долл, все еще раздосадованный успехом группы Дейла по сравнению с его группой, удивился, почему Белл подмигивает. На кой черт подмигивать? Перед тем как заговорить и выйти вперед, Долл почувствовал, как душа опять ушла в пятки, в глазах поплыли круги. Шевелить языком во рту было все равно что тереть два куска влажной промокашки. У него во рту не было ни капли воды больше четырех часов, и жажда стала такой неотъемлемой частью его существа, что ему казалось: она была вечно. Но Долл понимал, что он так остро чувствовал жажду из-за охватившего его страха. Насмехается Белл над ним, что ли? Он холодно и сдержанно улыбнулся Беллу.

Уитт, сидевший в расслабленной позе слева от Долла и немного ближе к Беллу, ухмыльнулся и тоже подмигнул. Уитт был спокоен. Он твердо решил, когда добровольно вернулся в свою старую роту сегодня утром, что пройдет с ней весь путь. Раз он принял решение, то так и будет, вот и все. По его мнению, это добровольческое задание лишь очередная работенка, которую могут выполнить лишь несколько толковых солдат вроде него. Он достаточно уверен в себе как в солдате и способен позаботиться о себе в любой обстановке, требующей сноровки; а если не повезет и что-нибудь случится, так тому и быть, вот и все. Но он этому не верил и был убежден, что сумеет выручить, а может быть, и спасти многих старых дружков, кое-кто из которых, вроде этого молокососа Файфа, даже не захотел, чтобы он вернулся в роту. Однако Уитт хотел выручить или спасти как можно больше товарищей, даже Файфа, если придется.

Помимо всего этого, Уитт проникся уважением, даже восхищением, к Беллу, когда тот показал свою смелость, подвергаясь смертельной опасности. Уитт, который за время своей службы трижды был капралом и дважды сержантом, умел ценить в человеке смекалку и храбрость. И, несмотря на то, что был скуп на похвалы, теперь он полюбил Белла. Он считал, что Белл, как и он сам, обладает качествами настоящего командира. Вместе они могут много сделать, выручить или спасти многих ребят. Ему нравился Белл, хоть он и бывший офицер. Поэтому он улыбнулся и подмигнул ему в ответ, выражая родство душ, прежде чем обратить внимание на Толла, которого не любил, будь он хоть трижды подполковником.

Подполковнику не понадобилось много говорить – добровольцы находились быстро, и их было много. Сначала вызвались четверо, и не успел он что-нибудь им сказать, как один за другим явились еще трое. Сначала – немолодой второй лейтенант из второй роты, который вполне мог бы быть полковым священником. За ним последовал сержант из второй роты. Потом заместитель командира батальона молодой капитан Гэфф предложил свои услуги.

– Я хотел бы возглавить группу, подполковник, – сказал он.

Толл поднял руку:

– Достаточно, достаточно. Семеро – уже много. Я думаю, на местности, где вам придется действовать, лишние люди только помешают. Знаю, что многие из вас хотели бы пойти, но вам придется подождать другой возможности.

Капитан Стейн, слушая своего командира, внимательно смотрел на него через очки и с удивлением заметил, что он говорит совершенно серьезно и нисколько не шутит.

Обратившись к Гэффу, Толл сказал:

– Хорошо, Джон. Это ваше детище. Вы будете командовать. А теперь…

Коротко и ясно, не упуская ни малейшей детали или возможности, Толл наметил тактику действий группы. Нельзя было не восхищаться его способностями и умением их использовать. Стейн, например, – и он знал, что не только он, – вынужден был признать, что Толл обладает талантом и авторитетом, которых ему самому просто не хватает.

– Почти наверняка вы обнаружите, что бункер охраняют расположенные вокруг пулеметные точки. Но я считаю, что лучше не обращать на них внимания и наступать на сам опорный пункт, если будет возможность. Мелкие огневые точки падут сами по себе, если будет взят этот блиндаж. Запомните это. Все, господа, – закончил Толл и вдруг улыбнулся: – Сержантам вернуться на свои места, а офицеров прошу остаться. Сверим часы, Джон. Первый раз вызовете по радио четвертую роту через… двенадцать минут. Столько времени вам потребуется, чтобы дойти до места.

Когда маленькая штурмовая группа уползала вправо вдоль выступа, подполковник Толл уже был у телефона и вызывал свой штаб. Стейн, сидя на корточках с офицерами, которым приказали остаться, и глядя на своих изнуренных, лишенных воды людей за выступом, размышлял, как далеко они смогут продвинуться вверх по склону, даже если опорный пункт падет. Метров тридцать, может быть? Штурмовая группа скрылась за поворотом холма. Тогда Стейн опять переключил внимание на Толла и группу ротных офицеров, которых осталось только шесть из десяти. А когда штурмовая группа достигла того места, где Белл вылезал наверх, подполковник Толл уже объяснял офицерам свой вспомогательный план на случай, если атака блиндажа потерпит неудачу. Толл хотел провести внезапную ночную атаку. Разумеется, это значило, что сначала надо занять круговую оборону, чтобы приготовиться, потому что Толл не имел намерения отойти вечером, как вчера второй батальон. Вместе с тем, конечно, всегда остается возможность, сомнительная возможность, что штурмовая труппа добьется успеха.

Джон Белл, продвигаясь во главе штурмовой группы из семи человек, не беспокоился, будет ли атака успешной. Он думал лишь о том, что вызвался повести группу обратно. Он не брался принимать участие в бою. Но никто, кроме его самого, не обращал ни малейшего внимания на такую тонкость формулировки. И вот он здесь, не только ведет их к месту, но ожидается, что будет сражаться вместе с ними, и не может уклониться, чтобы не прослыть трусом, подонком. Гордость! Гордость! Какие только идиотские глупости не приходится делать во имя этой проклятой, чертовой гордости! Он не спускал глаз с точки, где за изгибом холма кончался выступ. Было бы просто кошмарным невезением, если бы оказалось, что японцы вдруг решили исправить свою ошибку и поставили здесь несколько солдат, чтобы прикрыть выступ огнем. Он стал бы первой мишенью – большой и жирной. Белл раздраженно обернулся назад и сделал знак другим подойти. При этом он обнаружил нечто странное: он больше не очень тревожился. Изнурение, голод, жажда, грязь, усталость от вечного страха, слабость от недостатка воды взяли свое, но в течение последних нескольких минут – Белл не знал, когда именно, – он перестал чувствовать себя человеком. Из него вычерпали столько различных чувств, что их источник был опустошен. Белл еще ощущал страх, но он так притупился эмоциональной апатией (в отличие от физической апатии), что просто стал чем-то смутно неприятным. И вместо того чтобы ослабить его способность действовать, страх только усиливал сознание утраты всего человеческого. Когда подошли остальные, он пополз дальше, насвистывая про себя песенку под названием «Я автомат» на мотив «Боже, благослови Америку».

Они считают себя людьми. Все они считают себя настоящими людьми. В самом деле считают. Как смешно! Они думают, что сами принимают решения и управляют своей жизнью, и гордо называют себя свободными личностями. А истина в том, что они здесь и будут оставаться здесь, пока государство не прикажет им отправиться куда-нибудь еще, и они пойдут. Но пойдут без принуждения, по своему свободному выбору и по доброй воле, потому что они свободные личности. Так, так.

Достигнув места, где он выползал из-за выступа наверх, Белл остановился и, выслав вперед Уитта, показал это место капитану Гэффу.

Уитт, когда он выполз, чтобы занять свое место, вернее, пост, поскольку они больше не двигались, в самом деле считал себя человеком и верил, что он настоящая личность. Вообще говоря, этот вопрос никогда не приходил ему в голову. Он сам принял решение добровольно вернуться в старую роту, как и решение добровольно пойти в штурмовую группу, следовательно, является свободной личностью. Он – свободный, белый, двадцати одного года, не слушал ничьих дурацких указок и никогда не станет слушать. С приближением решительного момента Уитт почувствовал, как все внутри напрягается от возбуждения – точно так же, как во время стычки угольщиков в этом омерзительном Брейтхетте. Возможность помочь, возможность спасти всех друзей, кого может, возможность убить как можно больше грязных, поганых японцев – он еще покажет этому несчастному Раскоряке Стейну, который перевел его из роты как непригодного! Стоя на коленях за выступом, он держал винтовку наготове со спущенным предохранителем. За всю свою жизнь он не убил зря даже белки и за шесть лет службы не стал метким стрелком. Он боялся только, что вдруг что-то обнаружится там, сзади, где капитан Гэфф старается принять решение, а он здесь, на посту, не сможет вмешаться. Ладно, скоро все прояснится.

Уитт был прав. Довольно скоро все стало ясным. Капитан Гэфф, который хотя и нервничал, но отлично это скрывал, когда ему показали место, решил выползти наверх и осмотреть все, а когда вернулся, сказал, что это такое же хорошее место для наблюдения, как и всякое другое. Единственный недостаток его заключался в том, что крошечная ложбинка, прикрытая жидким, низкорослым кустарником, не позволяла взять с собой переносную рацию.

– Ребята, кто-нибудь умеет пользоваться этой штукой? – спросил он. Единственным, кто умел, оказался Белл. – Отлично, оставайтесь внизу за выступом, а я буду передавать вам сведения сверху, – распорядился Гэфф. Сначала, однако, он вызовет минометчиков и передаст координаты. После того как минометы обработают, как могут, это место, он и его верная команда проползут по ложбине и образуют цепь, потом подползут через траву как можно ближе, прежде чем бросить гранаты. – Понятно? – Все кивнули головами. – Хорошо, тогда пошли.

Гэфф выполз в ложбинку перед тем, как упали первые мины. Можно было услышать мягкое «шу-шу-шу» почти перед самыми разрывами, потом склон холма взорвался в дыму, пламени и грохоте всего в каких-нибудь пятидесяти метрах отсюда. На них обрушился дождь комьев земли, осколков камня и маленьких кусочков горячего металла. Кто-то знаком показал Уитту, чтобы он ушел под укрытие стены выступа. Все прилипли к ней, прижавшись лицами к острым камням, закрыв глаза и ругая проклятых минометчиков, которые могут дать недолет, хотя этого не случилось. Через пятнадцать минут, в течение которых Гэфф постоянно передавал установки прицела, он наконец закричал: – Достаточно! Прикажите прекратить огонь! – Белл передал это. – Думаю, этого хватит, – крикнул вниз Гэфф. – Они уже сделали все что могли.

Когда минометчики выполнили его команду и мины перестали падать, воцарилась тишина, почти такая же страшная, как грохот перед тем.

– Хорошо, – намного тише крикнул Гэфф, – пошли!

Если у них и были какие-то иллюзии, что минометный налет начисто уничтожил всех японцев в опорном пункте, то они тут же рассеялись. Когда пожилой, угрюмый второй лейтенант из второй роты выполз первым, он по глупости выпрямился, открыв себя до пояса, и японский пулеметчик тотчас прострелил ему грудь тремя пулями. Он упал вниз лицом в ложбинку, где должен был укрыться, и повис, опустив ноги прямо перед стоявшими позади. Как можно осторожнее его стянули вниз и положили за выступом. Лежа на спине с закрытыми глазами и часто дыша, он выглядел более угрюмым, чем когда-либо. Он не открывал глаза и, положив обе руки на раненую грудь, продолжал часто дышать; синие щеки тускло поблескивали в предвечернем солнце.

– Так что будем делать? – проворчал Чарли Дейл. – Ведь мы не можем тащить его с собой.

– Придется его оставить, – сказал подошедший Уитт.

– Нельзя оставлять его здесь, – возразил сержант из второй роты.

– Ладно, – проворчал Дейл. – Он из вашей роты, вот и оставайся с ним.

– Ну да! – сказал сержант. – Я не для того пошел добровольцем, чтобы сидеть с ним.

– Я должен был стать священником, – слабым голосом произнес умирающий, не открывая глаз. – Я мог бы, знаете. Я посвящен в духовный сан. Нечего было связываться с пехотой. Жена говорила мне.

– Можно его оставить и подобрать на обратном пути, – предложил Белл, – если будет жив.

– Хотите, ребята, со мной помолиться? – спросил лейтенант, все еще не открывая глаз. – «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое…»

– Мы не можем, сэр, – вежливо прервал Дейл. – Нам надо идти. Нас ждет капитан.

– Ладно, – сказал лейтенант, по-прежнему не открывая глаз. – Я помолюсь сам. Идите, ребята. «Да приидет царствие твое, да будет воля твоя… Хлеб наш насущный…»

Слабый голос монотонно жужжал, пока они один за другим карабкались наверх, опустив головы, чтобы не допустить той же ошибки, что лейтенант. Дейл первым, сразу за ним Уитт.

– Сукин сын, – прошептал Уитт, когда они улеглись в ложбинке за тонкой, непрочной ширмой из листьев. – Лучше бы он был священником. Теперь они нас видят. Они знают, где мы. Сейчас начнется черт знает что.

– Да, черт бы побрал его дурацкую молитву, – согласился Дейл, но сказал это не с такой злобой. Он был слишком занят, разглядывая все вокруг расширившимися от напряжения глазами.

Белл поднимался последним; он задержался, чувствуя, что должен что-то сказать, какое-то слово ободрения, но что можно было сказать умирающему человеку?

– Ну, что ж, счастливо, сэр, – наконец выдавил он.

– Спасибо, сынок, – сказал лейтенант, не открывая глаз. – Ты кто? Я не хочу открывать глаза, если смогу.

– Я Белл, сэр.

– О да. Если у тебя будет возможность, может быть, ты прочтешь короткую молитву за упокой моей души? Не хочу тебя беспокоить, но это не повредит моей душе, не правда ли?

– Хорошо, сэр. До свидания.

Пока он взбирался наверх, как можно плотнее прижимаясь лицом и грудью к земле, слабый голос продолжал жужжать, повторяя какую-то другую молитву, которую Белл никогда не слышал и не знал. Автоматы. Верующие автоматы, неверующие автоматы. «Клуб коммерческих и профессиональных автоматов». Священник Грей благословляет, да, сэр. Земля очень пахла пылью, когда он прижался к ней ртом.

Капитан Гэфф прополз до самого конца ложбинки и дальше под прикрытием жидких кустиков метров двадцать или тридцать.

– Он умер? – спросил капитан, когда приблизились другие. Они вытянулись в цепочку один за другим.

– Нет еще, – прошептал Дейл, следовавший сразу за ним.

Здесь, за жидкой ширмой кустарника, они были больше открыты, хотя ложбинка еще скрывала их, но трава была гораздо гуще, чем около выступа, и Гэфф решил именно здесь сделать бросок. «Надо развернуть цепочку правым флангом», – сообщил он Дейлу и Уитту и приказал передать дальше и по его сигналу начать ползти из ложбинки через траву к бункеру. Не открывать огонь и не бросать гранаты, пока он не подаст сигнал. Нужно незаметно подойти к блиндажу как можно ближе.

– Вообще-то, – показал он Дейлу, – мы можем пойти прямо сюда. Видишь? После вот этого маленького открытого места мы окажемся за этим возвышением и, думаю, сможем проползти за ним весь путь.

– Да, сэр.

– Но, думаю, у нас нет столько времени.

– Да, сэр, – согласился Дейл.

– Придется ползти по крайней мере еще час, – серьезно сказал Гэфф, – и боюсь, что уже начнет темнеть.

– Да, сэр.

– Что ты думаешь?

– Я согласен с вами, сэр, – сказал Дейл. Никакой офицер не заставит Чарли Дейла взять на себя ответственность за его действия.

– Всем передали? – прошептал Гэфф.

– Да, сэр.

Гэфф медленно выполз из ложбинки и скрылся в траве, волоча винтовку за ствол, а не повесив на шею, чтобы не шевелить траву больше, чем это необходимо. Один за другим за ним последовали остальные.

Для Джона Белла это был какой-то дикий, безумный кошмар; он не мог припомнить ничего подобного. Его локти и колени чувствовали каждую ямку в слое старых сухих стеблей, которые цеплялись и задерживали движение. Пыль и семена растений лезли в нос и душили его. Потом он вспомнил: точно так же они ползли с Кекком через траву к выступу. Значит, такое все же было. А Кекк теперь мертв.

Никто так и не узнал, что взбудоражило японцев. С минуту люди ползли в полной тишине, каждый поодиночке, без всякой связи с другими, а в следующую минуту пулеметный огонь хлестал и полосовал все вокруг над их головами. Никто не стрелял, не бросил гранату, не высовывался. Возможно, какой-нибудь нервный японец увидел, как пошевелилась трава, выстрелил и тем взбудоражил всех. Что бы там ни было, но теперь они лежали под шквалом огня, отрезанные друг от друга, не способные к согласованным действиям. Каждый, опустив голову и прижавшись к земле, молил богов или судьбу, чтобы его оставили в живых. Связь была потеряна, а вместе с ней всякое управление. Никто не смел пошевелиться. И в этой статичной обстановке, чреватой полным провалом, выдвинулся как герой Долл.

Он лежал, обливаясь потом, тесно прижавшись к земле, охваченный паникой, ужасом, страхом, и просто не мог больше вынести этого. Он слишком много пережил в этот день. Выкрикивая высоким фальцетом одно и то же слово «Мама! Мама!», которого, к счастью, никто не мог слышать, и меньше всего он сам, Долл вскочил на ноги и побежал прямо на японское укрепление, стреляя из винтовки с бедра по единственной амбразуре, которую мог видеть. Словно пораженные немыслимым нахальством, почти все японцы вдруг прекратили огонь. В ту же минуту капитан Гэфф, освободившись от временного приступа паники, вскочил, замахал рукой и закричал: «Назад!» Вся штурмовая группа во главе с ним бросилась в ложбинку спасать жизнь. Тем временем Долл продолжал бежать, выкрикивая свое заклинание: «Мама! Мама!»

Когда кончились патроны, он бросил винтовку в амбразуру, вытащил пистолет и стал стрелять. Левой рукой он сорвал с пояса гранату, перестал стрелять из пистолета, чтобы вытянуть чеку, и метнул гранату на замаскированную крышу сооружения, которое теперь ясно видел – оно было всего метрах в двадцати. Граната разорвалась, не причинив никакого вреда. Потом Долл побежал дальше, продолжая стрелять из пистолета. Только когда кончились патроны, он пришел в себя, понял, где находится, повернулся и бросился бежать. К счастью, он повернул не назад, а направо, хотя впоследствии отрицал это. В этом направлении изгиб выступа был всего в десяти метрах, и он успел добежать до него, прежде чем его смог настигнуть и поразить возобновившийся массированный огонь японцев, словно оправившихся от потрясения.

Когда он пробежал эти десять метров, откуда-то сзади над головой с шипением пролетел какой-то темный круглый предмет и упал совсем близко перед ним. Долл автоматически отбросил его ногой, как при свободном ударе по футбольному мячу, и побежал дальше. Предмет отскочил на несколько метров и разорвался облаком черного дыма, сбив его с ног ударной волной и отбросив через выступ. Почувствовав жгучую боль в ноге, он упал с глухим, сотрясающим кости стуком у основания выступа почти в том месте, где был убит рядовой Кэтч, и прокатился еще метров двенадцать вниз по склону, прежде чем смог остановиться. Некоторое время он просто лежал в траве, дыша со стоном, избитый, еле переводя дыхание, полуслепой, почти ни о чем не думая. Это не было похоже на его прежние испытания: бег зигзагом из расположения первого взвода, потом обратно, чтобы отыскать Тощего Кална; атаку хребта с Кекком. Это было ужасно, страшно, без отдыха, без пощады. Он всей душой надеялся, что ему больше никогда не придется даже думать об этом. Взглянув на ботинок, он увидел аккуратный небольшой разрез повыше лодыжки. Где же он все-таки, черт возьми? Он знал, где находится, но почему он один? Что случилось с другими? В эту минуту он мог думать только о том, что хочет быть с людьми, кого-нибудь обнять и чтобы его обняли. С этой мыслью он встал, вскарабкался к выступу и задыхаясь побежал вдоль него, пока не добрался до ложбинки и не наткнулся на своих. Люди из группы сидели, прислонившись к скале, тяжело дыша. Ранен был только один – сержант из второй роты, ему пулей раздробило плечо.