Текст книги "Мост (ЛП)"
Автор книги: Дж. С. Андрижески
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)
Ревику всё это было до крысиной задницы.
В какой-то момент он выдохся настолько, что просто стоял и смотрел на неё, тяжело дыша от напряжения и раздражения. Её глаза светились, это он хорошо помнил. Они сверкали тонкими резкими кольцами в тусклом свете комнаты, и когда она подошла ближе, он сначала попятился, пытаясь уйти от неё.
Она прижала его спиной прямо к стене, но он даже тогда не оттолкнул её.
Он помнил, что ему было трудно смотреть на неё.
Он помнил, как гадал, не воспользуется ли она снова телекинезом, может, в этот раз изобьёт его по-настоящему, лишь бы заставить его замолчать.
Он не помнил, когда именно всё изменилось – во всяком случае, не точно.
Он помнил, как внезапно понял, что ей больно.
Сначала он не поверил своим ощущениям, а потом задался вопросом, не реагирует ли она на собственное представление внизу. Он задавался вопросом, не собирается ли она попытаться соблазнить кого-нибудь из других видящих, возможно, прямо на его глазах, просто чтобы доказать свою точку зрения. Всё это промелькнуло у него в голове в мгновение ока, и всё это время она стояла перед ним, не шевелясь.
Ей было очень больно.
Он понятия не имел, вызвано ли это его гневом, или тем, что он на самом деле говорил ей, или даже его собственной болью, которую он тоже почувствовал, как только признался в этом себе самому.
Он хорошо помнил те несколько непростых минут, которые прошли до того, как они оба начали действовать.
Ревик позволил ей прижать его спиной к стене у двери, и тогда она схватила его за руки. Он смутно помнил, как в первые несколько раз отталкивал её от себя, а может быть, даже угрожал ей.
Но эта часть ощущалась менее отчётливой, менее ясной в его сознании, чем то, когда она схватила его за волосы и притянула к своему рту. Это ощущалось ещё более далёким от того момента, когда она начала целовать его. Может быть, это было слишком похоже на то, как она поцеловала его в самый первый раз, в том шумном, прокуренном клубе в нижнем Манхэттене. А может быть, к тому времени ему просто стало всё равно.
В любом случае, впервые с тех пор, как она вышла из той вайровой комы, он не оттолкнул её.
От не-отталкивания Ревик перешёл к тому, что начал целовать её в ответ.
Он помнил, как это сводило его с ума – чувствовать её, но не чувствовать, улавливать смутные импульсы её света, но быть не в состоянии дотянуться до неё; во всяком случае, не достаточно, далеко не достаточно.
Это приводило его в бешенство, раздражало и причиняло боль в тех местах, от которых, как ему казалось, он уже избавился. И всё же этих смутных намёков на неё было достаточно, чтобы разжечь боль, которую он подавлял в течение многих дней, недель, месяцев, всё то бл*дское время, что их разлука длилась в этот раз из всех их разлук со времени знакомства.
Ощущение её, даже этой маленькой, смутной частички, возбуждало его и наполняло таким горем, что Ревик чуть не сошёл с ума в те первые минуты, когда позволил себе это сделать.
Он вспомнил, что именно он в итоге повалил их обоих на пол.
Она принялась раздевать его в те умопомрачительные минуты, пока он целовал её у стены, пока он притягивал её, пытаясь использовать их поцелуи, чтобы заставить её свет вернуться к нему. Когда он уложил её на пол, он уже начал возвращать услугу, голыми руками сдирая с её ног эти похожие на нейлон леггинсы.
Боги, он всегда любил её целовать.
Она инстинктивно использовала свой свет во время поцелуев, с того самого первого раза, в том ночном клубе перед Джейденом. Целуя его, она не только дразнила его свет, она притягивала, дёргала и заманивала его в себя медленными, деликатными движениями. Он всегда терял рассудок, целуя её. Это всегда раздражало его, возбуждало и даже переполняло эмоциями – но это другое.
В этот раз это была не она.
Она притягивала его, но в её свете было далеко не достаточно её самой, чтобы одурачить Ревика. Это не могло одурачить даже те его части, которые больше хотели трахать её свет, чем быть с ней, потому что он любил её в отрыве от этого.
Тот подслушанный разговор шёпотом между Врегом и Балидором эхом отдавался где-то в его разуме, пока он делал это, пока он целовал её.
Пока он снимал её одежду.
«…Это было бы похоже на некрофилию».
Боги. Одна лишь мысль об этом вызывала у него злость.
Злость на неё, злость на Врега.
Он хотел убить Врега, особенно когда вспоминал выражение его чёрных глаз, пока Врег пялился на его обнажённую жену. Ранее тем же днём этот мудак ударил его из-за Джона, а теперь он смотрел на его жену, желал её и даже не пытался это скрыть.
Ревик даже не помнил, как принял решение.
До него не доходило, что именно он решил – пока он уже не оказался в ней.
Он остановился сразу же после того, как вошёл в неё, уставившись на её лицо и глаза. К тому времени она обвилась вокруг него, сжала пальцы в его волосах, и в её пальцах и теле всё ещё жили остатки той её проклятой чувственности, когда она скользнула вверх к его телу. Он чувствовал мышечную память, те её части, которые помнили, кем она была, кем они были вместе, но Ревик не ощущал в этом её.
Но даже тогда он не вышел из неё.
Вместо этого он трахал её, плача, пытаясь дотянуться до неё, глядя в это пустое лицо и чувствуя себя худшей тварью на свете из-за того, что он всё равно делает это, хоть она и не с ним. Она сцеловывала его слёзы, прикасалась к его лицу, ничего не говорила, всё ещё будучи потерянной в том молчании, которое никогда не нарушалось, как бы часто он ни умолял её поговорить с ним.
Он слышал её хриплые вздохи, даже несколько стонов ему на ухо, но она ничего не говорила, даже в то время, пока они занимались сексом. Что, наверное, ещё более странно, он оставался таким же молчаливым, как и она, хотя обычно он таким не был; обычно он говорил с ней больше, чем она с ним.
Они всегда разговаривали друг с другом во время секса, практически с самого начала. Это была одна из тех вещей, которые всегда сводили Ревика с ума, особенно когда она по-настоящему теряла контроль и, похоже, уже не осознавала, что говорит ему.
Он довёл её до оргазма и наблюдал за этим на её лице – отдалённая, почти потерянная волна удовольствия, совершенно отстранённая от него.
Для него это ощущалось как кража.
Такое чувство, будто она делала это безо всякого осознания, где она находилась – это было настолько отдалённое от неё, от того, кем она была, от того, кем они были друг для друга, что Ревика с таким успехом здесь вообще могло и не быть.
Роль Ревика в её наслаждении была случайностью. Мелочью.
Он снова заплакал, осознав это, увидев это в её глазах, но продолжал, пока тоже не кончил; и он ни на секунду не прекращал попыток ощутить её во всем этом. Он пробивался внутрь неё, телом и светом, но с таким же успехом мог пытаться ухватить дым руками.
Он никогда не был столь голодным, столь абсолютно измученным лишением, бл*дь.
Это напоминало ему о плене у Териана, когда он силился почувствовать её, когда его тело медленно умирало от голода, когда он прижимался губами к влажному кафелю, пытаясь попить, приглушить жажду, которая как будто выжигала каждую клетку в его теле.
Тогда всё было недосягаемым, включая и её саму – вне досягаемости его света, его живота, его рта, его лёгких, сердца, пальцев.
Он так злился на неё – до сих пор он даже не считал возможным так злиться на неё, особенно после того, как они поженились в том ресторане в Центральном Парке.
Рациональная часть его разума понимала, насколько нелепо винить в этом её.
Более эмоциональная часть его ненавидела себя за то, что он её винит.
Ещё более эмоциональная часть его помнила, чем она угрожала в том подвальном помещении, что она швырнула ему в лицо, показав образы не только того, как она трахает Балидора, но также образы её с Врегом, и Джорагом, и даже со случайными незнакомцами.
И она не просто показала эти образы Ревику.
Она показала их всем, всей бл*дской комнате. Она соблазняла их, безжалостно швырнув страхи Ревика ему в лицо, позволив им увидеть структуры, которые Лао Ху поместили в её свет, когда Вой Пай сделала её наложницей; позволив им увидеть обещание в том, что на самом деле означали эти структуры.
Она позволила им увидеть её обнажённой.
Бл*дь, она побуждала их фантазировать об этом.
Он ненавидел её за это.
Он реально ненавидел её, бл*дь.
Та часть, которая винила её, отказывалась воспринимать это в другом ключе. Этой его части было плевать на то, каким иррациональным считали это другие части его разума. Этой его части было плевать на логику, сострадание или понимание. Этой его части было плевать, являлось ли случившееся с ней частью их судьбы, частью самого Смещения, частью разворачивающейся истории.
Она бросила его.
Бл*дь, она бросила его здесь… опять.
И хоть она бросила его, здесь осталось достаточно от неё самой, чтобы знать, как сделать ему больно, как угрожать ему, как заставить его чувствовать себя беспомощным… и использованным.
Выбросив это из головы сейчас, вместе с иррациональной злостью, сопровождавшей эти мысли, Ревик стиснул зубы, стараясь вновь достичь той чистой, абстрактной лёгкости линейного мышления. Однако его свет изменился в те несколько минут, что он поддался воспоминаниям. Он также ощущал реакции в своём свете – ещё одно предательство его света и менее сознательных участков его разума.
Он поёрзал на сиденье самолёта и заставил себя отвести взгляд от её лица, хоть и продолжил гладить её по волосам. Её боль нахлынула вместе с его болью, мучительно близкая в её свете, притягивающая его, томительно скользящая по его свету.
Он знал, что наверняка сделает это вновь.
Он трахнет её опять, если она его об этом попросит.
Чёрт, да он уже сделал это. Дважды. Один раз той же ночью.
Он проснулся в постели через несколько часов после того, как они заснули. Точнее, она разбудила его, взяв его в рот.
В тот раз он тоже не остановил её.
Он даже не пытался оказать сопротивление. Вместо этого он затерялся, пытаясь найти её свет под прикосновениями её губ и языка. К концу он начал умолять её, стискивая её волосы, пока слезы катились по его лицу. За это он тоже ненавидел себя, но потом он лишь поцеловал её, обвился вокруг неё всем телом и стал ласкать её голую кожу, пока она не начала засыпать в его объятиях.
Во второй раз она разбудила его за несколько часов до рассвета, захотев вайров.
Конечно, она не попросила этого прямым текстом.
Она никогда не просила его словами, потому что вообще не говорила с ним, даже в его голове. Вместо этого она притягивала его со спешкой и паникой в своём свете, бомбардируя его образами.
Конечно, он пошёл навстречу – как шёл ей навстречу каждый раз, когда она просила о вайрах. В конце концов, она не первый раз будила его по этому поводу. В отличие от неожиданного орального секса, разбудить его, чтобы попросить о дозе, было обыденным делом, бл*дь.
Но даже тогда он постарался подавить горечь от этой мысли.
Честно говоря, он вообще старался об этом не думать. Он был истощён, ментально и физически, когда надел вайр на её шею и активировал переключатель, чтобы эта штука скользнула в отверстие у основания её позвоночника. Вайры не случайно вставлялись в те же отверстия, что и ошейники сдерживания видящих, обхватывая и душа те же нервные окончания, кости и плоть.
Ревик наблюдал за её лицом, когда вайры начали производить эффект.
Он наблюдал, как она ускользала в ту менее замысловатую зону, как её глаза стекленели по-настоящему, когда она терялась в бело-золотом свете, наверняка возвращаясь к тому же чёртову океану, в котором он находил её всякий раз, когда искал её в Барьере.
Проблески чувств исходили от неё, когда она уходила, включая облегчение намного более сильное и интенсивное, чем всё то, что когда-либо вызывал в ней секс с ним.
Наблюдая за ней, Ревик ощутил, что вновь злится.
Он наблюдал, как она ловит кайф от вайров, и впервые испытал искушение присоединиться к ней. Он подумывал просто отправиться с ней туда, послать всё к черту и просто отключиться.
Конечно, это не единственная реакция, пронёсшаяся в его сознании.
Он также хотел содрать с неё вайр, встряхнуть её и наорать так, как сделал это, когда только пришёл в комнату. Он хотел сломать эту бл*дскую херовину и позволить ей паниковать из-за утраты. Он хотел разрушить то ощущение умиротворения, которое она чувствовала всякий раз, когда оставляла его позади – что угодно, лишь бы вывести её из этого обдолбанного удовлетворения, заставить её осознать, какую боль ему причинял тот факт, что в этой хрени она нуждалась сильнее, чем в нём.
Конечно, в итоге он ничего не сделал.
Он просто смотрел, как она уходит от него.
В итоге, без предупреждения и преамбул он тоже уснул обратно.
Когда он проснулся в следующий раз, она обвилась вокруг него, и на её лице всё ещё присутствовало безумно довольное выражение. Оно оставалось таким даже после того, как он убрал вайр. Она поцеловала его, и в этот раз в поцелуе было больше выражения привязанности, нежели боли.
Однако после того как она поцеловала его ещё несколько раз, боль вернулась.
В этот раз медленно, томительно, она снова соблазнила его, используя свои руки, губы и даже те структуры в его свете, пока он не потерял контроль.
Однако об этом он тоже не хотел думать.
Что бы они ни делали вместе, Ревик всё равно не чувствовал в этом её. Женщину, которую он хотел. Его жену. Он не видел её в этих бледно-зелёных глазах.
По правде говоря, когда она толкнула его в том подвальном тренажёрном зале с помощью телекинеза, он ощутил больше всего той Элли, которую он помнил.
Когда они наконец-то покинули комнату, снаружи двери стояли охранники.
Ревик едва взглянул на них, когда повёл Элли за руку вниз, дабы убедиться, что она поела, перед тем, как закончить приготовления и вывезти их всех в Нью-Йорк.
Он не мог смотреть в глаза другим.
Он заметил, что они как будто избегали его.
Кухня практически опустела к тому моменту, когда они вошли – с ними остался только Джон, и даже он не смотрел на них в упор дольше одной-двух секунд. Он говорил ни о чём, просто болтал, заполняя тишину. Ревик даже не трудился отвечать на большую часть его слов, но Элли молча наблюдала за Джоном с серьёзным, пусть и всё ещё слегка обдолбанным выражением в её бледно-зелёных глазах.
Ревик не знал, какую часть той ночи или утра почувствовали другие видящие.
Он особенно не хотел думать, как много могли ощутить Джон и Мэйгар, учитывая связь между ними четверыми. Ревик не знал, может, другие только слышали, как он на неё орёт. Этого могло быть достаточно – слышать, как их командир слетает с катушек и орёт на женщину, которая ментально не в состоянии понять его, и уж тем более не может помочь ему справиться с этой утратой контроля.
Должно быть, они подумали, что он-таки окончательно рехнулся.
Должно быть, они подумали, что он сошёл с ума по-настоящему.
Он в особенности не хотел знать, в курсе ли они, что он сделал потом. Он не хотел рассматривать даже возможность того, что вся конструкция наблюдала, как он трахает психически недееспособную жену.
В данный момент он откровенно не желал это знать.
Убрав несколько прядей волос с её высоких скул, Ревик осознал, что снова плачет. В этот раз он заметил слёзы только тогда, когда перед глазами всё размылось. Не поднимая взгляд на остальную часть салона, он вытер лицо основанием ладони. Он не убирал пальцы другой руки от Элли, не переставал ласкать её кожу. Её ладони крепче сжали его ногу, но её глаза не открылись. Он наблюдал, как на её лице сменяются выражения от вайра, который она носила на шее, и невольно желал, чтобы всё это закончилось.
Он хотел, чтобы всё это закончилось.
Он не хотел делать это в одиночку.
Он никогда этого не хотел, но теперь всё изменилось, слишком изменилось, чтобы возвращаться в прошлое, к тем взглядам, которые были у него, когда он был моложе, и ему было знакомо лишь одиночество.
Он честно не был уверен, что он мог сделать это в одиночку, если бы даже захотел попытаться – а он не хотел пытаться. Он знал, что чрезвычайно эгоистично думать так, даже позволять своему разуму идти в таком направлении, учитывая, на чём он должен был сосредоточиться.
Ему было всё равно.
Его способность к самопожертвованию за долгие годы не раз проверялась на прочность. В последний месяц он осознал, что ему сложно притворяться, будто это всё ещё имеет для него значение.
Он останется, пока они не найдут их ребёнка.
Он останется, пока Касс не будет мертва.
Он останется, пока Менлим тоже не будет мёртв – на этот раз мёртв по-настоящему. Погибнет от его рук. Погибнет безо всяких вопросов, опровержений и без малейшей тени сомнений.
Этим вопросом Ревик намеревался заняться лично. Желание сделать так было продиктовано не гордостью и не местью. Эти вещи больше не имели для него никакого значения. Он сделает это сам, потому что не может позволить себе иного. Он не обсуждал с остальными, что он сделает для этого, как далеко зайдёт – но он знал, что зайдёт далеко.
Реально далеко, черт подери.
Дальше, чем он когда-либо заходил, может, даже в худшие его моменты.
Он умрёт, но не допустит, чтобы с ребёнком Элли случилось то же самое, что и с ним.
Он должен сделать для своей жены хотя бы это. Чёрт, да он должен сделать это для мира, чтобы не обрушивать на него очередное существо, которое было изменено, искажено и сломано, как и он сам, столько лет назад. Он не мог допустить, чтобы Менлим использовал её, чтобы создать ещё одного Сайримна.
Он был уверен в этом, и неважно, что он знал или не знал помимо этого.
Глава 22
Ла-Гвардия
Джон понятия не имел, как в эти дни выглядел международный аэропорт Кеннеди, но Ла-Гвардия, где они приземлились, казалась совершенно безлюдной и почти свободной от самолётов.
Он сошёл с трапа, вместе с остальными выходя из самолёта и щурясь от яркого солнца. Затем приподнял ладонь над глазами, чтобы посмотреть на ближайший терминал, потерявший большинство окон и несколько стен как минимум в одном крупном пожаре.
Внизу группа из пяти видящих уже разгружала грузовой отсек самолёта, работая с той машинной точностью, которую он часто замечал у видящих с военной выучкой. Спускаясь по металлическому трапу, Джон увидел, как под брюхом самолёта на взлётно-посадочной полосе растёт гора багажа и ящиков с оружием.
Он не видел и не чувствовал никого, помимо их хорошо вооружённой группы, но всё равно ощущал себя как будто излишне выставленным напоказ. Он задавался вопросом – паранойя ли это, или чьи-то глаза действительно наблюдали за ними из отдалённых зданий, а может, с самого неба.
Он почти не спал во время шестичасового перелёта, что тоже наверняка не помогало.
Ступив на взлётно-посадочную полосу после Ниилы и Джакса, Джон осмотрелся по сторонам.
Он увидел несколько коммерческих реактивных самолётов, припаркованных возле ближайшего терминала и прислонявшихся к этим похожим на гармошку проходам, как огромные наземные животные, обратившиеся в камень. Когда Джон посмотрел на взлётно-посадочную полосу, затем на воду и здания с трёх сторон, он больше всего поразился тишине.
Вдалеке кричали чайки, отчего эта тишина ещё сильнее бросалась в глаза.
Он буквально чувствовал, как океан здесь вторгается на землю. А может, океан просто терпеливо ждал времени, когда он накроет землю по-настоящему.
Ни один из этих грузовичков не курсировал по взлётно-посадочной полосе. Джон не видел механиков или работников багажной службы в их тёмно-синих комбинезонах. Он не видел парней в гигантских наушниках, которые обычно размахивали светящимися трубками, чтобы направлять самолёты к залу ожидания и потом на взлётно-посадочные полосы. Он не видел мелькающих тел за укреплённым стеклом невредимых фрагментов здания терминала.
Если не считать ветра, да время от времени птички, ничто здесь не шевелилось, помимо их самих.
Конечно, пейзаж в аэропорту Сан-Франциско не сильно отличался. Но Джон отчасти сильнее отказывался видеть это здесь, и причины были скорее эмоциональными, нежели рациональными.
Это ж Нью-Йорк, вашу мать.
Это город, который никогда не спит, город, отображённый в миллионе романтических комедий, боевиков, телешоу, фильмов про мафиози и катастрофы во времена взросления Джона.
И ни в одной из тех картин город не выглядел таким – похожим на кладбище.
Как мёртвая история вместо живого вида.
Засунув руки в карманы жилета, он поёжился и застегнул молнию спереди. Даже воздух был не в порядке. Несмотря на секундный озноб Джона, воздух был слишком влажным, слишком душным. Ему казалось, что он находится в тропиках, а не на восточном побережье Соединённых Штатов.
Он взглянул на небо, вспоминая ту лазерную пушку, которая чуть не убила Данте на Таймс-сквер. Ревик, похоже, думал, что они справились с этой конкретной угрозой, по крайней мере, сейчас, но Джон не мог не нервничать. Гаренше удалось вырубить две из этих пушек, взломав органические интерфейсы – включая тот, который, как он думал, чуть не убил Данте.
Однако Гар полностью признал, что не знает, сколько ещё их там может быть.
На самом деле Джон знал, что самая большая угроза, с которой они столкнутся, по крайней мере, в данный момент, исходила от самого океана и разрушающихся защитных полей.
Дамбы и остатки этих полей удерживали худшую часть поднимающейся воды от самой Ла-Гвардии, но все знали, что это не могло продолжаться долго, учитывая проблемы с сеткой и полное отсутствие технического обслуживания. Сидя в кабине самолёта, Джораг указывал на провалившиеся дамбы и кружил над Ла-Гвардией, пытаясь определить, безопасно ли приземляться.
Он также указал на провал на краю одной из взлётно-посадочных полос. Провал находился слишком близко к океану, чтобы сделать взлётно-посадочную полосу непригодной для посадки, но это не к добру.
Через несколько месяцев (может быть, больше, а может быть, и намного меньше), всё будет выглядеть так, как будто международного аэропорта Ла-Гвардия никогда и не существовало.
Джон повернул голову, глядя на горизонт Манхэттена и чувствуя, как в затылке начинает пульсировать головная боль.
Он гадал, узнает ли он город на этот раз.
При этой мысли он взглянул на Элли, не в силах сдержаться.
Она стояла рядом с Ревиком, прижавшись к нему боком, но её глаза смотрели в другую сторону – в сторону открытого океана.
Ревик держал её за руку, разговаривая с Врегом, а ветер трепал его чёрные волосы. Тот же самый порыв ветра подхватил и волосы Элли, отбросив их с лица на спину. Джон увидел этот отрешённый взгляд в её глазах, но на секунду ему показалось, что он тоже видит в них настоящую Элли. Она ещё теснее прильнула к боку Ревика, и Джон заметил, как высокий видящий снова стиснул её пальцы, крепче прижимая к себе.
Отвернувшись от этих двоих, Джон прочистил горло и оглянулся на других разведчиков, которые толпились на лётном поле. Они уже закончили разгружать самолёт.
Он чувствовал, что все ждут, но не был уверен, чего именно.
Он не был проинформирован об этой части плана – в смысле о том, как они проникнут внутрь. Он только знал, что это не будет связано с подводной лодкой – по крайней мере, судя по услышанным шуткам в адрес Врега, поскольку бывший командир Повстанцев испытывал фобию к подобным вещам.
Что бы они там ни использовали, Ревик, должно быть, распланировал всё по минутам. Он не стал бы рисковать своей единственной возможностью настичь Касс, позволив ОБЭ-полю разорвать их на части ещё до того, как они въедут в городскую черту. Он также не стал бы рисковать своим единственным шансом вернуть ребёнка.
С другой стороны, Ревик никогда по-настоящему не говорил об их ребёнке.
Джон ни разу не слышал, чтобы Ревик упоминал о ней во время всех их совещаний по планированию.
Балидор сказал ему, что Касс насмехается над Ревиком во сне, утверждая, что его дочь похожа на него, что у неё его глаза, его черты, аспекты его личности. Однако насколько Джон знал, у них не было никаких реальных подтверждений того, что ребёнок вообще жив.
Он заметил, что в тех редких случаях, когда кто-то упоминал ребёнка Ревика и Элли, они всегда называли его «она» или «её»… и никогда «он» или «его».
Джон знал, что Ревик и Балидор наверняка обсуждали спасение ребёнка за закрытыми дверями.
Они должны были обсудить это, по крайней мере, минимально.
Ревик хотел бы, чтобы вокруг извлечения ребёнка были проведены все те же анализы, что и для других аспектов операции. Он хотел бы знать факторы риска, лучшие способы спасения, шансы на то, что они смогут вытащить ребёнка живым. Даже вообразив содержание этих бесед, Джон почувствовал тошноту.
Честно говоря, он был рад, что его не пригласили ни на один из таких разговоров.
Тем не менее, полная тишина вокруг дочери Ревика и Элли была одним из самых нервирующих элементов всей этой операции. Зная Ревика, эта тема попала в другую чёрную дыру, ничейные земли, куда Ревик просто не мог отправиться – по крайней мере, пока что.
Скорее всего, он не отправится туда, пока всё это не закончится.
Джон уже всё подсчитал, изучил цикл беременности у видящих.
Она бы вообще ещё не родилась, если бы беременность Элли развивалась по циклам сарков, поскольку у них беременность длилась целых пятнадцать месяцев. Малышке было не больше шести месяцев, когда Касс забрала её у Элли, поэтому она не могла выжить вне утробы матери.
Джораг сказал, что перед его уходом от Салинса учёные Повстанцев уже экспериментировали с путями ускорения развития зародышей видящих. Он также сказал Джону, сказал им всем, на самом деле – ну, всем, кроме Ревика, который, вероятно, знал это и не хотел думать об этом в отношении своего собственного ребёнка – что эти эксперименты чрезвычайно хорошо финансировались.
Ни у кого не было больше одной догадки о том, кто мог бы их финансировать.
Ревик тогда ещё ничего не знал о Тени.
Но даже при этом Джон невольно гадал, а не задумывался ли его зять во времена своей работы на Салинса, откуда именно берутся эти деньги. Конечно, зная склонность Ревика к деталям, он, вероятно, думал, что знает.
Он просто не знал, что он видит.
Подумав об этом сейчас, Джон взглянул на Врега.
Как только их взгляды встретились, те обсидианово-чёрные глаза тут же метнулись в сторону, но Джон увидел, как губы разведчика хмуро поджались перед тем, как он повернулся лицом к Ревику.
Джон наблюдал, как Врег кивнул в знак согласия с чем-то, что сказал Ревик, и показал уважительный жест на языке жестов видящих. Это показалось Джону таким же странным, как и то, что в одну минуту Врег мог ударить своего командира по лицу, а в следующую – без вопросов последовать за ним.
Ревик, казалось, не ожидал ничего другого.
Выдохнув, Джон потопал по асфальту ногами в ботинках, пытаясь сосредоточиться и прочистить голову.
Инструкции, планы, кодовые слова и непредвиденные факторы бесцельно крутились в его голове. Слова оставались, как гвозди, вбитые в его мозг, но Джон едва ли мог понять их смысл в этот момент. Как и все они, в течение последних двух недель он проводил большую часть своего бодрствования, обдумывая и запоминая всю информацию, которая ему понадобится для этой операции.
Где-то в этом запутанном бардаке у него имелись карты к свету Элли.
Он нёс в себе коды доступа, кодовые слова, персонализированные ручные сигналы.
Он запомнил отдельный набор инструкций для каждого уровня операции, в которой он принимал непосредственное участие, включая все планы на случай непредвиденных обстоятельств, а также ряд переменных, которые Ревик и Балидор обучили его искать в случае, если всё действительно пойдёт не так.
Ему дали дюжину различных вариантов на случай, если нью-йоркская конструкция вырубит телекинез Мэйгара и/или Ревика; ещё полдюжины вариантов на случай, если это нарушит способность Ревика или Мэйгара связываться с Элли; ещё пять на случай, если их мобильная конструкция сломается, будет захвачена или каким-то образом спровоцирует нью-йоркскую конструкцию заблокировать их способность использовать Барьер.
Ему дали запасные планы на случай, если кто-то из них троих – то есть Элли, Мэйгар или Ревик – будет убит. Ему были предоставлены запасные планы, чтобы найти Касс и Фиграна самостоятельно, и что делать, если он в одиночку окажется лицом к лицу с кем-то из них.
Ему были предоставлены запасные планы на случай, если свет Ревика или Мэйгара будет захвачен, или если кто-то из их команды неожиданно обернётся против них.
Ему даже были даны инструкции, как вернуть его племянницу или племянника, на тот случай, если он окажется единственным, кто мог совершить такую попытку.
Просто последние он получил не от Ревика.
Несмотря на всевозможные планы, контрпланы и запасные планы, вертевшиеся в голове Джона, он знал, что держит там только часть планов – по той же самой причине, по которой он сильно подозревал, что вместе с хорошей информацией ему была скормлена изрядная доля ложных сведений.
Джона это вполне устраивало.
Он знал, что он был крошечным кусочком в гораздо большей и сложной головоломке, и это его тоже устраивало. Он серьёзно отнёсся к предостережениям не преуменьшать свою роль и не предполагать, что план может увенчаться успехом и без него, но он знал, что в целом был всего лишь крошечным винтиком.
А может быть, просто так было легче думать, поскольку альтернатива имела тенденцию вызывать парализующую панику.
Когда он думал о Касс, о том, что снова увидит её, ему становилось спокойнее.
Когда он думал о том, что у Касс его племянница, ему становилось ещё спокойнее.
Мысль о том, что Тень воспитывает ребёнка Ревика после того, что было сделано с Ревиком в детстве, имела тенденцию напоминать Джону, почему он не задавал Ревику много вопросов о средствах и целях. Это также послужило леденящим душу напоминанием о том, почему Ревик, возможно, не горит желанием говорить о том, что уже произошло с его дочерью.
Прошло шесть месяцев с тех пор, как они нашли Элли в доме их матери в Сан-Франциско.
Шесть месяцев, девять дней, и примерно двенадцать часов.
Джон оглянулся через плечо на остальных, когда Ревик закончил говорить с Врегом. Он наблюдал, как Врег сделал тот частично напоминающий отдание чести жест, который использовали Повстанцы – тот самый, который содержал сокращённую версию жеста уважения, характерного для Меча. Как только китайский видящий закончил движение, Джон услышал, как над асфальтом эхом разносятся удары лопастей.
Они звучали как удары гигантского сердца.
К тому времени, когда он повернулся в нужном направлении, тёмный силуэт двухвинтового вертолёта поднимался над ангаром напротив терминала, и его нос был слегка наклонен вниз.
Чёрная птица показалась Джону огромной.
