Текст книги "Атланты, Воин"

Автор книги: Дж Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 71 страниц)

– Я так обязан тебе. Если нам удастся спастись, ты станешь хазарапатом и самым богатым человеком в Парсе. Я дарую тебе привилегию сидеть в присутствии царя. Я...

– Спасемся! – бесцеремонно перебил Ксеркса начальник первой тысячи. Затем он странно взглянул на Ксеркса и прибавил:

– Это верно как пять моих пальцев!

Бессмертный резко разжал кулак правой рукой и поднес ее к лицу Ксеркса. Царь медленно повел глазами.

– Раз, два, три... пять... Пять? – пробормотал он. – Но ты не Дитрав!

– Точно.

– Тогда кто ты?

Взгляд Ксеркса упал на палку, которую спаситель держал в другой руке. В масляных глазах царя мелькнул страх.

– Я узнал тебя. Ты Артабан!

Пять стальных пальцев разом вонзились в заплывшее жиром горло. Лицо царя налилось кровью. Он суматошно замахал руками, пытаясь ударить убийцу по лицу.

– Тебе не обязательно называть вслух мое имя! – процедил спаситель и с силой ударил Ксеркса головой о каменную стену. Отпустив неподвижное, тело, он преломил посох и извлек тонкий, бурый от свернувшейся крови клинок. Острая сталь коснулась горла царя, но затем вдруг вернулась в свое деревянное укрытие.

– Я так много хотел сказать тебе перед тем, как отрезать твою глупую голову! – задумчиво прошептал спаситель. – И вдруг, когда ты оказался в моих руках, я понял, что не надо никаких слов. Просто твое время вышло. Так же, как и мое. Так пусть тебе свернут шею твои собственные слуги. Я не желаю больше участвовать в этом фарсе!

Бросив быстрый взгляд в сторону двери, которая в этот миг раскололась пополам, Дитрав подбежал к узкому окну и легко, словно до земли и не было двадцати футов, спрыгнул вниз.

Через несколько мгновений заговорщики вышибли дверь и ворвались в башню. Обнаружив на полу неподвижного Ксеркса, они немедленно вонзили в него мечи. Пол и темные одежды обагрились царской кровью. Затем труп выволокли во двор и бросили рядом с изуродованными до неузнаваемости телами Гаубарувы и царевича Дария. Гидарн, размахивая мечом, завопил:

– Царь умер!

И тут же, роняя с рук кровавые брызги, рухнул на колени перед бледным от волнения Артаксерксом.

– Да здравствует новый владыка Парсы!

Так пришла иная эпоха. Эпоха Эфиальта и Перикла, Сократа и Эсхида. Это была эпоха и Артаксеркса.

А вдалеке отсюда шел по скошенному полю человек. Странный человек, словно сотканный из противоречий. У него были глубокие глаза мудреца, а тяжелые руки таили силу великого воина. Шаги его были легки и неслышны, но человек почему-то опирался на посох.

Он шел к морю, где ждал корабль, который должен был увезти человека в новую жизнь.

И никто в этом мире не знал, что на закате солнца человек покончил с жизнью прежней.

Он умер. Умер, чтобы возродиться вновь.

ЕГО время вышло. Настало время ЕГО ДРУГОГО.

"Многие умирают слишком поздно, а иные слишком рано. Еще странно звучит правило: "Умри вовремя!"

УМРИ ВОВРЕМЯ: ТАК УЧИТ ЗАРАТУСТРА [Ф.Ницше "Так говорил Заратустра"].

Странник шел к морю...

3. СТО ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ СПУСТЯ. ПАРСА

И пришел час расплаты...

Сарды, Вавилон и Сузы встречали македонского полководца как триумфатора, пышно и восторженно. Парса принимала его как захватчика безмолвием, запыленными тоскливыми улицами, редкими, прячущими взгляд жителями.

Армия Запада, одержавшая великие победы при Гранике [Граник – река в Троаде (Малая Азия), место сражения между армией А.Македонского и персидскими войсками (334 г. до н.э.); после долгого упорного боя победу одержали македоняне], Иссе [Исса – город в Киликии, место сражения между армиями Александра Македонского и Дария III (333 г. до н.э.); битва отличалась упорством, однако после бегства Дария персидская армия была наголову разгромлена], Гавгамелах [Гавгамелы – небольшое поселение на берегу Тигра, место генерального сражения между македонской и персидской армиями (331 г. до н.э.); проходило примерно по тому же сценарию, что и битва при Иссе] блестящим потоком втягивалась в уродливо-бесконечные джунгли Парсы. Медленно печатали шаг педзэтайры [македонская пехота, составлявшая фалангу], чьи сандалии впитали пыль Фригии и Лидии, Карии и Памфилии, Каппадокии и Киликии, Сирии и Кемта, Вавилонии и Армении, Мидии и вот теперь Персиды. Двадцать тысяч призванных к оружию крестьян, они по мановению руки македонского гения образовывали двадцатишестирядную фалангу, ощетиненную частоколом сарисс [сарисса – длинное, до 4 метров копье, использовавшееся педзэтайрами], и не было в мире войска, способного прорвать эту бронзовую стену. Рядом шагали гипасписты [род македонской пехоты; гипасписты имели более легкое вооружение по сравнению с подзэтайрами, использовались для войны в горах, во время быстрых маневров и т.д.], чьи щиты серебряно блестели на солнце, легконогие агриане [воины из фракийского племени, жившего по р.Стримону; славились как искусные стрелки из лука] и пеоны [пеоны (пэоны) – обитатели Пеонии, области в северной Македонии; легковооруженные воины в войске Александра], эллинские наемники-гоплиты. Скакали на добрых конях отважные фессалийцы и могучие, закованные в тяжелые доспехи гетайры [тяжелая кавалерия рыцарского типа], стремительным натиском вырывавшие победу в сражениях.

Сам Александр, живой бог, царь Македонии и Азии, ехал во главе царской агемы [агема – конная гвардия, состоявшая из представителей высшей знати] гетайров, среди друзей, неустрашимых в битвах и неуемно-разгульных на пирах. Птолемей, Филота, Клит, Кратер, Евмен, Пердикка – "старая гвардия" Александра, витязи, которые в свои неполные тридцать лет уже имели по тридцать шрамов, полученных в битвах. Одни из них вознесутся высоко и обретут собственные царства, другие погибнут в стычках или обвиненные в измене, любимец царя Гефестион умрет от лихорадки. Но все это будет потом, а сейчас они живы, бодры и счастливы, что достигли наконец цели, к которой стремились долгие четыре года.

Александр входил в Парсу победителем, но столица восточной империи отказывалась признать его таковым. И потому царь был мрачен, а славящееся белизной кожи лицо белело от гнева. Нет, не такого приема ждал он от этого города. Восторженные крики толпы, коленопреклоненные вельможи, столы для угощения воинов, расставленные прямо на улицах и площадях. Так было прежде и все это стало уже привычным. Так встречают победителя, так встречают нового владыку. Парса же облачилась в безмолвный плащ траура. Большая часть жителей скрывалась за стенами домов, лишь немногие стояли вдоль улиц, хмуро взирая на усталых, обожженных солнцем воинов. Ни единого приветливого жеста, ни единого цветка, брошенного на мостовую. И жуткая, неестественная тишина, разрываемая лишь лязгом металла, цоканьем копыт и размеренным топотом тысяч ног.

Был полдень, но на Александра дохнуло холодом. Царь поплотнее запахнул плащ и дернул поводья, заставляя верного Букефала ускорить шаг. Конь, обеспокоенный мрачной тишиной, всхрапнув, перешел на галоп. Телохранители также подстегнули своих скакунов и устремились вслед за полководцем.

Двигаясь по широкой, вымощенной ровными брусками, улице всадники достигли платформы, на которой возвышался царский дворец.

За те полтора столетия, что минули со времен Фермопил и Саламина, резиденция парсийских владык претерпела значительные изменения. Каждый царь достраивал и реконструировал дворец, внося в него что-то новое, сообразно собственному вкусу. Свой прежний облик полностью сохранила лишь ападана, слишком грандиозная для того, чтобы быть перестроенной. Большинство старых строений, примыкавшим к тачарам, построенным Дарием и Ксерксом, были снесены, а на их месте возникли новые хоромы, порой совершенно несхожие по стилю с основным комплексом.

Более других уделял внимание дворцу Артаксеркс Долгорукий, сын великого Ксеркса. Ненавидя все эллинское, он проводил большую часть времени в Парсе и потому особенно заботился о благоустройстве царского жилища. Артаксеркс довершил возведение дворцового комплекса, придав ему окончательный вид, соответствующий традициям предков и архитектурным канонам древней Вавилонии – глухие стены, несметное изобилие разноцветной мозаики и изображений крылатых божеств. Потомки Артаксеркса: слабовольный Дарий II, Артаксеркс II Мнемон, победитель спартиатов при Книде, и Артаксеркс III по прозвищу Ох также приложили руку к украшению дворца, хотя предпочитали жить не в Парсе, а в Сузах, Вавилоне или Пасарагдах. Но эти, последние доделки были в значительной мере нелепы и нарушали великолепную архаичную архитектуру, преисполненную строгости и чистоты.

Огромный, богато отделанный мрамором и гранитом, драгоценными сортами дерева и посеребренными пластинами, мозаикой и фресками, дворец подавлял своей грандиозностью и восточным великолепием. Он был подобен медленной музыке, расплескавшей свои тяжелые формы по ложу террасы. Он походил на диковинный каменный лес, вонзающийся в небо остриями сотен колонн. Он подавлял своей монолитной мощью и еще раз напоминал о суетности всего живого пред незыблемой властью парсийских владык, осененной милостивым покровительством Ахурамазды.

Взобравшись по царской лестнице наверх, македоняне долго рассматривали священную обитель Ахеменидов.

– Мерзкое зрелище! – вымолвил, наконец молодой царь, созерцая крылатых быков с человеческими лицами. – Уродливо, как и все у варваров, Я так долго стремился попасть сюда, но теперь мне даже не хочется входить в этот каменный ящик, напоминающий скорее склеп, чем жилище владыки мира.

– А мне хочется жрать, – сказал Гефестион.

– Ну что ж, тогда войдем, – решил Александр. – Посмотрим, хороши ли здешние повара.

Насмехаясь над каменными изваяниями, македоняне прошли через портик Ксеркса и очутились в тачаре. Здесь, как и во всем городе, не было видно ни души. Александр помрачнел.

– Нет, так не встречают владыку! – едва слышно прошептал он, а вслух велел:

– Птолемей, найди кого-нибудь!

– Хорошо, Александр!

Прихватив с собой несколько гетайров, телохранитель исчез за медными дверьми. Чтобы убить время Александр принялся разглядывать внутреннее убранство покоев.

– А здесь не так-то дурно, как кажется на первый взгляд, – спустя несколько мгновений заметил он, обежав глазами покрытые множеством ковров стены, мозаичный стол, дорогую мебель, окна, полуприкрытые пурпурными занавесями.

– Да, – моментально согласился Гефестион, вообще неравнодушный к восточной роскоши. – Здесь можно неплохо повеселиться.

– Повеселимся! – зловеще процедил царь.

Гетайры разбрелись по зале, рассматривая и трогая разные безделушки. Кратер взял со стола роскошную тонкостенную вазу и с глупым смехом бросил ее на пол. Сосуд разлетелся на множество разноцветных кусочков. Македоняне насторожились и обратили взгляды на Александра. Тот криво усмехнулся, но ничего не сказал. Тогда Клит ударил о стену другой вазой, а могучий Евмен повалил мраморную статую. Зала наполнилась грохотом. Летели подбрасываемые ногами кресла, искрились осколки яркой посуды. Филота с остервенением потрошил мечом пуховые подушки.

– Хватит! – внезапно крикнул Александр. Гетайры застыли. Клит неохотно поставил на место вазу, а доблестный сын Пармениона [Филота; в 330 г. до н.э. будет обвинен в заговоре против Александра и казнен] сунул в ножны меч. Эти старые рубаки ненавидели варварскую роскошь. Александр не хотел ссориться с ними по пустякам.

– Оставим до поры до времени дворец в покое. Я понимаю ваши настроения, друзья, но ведь он теперь принадлежит мне. Решим его судьбу позже. А вот и Птолемей! – обрадовался царь, поворачиваясь к вошедшему в залу телохранителю, следом за которым в окружении гетайров шли несколько богато одетых персов, согбенные фигуры которых выражали страх и раболепие. Признав в Александре царя, персы дружно пали ниц. Клит, Кратер и Филота, словно по команде презрительно усмехнулись, но Александр и прочие македоняне восприняли этот жест вполне благосклонно.

– Кто вы? – спросил царь. Стоявший рядом с ним переводчик-эллин задал тот же вопрос на фарси.

Один из парсов, дородный старик с выкрашенной хною бородой, подполз к ногам Александра и быстро заговорил. Эллин перевел.

– Он один из дворцовых евнухов по имени Фарпорт, а остальные – слуги Дария.

– Почему они не встречают нас?! – резко бросил царь.

Переводчик залопотал на варварском языке, после чего старик принялся биться головой об пол и что-то причитать, вызвав усмешку эллина.

– Он говорит, что начальник дворца и все его помощники сбежали, а сам он не осмелился представить свою ничтожную персону взору непобедимого царя Македонии.

– Скажи ему, что владыка Азии назначает его начальником дворца. Он должен навести здесь порядок и приготовить все для пира. А сейчас пусть даст нам поесть!

Узнав, что желает царь Александр, перс оживился. Высокая милость, сказанная царем, обрадовала его. Ударившись еще несколько раз головой об пол, евнух быстро забормотал.

– Рыжебородый говорит, что все будет сделано и просит царя и его слуг проследовать за ним в царские покои, где для них накроют достойный царского величества стол.

Проголодавшиеся гетайры радостно загалдели. Александр велел:

– Пусть ведет! Птолемей! – Телохранитель предстал перед царем. – В этом городе нас плохо приняли. Доведи до сведения таксиархов [таксиарх командир таксиса], что я отдаю город на три дня в полное распоряжение воинов. Пусть отдыхают и веселятся. Золото, вино, женщины – все принадлежит им!

Птолемей кивнул головой и убежал, а Александр и его соратники проследовали за свежеиспеченным начальником дворца, который привел их в залу, где прежде трапезничали парсийские цари.

Трапеза была приготовлена с поразительной быстротой и отличалась варварским великолепием. Македоняне жадно поглощали пищу, запивая ее неразбавленным вином. Все шумели, смеялись и произносили громогласные здравницы. Время от времени входили командиры ил [ила – подразделение гетайров из 200 человек] и таксисов [таксис – подразделение пехоты численностью 400 человек], тут же занимавшие место за столом и присоединявшиеся к трапезе. Дворцовые слуги с изумлением взирали на крикливых македонских вельмож, своим поведением столь несхожих со степенными парсийскими сановниками. Трапеза уже близилась к концу, когда вошедший Птолемей что-то прошептал царю на ухо. Александр выслушал телохранителя и тут же вышел. Вслед ему звучал хохот, от которого царь недовольно поморщился. Это Птолемей объявил причину, заставившую царя оставить стол.

Причиной была женщина, единственная женщина, сумевшая привлечь внимание Александра. Она была афинянкой и звали ее Таис.

О Таис дошло немного сведений. Известно лишь, что она была самой знаменитой афинской гетерой, как и самой дорогой; одна ночь любви ее стоила целое состояние. Известно, что она была подругой многих великих эллинов: философов, поэтов, демагогов, полководцев. Известно, что она была одной из образованнейших женщин Эллады. И главное – она считалась самой красивой женщиной своего времени.

И была ей.

Бывает, женщина кажется красивой оттого, что считается таковой. Клеопатру, дурнушку, пленившую двух триумвиров экзотикой неведомого Востока, считали неотразимой красавицей, и она сама поверила в это, заставив поверить в то же и нас, далеких потомков.

Но красота Таис не была надуманной, она была настоящей. Вообразите золотокожую красавицу с изящным, словно у праксителевой Афродиты носиком и подобными лепесткам левантийской розы губками, то и дело приоткрывающими изумительные черточки ровных жемчужных зубов. Безупречный овал лица обрамляли локоны светло-желтоватых, с легкой рыжинкой волос, волной ниспадающих на хрупкие плечи и ниже – до изящной волнующей талии. Фигура Таис была столь великолепна, что при взгляде на ее точеные ножки и высокую нежную грудь у мужчин перехватывало дыхание. Но самым прекрасным были глаза – бездонные родники, наполненные самой чистой в мире водой, искрящиеся, переливающиеся, ликующие, смеющиеся; темно-синие, штормовые перед грозой и наполненные апельсиновым цветом в мгновения радости. Эти глаза манили, завораживали, пленили. От этих глаз невозможно было отвести взор.

Так случилось и с Александром. Великий полководец смотрел в глаза Таис и не мог вырваться из их сладкого плена. Тогда девушка опустила глаза и тихо засмеялась. Помотав головой, царь перевел взгляд левее изящной головки афинянки.

– Ты единственный неприятель, какому я смог бы проиграть битву, признался он.

Таис продолжала улыбаться.

– Разве я неприятель?

– Нет... Я... – Царь македонян, бесстрашно смотревший в глаза мириадам врагов, неожиданно смутился. – Ты...

– Твои воины разоряют город.

– Да. – Александр обрел дар речи. – Парсы негостеприимно встретили нас. Я научу их быть радушными.

– Они пытаются разгромить храм Ахурамазды, – продолжала Таис. – Я только что оттуда. Жрецы затворили ворота и собираются защищать священный огонь. Если македоняне потушат его, Персида, Мидия и Ариана поднимутся против тебя. И это будет уже война не за царский престол, а война за поруганные святыни. Это будет война на полное истребление. Ты, конечно, перебьешь этих людей, но половина македонской армии поляжет на обезлюдевших пространствах Азии.

Таис хотела прибавить еще что-то, но Александр уже все понял. То, о чем говорила гетера, было более, чем серьезно. И македонянин решил:

– Мне, конечно, стоило б проучить этих магов за поругание эллинских святынь, но ты права – в этом деле нельзя переступать известную грань. Я сейчас же кликну гетайров и освобожу этот храм. А вечером я приглашаю тебя к царскому столу.

Царь взглянул на Таллию, словно спрашивая: ты довольна? Девушка склонила голову, благодаря, и тут же прибавила:

– Если царь не против, я хотела бы пойти с ним.

– Царь не против. Обожди меня здесь.

Полы багряного плаща разлетелись по воздуху, Александр стремительно удалился в обеденную залу...

Вскоре группа гетайров во главе с царем и Таис уже стояла у восточного храма Ахурамазды, главного святилища Парсы. Здесь собралось несколько сот воинов, предпринимавших отчаянные попытки проникнуть сквозь храмовые ворота. Среди буянов было немало педзэтайров, несколько гипаспистов, но в большинстве своем сюда сбежались эллинские наемники, алчущие золота, которое по их мнению хранилось в храме.

Представ перед возбужденными воинами, Александр потребовал, чтобы они немедленно покинули храмовую площадь. Окружившие царя гетайры выразительно взялись за рукояти мечей. Воины были пьяны, и от них можно было ожидать чего угодно. Однако даже во хмелю они не осмелились возразить своему непобедимому царю, которого боготворили. Немного погудев, толпа растеклась по близлежащим улочкам, вламываясь в дома в поисках женщин, золота и вина. Александр положил руку на плечо стоящей рядом Таис.

– Они ушли. Ты довольна?

Повернув свою чудесную головку, афинянка взглянула на царя. Она была много ниже и оттого выглядела хрупкой и трогательно-беззащитной, В глазах девушки плескалась синева великоморья.

– Почти. Но теперь они пошли убивать и насиловать.

– Таков удел этого города. Парса – город-трутень, гнойник на теле Азии. Она не производит, а лишь пожирает произведенные другими богатства. Ее удел – умереть, угаснуть, превратиться в пустынную пыль!

– Однако, ты жесток.

Подобное признание скорей польстило Александру, легкая улыбка тронула его белые губы. Однако царь решился возразить, заботясь о том, чтоб его слова были эффектны.

– Не более, чем моя эпоха.

Заметив, что гетайры прислушиваются к их разговору, Александр спросил:

– Ты будешь сопровождать меня во дворец?

Афинянка отрицающе качнула головой.

– Нет, я хочу побывать в храме.

– Тогда я пойду с тобой, – решил македонянин.

Он подошел к воротам храма и постучал в них кулаком.

– Открывайте! Царь Азии хочет осмотреть храм.

Ответом было молчание. Рассердившись, Александр забарабанил вновь, на этот раз рукоятью меча. И снова никакой реакции. Язвительный Филота невежливо хихикнул. Царь побледнел от гнева, жилы на его шее вздулись. Казалось, еще мгновенье и он прикажет гетайрам взять храм приступом. Однако Таис упредила подобный необдуманный поступок. Встав рядом с Александром, она заговорила звонким чистым голосом, который, по слухам ставил ей сам Демад [известный афинский оратор, сторонник македонской партии], за что Таис расплачивалась с оратором любовью. Гетера произнесла лишь одну фразу, как показалось македонянам на фарси. Через миг двери распахнулись.

– Ты знаешь язык парсов! – воскликнул Александр. Вопрос этот не нашел ответа, так как Таис уже вошла в храм. Царю не оставалось ничего иного, как последовать за девушкой.

Оказалось, Таис знала не только фарси, но и местные обычаи. Минуя застывших у двери жрецов – их бесстрастные бритые лица и белоснежные одежды наталкивали на мысль о полной отрешенности от мира – гетера извлекла из-за пояса тонкий прозрачно-зеленоватый платок и обернула его вокруг головы таким образом, что совершенно скрыла нос и свой изящный ротик.

– Сделай то же самое, – велела она царю, не оборачиваясь.

Тот хотел было рассердиться, но передумал и стал осматриваться в поисках необходимого куска материи. Так как ничего подходящего под руку не попадалось, царь сбросил с плеч великолепный пурпурный плащ искусной работы Геликона, оторвал часть его и обернул драгоценной материей шлем, оставив свободными лишь глаза. Края ткани, небрежно завязанной на затылке свисали до середины спины, придавая царскому одеянию шутовской вид, и Александр почувствовал себя несколько неловко. Опасаясь, что гетайры заметят его смущение, царь швырнул остатки плаща на землю и поспешно шагнул вслед за Таис. Его примеру последовали Гефестион, Кратер и Птолемей, также пожертвовавшие своими плащами. Остальные предпочли остаться снаружи.

Внутри храма, который, как оказалось, представлял собой попросту огороженный высокой стеной двор, было пустынно. Здесь не было ни статуй, ни украшений, ни жертвенных чаш и посвящений, столь обычных для эллинских святилищ, не было фресок и драгоценной посуды, а также изображений чудовищ, как в храмах Вавилонии, не было изящных каменных барельефов, обычных таинственным святилищам Кемта. Единственным культовым сооружением был расположенный посреди храма алтарь, на котором пылало девственно чистое пламя. Языки этого пламени были прозрачны настолько, что сквозь них были видны руки жреца, стоящего за алтарем. Как уверяли Александра переметнувшиеся на сторону македонян парсийские вельможи, силу этому огню давало горячее дыхание земли, вырывающееся из бездонных глубин, расположенных дальше бездн Тартара.

Таис остановилась у алтаря и завороженно устремила взор на огонь. Александр подошел к ней. Вначале он, как и девушка, глядел на пламя, протягивавшее скользкие языки вверх, словно пытаясь взвиться в манящее небо, затем перевел взгляд на Таис. В ее опушенных выгнутыми ресницами глазах плясал багровый вихрь. Мешаясь с аквамарином глазных яблок, он окрашивал очи девушки багровым туманом, в котором мелькали алые вспышки, подобные стремительным молниям. Эти молнии пронизывали глаза гетеры насквозь и оттого казалось, что они наполнены колдовской силой.

Раздался негромкий кашель. Александр и Таис одновременно повернули головы. Рядом с ними стоял неслышно подошедший маг. Лицо его было наполовину прикрыто повязкой, волосы блистали белизной. Парс отвесил поклон и произнес короткую фразу.

– Он благодарит тебя, царь, что ты спас храм Ахурамазды от поругания, – сказала Таис.

– Скажи ему, что владыка Азии заботится о любой вере, при условии, что эта вера признает его царскую власть.

Таис хотела перевести ответ царя, однако маг опередил ее.

– Не стоит утруждать себя, красавица, я знаю язык эллинов.

– Вот как! – Александр принял слегка напыщенную позу, скрестив на груди руки. – Я много слышал о твоей вере, маг!

– Мне ведомо, что идеи Заратустры известны эллинским мудрецам, в их числе и светлому разумом Аристотелю.

– Верно. Учитель не раз говорил мне, что знаком с учением Заратустры, но не захотел посвятить меня в его суть. Я так и не смог понять почему.

Вокруг глаз жреца появились морщинки, свидетельствовавшие о том, что парс улыбается.

– Он опасался, что ты увлечешься этими идеями и твой поход обретет совершенно иные цели.

– О чем ты?

– Пойдем. – Маг поманил царя рукой.

– Куда?

– В мой дом. Я объясню тебе суть откровений, какую пытался скрыть от тебя Аристотель.

Александр заколебался.

– У меня были иные планы, жрец.

– Пойдем! – попросила Таис, коснувшись тонкими пальцами царской руки. – Я просто ужас как хочу узнать, что собирается рассказать нам этот маг. Говорят, они все великие волшебники!

– Не бойся, тебе не причинят вреда, – прибавил парс.

– Бояться? Мне? – Александр засмеялся. – Ступай вперед, жрец! Я лишь скажу своим гетайрам, чтоб ждали меня у ворот храма.

Александр подозвал к себе стоявших неподалеку друзей и что-то негромко сказал им. Глаза воинов посуровели, они с подозрением посмотрели на мага, однако перечить царю не осмелились. Придерживая мечи, македоняне пересекли храм и скрылись за воротами.

– Сюда, – сказал жрец и повел гостей в свой дом.

Право, мало кто б решился назвать это убогое жилище домом. Скорее, это было похоже на каморку раба, не имевшую ко всему прочему крыши. Ее заменяли небольшие, не шире фута карнизы, дававшие чисто символическую защиту от солнца и еще меньшую от дождя. Посреди "дома" располагался плоский камень, игравший роль стола, вокруг которого были разложены ветхие куски ткани, предназначенные для сидения. Демонстрируя неприхотливость, царь немедленно устроился на одном из них.

– Я знаком с философом Диогеном, самым бескорыстным из всех живущих. Домом ему служит винная бочка, одеждой – ветхое рубище, а питается он оливками и черствым хлебом. Когда я однажды спросил мудреца, желает ли он, чтобы я для него что-нибудь сделал, сей Диоген ответил: подвинься, ты загораживаешь мне солнце. Признаюсь, подобный ответ восхитил меня. Так вот, бочка, в которой живет сей мудрый старик, может показаться дворцом по сравнению с твоим жилищем.

Маг выслушал эту тираду и усмехнулся. Он уже избавился от своей лицевой повязки, так что гости могли рассмотреть его лицо. То было лицо аскета, познавшего сокровенный смысл жизни.

– Диоген – дешевый фигляр. Хотя ему нельзя отказать в мудрости и цинизме.

– Однако, ты дерзок, маг! – сердито проговорил Александр. – Как твое имя?

– У меня нет имени. Я ученик Заратустры. Зови меня так. – Меж слов маг извлек из груды тряпья глиняный сосуд и показал его царю. – Вина?

У Александра давно пересохло во рту, но царь не желал в этом сознаться. Вино предполагает долгий разговор, Александр же не думал задерживаться в этом странном месте.

– Если оно такое же, как твой дом, то не стоит.

– Важен не внешний облик, а содержание, – нравоучительно заметил маг. – Мой дом удобен мне. Здесь всегда веет свежий ветер, днем согревает солнце, а ночью я любуюсь звездами. Я не могу предложить золотых кубков, но смею заверить, мое вино куда лучше того, что хранится в дворцовых подвалах.

С этими словами парс наполнил золотистой жидкостью три убогих глиняных чаши. Александр осторожно пригубил напиток и нашел его превосходным.

– Действительно, твое вино отменно! – признался он.

– Может быть, царь желает разбавить его, как это делают эллины? У меня найдется чистейшая родниковая вода.

– Нет, я предпочитаю пить вино неразбавленным. В подтверждение своих слов царь осушил чашу до дна.

Хозяин одобрительно кивнул.

– Я тоже употребляю сей божественный напиток в чистом виде. Не стоит смешивать стихии. От этого они теряют свою первозданную силу.

Таис промолчала, но судя по выражению очаровательного лица, вино ей тоже пришлось по вкусу.

Какое-то время все трое уделяли должное прекрасному напитку, затем маг поставил чашу на пол и произнес:

– Теперь, если почтенные гости не против, пришло время посвятить вас в тайны учения Заратустры. – Царь утвердительно кивнул и надел маску задумчивости, словно желая показать, что он весь во внимании.

Маг взял прислоненный к стене бамбуковый посох и начертил на земляном валу круг, разделив его последующим движением надвое.

– Мир состоит из двух частей, противоположных по сути. Как день и ночь, огонь и вода, земля и воздух, живое и мертвое. И даже больше. Все то, что я перечислил подразумевает наличие полутонов: утро, вечер, пар, невесомая пыль, момент умирания, когда сердце не бьется, а мозг еще не лишился последних желаний. Мир же подобен этому кругу, разделенному на две половины, одна из которых черная, словно сажа, а другая – белее горного снега. И грань между ними столь тонка, что не содержит полутонов. Это есть грань! Мир есть противостояние двух враждебных сил, несовместимых друг с другом, мир есть противостояние добра и зла. Черное и белое. Ахурамазда и Ариман. Они вечно борются между собой и в этом заключена суть того мира, в котором мы живем. Наш мир и существует лишь благодаря этой борьбе. Как только она завершится, и злое начало исчезнет, в начале благом возникнет новая суть, осененная появлением совершенного человека, поборовшего зло ради добра. В этом суть истины.

– Я перебью тебя, маг, – лениво вставил Александр. – Мы, эллины, считаем иначе. Нет ни добра, ни зла. Есть провидение и человек, покорный этому провидению. И как провидению угодно, так и случится. А добро и зло столь сильно перемешаны между собой, что трудно понять, что из них в том или ином случае одерживает верх.

– Мне ведомы идеи мудрецов Эллады. Мы черпаем немало премудростей из их учений, так же, как они используют мысли, порожденные устами Заратустры. Мы не отрицаем судьбу. Мы лишь именуем ее временем. Изначально время властвует над всем, но его власть ограничивается, когда возникает добро и зло. Эти силы составляют душу человека и в зависимости от того, какая одерживает верх, человек совершает добрые или злые поступки. Добро делает человека мудрым, зло делает его сильным. В наш век существует зло и это век силы, но когда данная сила породит человека, великого духом, подобно Заратустре, то она превратится в мудрость и наступит век добра. Лишь мудрый черпает силу от осознания своей мудрости. Лишь мудрый может подчинить себе пороки и слабости. Лишь мудрый искоренит жестокость и беззащитность. Придет сильный человек. Придет человек мудрый. Он будет схож с нами телесной оболочкой, но разниться по внутренней сути. Его не будут волновать ни золото, ни низменные страсти, ни власть. Он не будет подвластен ни похотливым женщинам, ни блеску царской короны, ни жажде славы. Он будет велик от осознания, что он тот, кому предназначено владеть миром, и он овладеет им...

Александр жадно внимал магу и в его глазах загорались демонические огоньки. Царь дрожал от возбуждения. Таис, скрывая усмешку, наблюдала за македонским Ахиллом.