Текст книги "Короли Бурбона (ЛП)"
Автор книги: Дж. Уорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Джин с трудом попыталась все же добиться стакана, намочив губы и отпрянув с отвращением…
– Что вы делаете!
Зажглась люстра, мы все подпрыгнули на месте, Лейн попытался поймать бурбон, выплеснувшийся из его стакана на пижаму с монограммой.
Эдвард стоял в комнате с выражением абсолютной ярости на лице.
– Что, черт возьми, с вами не так! – сказал он, двигаясь вперед и выхватывая стакан из руки Лейна и бутылку у Макса.
– Мы просто играем, – пробормотала Джин.
– Иди спать, Джин, – он поставил стакан на тележку и вернул бутылку в нишу. – Ты прямо сейчас идешь спать.
– Почему это?
– Ты хочешь, чтобы я поддал тебе под зад?
Даже Джин способна уважать логику.
Она направилась к дверному проходу в виде арки, сутулясь, ее тапочки, как-то странно передвигались по восточному ковру, и Эдвард прошипел:
– И воспользуйся лестницей для персонала. Если отец услышит что-либо, он спустится сюда.
Сердце Лейна просто ухнуло вниз. У него выворачивало все нутро, хотя было ли это связано с бурбоном, он не был в этом уверен.
– Ей семь лет, – сказал Эдвард, когда Джина не могла его уже услышать. – Семь!
– Мы знаем, сколько ей лет…
– Заткнись, Максвелл. Просто заткнись, – Эдвард уставился на Макса. – Если вы хотите навредить себе, мне плевать. Но не втягивайте ее в это.
Громкие слова. Ругательства. И манера поведения такая же, которая действительно могла заставить их обоих прийти в себя.
Опять же Эдвард всегда казался взрослым, еще перед тем, как он совершил прыжок в мир подростков.
– Я не обязан тебя слушаться, – вставил Макс. Но боевое настроение уже покинуло его, голос звучал слабо, а глаза смотрели в ковер.
– Да, вы будете слушать.
И все замерло здесь и сейчас.
– Прости, – сказал Лейн.
– Я не беспокоюсь о тебе, – Эдвард покачал головой. – Это касается его, я беспокоюсь о нем.
– Скажи, что тебе жаль, – прошептал Лейн. – Макс, давай.
– Нет.
– Он не отец мне, и ты знаешь это.
Макс уставился на Эдварда.
– Но ты ведешь себя точно также, как он.
– Только потому что ты вышли из-под контроля.
Лейн взял Макса за руку.
– Он тоже сожалеет, Эдвард. Давай, пошли, пока кто-нибудь не услышал нас.
Макс попытался несколько раз выдернуть руку, но в итоге последовал за ним без дальнейших комментариев, бой закончился, ставка на независимость была безнадежно утеряна. Они были в тусклом фойе, двигаясь по черно-белому мраморному полу, пройдя уже половину пути, когда Лейн заметил что-то в конце гостиной.
Какая-то движущаяся тень.
Слишком большая, чтобы быть Джиной.
Лейн дернул руку своего брата в полной темноте танцевальной гостиной.
– Шшш.
Через арочные дверные проемы, открывающие вид в гостиную, он наблюдал, как Эдвард повернулся к тележке, пытаясь найти отскочившую пробку, и Лейну хотелось закричать и предупредить своего брата…
Но возник их отец, Уильям Болдвейн, и как только Эдвард развернулся, то фактически уперся в его высокое тело.
– Что ты делаешь?
Те же слова, тот же тон, только бас ниже.
Эдвард спокойно стоял перед ним с бутылкой в руке, и Лейн заметил почти полный стакан, стоящий на виду в центре тележки.
– Ответь мне, – сказал их отец. – Что ты делаешь?
Он и Макс – мертвы, подумал Лейн. Как только Эдвард расскажет этому человеку все, что происходило здесь, Уильям был способен войти в раж.
Рядом с Лейном, тело Максвелла просто дрожало мелкой дрожью.
– Мне не следовало этого делать, – прошептал он…
– Где твой ремень? – спросил Эдвард.
– Ответь мне.
– Я отвечу. Где твой ремень?
«Нет! – подумал Лейн. – Нет, это были мы!»
Их отец шагнул вперед, его шелковый халат с монограммой, поблескивающей в лучах света, цвета свежей крови.
– Черт побери, парень, ты скажешь мне, что ты делаешь здесь с моей выпивкой.
– Она называется Брэдфорд Бурбон, отец. В честь семьи, на которой ты женился, помнишь?
Их отец оторвал руку от груди, и тяжелая золотая печатка кольцо, которое он носил на левой руке, блеснуло, словно предвидя удар, который вошел в контакт с кожей. Эдвард получил элегантный, мощный надрез, в виде сомнительной пощечины, которая была слишком жестокой и звук удара рикошетом отразился от стен гостиной.
– Сейчас, я спрошу еще раз… что ты делаешь с моей выпивкой? – Уильям потребовал снова ответа у Эдварда, который отклонился в сторону, схватившись за лицо.
Пытаясь отдышаться где-то минуту, Эдвард выпрямился. Его пижамы подрагивала, потому что дрожало все его тело, но он оставался на ногах.
Откашлявшись, он ответил заплетающимся языком:
– Я праздновал Новый Год.
Кровь дорожкой сочилась у него по щеке, оставляя след на его бледной коже.
– Тогда не позволяй мне испортить твое удовольствие, – отец указал на полный стакан Лейна, стоящий на тачке. – Выпей его.
Лейн закрыл глаза, его чуть не вырвало.
– Выпей его.
Звуки удушья и тошноты продолжались бесконечно, пока Эдвард издавал булькающие звуки, выпивая почти четверть бутылки бурбона.
– Теперь не выплесни это, парень, назад, – рявкнул их отец. – Не смей...
Шасси самолета ударились об асфальт, и Лейна вытряхнуло из прошлого. Он даже не удивился тому, что стакан в его руке дрожал, и это не было связано с посадкой.
Поставив № 15 на поднос на столе, он вытер лоб.
Это не единственный раз, когда Эдвард пострадал из-за них.
И это еще не было худшим вариантом. Нет, все худшее пришлось позже, когда они стали взрослыми, и, наконец, собственно и произошло то, с чем не могло справиться паршивое воспитание.
Сейчас Эдвард был явно разрушен, и не только физически.
Боже, у него было так много причин, из-за которых Лейн не хотел возвращаться в Истерли. И не все они были связаны с женщиной, которую он любил, но потерял.
Он должен был признаться, хотя бы самому себе, но..., Лиззи Кинг оставалась наверху этого очень длинного списка.
3.
Брэдфорд – родовое поместье, Отель «Чарлмонт»
Оранжерея «Amdega Machin» была продолжением Истерли с южной стороны и не потребовала никаких вложений, когда была построена еще в 1956 году. Строительство было осуществлено в таком же готическом стиле, и представляло собой шедевр архитектуры – тонкий каркас был сделан из белой покрашенной кости, поддерживающие сотни панелей из стекла, создавая интерьер, который был намного больше и более законченный, чем фермерский дом, в котором жила Лиззи. С шиферными перекрытиями и гостиным уголком с диванами и креслами, созданными «Colefax and Fowler» (дизайнерская фирма – прим. пер.), с высокими грядками с образцами цветов по длинной стороне и выращиваемой зеленью по углам, но этим все и ограничивалось, создавая видимость. Истинные растения, садово-огородные растения, прорастали и прививались, обрезались далеко от глаз семьи в теплицах.
– Wo sind die Rosen? Wir brauchen mehr Rosen… (Где эти розы? Мы должны использовать дополнительное количество роз…– пер. с нем.)
– Я не знаю, – Лиззи открыла в довершение еще одну картонную коробку, которая была такой длинной, что напоминала ногу баскетболиста. Внутри находилось две дюжины белых георгинов, каждый стебель которых был обернут в пластик, а головки защищены воротниками из тонкого картона. – В этих коробках вся поставка, и они должны быть здесь.
– Ich bestellte zehn weitere Dutzend. Wo sind sie—? (Я заказала десять дополнительных дюжен. Где они…?– пер. с нем.)
– Ладно, пора переходить на английский.
– Это не все, – Грета фон Шлибер подняла связанные крошечные, бледно-розовые цветы, которые были завернуты в страницу газеты «Colombia». – Мы не справимся со всем этим.
– Ты говоришь так каждый год.
– На этот раз я права, – Грета пододвинула свои очки из тяжелой черепаховой оправы повыше на нос и оглядела двадцать пять коробок, составленных друг на друга. – Я говорю тебе, у нас настоящие проблемы.
В этом и заключалась ее суть и способность именно таким образом работать с коллегой.
Начиная от всей пессимистическо-оптимистической рутины, Грета имела в значительной степени все, чего не было у Лиззи. Например, она была европейкой, а не американкой, при разговоре у нее резко проявлялся немецкий акцент, несмотря на то, что она жила в Штатах уже тридцать лет. Она была замужем за известным человеком, матерью троих замечательных детей, которым было уже за двадцать, у нее было достаточное количество денег, она не только могла сама не работать, но ее два мальчика и девочка тоже не испытывали в этом необходимости.
Лиззи Yaris явно не соответствовало ее стилю. У нее был черный Мерседес универсал, и бриллиантовое обручальное кольцо на пальце, достаточно большое, и могло спокойно посоперничать с драгоценностями Брэдфордов.
Ох, и в отличие от Лиззи, ее светлые волосы были коротко подстрижены, как у мужчины, которым было чему позавидовать, когда вы пытались распрямить затекшую спину, держа в руках: мусорный пакет за перекрученные концы, проволоку для цветов и пучки брокколи, пытаясь из освободить от резинок.
Было ли хоть что-то, что их объединяло? Да, ни одна, ни вторая не могли сидеть без дела и праздно проводить время, они не могли быть незанятыми, хотя бы секунду, поэтому и работали вместе в родовом поместье Брэдфордов почти уже пять лет… нет, больше. Семь?
О, Боже, время уже придвигалось к десяти.
И Лиззи не могла представить себя без Греты, хотя иногда ей хотелось, чтобы Грета не была бы такой активной, хотя бы в половину, по сравнению с обычной женщиной.
– Ich sage Ihnen, wir haben Schwierigkeiten. (Я говорила им, что у нас могут быть проблемы, – прим. пер.)
– Ты сказала, что у нас снова проблемы?
– Kann sein. (Возможно, прим. пер.)
Лиззи закатила глаза и почувствовала повышающийся адреналин, оглядываясь на появившейся выстроенный ряд, тянущийся на шестьдесят футов в длину, в центре оранжереи из двух рядов складных столов, заставленных семьюдесятью пятью вазами, размером с ведерко для льда из стерлингового серебра.
Блеск от них был таким ярким, Лиззи даже пожалела, что оставила свои солнечные очки в машине.
И она также желала не иметь никакого дела с Лейном Болдвейном, который, уже вероятно, совершил посадку в аэропорту в этот самый момент.
Разве ей нужны еще большие проблемы, а?
Ее мысли бешено кружились, но она попыталась сосредоточиться, что точно способна была контролировать. К сожалению, ей только оставалось удивляться, каким образом она и Грета смогут наполнить эти вазы доставленными цветами, стоимостью в пятьдесят тысяч долларов, которые необходимо распаковать, осмотреть, очистить, обрезать и выставить должным образом.
И помещение наполнилось хрустом и движением, которым всегда были наполнены сорок восемь часов перед «The Derby Brunch».
Или TDB, как его называли работники поместья.
Потому что, работа в Истерли напоминала армию: все было урезано, за исключением количества дней работы.
И да, несмотря на то, что приехала скорая помощь, событие все равно произойдет. Это как поезд, который разогнался и его не может остановить никто и ничто. По сути, она и Грета часто говорили, что, если произойдет ядерная война, единственное, что останется после грибовидного облака, когда оно рассеется – тараканы, твинки... и TDB.
Шутки шутками, но «The Derby Brunch» был настолько давним и эксклюзивным событием года, имеющим свое собственное имя идентификатор, и список приглашенных гостей, который охранялся и передавался следующему поколению, как семейная реликвия. Собиралось почти семь сотен богатых людей штата и страны и политической элиты, толпы смешивались и плавно перетекали по садам Истерли, попивая мятный джулеп (напиток из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой – прим. пер.) и коктейль мимоза, за два часа до отправления в «Steeplehill Down» на скачки чистокровных лошадей в этот самый знаменательный день в году и первый этап «Тройной Короны». (Термин, обычно использующийся для обозначения трёх важнейших и престижнейших скачек для трёхлетних лошадей. почти в каждой стране имеется своя Тройная Корона. – прим. пер.) Правила TDB были короткие и милые: дамы должны были появляться в шляпках, фотографы отсутствовали, но разрешалось фотографировать, и не имело значения, прибыли ли вы в мистическом автомобиле с откидным верхом или на корпоративном лимузине. Все автомобили парковались у подножия холма, а пассажиров дальше перевозили микроавтобусы прямо к парадному входу поместья.
Ну, почти все. Единственные люди, которые не пользовались этим трансфером были губернаторы или президенты, если они выражали желание присутствовать… и главный тренер Университета Чарлмонт мужской баскетбольной команды.
В Кентукки носили форму баскетбольной команды университета одну из двух – U с красной С или синюю Университета Кентукки, все зависело о того богаты вы или бедны.
Брэдфорды носили форму UC с парящим орлом. И это почти было сродни Шекспировским трагедиям, поскольку их соперники в бизнесе по бурбону – Саттоны носили форму KU с тигром.
– Я слышу твое бормотание, – сказала Лиззи. – Думай, положительно. Мы справимся.
– Wir müssen alle Pfingstrosen zahlen, (Мы должны пересчитать все пионы, – прим. пер.) – объявила Грета, взяв сверху другую коробку. – В прошлом году, они обсчитали нас…
Одна половина двойной двери распахнулась, и мистер Харрис Ньюарк, дворецкий, вошел, принеся с собой сквозняк. Пяти футов и шести дюймов, он казался гораздо выше ростом в своем черном костюме и галстуке, но возможно это было иллюзией из-за его постоянно поднятых бровей, которые всем своим видом говорили: «Ты тупой американец», как бы подводя черту того, что он говорил сам. До мозга и костей пропитанный многовековыми традициями, присущими слугам в Англии, он не только родился и прошел обучение в Лондоне, но служил лакеем у королевы Елизаветы II в Букингемском Дворце, затем в качестве дворецкого у Принца Эдварда, графа Уэссекса, в Бэгшот-Парке. Служба в Доме Виндзоров была краеугольным камнем для найма его год назад в поместье.
Конечно, не из-за личных качеств, как человека.
– Миссис Болдвейн вышла и находится в Доме у бассейна, – он обращался только к Лиззи. Грета, как гражданка Германии, которая по-прежнему говорила с акцентом, была для него персоной нон грата. – Пожалуйста, принесете ей туда букет цветов. Спасибо.
И пуф! он развернулся и вышел молча за дверь, закрывая ее за собой.
Лиззи закрыла глаза. В поместье было две миссис Болдвейн, но только одна из них, по всей видимости, вышла из своей спальни и грелась в лучах солнца у бассейна.
«Один, потом второй удар за сегодняшнее утро», – подумала Лиззи. Она не только не хотела видеть своего бывшего любовника, но теперь ей придется встретиться с его женой.
Фантастика.
– Ich hoffe, dass dem Idiot ein Klavier auf den Kopf fallt. (Я надеюсь, что такому идиоту, свалиться когда-нибудь на голову рояль, – прим. пер.)
– Ты говоришь, что надеешься, что ему упадет на голову пианино?
– А ты утверждаешь, что не знаешь немецкий.
– За десять лет с тобой, я выучила.
Лиззи огляделась вокруг, какие цветы она может взять из этой огромной поставки. Коробки должны были быть распакованы, листья проверены и не очень хорошие срезаны, стебли подрезаны, каждый цветок следовало распушить и проверить его качество. Она и Грета еще даже близко не добралась до этой стадии, но то, что хотела миссис Болдвейн, всегда получала быстро.
Причем на очень многих уровнях.
Через пятнадцать минут выбора, обрезки, букет был создан и поставлен в серебряную вазу.
Грета встала рядом с ней и протянула руку с большим с монету не ограненным бриллиантовым поблескивающим кольцом.
– Позволь мне взять вазу.
– Нет, я отнесу…
– Ты не захочешь иметь с ней дело сегодня.
– Я никогда не хочу иметь с ней дело…
– Лиззи.
– Я в порядке, правда.
К счастью, ее старая подруга купилась на ложь. Правда? Лиззи была очень далека от «в порядке», она не могла даже видеть то место, но это не означало, что она собиралась расслабляться.
– Я скоро вернусь.
– Я посчитаю пионы.
– Все будет хорошо.
Она надеялась.
Лиззи направилась к двойным дверям, которые вели в сад, в голове словно что-то стучало и колотило, и ступив за порог на нее накатила стена горячего и влажного воздуха, и ей нисколько это не помогло. «Нужно принять мотрин», – подумала она. Как только вернется примет четыре таблетки и займется своей реальной работой.
Трава под ногами была подстрижена, под ковер больших полей для гольфа, таких огромных мать-природа не смогла бы даже придумать, и, хотя в уме у нее крутилось слишком много мыслей, она все же сделала себе пометку составить список клумб для пересадки на пяти акрах огороженного сада. Хорошей новостью было то, что после позднего начала весны, фруктовые деревья цвели в углах длинной кирпичной стены, их нежные белые лепестки опадали, словно снег на дорожки. Кроме того, мульча, которая была положена две недели назад, наконец-то потеряла свой смердящий запах, и на плюще у старых каменных стен везде появились новые листочки. Через месяц четыре греко-римские скульптуры, создающие своеобразный квадрат, женщины в царственных позах, будут очищены, превратившись из пастельно-розовых и персиковых в ярко-белые, составляя прекрасный контраст со спокойной зеленью и серой рекой.
Но конечно, сейчас все было сосредоточено на «The Derby Brunch».
Дом у бассейна был покрыт белой обшивочной доской и находился в дальнем углу слева, больше подходящий врачу/юристу/семье из четырех человек, которые могли бы бездельничая проводить время перед бассейном олимпийских размеров, наполненным водой цвета аквамарин. Две соединенные лоджии дома были увешаны ухоженными глициниями, которые достаточно скоро покроются белыми и лавандовыми цветами, свисающими, как фонарики, с зеленых кашпо.
И под свисающими ветвями, вытянувшись в коричневом мягком кресле с откидывающейся спинкой из жордана, миссис Шанталь Болдвейн была так же красива, как бесценные мраморные статуи.
И имеющая столько же теплоты, сколько и они.
Кожа этой женщины светилась, благодаря прекрасному спрею для загара, мелированные светлые волосы искусно завиты на длинных концах, и тело, которому могла бы позавидовать сама Рози Хантингтон-Уайтли (известная модель, занимающаяся правильным питанием – прим. пер.), вызвало бы у нее комплекс неполноценности. Ногти были поддельные, но идеально ухоженные, ни длина, ни цвет не имели ничего общего с девушкой из Джерси, а ее обручальное кольцо, как будто сошло со страниц журнала «Town & Country» (журнал уровня люкс – прим. пер.), такое же ослепительное и большое, как и ее улыбка.
Она была прекрасной современной красавицей Юга, тем типом женщин, глядя на которых люди, выросшие в Чарлмонте, шептали: «хорошая девушка, несмотря на то, что она из Вирджинии».
Лиззи уже давно задавалась вопросом, проверяли ли Брэдфорды зубы у дебютанток, за которых вышли их сыновья… также, как они проверяли у чистокровных лошадей.
– …рухнула, а потом приехала скорая, – рука с сильно отсвечивающим кольцом с бриллиантом поднялась, дотронувшись до волос, и переложив iPhone в другую руку, поднеся к другому уху. – Они вынесли ее прямо через главный вход. Ты можешь себе это представить? Они должны были объехать вокруг здания к другому… о-о, разве это не прелесть!
Шанталь Болдвейн прикрыла рот рукой, как делали чопорные гейши, пока Лиззи устанавливала вазу на мраморную барную стойку в самом конце, подальше от прямых солнечных лучей.
– Что сделал Ньюарк? Он такой тугодум.
Лиззи кивнула и отвернулась, чем меньше времени она здесь пробудет, тем лучше…
– О, постой, Лиза, ты…
– Лиззи, – поправила она останавливаясь. – Могу я чем-нибудь вам помочь?
– Не будете ли вы так любезны принести мне немного вот этого? – женщина кивнула на стеклянный кувшин, который был наполовину полон. – Лед уже растаял и совсем не чувствуется запаха. Я уезжаю в клуб на ланч, но не раньше, чем через час. Такое большое тебе спасибо.
Лиззи перевела глаза на кувшин с лимонадом, и правда старалась, видит Бог реально очень стараясь, не вылить весь этот кувшин на нее.
– Я попрошу мистера Харриса, и он пришлет кого-нибудь…
– Ох, но он так занят. А ты можешь просто сходить… и этим так мне поможешь.
И она вернулась к своему iPhone, на задней крышке, которого был изображен Университет Чарлмонт.
– Где была я? Ой, так они забрали ее через главные входные двери. Я имею в виду, на самом деле, вы можете представить...?
Лиззи подошла к ней, взяла кувшин, и прошла через белоснежную террасу, ступив на зеленую траву.
– Рада была помочь, – произнесла она.
Рада была помочь.
Да, все правильно. Именно это вы должны сказать, когда семья попросила вас что-то сделать. Это был единственный приемлемый ответ… и безусловно намного лучший, чем: «Как насчет того, чтобы засунуть этот кувшин тебе в задницу, ты, жалкий кусок телятины…?»
– Ах, Лиза, и не забудь, свежеприготовленный, хорошо? Спасибо.
Лиззи продолжала идти, бросив через плечо, словно гранату.
– Рада была помочь.
Подойдя к особняку, ей пришлось остановиться, чтобы определить в какую дверь входить. Как обслуживающему персоналу, ей не разрешалось входить в четыре двери: главный вход, боковую – в библиотеку, и две задние – столовую и игровую комнату. Но сейчас она была настолько обескуражена, чтобы использовать другие двери и входить через кухню и прачечную… хотя она проходила только через них, когда разносила три раза в неделю букеты по дому.
Она выбрала дверь, которая была между столовой и кухней, поскольку решила для себя не обходить дом вокруг, как делали все остальные сотрудники. Зайдя в шикарную комнату, она опустила голову вниз, в большей степени беспокоясь не о том, что кто-то может на нее нажаловаться, а очень надеясь и молясь не попасться…
– Я надеялся, что увижу тебя сегодня здесь.
Лиззи замерла, словно вор, почувствовав укол от слез, заблестевших в уголках ее глаз. Но она не собиралась плакать.
Не перед Лейном Болдвейном.
И не из-за него.
Расправив плечи, она вскинула подбородок... начиная разворачиваться в другую сторону.
До того, как она встретила глаза Лейна с тех пор, как она прекратила с ним все отношения, она готова была ему сказать – идти к черту, но сейчас она поняла три вещи: во-первых, он выглядел точно так же, как и прежде; во-вторых, это совершенно не было для нее хорошей новостью; и в-третьих, если у нее в голове имеются хотя бы какие-то мозги, она должна помнить и все время вспоминать, что он сделал с ней почти два года назад и не выпускать это из вида.
«Пропахший насквозь своими долларами» и все, в таком же роде, что…
Эх... черт побери, и почему он по-прежнему так хорошо выглядит?
Лейн не мог многое вспомнить, идя по Истерли впервые за долгое время.
Ничто не радовало глаз и не производило на него должного впечатления. Не величественная входная дверь с львиной головой и молотком на иссиня-черной глянцевой панели. Не переднее фойе размером с футбольный стадион с парадной лестницей, ни картины, написанные маслом, описывающие прошлое и настоящее Брэдфордов. Ни хрустальные люстры или золотые бра, ни рубиново-красные восточные или тяжелые парчовые портьеры, даже не впечатлила гостиная и бальный зал по обеим сторонам.
Южная элегантность Истерли, в сочетании с многолетним душистым сладким лимонным ароматом, вышедшей из моды мастикой для полов, была как прекрасный костюм, который надевают утром и носят на протяжении всего дня, потому что она была сшита портным, подгоняющим его под каждую вашу мышцу и косточку. Он не чувствовал абсолютно никакого внутреннего трепета от того, что попал в эту атмосферу: скорее оно напоминало погружение в девяносто-восемь-точка-шесть градусов спокойной воду. Воздух, которым он дышал, был совершенно неподвижным, совершенно влажным и вполне умеренным. Он начал клевать носом, сидя в кожаном клубном кресле в гостиной.
Это была семья и одновременно враги, и очень вероятно, что у него не было никаких эмоций, потому что он давно махнул на них рукой, стараясь не думать об этом.
Однако, он пытался вспомнить любую мелочь, позволяющую ему увидеться с Лиззи Кинг в этот раз.
Они столкнулись, когда он шел через столовую в поисках кого-нибудь.
«О, Боже, – подумал он. – Ох, дорогой Бог».
После того, как он такое долгое время хранил в памяти ее образ, сейчас стоящая перед ним Лиззи, отличалась от той в его воспоминаниях, той, реальной, которая стояла перед ним. И его тело мгновенно отреагировало на нее, кровь быстрее понеслась по венам, и все дремлющие инстинкты не просто проснулись, а полыхнули у него в крови.
Ее волосы стянутые сзади в густой хвост, точащий прямо, были по-прежнему осветлены солнцем, не подвергшиеся парикмахерскому мелированию. На лице не было макияжа, кожа была загорелой и сияющей, ее строение лица напомнило ему, что хорошая генетика намного лучше, любых сто тысяча долларовых пластических хирургов. И ее тело… упругое, сильное тело с изгибами, которые он так любил и сильное, что говорило о ее физическом труде, которым она так хорошо занималась... было именно таким, каким он его и запомнил. Она даже была одета также, как и тогда, в шорты цвета хаки и необходимое черное поло с эмблемой Истерли.
От нее пахло Кеппертоном, не Шанелью. Ее туфли были Меррел, не Маноло, часы Найк, а не Ролекс.
Для него она была самой красивой, одетой лучше всех женщиной, которую он когда-либо видел.
К сожалению, взгляд ее глаз остался без изменений.
Взгляд, сказал ему, что она тоже думала о нем с тех пор, как он ее покинул.
Но только не в хорошем смысле слова.
Его губы шевелились, и Лейн поймал себя на мысли, что он что-то говорил ей, но совершенно не следил за словами. Слишком многое было необходимо отфильтровать его мозгу, и в основном все это были воспоминания из прошлого: ее обнаженное тело на спутавшихся простынях, ее волосы, просачивающиеся сквозь его пальцы, его руки на внутренней поверхности ее бедер. Он даже услышал у себя в голове, как она выкрикнула его имя, когда он жестко подвел ее к оргазму, сотрясая кровать, спинка которой ударялась о стену…
– Да, я знала, что ты приедешь, – спокойно сказала она.
Оказывается, они думали о разном. Он переминался в своих Guccis, по новой переживая разгар их отношений, а она была совершенно нетронута его присутствием.
– Ты видел ее? – спросила она. Потом нахмурилась. – Эй?
Какого черта она спрашивает его? Ах, да.
– Я слышал, что она уже приехала домой из больницы.
– Около часа назад.
– Она в порядке?
– Она осталась здесь с подачей кислорода через маску. Что ты думаешь? – Лиззи покосилась в сторону, в которую она направлялась. – Слушай, если ты меня извинишь, я собираюсь…
– Лиззи, – сказал он низким голосом. – Лиззи, я...
Стоило ему замолчать, как выражение ее лица стало незаинтересованным.
– Сделай нам обоим одолжение и не утруждай себя, ладно? Просто иди к ней и... сделай все остальное, ради чего ты приехал сюда, хорошо? Оставь меня в покое!
– Господи, Лиззи, почему ты не хочешь выслушать меня…
– А почему мне следует? Странный вопрос.
– Потому что цивилизованные люди позволяют другим высказаться, обычная вежливость…
И бум! понеслось.
– Прости? – воскликнула она. – Только лишь потому, что я живу над рекой, и работаю на твою семью, это делает меня своего рода приматом? Действительно… ты готов разъяснить мне это?
– Это не то, что я имел в виду…
– О, я думаю, что это…
– Клянусь, – пробормотал он, – любимая мозоль…
– Что, Лейн? Показать снова? Извини, но тебе не разрешено крутить такие вещи с такой как я, одна проблема. И она касается тебя. И она всегда будет касаться тебя.
Лейн всплеснул руками.
– Я не могу достучаться до тебя. Все, что я хочу сделать, это объяснить…
– Ты хочешь что-нибудь для меня сделать? Отлично, вот, – она сунула ему в руки наполовину наполненный кувшин с лимонадом. – Отнеси это на кухню и попроси кого-нибудь наполнить. Затем ты можешь попросить их отнести его обратно к бассейну, или возможно, ты захочешь сам его отнести… твоей жене.
С этими словами она развернулась и рванула в ближайшую дверь. И пока она шагала по лужайке по направлению к оранжерее, он не мог решить, что его больше привлекает: треснуть головой об стену или бросить в нее кувшин, или же проделать то и другое.
Он выбрал вариант четыре:
– Черт, долбаный, бл*дь…
– Сэр? Могу ли я быть полезен для вас?
Лейн взглянул на пятидесятилетнего мужчину с британским акцентом, который был одет, словно он представлял похоронное бюро.
– Черт побери, а вы кто?
– Мистер Харрис, сэр. Я Ньюарк Харрис, дворецкий, – мужчина поклонился в пояс. – Пилоты были достаточно любезны, позвонив заранее и сообщив, что вы едете. Могу ли я взять ваш багаж?
– У меня нет багажа.
– Очень хорошо, сэр. Ваша комната готова, и, если вы исследуете ваш гардероб и решите что-то обновить, для меня будет в удовольствие купить вам все необходимое.
Ох, нет, подумал Лейн. Неа, он не останется… он знал это чертовски хорошо, что выходные были на носу, а цель его визита не имела ничего общего с цирком «The Derby Brunch».
Он сунул кувшин мистеру Денди.
– Я не знаю, что здесь и мне плевать. Просто заполните его и отнеси туда, где он был.
– Рад познакомиться, сэр. Вам понадобится…
– Нет, вот и все.
Мужчина, казалось, удивился, Лейн протиснулся мимо него и направился в сторону части дома обслуживающего персонала. Но, конечно же, англичанин ничего не спросил. А кто бы спросил, учитывая настроение, в котором он был? Это не только правильный этикет дворецкого, но скорее всего в нем проснулось такое понятие, как самосохранение.
Две минуты в доме. Две чертовых минуты.
А он уже готов был взорваться, как ядерная бомба.
4.
Лейн промаршировал в обширную профессиональную кухню и сразу же был ошеломлен «шумом запахов» и тишиной. Хотя здесь находилось больше десятка поваров, в белой униформе, склонившихся над из нержавеющей стали рабочими столами и Викинг печками, никто из них не говорил, все трудились. Некоторые даже не подняли головы, однако, другие узнали его и перестали заниматься своим делами, он проигнорировал их реакцию: «О, Мой Бог!» Он свыкся с такой замедленной реакцией, связанной с его появлением где бы то ни было, поскольку его репутация всегда опережала его появление, распространившись по всей стране в течение многих лет.
Спасибо, «Ярмарка тщеславия», которая разоблачила его семью десятилетия назад. И три рекламные статьи туда же, и домысливания в желтой прессе, и начало компании с подшучиваниями в Интернете.
Однажды этот самый примитивный из прессы, рассматривающий статус знаменитостей, сосунок поймал его?
И его не удалось остановить.
Подойдя к двери с пометкой «ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ», он пригладил свою рубашку, подтянул вверх брюки, прошелся по волосам. Пожалев, что не воспользовался временем, чтобы принять душ, побриться и переодеться.
И он действительно желал, чтобы встреча с Лиззи прошла намного лучше. Похоже ему необходимо придумать что-то другое.
