355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Джонс » Тонкая красная линия » Текст книги (страница 11)
Тонкая красная линия
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 04:17

Текст книги "Тонкая красная линия"


Автор книги: Джеймс Джонс


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Это возмутительное варварство потрясло третью роту, солдаты чувствовали себя так, словно их окатили ледяной водой. Холодный, пронизывающий ужас тотчас сменился взрывом гнева. Разразилась буря клятвенных обещаний никогда не брать пленных. Многие клялись отныне убивать каждого японца, который встретится на их пути.

В официальных источниках ничего не было об этом случае. Возможно, начальство считало, что не следует запугивать солдат. Капитан Стейн этого не одобрял. Официальные источники всегда рисовали ясную, четкую, легко понятную картину военной кампании, которую было легко объяснить с точки зрения стратегии и тактики и о которой могли бы гладко писать генералы. А такого рода происшествие только сбило бы всех с толку. Однако вопреки официальным источникам, история с быстротой молнии распространилась по всему фронту, и Стейн не собирался участвовать в ее замалчивании. Войска должны знать, на что идут.

Когда посыльный, доставивший сводку на командный пункт, принес это неофициальное сообщение о зверствах японцев, оно вызвало бурную реакцию. Сторм, Бид, Калп, Долл, который пришел с донесением от первого взвода, и лейтенант Бэнд – все обещали жестоко отомстить. Особенно кровожадным казался Сторм. Только Уэлш ничего не сказал и ничем не проявил своих чувств. Малыш Дейл был вне себя и поклялся выпустить кишки из каждого япошки, который попытается сдаться ему в плен. Файф реагировал иначе, хотя не произнес ни слова. С завистью глядя на других, он испытывал только ужас, не хотел этому поверить. Ему стало страшно, что существа, владеющие речью, освоившие прямую походку на двух ногах, одевающиеся в разные одежды, строящие города и претендующие на то, чтобы называться людьми, могут на деле относиться к себе подобным с такой звериной жестокостью. Неужели единственный способ выжить в этом мире так называемой человеческой культуры, которую мы создали и которой гордимся, – это быть более злобным, низким и жестоким, чем те, с кем сталкиваешься? И Файф впервые в жизни начал понимать, что не обладает твердостью характера, которая для этого требуется.

Известие о зверствах японцев взводам, занимавшим позиции на склоне, принес Долл. Он возвращался в первый взвод и остановился по пути, чтобы сообщить новость солдатам второго взвода. Белл в это время стоял с командиром своего отделения Наседкой Маккроном, Большим Куином и еще одним солдатом по фамилии Кэш. Куин, ставший сержантом после того, как Стэк нарушил воинский долг, и Кэш служили в первом взводе. Отделения Куина и Маккрона стояли на стыке двух взводов, а окопы Белла и Кэша располагались рядом. Когда появился Долл, сержанты вели разговор с солдатами, рекомендуя им договориться друг с другом о том, чтобы посменно бодрствовать, обеспечивая связь между взводами.

Реакция на сообщение Долла была бурной. Большой Куин покраснел от гнева как свекла и, стиснув свои огромные кулаки, пробормотал, что раздробит японцам черепа. Глаза Маккрона затуманились, он стал каким-то рассеянным и пробормотал грустно: «Вот грязные сволочи!» Кэш, призывник из Огайо, бывший таксист из Толидо, могучий парень, которого в роте называли Верзилой, напротив, усмехнулся. У него было холодное, грубое лицо, твердое и смуглое, как каштан, и когда он так усмехался и облизывал губы, прищурив свои голубые глаза, то выглядел таким кровожадным, что мороз пробегал по коже. Он только сказал: «Ладно» – очень тихим шепотом – и повторил это несколько раз.

Вечер, несмотря на печальные вести, был очаровательный. Здесь, на холмах, ночь спускалась не так стремительно, как внизу, в рощах. Сумерки медлили, окрасив все, даже воздух, в розовый цвет, как бы не желая покидать солдат и погружать их в черноту в их первую боевую ночь. Сумерки не угасали до тех пор, пока солдаты не налюбовались полосатым тропическим закатом.

Когда пришло время ужинать, оказалось, что нет воды. Было изобилие сухих пайков, но подносчикам продовольствия, спустившимся вниз из взводов, расположенных на гребне, вода была нужна больше, чем пища. Солнце, жара, духота, пот были невыносимы, но все фляжки оказались пустыми.

Все видели, как джипы, груженные бачками с водой, поднимались от реки. Неизвестно, куда они подевались – то ли отправились в тыловые районы, то ли воду просто вылили, но на передовую она не попадала. Наконец после длительных разговоров по телефону и отправки посыльных во все концы Стейну удалось получить достаточно воды, чтобы выдать каждому по полфляги. Этого должно было хватить на весь следующий день. Ужин съели холодным и всухомятку.

На рассвете небритые, грязные, чумазые солдаты третьей роты, вставшие в окопах посмотреть, как второй батальон переваливает через вершину высоты 209, выглядели так, будто прожили здесь месяцы.

В прохладном предутреннем тумане на таком расстоянии было трудно разглядеть, как солдаты один за другим, согнувшись, с винтовками в одной или в обеих руках перепрыгивали через последний гребень и исчезали из виду. Раздались разрозненные приветственные крики и тотчас замерли. Оставшиеся молча наблюдали. После овладения «плечом Слона» и высотой 209 новый рубеж протянулся на тысячу с лишним метров, следуя контурам нескольких гребней, образующих «спинной хребет» «Танцующего слона». Поскольку наступающие роты второго батальона продвинулись вперед, между двумя батальонами образовался разрыв, и третьей роте дважды в течение утра пришлось менять позицию.

Завтрак, как и ужин, проглотили всухомятку. После этого оставалось только сидеть и ждать. Смену позиций, когда поступило распоряжение, было произвести нетрудно. Левофланговый взвод просто выдвинулся вперед, пройдя позади правофлангового, и занял позицию в указанном месте. Затем бывший правофланговый взвод, теперь ставший левофланговым, присоединился к нему. Левее третьей роты первая рота совершила такой же маневр, а левее первой роты выдвинулся батальон полка второго эшелона дивизии.

Даже после двух перемещений рота не продвинулась достаточно далеко вправо, чтобы видеть сам район боевых действий. Теперь третья рота находилась на самом «плече Слона», и ее солдаты могли слышать минометный и пулеметный огонь. Но именно здесь, словно стремясь сохранить равновесие, «Танцующий слон» сгорбил «плечи», хребет выгнулся внутрь, образовав выступ джунглей, который закрывал обзор. Сейчас рота находилась на том самом склоне, где вчера шестая рота пыталась атаковать гребень и была отброшена. Об этом солдаты вспомнили с неприятным чувством.

Во время очередной смены позиций Калп заметил, или ему показалось, что заметил, в кустах какое-то движение. Рота находилась как раз напротив бокового хребта, где вчера был командный пункт шестой роты. У подножия переднего склона круто спускался в главную лощину небольшой, заросший кустарником овраг. Калп остановился, тихо свистнул и показал рукой. Далеко внизу, в котловине, лишь недавно очищенной от противника, повсюду двигались цепочки и группы солдат, но наверху, на переднем скате бокового хребта, не было никого. Тем не менее была устроена некая веселая облава. Со вчерашнего дня семь обладателей новых автоматов, независимо от ранга, стали рассматривать себя как своеобразный закрытый клуб. Уэлш, Сторм, Дейл, Мактей, офицеры Стейн и Бэнд – все, кроме Калпа, так или иначе входили в управление роты, а Калп, как командир взвода оружия, почти всегда был с управлением роты. И теперь «клуб» взял на себя устройство облавы. «Охотники» разомкнулись, чтобы ничто в овражке не могло ускользнуть от их сосредоточенного огня, а остальной состав командного пункта и резервный взвод остановились, наблюдая, как Калп и Мактей спустились в овраг в качестве загонщиков. Они прошли уже полпути, но в кустах по-прежнему не видно было какого-либо движения.

– Смотрите! – закричал Калп, широко улыбаясь. – Сейчас я дам пару очередей. – Он повернул автомат и выстрелил двумя короткими очередями по кустам. Отпустив спусковой крючок, он в удивлении замер. – Чертова штука здорово отдает. Сильнее, чем я думал.

В кустах по-прежнему не слышалось никаких звуков.

– Пойдем посмотрим, – предложил Мактей. Оба скрылись в кустах, но вскоре вышли оттуда со смущенным видом.

– Не беда, – сказал Кали. – Но никогда нельзя поручиться, что не ошибся. Всякое бывает, знаете, от японцев можно всего ждать.

Он был совершенно прав. Прошлой ночью в район расположения второго батальона просачивались японцы, но так или иначе, когда Калп и Мактей вернулись к позициям роты, их встретили веселым смехом. Только что пережитое крайнее нервное напряжение спало и вылилось в насмешки над Калпом. Солдаты с удивлением обнаружили, что они не так уж свободно владеют оружием. Их так старательно и так долго обучали на стрельбище мерам предосторожности при стрельбе, что они не могли спокойно стрелять через головы своих войск.

Вскоре после полудня рота выдержала «контратаку». После того как стрельба прекратилась и начали сравнивать свои наблюдения, выяснилось, что никто не может честно признаться, что во время стрельбы видел хоть одного японца. Впоследствии оказалось, что соседи справа – четвертая рота – действительно вступили в бой с усиленным дозором японцев и убили нескольких из них. Но когда четвертая рота открыла огонь, пошла стрельба по всей линии, пока все, включая батальон из полкового резерва на крайнем левом фланге, не стали бросать гранаты и стрелять через гребень в джунгли, не видя, есть там японцы или нет. И даже потом, когда стрельба прекратилась, по крайней мере половина стрелков все еще верила, что им удалось отбить важную атаку японцев. Те, кто лучше разбирался в обстановке, почувствовали неловкость от своей горячности, но и они не смогли удержаться от участия во всеобщем ликовании. Интересно, что мог подумать японский дозор, увидев, как на протяжении тысячи метров по всей линии вдруг вспыхнул огонь по пустому месту; наверное, японцы от души посмеялись.

Как ни странно, одним из скептиков оказался Файф. Когда началась стрельба, он вместе со всем управлением роты бросился в цепь. Файф выпустил всю обойму из восьми патронов и перезарядил винтовку, намереваясь продолжать стрельбу, но здравый смысл подсказал ему бесполезность всей этой затеи. Вокруг все радостно кричали, бросали гранаты и стреляли. В нескольких метрах левее Уэлш, весело ругаясь и судорожно оскалившись, поливал огнем из автомата все, что видел. А впереди, в пустых джунглях, качались и шелестели кусты, словно под проливным дождем, и взлетали куски коры и щепки от деревьев. Унылый Файф отполз на несколько метров назад, поставил винтовку на предохранитель и уселся в одиночестве, зажав винтовку между коленями и опершись на нее. Он чувствовал, что не может принимать участие в этой исступленной бесполезной стрельбе. Но больше всего угнетало ожидание новой обстановки, которую он не в состоянии был ни оценить, ни понять. Он чувствовал себя слепым.

Именно во время этой «контратаки» Долл метнул свою первую боевую гранату, и это было большое испытание для него. Долл струсил. Там, где стоял Долл, хребет имел небольшое углубление, образуя глинистый вал высотой по грудь, за которым можно было стоять, как в окопе, хотя сзади он был открыт. Вначале огонь был слабым, выстрелы единичными, распространялся огонь медленно, но, когда все загрохотало вокруг и послышались глухие разрывы гранат, Долл, который уже выпустил обойму, вытащил из бокового кармана одну из своих четырех гранат и потянул чеку. В целях предосторожности он так широко развел ее концы, что теперь ему пришлось сжать их зубами, чтобы вытянуть чеку. При этом конец попал на старый больной зуб, вызвав острую боль. Наверное, это его и расстроило. Он вспомнил фильмы, в которых солдаты вытаскивали зубами чеки из гранат, и понял с чувством неполноценности, что его зубы никогда такого не выдержат. Во всяком случае, он промедлил слишком долго. Теперь чека была вынута, и он стоял, глядя на этот тяжелый оранжевый предмет из рифленого чугуна в своей руке. Пока он сжимал его и держал оловянный рычажок книзу, опасности не было, но от волнения рука его стала потной. Даже если бы Долл не бросил чеку на землю, он все равно не мог вставить ее обратно, он знал, что это очень опасно и поэтому невозможно. Он привел гранату в готовность и сейчас держал ее в руке. Рука медленно слабела, готовая разжаться, и гранату надо было бросать немедленно. Ему захотелось просто швырнуть ее на землю, повернуться и бежать, но он понимал, что это безумие. Если она не убьет его, то обязательно убьет окружающих людей. Зачем, ну зачем он вытащил чеку? Стиснув зубы до боли в челюстях, с величайшей осторожностью расставив ноги, не замечая шума и треска выстрелов вокруг и глядя выпученными глазами на предмет в своей руке, Долл со всей силы метнул гранату в джунгли и дрожа нырнул за вал. Послышался глухой взрыв и тут же еще два – неизвестно, какой был от его гранаты, но это уже не имело значения. Он еще несколько минут просидел за валом, потом, густо покраснев, встал и начал ожесточенно палить из винтовки по пустым джунглям, надеясь, что никто не видел его позора. Он выпустил одну за другой три обоймы, но бросать гранаты больше не пытался. Когда все кончилось, Долл уселся, подтянув колени, прислонился к валу, судорожно, с трудом дыша, и злобно уставился в пустоту.

Во время стрельбы позади третьей роты каким-то образом оказался мертвый человек. В горячке его сначала никто не заметил. Потом вдруг обнаружили – как-то все сразу. Несколько человек одновременно обернулись и уставились на него с испуганными лицами. Никто не знал, как он сюда попал, откуда пришел, кто он такой. Он не мог быть из третьей роты и не мог быть убит сейчас, во время «контратаки», потому что уже совсем окоченел. В десяти метрах позади гребня, на склоне, который здесь был не такой крутой, как в других местах, на небольшом глинистом уступе около двух метров шириной мертвец лежал на боку, почти как плод в утробе, прижав к груди колени и подняв полусжатые руки к обеим сторонам лица, но не касаясь его. На голове была каска; патронная лента опоясывала зеленую рабочую блузу; казалось, он старался спрятаться от какой-то настигшей его опасности. Сразу за этим маленьким глинистым уступом склон круто обрывался, и если бы он мог с него скатиться, то соскользнул бы на самое дно котловины. Многие в третьей роте жалели, что этого не случилось.

Позднее выяснилось, что это солдат второго батальона, которого убили вчера, но до сих пор не нашли, потому что он свалился с гребня на несколько футов в глубину. Его нашли солдаты четвертой роты, когда преследовали японский дозор, и положили на уступ позади позиций третьей роты. И вот он здесь. Оживленные разговоры и смех стихли. Люди сердито хмурились и ворчали, возмущаясь тем, что им подсунули убитого. Вскоре послышались крики: «Санитар! Санитар!», «Куда запропастились эти чертовы санитары?», «Скажите санитарам, чтобы убрали отсюда труп!».

Вскоре санитары пришли. Два усталых солдата взобрались снизу со сложенными носилками. Они выглядели очень уставшими и были очень злы. Ухватив мертвеца за окоченевшую руку и ногу, они уложили его лицом вверх на носилки, но, когда попытались их поднять, он чуть не скатился. Санитары опустили носилки и повернули труп на бок. Но когда они подняли носилки, он все же скатился. Разозлившись, солдаты бросили носилки и постояли немного, успокаиваясь. Потом нагнулись и, ухватив тело за руку и ногу, унесли его таким образом вниз по склону.

Третья рота следила за всем этим широко раскрытыми глазами. Люди понимали, что санитары не очень почтительно обращаются с убитым солдатом; вместе с тем они сознавали, что и их отношение не отличается особой почтительностью. Бедняга теперь никому не нужен. Да, что бы он ни сделал для второго батальона в последние минуты жизни, кое-что он сделал и после смерти: твердо и надолго положил конец приподнятому, веселому, самоуверенному настроению третьей роты.

Уже перевалило за половину третьего. Пока внимание третьей роты было занято всеми этими событиями, бой за изгибом, который можно было слышать, но нельзя было видеть, шел с неослабевающей силой. Теперь стали выходить из боя целые группы. Атака захлебнулась. Бегущие солдаты, перевалив за гребень высоты, падали, задыхаясь, и лежали, тяжело дыша и истерически всхлипывая, с глазами, похожими на темные дырки, просверленные в возмущенных, разъяренных, разуверившихся лицах. Солдаты продолжали подходить – беспорядочно разрозненными группами. Третья рота была теперь довольно близко от «плеча Слона», где главная гряда поворачивала и спускалась под углом к «передним ногам» и «груди». Все больше солдат других подразделений возвращались оттуда и рассыпались по обратному скату, а некоторые проникали на участок третьей роты. Несколько солдат ворвались даже с крайнего правого фланга, крича, чтобы не стреляли, ради бога не стреляли. Один юнец в группе из пяти-шести человек открыто плакал, как дитя, положив голову и руку на плечо соседа, который рассеянно похлопывал его, а сам смотрел потухшими глазами прямо перед собой, в пустоту. Никто из вернувшихся не знал, какова общая обстановка, и не имел представления о том, что происходит за пределами того места, где они находились. Солдаты третьей роты, чувствуя стыд и смущение, молча, с благоговейным страхом широко раскрытыми глазами смотрели на «героев», какими никто, честно говоря, не хотел бы стать, если доведется разделить их испытания.

Чувства отступивших наглядно показал инцидент, свидетелями которого было большинство роты. Этот случай не укладывался в рамки обычных описаний военных действий. Командир дивизии наблюдал за ходом боя с гребня высоты. Разумеется, его карьера зависела от исхода наступления. Когда стали вразброд возвращаться потрясенные группы солдат, он прохаживался среди них, улыбаясь и разглагольствуя, стараясь поднять их дух: «Ведь мы не позволим япошкам нас побить, не правда ли, ребята? Они упорные, но не такие упорные, как мы, правда?» Один паренек, который годился генералу в сыновья, если не во внуки, не вставая, поглядел на него расширенными глазами: «Уходите отсюда, генерал! Уходите отсюда, генерал, уходите!» Генерал сочувственно улыбнулся ему и пошел дальше. Парень даже не поглядел ему вслед.

Расположенный посредине склона главной гряды батальонный медицинский пункт был забит до отказа; три врача не успевали справляться со всеми ранеными, а новые все продолжали поступать. По задним склонам котловины, ведущим к высоте 206, где только вчера проложили автомобильную дорогу, джипы пробирались по крутому склону, чтобы подобрать лежачих раненых, а ходячие раненые в окровавленных бинтах группами плелись в тыл, стараясь помочь друг другу.

Наконец третья рота, как и другие, получила более или менее связное сообщение о бое. Согласно плану, после артиллерийской подготовки две роты должны были атаковать в одном эшелоне. Шестой и седьмой ротам, вчерашним рабочим лошадкам, досталась самая грязная работа. Им предстояло овладеть высотой 210 слева. Пятой роте была поставлена задача атаковать справа в районе «передних ног Слона», обозначенном «высота 214». Слева за высотой 209 отлого возвышалась до уровня высоты 210 короткая толстая «шея Слона» – U-образная гряда, открытая со стороны атакующих. Идти по ней было все равно что спускаться по кегельбану в сторону кеглей, и еще не кончился бой, как ее стали называть «кегельбан». Этот район, как и пару сотен метров открытой местности прямо впереди, пересекало множество малых высот, которые могли послужить прикрытием наступающим войскам. Справа, отделенный от «головы Слона» расположенным ниже выступом джунглей, простирался низменный, более ровный участок «передних ног Слона». Это была местность, которую атаковал второй батальон. Третьей роте она была пока незнакома.

Почти с самого начала все пошло не так. Прежде всего, было очень мало воды – едва по полфляги на человека. Шестая рота шла впереди, за ней следовала седьмая, которая потом должна была выйти с шестой на одну линию для атаки обеих сторон «кегельбана». Но почти сразу шестая попала в узкое дефиле между двумя ближними хребтами. Ее остановил сильный огонь с фронта. Стиснутая в узком пространстве, она подвергалась непрерывным ударам минометов, очевидно, по заранее пристрелянным рубежам. Когда рота попыталась сманеврировать и выйти из-под огня, сильный фланговый пулеметный огонь со скрытых позиций оттеснил ее назад. Седьмая, следовавшая непосредственно за шестой, тоже ничего не могла поделать и несла потери от минометного огня. Обе роты оставались на месте большую часть утра вплоть до после полудня. Около половины первого командир шестой роты был ранен миной и эвакуирован, но умер по дороге на полковой медицинский пункт. Скученные под жарким тропическим солнцем и сильным огнем, многие солдаты, еще не оправившиеся после вчерашнего дня и измученные жаждой, теряли сознание. Когда командир батальона приказал отойти, обе роты обратились в беспорядочное бегство и возвращались разрозненными группами.

Атака пятой роты тоже не имела успеха. Головной взвод, выйдя на более широкий и ровный участок «передних ног Слона», попал под уничтожающий перекрестный огонь из джунглей справа и слева. Командир пятой роты пытался выдвинуть приданный пулеметный взвод восьмой роты, но он был почти полностью уничтожен. После этого оставшаяся часть роты уже не пыталась продвигаться и оставалась невдалеке от гребня высоты 209.

Такова была обстановка. К половине четвертого все, кто мог, возвратились в расположение своих подразделений. Санитары, рискуя жизнью, искали раненых. В тот вечер командир полка не стал диктовать сводку. Потери за день составили 34 убитых и 102 раненых. Размышления о том, почему при таком разгроме сегодняшние потери были лишь чуть выше вчерашних, остались без ответа. Единственным разумным объяснением было то, что вчера бой фактически длился дольше. Однако важнее всех сообщений было известие о том, что командир полка приказал второму батальону, потрепанному в бою, отойти на высоты 207 и 208 в полковой резерв. Это значило, что завтра пойдет в наступление первый батальон. Батальон из резервного полка дивизии, занимавший позиции слева, вероятно, займет его позиции на высоте 209.

Именно так и случилось: вскоре поступил приказ. Могло быть так, что командир полка выдвинет на место потрепанного второго батальона батальон из дивизионного резерва, и третья рота с надеждой цеплялась за такую возможность, хотя никто по-настоящему этому не верил. Приказ, полученный ротой около шести часов, подтвердил их догадку.

План подполковника Толла существенно не отличался от плана командира, второго батальона. Две роты атакуют в одном эшелоне; третья рота слева овладевает «головой Слона» – высотой 210, а первая рота справа захватывает «передние ноги Слона» – высоту 214, где соединяется с подразделениями третьего батальона. Вторая рота составляет второй эшелон и наступает за третьей ротой.

Третьей роте досталась самая худшая задача: «кегельбан». Солдаты роты были убеждены, что самый худший жребий – их вечная участь. И в тот вечер, когда рота из батальона дивизионного резерва пришла занять ее окопы, чтобы солдаты могли отдохнуть перед завтрашним боем, третья рота приняла сменщиков не очень дружелюбно. Они пришли, улыбаясь и болтая, стараясь показать свое поклонение героям и угодить им, потому что считали третью роту ветеранами, а себя – необстрелянными, зелеными юнцами, но третья рота встретила их таким же угрюмым молчанием, каким ее встретила вчера перед атакой пятая рота.

Незадолго до смены Бид убил своего первого японца. Это был первый японец, убитый его ротой и даже батальоном.

Этот случай, размышлял Бид позднее, когда обрел способность все это обдумать, был типичным для всей его жизни. Ведь что бы он ни делал, он делал так плохо и таким безобразным образом, что это не приносило никакого удовлетворения, ни почета, ни благодарности. Человек другого склада находил бы это потешным, Биду же было не до смеха.

Около пяти часов он решил пройтись по нужде. К этому времени на позиции все затихло, на медицинском пункте внизу обработали и отправили в тыл последнего раненого.

Бид был застенчив. Поэтому и потому что теперь все стихло и наступал немыслимо мирный вечер после ужаса, шума и опасностей прошедшего дня, он решил спокойно удалиться, чтобы заняться своим делом. Никому ничего не сказав, он оставил все свое снаряжение у окопа и, взяв с собой только рулон туалетной бумаги, стал взбираться на гребень. Он знал, что за гребнем склон не такой крутой, как дальше влево, а отлого спускается на протяжении метров пятидесяти среди деревьев, а потом обрывается прямо к реке. Здесь раньше четвертая рота захватила японский дозор.

– Эй, приятель, куда идешь? – окликнул его кто-то из второго взвода, когда он проходил мимо.

– По нужде, – ответил Бид не оглядываясь и скрылся за гребнем.

Деревья начинались на несколько шагов ниже гребня. Здесь джунгли были еще довольно редки и не так заросли кустарником, они напоминали стройные, с ровной почвой родные леса, и Бид вспомнил свое детство. Вспомнив времена, когда он бойскаутом мирно жил летом в лагере в лесах Айовы, он положил рядом рулон бумаги и присел на корточки. Потом, взглянув вверх, Бид вдруг увидел японского солдата с винтовкой, осторожно пробирающегося среди деревьев в каких-нибудь двадцати шагах.

Словно почувствовав его взгляд, японец повернул голову и увидел его. Будто электрический ток пронзил сердце Бида предчувствием опасности, он не верил, не хотел поверить своим глазам. В его воспаленном мозгу ясно запечатлелся образ японца.

Это был маленький и худой, очень худой человек. Скользкая от грязи форма горчично-защитного цвета с нелепыми обмотками свисала влажными, сальными складками. Не было на нем никакой тщательной маскировки, какую Бид видел в кинофильмах, не было даже каски. На голове была засаленная, измятая, изломанная фуражка. Желто-коричневое лицо под ней было таким худым, что казалось – высокие скулы вот-вот прорвут кожу. Он был давно не брит, пожалуй недели две, но его сальная борода была не гуще, чем у девятнадцатилетнего Бида. Что касается возраста, то Бид не мог его определить: ему могло быть и двадцать, и сорок.

Все это отпечаталось в мозгу Бида мгновенно. Но этому мгновению, казалось, не будет конца. Потом японский солдат тоже увидел Бида и, резко повернувшись, побежал на него, но побежал осторожно, вытянув перед собой винтовку с примкнутым штыком.

Бид, все еще сидя на корточках со спущенными штанами, подумал, что надо отскочить в ту или иную сторону, но в какую? «В какую сторону прыгать? Неужели я умру? Неужели я действительно сейчас умру?» У него не было с собой даже ножа. В его сознании боролись страх и неверие, отрицание происходящего. Почему японец просто не выстрелил из винтовки, он не знал. Возможно, боялся, что выстрел услышат на американской позиции. Вместо этого он наступал с явным намерением заколоть Бида штыком на месте. Его глаза были устремлены на свою цель. Губы растянулись, обнажив зубы – большие, но правильной формы и вовсе не выступающие вперед, как на плакатах.

В отчаянии, все еще не зная, в какую сторону прыгнуть, Бид одним движением подтянул штаны, чтобы освободить ноги, низко пригнувшись, нырнул вперед, когда японец уже почти достиг его, и обхватил лодыжки японца, сильно упираясь ногами в мягкую землю. Ошеломленный японец резко опустил винтовку, но Бид уже был под штыком. Антабка больно ударила его по ключице. Он прижал грязные икры японца к груди, сильно упираясь головой и ногами. Японец упал на спину, но, прежде чем он свалился, Бид вцепился в него, навалившись всем телом. Падая, японец выронил винтовку. Это дало Биду время опять подтянуть штаны и подпрыгнуть выше; прижав коленями плечи японца и усевшись ему на грудь, он принялся колотить и царапать его лицо и шею. Японец только слабо дергал его за руки и за ноги.

Бид услышал высокий, пронзительный вопль и подумал, что это японец просит пощады. Потом он вдруг понял, что японец потерял сознание, а этот животный визг исходит от него самого.

Однако он не мог остановиться. По лицу японца текла кровь. Но Бид не мог остановиться. Рыдая и визжа, он продолжал царапать потерявшего сознание японца ногтями и бить кулаками. Вконец измученный, он упал ничком на окровавленного человека и вдруг почувствовал, что японец дернулся под ним.

Взбешенный тем, что японец возвращается к жизни, то рыдая, то воя, Бид откатился в сторону, схватил винтовку противника и, стоя на коленях, поднял ее над головой и вогнал штык почти на всю длину в грудь японца. Тело японца судорожно дернулось. Его глаза открылись, дико смотря вперед, руки рванулись вверх и вцепились в лезвие, торчащее из груди.

С ужасом глядя на пальцы, которые резали себя о лезвие, пытаясь его вытащить, Бид вскочил на ноги, и его штаны свалились. Подтянув их и раздвинув ноги, чтобы штаны снова не упали, он схватил винтовку и попытался вытащить штык, но тот не поддавался. Смутно вспомнив, чему их учили на занятиях по штыковому бою, Бид ухватился за шейку приклада и нажал спусковой крючок. Ничего не вышло: винтовка была на предохранителе. Повозившись с незнакомым иностранным предохранителем, он наконец разобрался и нажал еще раз. Раздался приглушенный выстрел, и штык освободился. Но глупый японец с открытыми глазами продолжал хвататься за грудь окровавленными пальцами, будто не мог вбить в свою тупую башку, что штык вынут. Боже мой, сколько же надо этому проклятому дураку? Бид бил его, пинал, душил, царапал, колол штыком, стрелял в него. Перед ним вдруг предстало страшное видение, будто он, победитель по праву, навсегда обречен убивать одного и того же японца.

На этот раз, не желая дважды попасть впросак, он вместо того, чтобы воткнуть штык, перевернул винтовку и изо всей силы ударил прикладом в лицо японца. Стоя над ним с раздвинутыми ногами, чтобы не падали штаны, он снова и снова бил прикладом, пока все лицо и большая часть головы не смешались с грязной землей. Потом отбросил винтовку, упал на четвереньки, и его вырвало.

Бид не потерял сознания, но полностью утратил чувство времени. Придя в себя, все еще на четвереньках, тяжело дыша, он потряс головой, открыл глаза и обнаружил, что его левая рука дружески покоится на неподвижном коричнево-защитном колене японца. Бид отдернул руку, словно она лежала на горячей печке. У него появилось неясное чувство, что если он не будет смотреть на труп солдата, которого убил, и не будет к нему прикасаться, то снимет с себя ответственность за случившееся. Он с трудом пополз прочь через лес, издавая мучительные стоны.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю