Текст книги "Короли Бурбона (ЛП)"
Автор книги: Дж. Уорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
– Прости, я не совсем понимаю? – сказала она.
– Он был похищен в Южной Америке с требованием выкупа, ведутся переговоры, – он усиленно потер лицо. – Я не могу представить, что они с ним делают… прошло уже пять дней с тех пор, как они попросили выкуп. Господи, как это произошло? Его должны были охранять. Кто позволил этому случиться?
Потом он встряхнулся, и посмотрел на нее тяжелым взглядом.
– Ты не должна ничего рассказывать. Джин ничего не знает. Мы держим все в тайне, чтобы ничего не просочилось в прессу.
– Я не скажу. Я имею в виду, я не скажу ни слова. Власти как-то задействованы в этом?
– Отец вел с ними переговоры. Это кошмар… я говорил ему не ездить туда.
– Мне так жаль, – Какое пафосное заявление. – Я могу как-то помочь?
Очередной раз какая-то жалкая кучка слов.
– На его месте должен был быть я, – пробормотал Лейн. – Или Макс. Почему не один из нас? Мы не представляем ценности. Это должен был быть один из нас.
Следующее, что она сделала, не задумываясь, поставила вазу на пол и подошла к его кровати.
– Я могу что-нибудь сделать для тебя?
– Это должен был быть я.
Она села рядом и подняла руку, чтобы коснуться его плеча, но потом одумалась, что…
Мобильник надрывался на тумбочке, а когда он не пошевелился, она спросила:
– Ты действительно не хочешь ответить?
Когда он ничего не сказал, она наклонилась и посмотрела на экран. Шанталь Блэр Стоу.
– Думаю, это твоя девушка.
Он взглянул на нее.
– Кто? – Лиззи протянула руки и взяла трубку, показывая ему экран. – Нет, я не хочу с ней разговаривать. И она не моя девушка.
Лиззи удивилась, поскольку была осведомлена, как раз о другом, но положила телефон на место.
Лейн покачал головой.
– Эдвард единственный из нас, кто стоит хотя бы десять центов.
– Это неправда.
Он засмеялся жестким смехом.
– Черт возьми, это как раз так. И ты сама об этом говорила на прошлой неделе, не так ли?
Внезапно Лейн сосредоточился на ней, и наступила странная тишина, как будто он только что понял, кто находился с ним в спальне.
Сердце Лизы бешено забилось. В его глазах появилось что-то такое, чего она не заметила раньше… и Бог ей в помощь, она поняла, что это было.
Секс с плейбоем интересовал ее меньше всего. А первородная похоть настоящего мужчины? От этого... было уйти намного сложнее.
– Тебе необходимо сейчас же уйти, – сказал он сдавленным голосом.
«Да, – сказала она себе. – Уйти».
И по какой-то непонятной себе причине, она прошептала:
– Почему?
– Потому что я хотел тебя, когда это была просто игра, – его взгляд был прикован к ее губам, – но в моем нынешнем состоянии, я нуждаюсь в тебе.
Лиззи отшатнулась, и в этот раз он рассмеялся глубоким и низким смехом.
– Разве ты не знаешь, что стресс, действует как алкоголь? Делая тебя безрассудным, глупым и голодным. Я знаю это... поскольку моя семья занимается производством очень…
– Все улажено, мисс Кинг.
Лиззи подскочила на месте задохнувшись.
– Что!
Мистер Харрис нахмурился.
– По поводу аренды шатра. Я позаботился об этом.
– О, да, великолепно. Спасибо.
Она споткнулась, отвернувшись от дворецкого. Затем пошла по коридору, направляясь в сторону общественных помещений дома. Мистер Харрис окликнул ее, привлекая внимание, она вернулась, нашла дверь наружу и выпорхнула…
Прямо в сад.
Прямо под окно спальни Лейна.
Обхватив ладонями щеки, она вспомнила, как он целовал ее после тех двух ночей, которые она просидела с ним в его спальне.
Именно она была той, кто искал с ним встречи, и уже не использовала отмазки в виде смены букета цветов: она ждала столько, сколько была в состоянии выдержать, и потом сознательно уходила в свою комнату в конце рабочего дня, чтобы понять добивается ли он с ней встречи без всякой на то причины.
В прессу не просочилось ничего. Освещение всех событий произошло позже, когда Эдвард наконец вернулся домой.
Во второй раз она отправилась в его номер, постучала более тихо, и через мгновение он открыл дверь... и она увидела, насколько сильно он постарел за эти дни. Он был изможден, небрит, с черными кругами под глазами. Хотя он переоделся, но это была просто другая версия той же одежды, которую он всегда носил: рубашка с пуговицами на выпуск с монограммой. Дорогие брюки, которые были помяты от сидения и на сгибе колен. Лоферов от Гуччи не было, только темные носки.
И весь его вид собственно и говорил о том, что она хотела узнать.
– Пойдем со мной, – позвала она его. – Нужно выбираться из этой комнаты.
Хриплым голосом он спросил который час, и она сказала – уже после восьми. Когда он в замешательстве взглянул на нее, ей пришлось уточнить, что наступил вечер.
Она вела его вниз по черной лестнице, как ребенка, взяв за руку и говоря всякую чепуху. Единственное, он сказал, что не хотел бы, чтобы кто-то увидел его, и она действительно позаботилась об этом, обходя с ним столовую и происходящую там беседу, пытаясь уберечь его от посторонних глаз.
Она вывела его в теплый вечер, услышала смех, доносившийся из этой грандиозной официальной комнаты, где происходил ужин.
«Как они могли так себя вести?» – подумала она. Смеяться и разговаривать, словно ничего не произошло, не произошло ничего ужасного... словно один из членов семьи не находился далеко, слишком далеко и не был в опасности.
В тот момент она даже не могла ответить самой себе, почему так беспокоилась о Лейне из-за того, что он так страдает. Единственное, что она могла сказать, неисправимый плейбой, которого она вычеркнула из всех списков, являющейся отбросами своей семьи, вдруг в ее глазах стал человеком, и его боль очень волновала ее.
Они не ушли далеко. Всего лишь шли по дорожке, выложенной между кустами и грядками, подходя ближе к беседке, находившейся в дальнем углу сада.
Они сидели молча. Она протянула ему руку, он крепко сжал ее, как бы держась.
И когда он повернулся к ней, она поняла его намерения, хотя он ничего не сказал. У нее все перемешалось в голову, и всевозможные подожди, стой, слишком большая разница...
Но она наклонилась чуть-чуть вперед, и их губы соприкоснулись.
Мысли были такими запутанными, а поцелуй таким простым.
Но он не остался таким уж простым. Он схватил ее в свои объятия, она позволила ему. Он положил руки поверх ее одежды, и это тоже она позволила ему.
Где-то на середине поцелуя, она вдруг поняла, что ненавидела его, поскольку стала испытывать влечение. Безумное влечение к нему. И она действительно наблюдала за ним, плавающим в бассейне тогда, хотя до этого было тоже всего предостаточно: каждый раз, когда он приезжал домой и оставался, она пыталась увидеть его, хотя она опровергала это любому и всем, кто бы ни сказал ей об этом, но никто и не говорил. Новость, что он прибыл в Истерли, как правило возбуждала ее, а его отъезд подавлял. И горькая реальность была такова, что она завидовала тем женщинам, этим тупым блондинкам с совершенными телами и их манерой по южному растягивать слова, которые использовали на благо себе его легендарные не перестающие открываться двери спальни.
Правда заключалась в том, и она не хотела признаваться в ней себе самой, что она любит его независимо от его демографической принадлежности.
И дело было не в его деньгах, староинной родословной, несметном количестве женщин, и не в том, что он был очень красив и у него была слишком красивая улыбка.
В нем было то, что заставляло ее испытывать к нему чувства, и она ненавидела это. Но самое уязвимое место было – порочный проныра, вошедший в ее жизнь, этот нежеланный гость, который следовал за ней попятам на работу, а также преследовал ее даже во сне.
Оглядываясь назад, ей следовало этого ожидать. Перво-наперво прислушаться к своему инстинкту, нежели поддаться его невероятной привлекательности.
Однако жизнь не всегда так предусмотрительна в отношениях.
Иногда мы просто не обращаем внимания на тревожные сигналы и мчимся вперед, и кричим, не вписываясь в незамеченный поворот.
Она все еще испытывала боль от крушения, это уж точно.
8.
Красно-черные конюшни, графство Огден, штат Кентукки
Когда солнце начало садиться, его золотые лучи проникали в открытые конюшни Бредфордов, струясь на широкий бетонный проход и оставляя за собой след настоящей магии, подсвечивая сено и пылинки пыли, которые неторопливо плыли по воздуху. Ритмичный звук метлы, раздававшийся в стойле, и головы кобыл с их умными глазами и изящными мордами, вопросительно выпяченными вперед.
Эдвард Уэстфорк Брэдфорд Болдвейн медленно передвигался по проходу, поскольку его тело не было уже таким, как раньше. И даже не было уже столько сил, постоянные боли появлялись от легкого занятия. Он испытывал постоянный хронический дискомфорт, который усиливался стоило ему остановиться или сделать какое-нибудь иное движение.
Он уже привык к этому.
Соединение мышц и костей, и органов, которые поддерживали его мозг в путешествии в нынешнем человеческом воплощении являлся механизмом, не так хорошо осуществляющим взаимодействие. Это примерная устоявшаяся предпочтительная активность была главным условием, в некотором роде, нежели устойчивый покой в любом положении. Его физиотерапевты, лучше сказать Садисты, сказали ему вести активный образ жизни с разнообразными занятиями, это напоминало, словно они объясняли кому-то, что можно переформатировать мозги с помощью трудотерапии.
Чем больше он будет менять сферу деятельности, тем лучше будет для его «восстановления», так они говорили.
Он всегда произносил это слово в кавычках. Настоящее восстановление для него означало, вернуться к тому, кем он был… и чего никогда не произойдет, даже если он сможет ходить прямо, правильно питаться и спать всю ночь, не просыпаясь.
Пути назад вернуться к тому прежнему, когда он был моложе, намного добродушнее, выглядевшему лучше, той версии самого себя, не было.
Он ненавидел Садистов, но они были частью длинного списка, к которому он испытывал злобу. И его переломанное тело, которое они с такой решимостью решили починить, просто невозможно было исправить. Как долго он уже был в таком состоянии? И до сих пор испытывал боль, все время постоянную боль, когда ему с трудном удавалось найти силы в себе, чтобы прорваться через эту стену огня и взять себя в руки, чтобы его тело более или менее могло функционировать, придя в некое подобие порядка.
Все это напоминало, словно в каждой подворотне он встречался с грабителем, с которым пытался бороться.
Иногда он задавался вопросом, будет ли он чувствовать себя менее изможденным, наступит ли время, когда он будет встречаться с другим преступником, другим недоброжелателем, который наконец смотается из его жизни.
Однако, грабитель оставался все время постоянным и последовательным.
– Что ты делаешь, девочка? – он остановился, чтобы погладить черную морду лошади. – Все в порядке?
После фырканья в ответ от породистой кобылы, Эдвард продолжил свой путь. Сезон размножения прошел очень хорошо, и у него было девяносто процентов из его двадцать трех кобыл, готовых родить. Если все пройдет, как запланировано, то они родят в январе следующего года, хотя это и критический момент для обеспечения рождения в начале года: для скачек, часы начали тикать, отсчитывая дни по календарю, а не по фактической дате рождения, если вы хотите в будущем получить трехлеток, готовых участвовать в Дерби, соответствующего возраста и сильных, насколько это возможно. Вам лучше оплодотворить кобыл не позднее марта, поскольку почти год они ходят беременными.
Большинство людей, имеющих отношение к скачкам, работают в стратифицированной системе, где заводчики отделялись от инструкторов годовалых, которые в свою очередь отделялись от наездников скачек. Но у него было достаточно денег и времени, поэтому он не только разводил лошадей, но проводил своих лошадей в начальную школу здесь же, на своей ферме, затем в среднюю школу в центре, который он купил в прошлом году, разместив стойло из блоков в Steeplehill Downs в Чарлмонте и Garland Downs в соседнем Арлингтоне, штат Кентукки.
Деньги, необходимые для его разведения и подготовки к скачкам были астрономическими, и соответственно возврат инвестиций был чисто гипотетическим… именно поэтому синдикат инвесторов, как правило, вкладывая деньги, разделял обычные финансовые риски и прибыли. Он, со своей стороны, не стал создавать синдикат. С инвесторами. Партнерами.
И он еще не потерял ни цента. На самом деле, он зарабатывал деньги. Его деятельность в последние полтора года, начала давать замечательные результаты – все благодаря Нибеканзеру, жеребцу-производителю, который оказался гораздо сильнее, сукин сын, нежели он когда-либо сталкивался. Этот мерзкий ублюдок быстро осеменял, создавая новое потомство жеребцов и кобыл, хотя Эдвард ничего такого за ним не замечал раньше, пока не переехал сюда, в красно-черный коттедж смотрителя и не купил четырех копытное отродье дьявола и трех уже двухлеток из потомства Ниба на аукционе. А в следующем году? Все трое из его потомства выиграли каждый более чем двести тысяч в апреле, и одна из лошадей пришла второй в Дерби, третья – в Прикнессе, а первая – в Белмонте.
И все это было из его питомника, производящего лошадей для скачек, как говорится. В этом году он намеревался сделать все еще лучше – выставить двух своих лошадей в Дерби.
Оба были зачаты Нибом.
Он не мог точно сказать, что его сердце полностью принадлежало этому бизнесу, но по крайней мере это было намного лучше, чем сидеть сложа руки и размышлять о том, что он потерял.
Как и все эти скаковые лошади, он был зачат, рожден и соответственно обучен для будущего компании «Брэдфорд Бурбон». Но, как чистокровный жеребец, который сломал ногу, это естественно, стало уже не его будущем.
– Buenas noches, jefe (Добрый вечер, шеф. – исп.).
Эдвард кивнул одному из своих одиннадцати конюхов.
– Hasta mañana (доброй ночи! – исп.)
Он продолжил подметать, наклонив голову вниз…
– Jefe, hay algo aquí. (Шеф, кое-кто прибыл. – исп.)
– Кто?
– No sé. (Не знаю. – исп.)
Эдвард нахмурился и взял метлу, в виде трости, похромав на выход к открытому пространству. Снаружи, на круговой дороге, длинный черный лимузин в целых два акра двигался, потом остановился перед входом в конюшню А.
Мое Браун, управляющий конюшнями вышел к чудовищу, двигаясь широкими шагами и сокращая расстояние. Мое было шестьдесят, долговязый, как забор, и умный как инженер-математик. Он также имел чутье: этот парень мог очень многое сказать о будущей лошади с того момента, как она впервые встала на свои копыта. Он оказывал потрясающую и неоценимую помощь в бизнесе.
И он медленно, но верно обучал своим секретам Эдварда.
Врожденным талантом Эдварда была селекция. Он, казалось, чувствовал нутром, что произойдет при смешении родословной.
Мое остановился у лимузина, шофер, одетый в униформу, вылез и обогнул автомобиль, направляясь к задней двери, Эдвард отрицательно покачал головой, когда увидел, кто выходил из машины.
Пендергаст решила применить тяжелую артиллерию.
Женщина сорока лет, вылезающая с пассажирского сидения, была тоньше в три раза, чем Мое, одета в розовые цвета от Шанель, и имела такое количество волос на голове, гораздо больше, чем весь хвост Наби. Красивая как королева, избалованная, как померанский шпиц, используя свою стальную хватку, выставляя свою кандидатуру за счет своих денег, Багги Пендергаст прибыла, чтобы добиться своего.
К примеру, лет пять назад она разыграла прекрасную карту, заполучив одного из отпрысков старинной семьи, занимающейся нефтью, он отбросил в сторону свою вполне приличную первую жену в ее пользу. И с тех пор она тратила его деньги на лошадей.
Эдвард уже три раза сказал ей по телефону «нет».
Никакого синдиката. Никаких соучредителей. Никаких партнеров.
Он сделал все сам и никто другой.
Мужчина, появившейся после Багги не был ее мужем, и учитывая портфель, который он нес в руке, можно было предположить, он был каким-то финансистом. Естественно, не охранником. Слишком низковат, и в его взгляде было столько тестостерона, Эдвард никогда не видел.
Мое начал пререкаться с ними, и Эдвард сделал вывод, что это не очень хорошо. Потом дела пошли еще хуже, когда портфель был водружен на капот лимузина, и Багги эффектно раскрыла его, словно она вознеслась, оголив ноги под юбкой, в ожидании, что все застонут от одобрения.
Эдвард вышел на солнце со своей метлой, используемой как трость, в совершенно плохом настроение. Когда он подошел, Багги не выглядела побежденной. Он остановился позади Мое, на которого она смотрела испепеляющим взглядом, как будто ни во что не ставила управляющего конюшнями, получая удовольствие от игры.
– …четверть миллиона долларов, – сказала она, – и я ухожу с моим жеребцом.
Мое передвинул соломинку в другую сторону рта.
– Не думаю.
– У меня есть деньги.
– Вы должны покинуть частные владения…
– Где Эдвард Болдвейн! Я хочу поговорить с ним.
– Я здесь, – сказал Эдвард низким голосом. – Мое, я разберусь.
– И пошлет нам Господь маленькое чудо, – пробормотал мужчина, уходя.
Цветные линзы Багги прошлись по телу Эдварда вверх-вниз, ее лицо, обколотое ботоксом, напряглось от шока, который он отчетливо почувствовал.
– Эдвард... ты выглядишь...
– Сокрушенным, знаю, – он кивнул на деньги. – Заканчивай свое нелепое шоу, возвращайся в свой автомобиль и отправляйся по своим делам. Я сказал тебе по телефону, я не продаю свой товар.
Багги прочистила горло.
– Я, ах, слышала, что с тобой случилось. Я не предполагала, однако…
– Пластические хирурги проделали прекрасную работу с моим лицом, ты не находишь?
– Ах... да. Конечно, прекрасную.
– Но достаточно разговоров. Ты уезжаешь.
Багги нацепила улыбку на свое лицо.
– Эдвард, как давно наши семьи дружат?
– Семья твоего мужа знакома с нашей уже более двухсот лет. Я не знаю твоих родственников и не собираюсь с ними знакомиться. Но в чем я уверен, что ты уйдешь отсюда без прав на жеребца. Теперь, уходи. Убирайся.
Он отвернулся, но она сказала:
– Здесь двести пятьдесят тысяч долларов лежат в этом кейсе.
– И ты полагаешь, меня это должно впечатлить? Моя дорогая, я могу ненароком найти четверть миллиона в подушке своего дивана, уверяю тебя, я совершенно не поколебим по поводу тобой устроенного шоу ликвидности. Более того, меня нельзя купить. Ни за доллар. Ни за миллиард, – он взглянул на шофера. – Я иду за своим ружьем. Или ты затаскиваешь себя обратно в лимузин и говоришь своему водителю жать на газ?
– Я все расскажу твоему отцу! Это позор…
– Мой отец для меня умер. Ты можешь обсудить с ним свои дела, но для тебя это будет также, как и пустая поездка сюда, только зря потраченное время. Наслаждайся выходными… в другом Дерби.
Передвигая вперед метлу, он, волоча ноги, отправился прямиком к конюшне. И его уход был оглашен открывающимися и закрывающимися дверьми лимузина, визгом шин об асфальт, и он мог предположить, что эта женщина скулила в телефон своему мужу на двадцать лет старше ее, о том, как бесстыдно она провела время.
Хотя, если учитывать сплетни, то в свои двадцать лет она была экзотической танцовщицей, но Эдварг мог догадаться, что скорее всего она была намного хуже в своей прошлой жизни.
Прежде чем он вошел внутрь и продолжил подметать пол, он взглянул на свое хозяйство: сотни акров лугов для объезда лошадей, распределенных на загоны темно-коричневыми ограждениями. Три конюшни с красно-серыми шиферными крышами и с черным сайдингом с красной отделкой. Хозяйственные постройки с инвентарем, современными жилыми трейлерами, белый фермерский дом, где он гостил, клиника и площадка для тренировок.
Все это принадлежало его матери. Ее прадед купил землю и начал разводить лошадей, а потом ее дед и ее отец продолжали инвестировать в этот бизнес. Многое уже забылось, после того, как ее отец умер около двадцати лет назад, Эдварда точно никогда к этому не проявлял особого интереса.
На правах старшего сына, ему было предназначено войти в руководство компании «Брэдфорд Бурбон»… и если честно, там и находилось его сердце, даже больше, чем было продиктовано единонаследованием. Он был дистиллятором в крови, настолько щепетильным в отношении производимого продукта, как священник.
Но потом все изменилось.
И красно-черные конюшни были лучшими, после его решения уйти из бизнеса, который занимал все его дни, пока он не напивался, чтобы заснуть. И это решение было еще лучшим, поскольку его отец не был причастен к этому.
То немногое время, пока он находился здесь с луговой травой и лошадьми.
Это было все, что он имел.
– Вам нравится, что эти конюшни не продали? – из-за его спины спросил Мое.
– Не очень, – он перенес тяжесть тела и снова начал подметать проход. – Но никто не станет хозяином этого хозяйства, даже сам Господь Бог.
– Вы не должны так говорить.
Эдвард оглянулся через плечо, чтобы взглянуть ему в лицо.
– Ты действительно думаешь, что я чего-то боюсь теперь?
Мое перекрестился, Эдвард закатил глаза и вернулся к работе.
9.
– …лежу в постели и играю со своей грудью, – Вирджиния Элизабет Болдвейн, Джин, как ее называли в семье, откинулась на своем мягком кресле. – Сейчас я кладу руку между ног. Что ты хочешь, чтобы я сделала там сейчас? Да, я голая... а какой еще должна быть? А теперь скажи мне, что делать.
Она постучала сигаретой по хрустальному бокалу бакара, который опустошила за десять минут и положила нога на ногу под шелковым халатом. Она впилась взглядом в своего парикмахера в зеркале ванной комнаты, которая усиленно трудилась над ее волосами.
– О, да, – простонала она в мобильник. – Я мокрая... такая мокрая, только для тебя...
Ей пришлось закатить глаза, на манер хорошей девочки, но Конраду Стетсону это нравилось, поскольку он был, в своем роде, старомодным мужчиной… он нуждался в иллюзии, что женщина, с которой он изменяет своей жене, была моногамна по отношению к нему.
Такая глупость.
Но Джин достаточно изучила его за первые дни знакомства, совершив ряд бурных действий, которые медленно, но неумолимо вытягивали его из брака. Она уже торжествовала, наблюдая как он упорно сопротивлялся влечению к ней, испытывая стыд, впервые поцеловавшись с ней и пытался так настойчиво не звонить ей, не встречаться с ней, не искать. Неделю или две, она действительно была заинтересована в нем, но его внимание стало напоминать снадобье, которое явно приелось.
Разве не трахалась она с ним несколько раз? Ну, да было, но исключительно в миссионерских позах.
– Да, да, да... я кончаю, кончаю...
Ее стилист покраснела от смущения, когда она «кончила», но продолжала заниматься ее темными волосами, в этот момент вошла горничная из гардеробной с бархатной коробочкой. В ней находилось два ювелирных гарнитура: один – из Бирманских рубинов от Cartier, сороковых годов и другой – из сапфиров, сделанное в конце пятидесятых Van Cleef & Arpels. Оба колье были бабушкины, одно из них было передано мужем Старшей Вирджинии Элизабет, когда мать родила Джин, другое – передано бабушкой и дедушкой на двадцатую годовщину свадьбы ее родителей.
Джин издала стон, затем выключила звук на своем телефоне и укоризненно покачала головой горничной.
– Я хочу бриллианты Уинстона.
– Я полагаю, что миссис Болдвейн наденет их.
И Джин, словно копируя жену брата, Шанталь, в сотню с лишним карат безупречно улыбнулась и медленно произнесла, словно разговаривала с идиоткой:
– Возьмите бриллианты, которые мой отец купил матери, чертово колье и серьги, и принесите их сюда.
Горничная побледнела.
– Рада… помочь.
И прежде чем женщина вышла из спальни, Джин окликнула ее:
– И почистите их для начала. Я терпеть не могу этот лекарственный парфюм, который исходит от нее.
– Рада помочь.
Она немного преувеличила, назвав Flowerbomb от Viktor & Rolf «лекарственным парфюмом», но это, конечно, был не Шанель. Хотя, что можно ожидать от женщины, которая даже не перешла на запах сладкой розы? (Viktor & Rolf – кутюрье из Нидерландов, «страны, в которой моды не существует». Горячие почитатели Ив Сен Лорана, они предлагают новое видение моды, при котором фантазия и элегантность идут рука об руку.)
Джин включила звук на телефоне.
– Малыш, я должна идти. Мне нужно собираться, жаль, что тебя нет здесь, со мной рядом, но ты же понимаешь.
Мужской взрослый голос что-то пробормотал, как всегда выдавая какие-то никчемные реплики.
Господи, у него всегда так явно проявлялся южный акцент? Бредфорды никогда не имели такого явного искаженного говора, да они растягивали слова, давая понять, на какой стороне Линии Мэйсона-Диксона они родились и жили, и при этом знали разницу между бурбоном и виски. (Линия Мэйсона – Диксона (англ. Mason–Dixon Line) – граница, проведённая в 1763—1767 годах английскими землемерами и астрономами Чарльзом Мэйсоном и Джеремайей Диксоном для разрешения длящегося почти век территориального спора между британскими колониями в Америке: Пенсильванией и Мэрилендом. Линия чётко определила границы современных американских штатов Пенсильвания, Мэриленд, Делавэр и Западная Виргиния. До гражданской войны линия Мэйсона – Диксона служила символической границей между свободными штатами Севера и рабовладельческими штатами Юга.)
Последнее казалось смехотворным.
– Пока, – сказала она и повесила трубку.
Как только она отключилась, решила про себя, что пора прекратить с ним отношения, поскольку Конрад стал поговаривать, что готов уйти от жены, а она этого не хотела. У него было двое детей, черт побери… о чем он думал. Одно дело поразвлечься на стороне, но детям просто необходима хотя бы видимость, что у них есть двое родителей.
Плюс, она уже поняла, что мать из нее никакая, даже для золотой рыбки.
Через полчаса она стояла одетая в красное платье Кристиан Диора, высшего класса с ожерельем от Гарри Уинстона, ощутимой тяжестью и прохладными камнями, покоящееся у нее на шеи. Она пахла Коко Шанель, классикой, которыми стала пользоваться, когда ей исполнилось тридцать, на ногах красовались Лубутены. (Harry Winston (рус. Гарри Уинстон)– американский производитель ювелирных украшений и наручных часов класса люкс. Основатель компании, Гарри Уинстон, стал первым ювелиром Нового Света, покорившим Европу безупречными бриллиантами и филигранной техникой ювелирного исполнения.)
Она не надела трусики.
Самуэль Теодор Лодж собирался прийти к обеду.
Выйдя из своей комнаты в коридор, она взглянула на противоположную дверь. Шестнадцать лет назад в этот день, она родила девочку, которая жила в той комнате, Амелию. И на этом ее участие в воспитании Амелии и закончилось. Няни для грудной девочки, за которыми последовала еще два штата нянь по истечении определенного времени, и теперь они тоже присутствовали, находясь на территории частной средней школы.
Она даже не пыталась хотя бы изредка увидеться с дочерью.
На самом деле, Амелия не приехала домой на весенние каникулы, и это было не так уж плохо. Но на подходе было лето, и возвращения девушки из Hotchkiss особенно никто не ждал, но Амелия скорее всего с нетерпением и радостью ожидала этого.
Может есть какая-нибудь возможность отправить шестнадцатилетнего ребенка в летний лагерь?
Возможно, им следует отправить ее в Европу в тур на два месяца. Викторианцы проделывали это сто лет назад, когда даже не было самолетов и автомобилей.
Они, в конце концов, могли бы заплатить кому-нибудь, кто смог бы ее сопровождать.
И вообще, было огромное желание удерживать дочь, как можно дальше от Истерли, поскольку Джин не любила ее. Ее присутствие было для нее слишком неприкрытым приговором в выборе, совершенных действий и лжи, которые сотворила сама Джин, и никто другой… и иногда лучше находится от этих напоминаний как можно дальше, а не иметь их все время перед глазами.
Кроме того, тур по Европе был великолепной идеей. Особенно, если она все правильно сделает.
Джин двигалась вперед, направляясь прямиком к лестнице, как в Таре (имеется ввиду поместье Тара в романе «Унисенные ветром» Маргарет Митчелл), раздваивающейся на верхней площадке, превращаясь в две, ведущие в огромный мраморный холл Истерли. Платье шуршало при каждым ее движении, ниспадающий шелк терся о нижние юбки, и этот звук заставлял ее представлять приглушенный разговор француженок, шьющих это платье.
Спустившись вниз, она повернула правее, поскольку так было ближе к комнате, в которой всегда подавались коктейли, она услышала шаги и голоса. Скорее всего на уже будет присутствовать тридцать два человека, и она будет сидеть с матерью, которая должна прийти, за длинным столом напротив отца, восседающего во главе.
Она делала это миллион раз, и будет проделывать еще миллион раз, поскольку исполняла обязанности хозяйки дома… и, если честно, этот долг она выполняла с честью.
Сегодня, почему-то на сердце была грусть.
Наверное, из-за дня рождения Амелии.
Лучше нужно выпить.
Особенно учитывая тот факт, что когда она позвонила дочери, Амелия отказалась спуститься вниз и подойти к телефону общежития.
Именно так бы поступила и сама Джин.
Видите? Она была хорошим родителем, поскольку понимала своего ребенка.
Лейн отказался одевать черный галстук на ужин. Он также остался в своих брюках, сменив только соответствующую рубашку на пуговицах, вместо той, в которой уехал жить с Джеффом на север.
Он спустился вовремя.
Как только попал на первый этаж, попытался избежать собравшихся людей и стал искать выпивку, но встретил старого друга, прежде чем он налил себе Family Reserve.
– Ну и ну, наконец-то нью-йоркец вернулся к своим корням, – произнес Сэмюэль Теодор Лодж III, когда он вошел.
Лейн невольно улыбнулся.
– Как поживает мой любимый загоревший под южным солнцем адвокат?
Пока они обнимались и хлопали друг другу по спине, белокурая женщина, висевшая на руке Сэмюэля Т., внимательно следила за ними и ничего не осталось незамеченным от ее огромных глаз, которые были намного больше, чем можно было сказать о ее платье. Настолько короткое сверху и снизу, что еще чуть-чуть и она могла бы остаться в нижнем белье.
Она однозначно чуть ли не сливалась с Сэмюэлем Т.
– Позволь мне представить мисс Саванна Лок, – Сэмюэль Т. кивнул на женщину, как бы давая ей разрешение показаться, и она окончательно вжалась в него, наклоняясь и протягивая бледную, тонкую руку. – Сходи, принеси нам выпить, дорогая, если тебя не затруднит? У него имеется Family Reserve.
Женщина двинулась к бару, Лейн отрицательно покачал головой.
– Я могу обслужить себя сам.
– Она стюардесса. Она привыкла обсуживать людей.
– Разве теперь они называются стюардессы?
– Так что же заставило тебя вернуться? Это явно не относится к Дерби. Эдвард?
Лейн просто пожал плечами, не собираясь вдаваться в подробности по поводу ситуации с мисс Авророй. Слишком было волнительно для него.
