355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Джонс » Тонкая красная линия » Текст книги (страница 30)
Тонкая красная линия
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 04:17

Текст книги "Тонкая красная линия"


Автор книги: Джеймс Джонс


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

– Ну ладно, – наконец решил он. – Но только погоди, пока я взвод разверну. Выбирай себе двоих, и с богом. Могли бы, дьяволы, и сами за это время развернуться…

Повернувшись назад, он принялся что-то орать, размахивая для убедительности руками. Конечно, он знал, что никто сейчас на него не смотрит, но так ему было легче:

– Отделение Белла… вправо развертывайтесь!.. Дейл со своими… влево!.. Быстро в цепь, и чтобы порядок, как следует… Глядите у меня! И про винтовки не забывать… Патрон в патроннике и на боевом… Будем огнем прикрывать…

Сзади опять кого-то ранило, солдат закричал во весь голос. Тем временем Долл оглядел своих солдат. Он почувствовал, как в груди его снова растет неистребимое желание убивать, что его снова охватывает жажда крови. В висках начало стучать, потом все сильнее и сильнее, потом зазвенело от напряжения, даже взрывы мин казались не такими громкими.

– Ты пойдешь, – ткнул он пальцем в солдата. – И ты… – Но тут же заметил, что вторым оказался тот самый Арбр. – Нет, не ты, – поправился он поспешно. – А вот ты… – Все это получилось как-то само собой, и все равно ему было непонятно, почему так вышло. Арбр был вполне толковый солдат, ничуть не хуже того, кого он выбрал. – Каждому взять по пятку гранат.

Арбр все еще непонимающе глядел на него. Долл только ухмыльнулся. Краем глаза он видел, как правее и левее его уже развертываются в цепь два отделения. Четвертое же, которым командовал Торн, оставалось в резерве.

Долл в общем-то не очень был уверен, что они действительно находятся в мертвом пространстве японского пулемета. Кто там его знает, этого пулеметчика, возьмет и опустит ствол немного пониже. Тем не менее он решил рискнуть и не стал ползти, а пошел, лишь немного пригнувшись. Однако не успели они сделать и десятка шагов, как наверху, на холме, вдруг раздались чьи-то громкие крики, взрывы гранат, и пулемет словно захлебнулся. Тут же сверху закричали, и кричали явно американцы:

– Эй, кончай стрелять! Прекратить огонь! Здесь третий батальон. Свои мы!

На Долла напало такое отчаяние, что он едва не заревел от злости, даже губу закусил, чтобы сдержаться. Надо же так не повезти! Был уже почти героем, пару шагов сталось сделать! И так вот получилось. Ну не обидно ли?! Зря, значит, кровь кипела и в ушах стучало. Все зря!

Буквально через несколько секунд прекратился и минометный огонь, и какая-то необычайная тишина опустилась на джунгли, будто все вдруг остановилось, замолчало, умерло. Люди с трудом привыкали к этой странной тишине, никак не могли освоиться с мыслью, что им пока не грозит опасность быть убитыми. Неподалеку слышались негромкие стоны, чей-то приглушенный плач, но раненых было не очень много. Два ротных санитара (это были новички, прибывшие на замену убитым) оказывали им помощь, переходя от одного к другому. «Эти быстро наберутся опыта», – подумал сержант Бек. Солдаты, лежавшие ближе других, стали нехотя подниматься на ноги, подходить к нему. В ту же самую минуту он увидел, как из-за деревьев, решительно перешагивая через тех, кто еще лежал, показался лейтенант Джордж Бэнд.

– Как обстановка, Бек? – бросил он на ходу, подходя к сержанту.

– Да вроде третий батальон уже занял высоту «Морской огурец», сэр.

– А почему минометы замолчали?

– Не знаю, сэр. Может, наша артиллерия подавила. Я их по радио просил огоньку подбавить.

– Что ж, отлично, сержант. Как говорится, полный порядок. А теперь не плохо бы подняться туда и посмотреть все собственными глазами. – Поправив на носу очки в стальной оправе, Бэнд решительно направился вверх по склону, двигаясь туда, где стояли увешанные гранатами Долл и два его солдата. Бек удивленно поглядел ему вслед, и ему захотелось крепко выругаться.

– А вы, ребята, гляжу, вырядились, прямо что твоя новогодняя елка, – бросил он Доллу вроде бы шутливо. – Как же это вы так ухитрились?

Конечно, это была грубая ошибка с его стороны. Даже очень грубая, хотя Бэнд и не подозревал об этом. Он прошагал мимо Долла и его двух напарников и, раздвигая ногами кустарник, начал карабкаться по крутому склону. Солдаты взвода медленно по двое и по трое двинулись следом. Бек не пошел с ними, задержавшись, чтобы посмотреть, как дела у раненых. Вполне возможно, что в другой ситуации он о них и не подумал бы и уж, во всяком случае, не стал бы тратить на них время, но появление командира роты заставило его действовать не так, как обычно.

Почему же Бэнд это сказал? Этого никто не знал. Более того, поступи так же или скажи эти же слова другой человек, не Бэнд, это никого не привело бы в замешательство, никому не показалось бы ошибкой. Но все, кто видел и слышал его в эти минуты, немедленно с возмущением зафиксировали это в самых секретных, самых сокровенных уголках души, уверенные, что никогда уже не забудут. Те же, кто сам не видел и не слышал этого, быстро узнают все от очевидцев, которые непременно поспешат сделать это при первой же возможности, и они тоже с негодованием зафиксируют факт, чтобы сохранить его в душе и сердце как можно дольше. Да уж, пусть лейтенант Бэнд не воображает, что они так просто забудут Джимми Стейна по прозвищу Раскоряка. И нечего ему пытаться лезть им на глаза и забираться в душу.

Джордж Бэнд всего этого не знал. Чувствовал он себя вполне прилично, и у него на душе было все время хорошо и покойно. Взять хотя бы этот минометный обстрел. Он спокойно лежал себе в чаще леса, вне зоны поражения, там, где залегла основная часть роты, и не думал лезть вперед. Он отлично слышал вопли и стопы раненых, даже, может быть, сочувствовал им, но это не имело никакого значения. Кто сказал, что он обязательно должен быть впереди, там, где рвутся мины? Да это кроме всего прочего было бы и тактической ошибкой. Его место именно здесь, в районе, откуда он может управлять ротой, ну, хотя бы теми взводами, что находятся рядом. И даже если бы ему захотелось выдвинуться, он не имел на это права. Что касается эмоций, то они у него ничуть не отличались от тех, которые кипели в душе Бека, Долла и всех остальных.

Так же отлично чувствовал он себя и накануне вечером, когда был в гостях у нового командира батальона, прибывшего к ним из соседнего полка. Надо сказать, что способность всегда сохранять только хорошее настроение появилась у него сравнительно недавно, а точнее, сразу же после того, как его назначили ротным командиром. Но раз появившись, она прочно обосновалась в душе, разрастаясь буквально не по дням, а по часам. Он и раньше знал, что непременно добьется своего, вчера же вечером почувствовал это с новой силой – особенно тогда, когда, внимательно выслушав лейтенанта Пейпа и Кална, налив им по рюмке и отпустив восвояси, подполковник предложил ему не спешить и посидеть немного. В тот день в гостях у комбата с утра был один корреспондент, и подполковнику удалось заполучить у него две бутылки хорошего виски, одну из которых он теперь предложил «продегустировать». Они сидели вдвоем в палатке и не спеша потягивали из стаканов. Подполковник был очень доволен результатами разведки боем, особенно тем, что Калну удалось выявить пулеметные точки противника на высоте «Морской огурец». «Пусть теперь подумают, пораскинут мозгами, – благодушно говорил он. – Они ведь тоже не дураки, должны понимать, что раз была разведка, значит, будет и атака. Так что, думаю, они наверняка уже отошли с этих своих позиций. Тем более что пулеметы были, скорее всего, боевым охранением, не больше. А основная оборонительная позиция, надо думать, развернута у них по склонам высоты «Большая вареная креветка»…»

Потом они с Бэндом выпили еще по одной. Вот тогда-то Бэнд и предложил комбату, чтобы его роту пустили головной в батальоне, и новый подполковник, понимающе ухмыльнувшись, разрешил, несколько раз одобрительно кивнув своей красивой седеющей головой. А выпивка у него, надо сказать, была действительно высшего сорта, Бэнд давно уже не пробовал такого виски. В роту он вернулся, когда уже окончательно стемнело, его так и распирало от самодовольства и умиротворения. Теперь-то он уж точно знал, что дело у него непременно пойдет. Ворочаясь на своей походной постели в старом японском полукапонире, он все думал и думал об этом, и на душе было хорошо и спокойно.

Кто сказал, что ему не дороги солдаты его роты? Вранье все это. Просто он не такой сентиментальный слюнтяй, как этот Стейн. И отлично понимает, какие большие жертвы требуются от этих людей, да и от него самого тоже. А кто не знает этого? Просто офицеру не подобает обращаться с ними, как с равными, как с мужчинами. Какие же они мужчины? Просто дети, мальчишки, да и только, сами не знают, что творят, даже понять, что хорошо, что плохо, не могут. Вот поэтому их и следует держать в руках, приказывать и требовать повиновения. В общем, блюсти дисциплину, как положено! У Бэнда дома было двое мальчишек, он отлично знал, как надо обращаться с этой братией. Немалый опыт приобрел он и в школе, где до войны работал учителем и широко пользовался своим методом воспитания повиновения. Разумеется, то, что было дома, не шло ни в какое сравнение с нынешними обстоятельствами. Здесь были другие люди и другие чувства, им предстояло делать вместе серьезные дела, и делать их следовало непременно на самом высоком уровне. С этой мыслью он в конце концов и уснул, даже не ощущая камней и комьев земли, что врезались ему в тело сквозь тонкий матрас.

Все это было прошлой ночью. Но и сейчас, в семь сорок утра, когда он карабкался на высоту «Морской огурец», чтобы встретиться там с третьим батальоном, после минометного обстрела, во время которого было ранено четверо его солдат, после всего остального, это чувство не покидало его. Нет, он ни перед чем не остановится!

Следом за ним карабкались его солдаты, думавшие гораздо больше о том, что было у них сейчас под ногами, нежели о проблемах, которые так волновали их командира роты.

– О, господи, – жаловался тем временем Долл Беку. – Принесло же этот третий батальон вперед нас!

– Ага, – не совсем поняв, ответил ему Бек. – Просто повезло нам.

Поднявшись наверх, они увидели, что гребень состоит из нескольких скалистых зубцов, похожих на огромные, торчащие к небу пальцы. Между зубцами виднелись узкие проходы, шириной метров пять-шесть, не больше. Страшно было подумать о том, что они могли бы проходить их под огнем противника. Немного правее виднелся заросший травой пологий спуск. Правда, на протяжении метров пятидесяти он был совершенно голый, и пробираться по нему под пулеметным огнем тоже, надо думать, было не сладко. Тем более что предусмотрительные японцы в нескольких местах выжгли всю траву. Но все же, если повезет… Если повезет!

Бэнд тем временем уже успел поздороваться с командиром одиннадцатой роты из третьего батальона, старым компаньоном его и Стейна по выпивкам в полковом баре. Его солдаты только что закончили прочистку района и теперь стояли кучками тут и там, с трудом переводя дыхание. Парни из третьей роты, взобравшись на высоту, сразу смешались с ними, закурили, принялись расспрашивать. Разговоры на этот раз были спокойные, без всяких ухмылок и подначек, вроде того, что, мол, кто-то рискует, а кто-то потом на готовенькое является, и тому подобное. Одиннадцатая рота в этом бою не понесла особенно больших потерь – один убитый и четверо раненых, двое от пулеметного огня, остальные от мин.

На всей высоте солдаты разыскали только две пулеметные точки, расчеты у обеих были смертниками, оставленными здесь для прикрытия главных сил. Умерли они, как положено смертникам. Судя по всему, здесь были и другие подразделения, но их отвели, скорее всего, накануне вечером.

Что же из всего этого выходило? Ни Бэнд, ни его приятель из третьего батальона толком ответить не могли. К тому же они оба были настроены на то, чтобы встретить более серьезное сопротивление со стороны противника. Они поспешили сообщить об этом каждый в свой батальон и тут же получили приказ продолжать выполнение задачи, как, было предусмотрено планом. А план этот состоял в том, что рота третьего батальона после овладения «Морским огурцом» должна продолжать движение через открытую местность в сторону высоты «Большая вареная креветка», третьей же роте надлежало окопаться на месте и быть в готовности на случай контратаки со стороны японцев. Время было еще раннее – что-то около восьми утра.

– Не думаю, чтобы вам так уж повезло, – усмехнулся командир одиннадцатой роты, прощаясь с Бэндом. – Особенно, если они сообразят, что мы используем этот хребет как путь подхода в их сторону, и начнут долбить по нему из минометов.

Стоявшие поблизости солдаты третьей роты понимающе ухмыльнулись – пожалуй, этот офицер смотрит в самую точку.

Бонд не дал им особенно поразмышлять на эту тему, приказав быстро окапываться. Позицию для обороны он выбрал на обратном скате высоты, там, где она наиболее выдвигалась в сторону противника. Тем временем сзади начали уже подходить одна за другой вторая и первая роты их батальона, развертывавшиеся на флангах и в ближнем тылу. Через их порядки прошли также девятая и десятая роты третьего батальона – девятая направлялась для обхода слева открытого пространства, что вело к «Креветке», а десятая следовала за ней в качестве резерва. Предполагалось, что если третий батальон сможет форсировать это пространство и атакует высоту, то второй батальон быстро подтянется за ним и поддержит атаку. Да только в действительности все получилось совсем не так…

Ловко орудуя лопаткой, угрюмый, весь мокрый от пота, потому что солнце припекало все сильней, сержант Уэлш первым в роте отрыл себе окоп. Справедливости ради надо сказать, что в этой работе ему помогали три писаря из ротной канцелярии, но не очень долго – им ведь надо было отрыть еще окопы для командира роты в его нового заместителя, не говоря о том, что и самим тоже следовало окопаться. Так что пришлось и самому покопать. Забравшись в окоп, Уэлш молча сидел там, поглядывая назад, на «голову Слона», откуда они пришли, и неожиданно вспомнил о старинных деревянных бочках для мытья, которые он видел в одном журнале. Поскольку его окоп был отрыт на довольно крутой части склона, то со спины он закрывал его почти до ушей, спереди же был совсем неглубоким, около полуметра, не больше. Это было, конечно, грубым нарушением наставления по полевым укреплениям, да только кто станет его тут проверять?

Размышляя о бочке, Уэлш вдруг совершенно отчетливо представил себя сидящим в ней с большой сигарой в зубах, мочалкой в одной руке и щеткой на длинной рукоятке, чтобы поскрести спину, в другой, да при этом еще небрежно разглядывающим раскинувшийся перед глазами роскошный ландшафт. Такой роскошный, что никто, кроме него, даже и не посмел бы о таком подумать. Уэлш ненавидел сигары и людей, которые их курят, однако в подобной ситуации именно сигара была абсолютно необходима для полноты удовольствия. Он бы спокойно сидел, покуривая, и намыливался бы, а потом скреб да скреб себя щеткой. И вовсе не ради того, чтобы быть чистым. Грязь ему нисколько не досаждала. А лишь потому, что именно этого требовало наличие таких двух важных компонентов, как бочка и красивый вид ландшафта… За спиной у него лениво переругивались писаря, копавшие ячейки для начальства, и Уэлша все время так и подмывало вылезти и надавать всем трем хороших тумаков.

Вчера вечером, когда они уходили из лагеря, где провели такую веселую недельку, Уэлш решился на отчаянный, даже опасный шаг – из трех своих фляг он только одну наполнил водой, две же другие залил джином. Конечно, риск немалый, но зато до чего теперь на душе хорошо! И на кой черт ему эта вода? Он и без нее отлично обойдется. А вот с парой глотков джина в желудке жизнь совсем иной становится. Да и вид вон каким роскошным кажется. Красивые холмы, высокая трава на них, а там вдали «голова Слона» вздымается. Та самая, на которой столько народу полегло. Ну и пес с ними со всеми, чего жалеть! Главное, что красиво! Особенно если глядеть на все это из наполненной до краев старинной бочки. Он медленно пошевелил в ботинках пальцами ног. Да-а! Не грех бы и переобуться. Да только стоит ли? И он мысленно выпустил сквозь зубы густое облако сигарного дыма.

Эй, вы, ослы паршивые, слышите, что ли? До чего же ему были омерзительны эти три писаришки. Болтуны несчастные! Хуже япошек, честное слово! И что они только соображают, болтуны? Уж во всяком случае, не то, что надо. Не то, что знает только он один. Родной дом, семья, страна, знамя свободы, демократия, честь, президент – ну и галиматья же! Нашли, придурки, о чем говорить. Да пропади оно пропадом все это, кому оно нужно? Взять хотя бы его – у него ничего такого и в помине никогда не было. А вот живет же, существует, да еще и всяким этим сбродом помыкает. И вовсе не потому, что так сложилось. Нет! Не так все было легко и просто. Да только он сам так захотел. Захотел и добился! Выбрал для себя дорожку. А захочет, так в любой момент со всем покончит. Но он-то, по крайней мере, понимал это. И не только понимал, но и любил. Ему нравилось быть в перестрелке и знать, что кто-то в него стреляет, нравилось, что приходится бояться, нравилось лежать, скорчившись в три погибели в этакой вот грязной дыре, трясясь от страха и в кровь ломая ногти, когда пытаешься зарыться как можно глубже в землю. Нравилось стрелять, выпускать пулю на пулей в чужих, незнакомых ему людей и видеть, как они падают, сраженные его выстрелами. Даже просто медленно пошевеливать пальцами в заскорузлых от грязи и пота носках и то было не плохо. Совсем не плохо. Что же касается Файфа, который оказался в пехотном взводе, так и в этом ничего плохого нет.

Уэлш был уверен в том, что он единственный из всей роты, считая и офицеров, ни разу не испытал того странного онемения тела, той появляющейся откуда-то нечувствительности и легкости, о которых говорили все наперебой, особенно в те дни, когда рота была на отдыхе. Он понимал, что таким образом в людях проявляется инстинкт самосохранения, но это лишь усиливало в нем внутреннюю ненависть к ним и какую-то звериную жестокость. До сих пор с ним такого не случалось, и он не понимал почему. Может, потому, что его душа и тело давно уже онемели, много-много лет назад, и он давно ничего не чувствовал? А может, давала себя знать его удивительная способность предчувствовать, знать все заранее, его необыкновенный нюх, острый, как у дикого зверя? Могло быть и так, что он просто до сих пор ни разу еще не попадал в такую переделку, когда забываешь не только все на свете, но и себя самого. В жизни у него не раз бывали моменты, когда он совершенно точно знал, что переходит грань между нормой и безумием.

Ну хотя бы в тот раз, когда он вдруг ясно увидел, что у пруда, который рядом с монументом первому президенту в Вашингтоне, от каждого корня растут сразу по три ствола вишни. Не по одному, не по два, а именно по три. И от каждого корня, сколько их там было.

Кто поверил бы в это, расскажи он, кто помог бы ему? Если бы он, разумеется, набрался духу рассказать. С того дня он возненавидел вишни, ненавидит их и до сих пор, даже в рот взять не может. А раньше они ему были по вкусу. Не зря же он так усиленно прятался от всех, когда в дни отдыха его неожиданно прихватил приступ малярии, – боялся, что вдруг в бреду проболтается. Ни за что на свете! Никогда! Ну, а почему? Что тут такого? Да хотя бы то, что все это винтики одной и той же машинки, одной и той же глупой игры во взрослых и мальчишек, в которой все они погрязли по уши. А вот он ни за что не поддастся! Будет идти и идти, пока какой-нибудь паршивый япошка не подстрелит его. Вот тогда и будет все кончено. Закопают они его, а он над ними все равно смеяться станет. С Файфом же не совсем здорово получилось. Не так уж, чтобы очень, но все же не здорово. А кто, спрашивается, виноват, если дурака подстрелят так, что ему прямая дорога в госпиталь, а оттуда на санитарный транспорт, а он оказывается таким лопухом, что за неделю становится снова на ноги и возвращается в строй? Кто же тут, скажите, виноват?

Уэлш поворочался, поудобнее устраиваясь в своей дыре. У него было предчувствие, что сегодняшний день окажется необычно легким. И словно для того, чтобы опровергнуть это предчувствие, в тот же момент рядом заработала переносная радиостанция «шагай-болтай», и радист закричал командиру роты, что получил для него срочное распоряжение от комбата – батальон немедленно снимается с позиции и идет на помощь третьему батальону, который выдвинулся к «Креветке». Ротный должен был срочно подтвердить получение приказа. Бэнд быстро подбежал к радисту, Уэлш неохотно выбрался из окопа. Ему показалось, что он снова будто обокрал себя. На кой черт надо было спешить с этим дурацким окопом – подождал бы всего полчасика, и не надо было бы копать. Губы сержанта скривились в невеселой усмешке.

Большинство солдат в роте оказалось удачливее его – они еще не выкопали окопов. Одним из них был Файф, работавший по другую сторону узкой каменистой грядки, которая тянулась по кромке высоты. Здесь склон был не такой крутой, как по ту сторону, где был окоп Уэлша, однако и тут тоже надо было покорпеть как следует, чтобы получилось что-то путное. Файф же копал с неохотой, тыча своей саперной лопаткой туда и сюда, и при этом все время думал, возможно ли вообще выкопать подходящую дыру в таком каменистом грунте. Но он понимал, что тут уж ничего не поделаешь, тем более что их взвод находится на самом уязвимом месте и при любой контратаке ему придется выдержать основной натиск противника. Во время работы Файф, как и Уэлш, все время размышлял о своем житье-бытье, хотя и делал это несколько по-иному. Он был уверен, что ни при каких обстоятельствах не смог бы добиться эвакуации с острова, даже если бы принялся ходить по пятам за всеми и говорить про свои разбитые очки. Он перестал копать, медленно поднял голову и долго глядел в сторону неясных контуров высоты 210, пытаясь хотя бы приблизительно определить, насколько плохо его зрение. Он был абсолютно уверен, что его глаза настолько плохи, что не смогут в случае надобности выручить его из трудного положения. Да, не смогут, в этом можно не сомневаться, думал он. Он снова принялся копать, но и после этого несколько раз останавливался и прищурившись всматривался в «голову Слона», проверяя зрение. Когда же по цепи передали команду кончать копать, он быстро бросил лопатку и с радостью вздохнул полкой грудью. Но уже в следующую секунду он осознал весь смысл полученной команды, и панический страх охватил его душу.

… Файф лежал в кустах вместе с другими солдатами третьего взвода, когда в то утро второй взвод здорово потрепали японские пулеметы и минометы. Пара очередей даже прошла где-то около него. Особенно страшны были мины. При каждом, даже дальнем, разрыве его охватывал дикий страх, он весь съеживался, пытаясь как можно плотнее прижаться к земле, судорожно втягивал голову в плечи, так что потом у него целый час болела шея. И вот теперь, когда он узнал, что им предстоит покинуть эту высоту и двигаться куда-то вперед, навстречу японцам, его снова охватил приступ паники. Он вовсе не был уверен в себе – в том, сможет ли он воевать, стрелять, не говоря уж о том, чтобы убить кого-то. Нет, сейчас ему было не до этого, самым главным было – уцелеть во всей этой страшной передряге, спасти свою жизнь. И от этого страх становился еще сильнее. Даже если ты на этот раз и уцелеешь, кричал ему страх, это ровным счетом ничего не значит. Спасешься сегодня – слава богу, но завтра наступит новый день, и смерть снова будет подстерегать тебя. Он не мог вынести этого. О, господи, что же это происходит?! Разве он не был уже ранен? Так чего им еще от него надо, чего они хотят? Ему неожиданно захотелось молча улечься на земле, лечь и разреветься. Но только не на виду у всей роты.

Конечно, он понимал, что, сделай он это, рота даже глазом не моргнула бы, никто бы и внимания не обратил. У солдат хватало своих тревог. В то время как командиры отделений и взводов быстро собирали людей, строили подразделения, отдавали команды, солдаты кляли свою злосчастную судьбу, сетовали на то, что именно им, а не кому-то другому досталась эта незавидная участь. Да только никто не был в этом виноват. Когда Бэнд рапортовал в батальон, подтверждая получение приказа, он узнал, что просто-напросто его рота оказалась ближе всех к району, где разгорелся бой, вот ее туда и погнали. Новость эту моментально распространил «солдатский телеграф», и все сошлись на том, что уж кому другому, а их батальону всегда «везет», вечно они за кого-то отдуваются. Унылые и какие-то опустошенные, они собирали свой нехитрый солдатский скарб, готовые и на этот раз молча исполнить чью-то волю.

Именно в этот момент в роте нежданно-негаданно объявился еще один раненый. Им оказался высокий и здоровенный на вид, но робкий по натуре командир отделения из третьего взвода по фамилии Поттс. Отделение его было развернуто на фланге взвода, по соседству с отделением Джона Белла, и оба сержанта в этот момент стояли рядом, обсуждая предстоящий бросок и возможный бой и вглядываясь в казавшуюся на таком расстоянии огромной коричневатой массой высоту «Креветка». На какое-то мгновение Белл повернулся лицом к Поттсу, слушая, что он говорит, как вдруг раздалось негромкое «ш-ш», и тут же – звенящий звук уходившей рикошетом пули. Поттс, который был без каски, вдруг странно замолчал на полуслове, уставившись Беллу в лицо, потом зрачки его начали медленно сходиться внутрь, будто он пытался разглядеть что-то у себя на кончике носа, и тут же он молча рухнул наземь. А в самом центре лба, будто звездочка, блестело красное пятнышко. В следующий момент он резко приподнялся, даже попытался сесть (при этом глаза его все еще косили), но тут же снова повалился навзничь. Белл бросился к товарищу, тот был без сознания, глаза закрыты. Пятно на лбу у раненого еще сильнее покраснело, но казалось почему-то не раной, а продолговатой ссадиной, даже, скорее, ожогом. Кровь, во всяком случае, не шла, но под пятном хорошо была видна неповрежденная лобная кость. Скорее всего, это была шальная пуля на излете, попавшая сюда с высоты «Креветка», летела она, вероятно, плашмя и, проскочив у самого уха Белла, попала в лоб его соседа.

Белл вдруг затрясся в безудержном смехе. Не в силах остановиться, он опустился на колени и, стоя в этой позе, громко хохотал, хлопал Поттса по щекам, дергал за руки, в общем, пытался привести его в чувство. Наконец Поттс открыл глаза, и Белл с двумя солдатами потащили его, весело смеясь, на батальонный медпункт. Заразившийся их веселым смехом, врач наклеил Поттсу белую нашлепку на лоб, отсыпал пригоршню таблеток аспирина и отправил назад в роту. Там раненый улегся в сторонке, надвинув каску на лицо, и спокойно отдыхал до самого выхода, довольный тем, что так легко отделался, да к тому же еще наверняка теперь получит медаль «Пурпурное сердце». Правда, у него жутко разболелась голова, и он вовсе не считал, что подобный случай может служить основанием для смеха. До самого вечера он ныл и ворчал, да только на все это ребятам было наплевать, и все они от душа покатывались всякий раз, когда кто-нибудь заводил разговор об этом происшествии.

Наконец рота двинулась в путь. В истории боевого пути их полка (и дивизии тоже) этот бросок получит наименование «Большой гонки» или «Гран При». Иногда его будут именовать также «Пробежкой в дальний угол». Однако в тот момент все это было еще в будущем, никто вообще не знал, что происходит. Когда первый батальон с третьей ротой в качестве головной вышел из джунглей и двинулся по высокой траве в сторону высоты 250 (так именовалась та часть «Креветки», которая была как бы ее хвостом), обходя ее левее, все вокруг казалось тихим и безмятежным. Во всяком случае, никаких признаков самих японцев не обнаруживалось, были лишь некоторые признаки их присутствия – вся местность была изрыта отлично замаскированными японскими окопами. Всех это удивляло и крайне беспокоило. Куда же делся противник? Почему он решил уйти?

Осторожно пробираясь вперед по открытой местности, они шли и шли и два часа спустя, совершенно выдохнувшиеся и без капли воды во флягах, добрались до подножия высоты 253 – «головы Креветки».

Не все было, конечно, так просто и легко. Соседняя рота, двигавшаяся правее, неожиданно нарвалась на японскую засаду. Японцев было человек двадцать – тридцать. Сидели они у подножия высоты 251, являющейся одной из «ножек» этой самой «Креветки». Японцев перебили минометным огнем, третья рота, находившаяся несколько повыше, хорошо видела все, что было. День выдался отличный, солнце сияло вовсю. Только вот идти по высокой траве было трудно. Зато не надо было прятаться. По тому, как солдаты шли, спокойно расправив плечи, чувствовалось, что это дело им по душе, однако вслух никто ничего не говорил, чтобы не сглазить, ведь и так в любую минуту все могло обратиться в ад кромешный.

Второй взвод, как было приказано командиром роты, снова шел головным, его солдаты чувствовали себя чем-то вроде дозорных. Но Беку это, в общем-то, не очень нравилось, он без конца ворчал, а когда разговаривал с отделенными, даже ругался, и они были с ним полностью согласны. Солдаты медленно брели сквозь высокую, чуть ли не в рост человека, траву, все время высматривая в ее чаще, не прячется ли там противник, и выставляя вперед винтовки.

Неожиданно шедший впереди других Кэрри Арбр остановился, обернулся назад, как бы выжидая, когда Долл подойдет к нему. Все это время, после того случая в джунглях, когда Долл свалился на него, он явно избегал своего командира отделения, а вот теперь, видно, собрался что-то ему сказать. Несколько минут они молча шагали рядом, поглядывая по сторонам, нет ли где окопчика и не сидит ли там японец, потом Арбр сказал:

– Все хочу спросить тебя, чего это ты вдруг передумал тогда брать меня с собой, ну, когда с гранатами на япошек собирался?

Любой посторонний, увидев этого солдата с его приятным лицом, похожим на девичье, и открытым взглядом, непременно подумал бы, что этот парень, наверное, будет и поумнее, и необразованнее других. На самом деле все было наоборот. Учился он в школе мало и плохо, гораздо меньше, чем сам Долл.

– Сам не знаю, Кэрри, – ответил сержант. – Просто так получилось. Будто кто меня подтолкнул тогда, что ли…

– Ну и зря. Я ведь не хуже других могу…

– А кто сомневается, парень? Конечно, можешь. – На какое-то мгновение Доллу даже захотелось положить ему руку на плечо, но потом он передумал – надо было винтовку держать все время обеими руками, а то не ровен час…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю