Текст книги "Атланты, Воин"

Автор книги: Дж Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 71 страниц)

Верно он и вправду верил в это, но в душе уже пробуждался скользкий червячок сомнения. Трусы не стоят бесстрастно под смертельной остроконечной лавиной и не смыкают в безмолвии рядов, заполняя пробитые бреши. Нет, эллины не бездействовали, заполнив сердца робостью, они готовились к прыжку. Точно так собиралась в спираль бронзоволатная стена тогда в ущелье, чтобы через мгновение броситься вперед и смять уверовавших в свою победу врагов. Но Мардоний не боялся этого прыжка. В том сражении парсы не могли реализовать всю свою мощь: почти бездействовала конница, не имели возможности развернуться лучники, воеводы были не в состоянии воспользоваться численным перевесом своих воинов. Сегодня же Ахурамазда позволял парсам использовать все их преимущества. Едва лучники опустошат свои сагайдаки, как в атаку двинутся бессмертные. Тяжелая поступь их подкованных медью сапог сотрясет холм, а острые копья проделают бреши в фаланге. Затем в эти бреши ударят бактрийцы. У них не будет более необходимости осаживать горячащихся коней, и они разорвут шеренги эллинов в мелкие клочья. Алчущие крови парсы и массагеты сбросят врагов с холма. А в довершение им ударит в спину Артабаз с полками мидийцев, фригийцев и каласириев. И тогда Эллада падет к ногам Мардония. Вельможа поднял руку, готовясь отдать приказ начать атаку, но в это время фаланга шагнула вперед, сотрясая воздух звоном щитов.

Первой мыслью Мардония было двинуть своих воинов навстречу шеренгам гоплитов и попытаться, воспользовавшись тем, что, начав движение, спартиаты нарушили строй, разорвать фалангу на части. Однако после краткого раздумья парсийский вельможа отказался от подобного замысла. Враги были слишком свежи. Надлежало сначала измотать их, а уж потом наносить завершающий удар. Поэтому мидяне встретили эллинских гоплитов за стеною из ивовых щитов.

Прошло несколько томительных мгновений, в ходе которых лучники непрерывно пускали стрелы, и вот уже возле стены закипел кровавый бой. Эллины ломали щиты, пробивали их насквозь копьями, рубили мечами. Бессмертные поначалу отражали их натиск, затем, не устояв, чуть подались назад, но продолжали оказывать отчаянное сопротивление. Уступая спартиатам в выучке, они надеялись более на отвагу и яростный порыв. Волна за волной накатывались на стройные шеренги и, разбиваясь о них, отбегали прочь, чтобы через мгновение снова устремиться вперед. Парсы жаждали расплаты за Фермопилы и Саламин. Боги – свидетели, они сражались не хуже своих врагов. Они бились мечами и топорами, переламывали эллинские копья руками, бросались грудью на вражескую бронзу, рассчитывая ценой собственной жизни помочь друзьям прорвать монолитную стену. Но все было тщетно.

Выработанное многими годами тренировок воинское умение брало верх над отвагой и жертвенностью. Спартиаты истребляли врагов словно на тренировке, кладя себе под ноги ковер из окровавленных трупов. Лишь кое-где, особенно на левом фланге, парсам удалось навязать равный бой. Здесь бился Мардоний с отборной тысячей телохранителей, выучкой не уступавших спартиатам и значительно превосходящих стоящих против них периэков. Здесь фаланга изогнулась, образуя опасные трещины, в которые то и дело врывались размахивающие кривыми мечами парсийские всадники. Павсаний вовремя оценил грозящую фаланге опасность. Перестроив своих воинов, он бросил на помощь уставшим периэкам мору под командованием Аримнеста. Спартиаты рассекли строй мидийцев и обрушились на отряд Мардония с фланга.

Мидийский военачальник, равно как и половина его отряда, бился конно. Восседая на громадном белом нисейском жеребце, он обрушивал свой меч на головы эллинов с такой силой, что разрубал их до самых плеч, мешая мозг с осколками бронзы. Немало воинов полегло от руки парсийского богатыря, и редко кто из эллинов отважился уже подступиться к нему. Тогда это сделал сам Аримнест, муж бывалый и искушенный в битвах. Отбросив копье, которое, как посчитал спартиат, делало схватку неравной, он напал на парса с мечом в руке. Клинки скрестились, со звоном отпрыгнули в разные стороны и устремились друг к другу вновь. Удары Мардония были сильнее, ведь он наносил их сверху, зато спартиату было сподручно поразить противника в живот или в незащищенное броней бедро. Что и случилось. Уловив момент, Аримнест парировал щитом удар Мардония и тут же вонзил свой ксифос в левое бедро парса. Мардоний вскрикнул от боли и ярости, но даже не подумал о том, чтобы выйти из боя. Он обрушил на лакедемонянина несколько ударов, столь могучих, что окованный бронзой щит не выдержал и развалился надвое. Ошеломленный подобным натиском Аримнест попятился, споткнулся и упал. Мардоний направил своего коня на спартиата, полагая, что тот немедленно вскочит с земли и тогда парс добьет его ударом в голову. Однако судьба распорядилась иначе. Должно быть, боги здорово помогали Аримнесту в этот день, потому что падая он внезапно ощутил под рукой оброненное кем-то копье. Не мешкая ни мгновения спартиат выставил его навстречу всаднику. Великолепный скакун Мардония со всего маху напоролся на острие, и, взвившись на дыбы, рухнул, подминая под себя седока. Аримнест не замедлил воспользоваться этим. Не успел Мардоний подняться, как спартиат оказался рядом и поразил вельможу двумя ударами в голову. Однако парс был еще жив. Шатаясь, с лицом залитым кровью, он вернул лакедемонянину один удар, разрубив ему левую руку, и лишь потом упал навзничь, судорожно хватаясь за пронзивший его грудь меч. И последней мыслью Мардония было: "Почему не подходит Артабаз?!"

Так умер Мардоний. Едва среди воинов разнеслось известие о его смерти, как началась паника. Большая часть варваров прекратила бой и бросилась бежать. Сражались лишь телохранители Мардония, бессмертные, да массагеты. Но они не смогли сдержать натиск победоносной фаланги. Как только гоплиты смяли их, бегство стало всеобщим. Битва была проиграна, началась агония.

Афинянам в этот день пришлось также несладко. Если тринадцать тысяч спартиатов, периэков и тегейцев, возглавляемые Павсанием, приняли на себя удар основных сил варваров, то на долю восьмисот афинян во главе с Аристидом пришлись эллины, союзники мидян – беотийцы, малийцы, фессалийцы, а также фокидцы из числа переметнувшихся на сторону Ксеркса. Их было много больше, чем афинян, и дрались они упорно. Особенно отчаянно сражались фиванцы, понимавшие, что в случае поражения их ожидает жестокая расплата. Среди них был и бестарх Леонтиад, чье лицо обезображивало багровое клеймо раба. Великолепно вооруженные, прекрасно обученные, фиванские гоплиты теснили фалангу афинян до тех пор, пока не прижали ее к густым колючим зарослям дикого шиповника. И быть бы афинянам разбитым и плененным, да пришло в этот миг известие о гибели Мардония и о бегстве великого войска. Услышав об этом, фессалийцы, фокидцы и малийцы прекратили битву и устремились к струящемуся неподалеку Асопу, оставив фиванцев один на один с афинянами и подоспевшими к ним на помощь эгинцами. Силы врагов удвоились, и теперь на каждого фиванца приходилось по четыре неприятельских воина. Однако потомки Кадма бились подобно львам. Вот если бы такая же отвага кипела в их сердцах в славные дни Фермопил! Но тогда был не их день, их день наступил сегодня. Поражая наседающих врагов копьями и мечами, фиванцы пятились назад и один за другим падали на землю. Вот их осталось сто, пятьдесят, всего десять. И первым среди десяти бился Леонтиад. Окровавленный меч беотарха сразил очередного афинянина с изнеженным и порочным лицом. Тот рухнул, схватившись руками за разрубленный живот. Гоплит, бившийся рядом с погибшим, издал страшный крик и бросился на фиванца. Он ударил Леонтиада копьем в незащищенный щитом правый бок и, выпустив древко, зачем-то схватил беотарха руками. Леонтиад воспользовался этим и последним, уже конвульсивным движением поразил врага в горло. Они умерли мгновенно, сжимая друг друга в оцепенелых объятиях Леонтиад, беотарх из Фив, и Лиофар, афинский горшечник.

Триста гоплитов, вся фиванская дружина, полегли на поле битвы.

Триста, они уничтожили более полусотни афинян, пятьдесят тысяч парсов смогли умертвить лишь сотню пелопоннесцев.

Триста, они подняли свой меч против родины и потому им не воздвигли памятника, а память о них осталась лишь в сухих строках логографов [логографы – древние историки до Геродота включительно].

Их было тоже триста.

– Славно бегут, – тихо, чтобы не слышал Артабаз, прошептала Таллия. Нежные, словно лепестки роз, губы шевельнулись в едва заметной улыбке.

Девушка и вельможа стояли на краю обрывистого склона стадиях в пяти от парсийского лагеря и наблюдали за тем, что происходит на равнине под ними. Позади, держа на поводу лошадей, расположились десять телохранителей-секироносцев, а за ближайшим, поросшим колючим кустарнике, холмом прятались полки фригийцев, мидийцев и пять тысяч вооруженных узкими мечами каласириев.

– Хорошо бегут! – сказала Таллия во весь голос и с усмешкой взглянула на Артабаза. Тот был мрачен. Собрав на лбу жесткие складки, он молча наблюдал за тем, как бегущие в полном беспорядке парсы переходят через обмелевший Асоп и ищут убежища в лагере. Они еще могли спастись, если бы с оружием в руках стали на вал и преградили путь преследующим их врагам. Предвидя возможные неприятности, Мардоний позаботился о том, чтобы превратить свой стан в отлично укрепленную крепость. Ров, трехметровый вал и частокол из заостренных кольев служили серьезной преградой для любого врага. Но парсы уже не были воинами, способными сражаться и побеждать. Начисто лишившиеся мужества, они думали лишь о бегстве. Хлеща плетьми взмыленных лошадей, мчались всадники, растерявшие свою кичливость и былой лоск. Халаты их были изодраны, доспехи иссечены, многие потеряли щиты и шлемы. Здесь же, словно бесчисленные полчища муравьев, бежали пешие воины, ради облегчения ног бросавшие щиты, мечи и даже доспехи. Они уже не были войском, а лишь трусливым сбродом, а через несколько мгновений им предстояло умереть или стать рабами эллинов, которые блестящим потоком спускались с холмов и устремлялись вслед за бегущими.

Здесь были все: и те, кто доблестным натиском опрокинули неприятеля, и те, кто уйдя слишком далеко, не успели принять участия в битве и теперь стремились наверстать упущенное, покрыть себя славой и набить карманы золотом. Прямо напротив лагеря к реке спускались спартиаты и тегейцы. Они двигались быстрым шагом, но ухитрялись сохранить строй фаланги. Перед гоплитами, обгоняя их примерно на стадий, бежали густые толпы пельтастов. Полные сил легковооруженные воины настигали задыхающихся от усталости парсов и безжалостно истребляли их, тут же обирая окровавленные трупы. Справа и чуть позади пелопоннесцев наступали афиняне и эгинцы, слева, по склонам Киферона, коринфяне. Эллинские полки окружали лагерь со всех сторон, загоняя варваров в ими же созданную ловушку.

Все было потеряно.

Хотя нет, не все. Еще можно было спасти положение. Бегущим лишь требовалось иметь хоть каплю мужества, и уверовавшие в победу эллины обрели бы смерть. Как это случилось с мегарцами и флиунтцами, попавшими под удар внезапно развернувшейся беотийской конницы. Но мужества уже не было.

Еще можно было повернуть ход битвы, если ударить во фланг наступающего эллинского войска всеми полками, которые были у Артабаза. Это позволило бы беглецам в лагере опомниться и организовать оборону. Но стоя рядом с самой прекрасной в мире женщиной, поглотившей весь его рассудок, Артабаз не осмеливался отдать подобный приказ. Ему оставалось лишь стоять и смотреть за тем, как эллины довершают разгром великой армии.

Фаланга спартиатов переправились через реку и, сотрясая землю дружным шагом, начала взбираться на холм. Вот лакедемоняне достигли лагеря. Разгоряченные погоней воины полезли на тын. Однако опытные в бою в чистом поле, спартиаты не умели штурмовать укрепления. Стоявшие на валу парсы остановили их. Завязался отчаянный бой. Лакедемоняне лезли наверх и падали, сраженные стрелами и копьями. Земля перед тыном покрылась бронзовыми пятнами. Особенно велики были потери среди илотов, оказавшихся зажатыми между валом и фалангой. Избиение продолжалось лишь несколько мгновений, но погибло не менее полутысячи воинов, сраженных защищавшими вал мидийскими лучниками. Прочие разбежались в разные стороны. Нет, еще не все было потеряно! Артабаз нерешительно повернулся к телохранителям, словно рассчитывая обрести их поддержку. В голове вельможи мелькнула шальная мысль приказать им расправиться с околдовавшей его женщиной, после чего бросить свои полки на помощь запертым в лагере воинам. Словно уловив настроение парса, Таллия обернулась и внимательно посмотрела ему в глаза. Ее небесно-голубые зрачки завораживали подобно взгляду кобры. Артабаз почувствовал, что его пробудившаяся было решимость куда-то улетучивается. Руки, яростно хватавшиеся за эфес меча, бессильно обвисли, ноги стали ватными. Ему даже пришлось схватиться за ствол дерева, чтобы не упасть. Девушка жестко усмехнулась.

– Даже не думай! Если не хочешь, чтобы тебя постигла участь тех. Таллия кивнула в сторону мечущихся по лагерю мидян. – Лучше наслаждаться подобным зрелищем, чем быть его участником.

Сказав это, ионийка вновь устремила взгляд на равнину, где начиналась заключительная фаза трагедии. На помощь замешкавшимся у частокола спартиатам пришли афиняне, эгинцы и платейцы – великие мастера по части взятия различных укреплений. Под прикрытием лучников они в мгновение ока взломали деревянную стену и проникли внутрь лагеря. Следом за ними устремились спартиаты, тегейцы и кориняне. Дальнейшее было неинтересно, и Таллия направилась к лошадям.

– Убираемся отсюда. Иначе эллины могут ненароком прихватить и нас.

Артабаз не осмелился спорить. Став на колено, он помог девушке забраться в седло, затем вспрыгнул на коня сам. Всадники опустились с холма и оказались в лощине, покрытой сочной травой. Лошади замедлили шаг, не без труда рассекая поросль, доходившую им до груди. Таллия молчала, о чем-то раздумывая. Так, в полном безмолвии они достигли холма, за которым стояли полки. Здесь Таллия коснулась рукой плеча скачущего рядом с ней вельможи. Тот придержал коня.

– Отпусти людей, – велела ионийка, загадочно улыбаясь. – Я хочу поговорить с тобой.

И Артабаз, полагавший, что в подобное мгновенье он не сможет думать ни о каких любовных утехах, вдруг ощутил жгучее желание. Жестом руки он отпустил телохранителей и спешился. Таллия также сошла со своей каурой кобылы. Сладко потянувшись, девушка села на траву. Артабаз немедленно устроился рядом и прикоснулся к скрытому полупрозрачной кисеей животу. Таллия рассмеялась, словно рассыпала тихие звонкие колокольчики. Глаза ее по-кошачьи блеснули.

– Я хочу тебя! – хрипло выдавил вельможа и повалил девушку на спину. Он забыл обо всем на свете: о поражении великого войска, о своем предательстве, о каре, что ожидает его по возвращению в Парсу. Он думал лишь об одном – как овладеть этой самой желанной в мире женщиной. Таллия ответила на его страстный поцелуй и не оттолкнула подрагивающие от возбуждения руки, когда они, раздвинув легкую ткань, принялись ласкать ее тело.

– Из тебя мог бы выйти великолепный любовник! – шепнула она, прикусывая острыми зубками мочку уха парса. – Как жаль, что меня ждут на Альтаире.

Указательный палец девушки с силой ткнул в заветную точку за ухом вельможи. Тот вскрикнул и обмяк. Сбросив с себя неподвижное тело, Таллия поднялась и отряхнула одежду. Немного подумав, она склонилась над Артабазом и для верности ударила парса ребром ладони по шее. Затем она взошла на холм и исчезла.

Ее и впрямь ждали на Альтаире.

Неподалеку эллины добивали парсийское войско и грабили шатры вельмож. Золота попало в их руки столько, что оно упало до цены меди.

Лишившийся своего командира корпус Артабаза стремительно бежал на восток. Минует месяц – и жалкие остатки его высадятся на побережье Азии.

В поросшей буйной травой лощине лежал мертвый человек, облаченный в доспехи, сверкающие золотом. Он лежал на спине, раскинув в стороны руки, словно желая схватить ускользающую мечту.

Рядом резвились и предавались ласкам вороной жеребец и грациозная каурая кобыла. Им не было никакого дела ни до войны, ни до золота, ни до человека, лежащего неподалеку. Им не было дела до его мечты и они ничего не ведали об Альтаире. Их грело солнце и тихий ветерок ласкал шелковистые упругие бока. Кони спешили насладиться любовью. Ведь шла осень, кони чувствовали ее холодное дыхание.

2. СПУСТЯ ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ. САРДЫ

На лето царь перебирался в Сарды, поближе к морю; здесь было прохладней, чем в наполненных степным зноем теснинах Парсиды. Вместе с царем отправлялись двор, гвардия, чиновники, маги, столичная знать, купцы, ростовщики, проститутки, воры, жулики и нищие. Вся эта разношерстная публика заполняла лидийскую столицу, приводя горожан в ужас.

Ксеркс останавливался в царском дворце, построенном еще Крезом и переделанным Киром. Он был менее роскошен, чем громадный дворцовый комплекс в Парсе, но отличался уютом, которого последнему не доставало. Небольшие светлые помещения были заполнены мягкими коврами, драгоценными безделушками и удобной мебелью. Всюду журчали фонтаны, за стенами дворцовых построек колыхалось море зелени – пальмы, серебристые тополя, привезенные из Ливана кедры, жимолость, акация. Прежде здесь было много цветов, но Ксеркс повелел вырвать их и засеять клумбы травой. Зеленый цвет успокаивал повелителя, яркие краски соцветий раздражали.

С неделю после приезда двор обустраивался, затем все становилось на свои места. Чиновники занимали канцелярии, бессмертные – казармы близ дворца, жены и наложницы – отведенные им покои на женской половине. И жизнь вступала в обычное русло. Выработанный за многие годы распорядок не менялся ни на йоту. Проснувшись, царь делал утренний туалет, обильно завтракал. Затем наступал черед хазарапата, который докладывал повелителю о случившихся за последние дни событиях. После Ксеркс беседовал с сыновьями, женою, матерью или развлекался, наблюдая за скачками и состязаниями лучников. Следовал час обеда, по истечении которого царь предавался отдыху. После краткого сна он вновь принимал хазарапата, который приносил на подпись государственные бумаги. То было занятие, особенно нелюбимое Ксерксом. На смену хазарапату являлся старший евнух, докладывавший, как обстоят дела в гареме. Ксеркс называл ему имя женщины, какая должна была прийти к нему предстоящей ночью. Затем подходило время долгого и обильного ужина, когда за длинным столом усаживались многочисленные родственники, эвергеты и иноземные гости. Устав от еды, возлияний и славословий царь отправлялся в опочивальню, где засыпал в объятиях очередной наложницы. Он спал без снов. А утром вновь звенел звонок, возвещая о том, что повелитель Парсы проснулся. И так изо дня в день, почти без каких-либо изменений.

Менялись лишь люди, окружавшие царя. Но и это происходило крайне редко. Уже много лет Ксеркс видел перед собой одни и те же лица Гаубаруву, сменившего Артабана на посту хазарапата, начальника первой тысячи Дитрава, начальника бессмертных Гидарна, любимого брата Гистаспа, сыновей Дария и Артаксеркса, сильно постаревшего Кобоса, ревнивую и коварную Аместриду. Казалось, время застыло и все это будет тянуться нескончаемо...

Царь открыл глаза, и тут же тоненько тренькнул колокольчик. Вбежали слуги. Один из них поставил на низенький столик серебряный таз, другой налил в него чуть подогретой родниковой воды, третий встал рядом, держа на вытянутых перед собой руках шерстяной рушник. Бормоча вполголоса молитву Ахурамазде, Митре и Ардвисуре [Ардвисура – богиня вод и плодородия у зороастрийцев], Ксеркс омыл лицо, жирные плечи и покрытую блеклыми старческими пятнами грудь. При этом он строго следил, чтобы вода, стекающая с его тела, попадала точно в таз. Досуха вытерев кожу, царь велел слугам убираться. Те поспешно ушли. Тогда из-под покрывала, комком лежащего на ложе, несмело выглянула молоденькая девушка, наложница-финикиянка. Она пряталась все то время, пока повелитель совершал свой утренний туалет. Девушка не была стыдливой, просто обычаи требовали, чтобы посторонние не видели лица царской жены или наложницы. Несколько мгновений живые черные глазки рассматривали обрюзгшую фигуру Ксеркса и убранство опочивальни, затем вновь исчезли за шелковой бахромой. И вовремя. Вошли слуги, облачавшие повелителя. Должность Облачателя была весьма доходной и почетной. Все ношеные царские одежды, если они не предназначались на подарки приближенным, становились собственностью этих слуг, которые их с немалой выгодой продавали. Чтобы войти в число двенадцати Облачателей, требовалось иметь влиятельных покровителей.

Работали Облачатели быстро и умело. Вскоре Ксеркс был одет и причесан, на лицо наложили легкий грим, который должен был скрыть серый цвет кожи и глубокие морщины, прорезавшие жирные щеки и лоб. После этого царь неторопливо проследовал в пиршественную залу, где уже был накрыт стол. Завтракал владыка Парсы в одиночестве, если не считать Вкусителя яств, человека, пробовавшего пищу перед тем, как ее клали на блюдо повелителя. Когда-то эту работу исполняли собаки Ахурамазды, но в последнее время развелось немало умников, пользующихся диковинными индийскими ядами. Собака, проглотив такую отраву, оставалась совершенно здоровой, человек моментально умирал. Потому-то Ксеркс и вынужден был заменить собаку на человека.

Внимательно следя за реакцией Вкусителя, с удовольствием пожирающего изысканную пищу, царь поел, выпил чашу ионийского вина и, сыто рыгнув, покинул стол. Ему следовало поблагодарить Ахурамазду, пославшего хлеб и воду, но Ксеркс, как правило, пренебрегал этой молитвой. Времена изменились. С тех пор как не стало Заратустры, маги потеряли былую силу.

Тяжело выдыхая воздух, Царь последовал в приемную, где ждал Гаубарува. Когда таинственно исчез Артабан, Ксеркс недолго думал над тем, кого назначить новым хазарапатом. Этой должности добивались многие, но царь остановил свой выбор на неприметном и преданном Гаубаруве. И не ошибся. Гаубарува послушно исполнял все повеления владыки и ни разу не попытался навязать ему свою волю. Впервые с того дня, как занял трон, Ксеркс почувствовал себя полновластным правителем Парсы. Все решения теперь принимал он, а хазарапат лишь покорно доводил до сведения подданных повеления владыки.

Не обращая внимания на низкий, до самого пола поклон, царь уселся в золоченое кресло и буркнул:

– Ну, что там у тебя?

Гаубарува льстиво улыбнулся, высунул руки из широких рукавов кандия, развернул скатанный в трубку папирус и начал читать.

– Из Вавилона докладывают, что урожай фиников в этом году будет отменный. Я полагаю, стоит увеличить размер царской подати.

– Распорядись, – велел Ксеркс. – Дальше.

– В Кемте, наоборот, из-за дурного разлива Нила ожидается недород. Может быть, стоит снизить количество царского зерна?

– А чем я буду кормить воинов? Финиками? Не нужно! Пусть выкручиваются сами. Дальше!

– Сатрап Бактрии доносит, что отправил в дар великому царю три табуна лучших лошадей.

– Изъяви ему мою благодарность и отошли три золотых кубка.

Гаубарува воздел руки вверх, славя щедрость своего повелителя.

– Слушаюсь. Финикийские купцы жалуются на новые бесчинства эллинов...

Ксеркс яростно засопел. В последние годы не все гладко было в Парсийской державе. Поражения при Саламине, Платеях и Микале [Микале местность в западной части Малой Азии, место сражения между эллинами и персами (479 г. до н.э.); высадившийся с эллинских кораблей десант во главе со спартанским царем Леотихидом захватил укрепленный персидский лагерь и уничтожил вытащенные на берег корабли] потрясли военную мощь империи. Парсы более не могли тягаться с обретшими силу эллинами, чьи флот и войско вели планомерное наступление на прибрежные владения государства. За полтора десятилетия При помощи лицемерных афинян скинули власть царя Самом, Хиос, Лесбос, Фасос, Родос и прочие острова Эгейского моря, а также ионические города побережья во главе с Милетом, Эфесом, Фокидой и Галикарнассом. Они освободились от парсийской дани лишь ради того, чтобы тут же отдать свое золото афинянам. За это они отныне именовались союзниками великих Афин, но, право, уже многие ионийцы с затаенной тоской вспоминали славные времена владычества Парсы, чьи сатрапы и сборщики налогов были куда более милостивы, чем афинские стратеги и казначеи. Получив в свое распоряжение громадные денежные ресурсы, союзный флот и войско, афиняне принялись захватывать прочие приморские владения империи. Были потеряны фракийские города. Сеет и Византий. Эллины овладели проливами и угрожали походом на Сарды.

Ксеркс не бездействовал. Он изо всех сил пытался остановить безудержную экспансию афинян и вернуть себе господство на море и суше. Напрягая ресурсы державы, парсам удалось собрать огромное войско и сильный флот. Однако афиняне под командованием Кимона наголову разгромили мидийскую армаду, уничтожив сначала флот, запертый в устье Эвримедонта, затем сухопутную армию, а в довершение и шедшую на помощь финикийскую эскадру. Это случилось всего три луны назад. После такой ужасной катастрофы от империи отпали последние ионийские города, до того сохранявшие верность.

Чувствуя ослабление центральной власти, подняла голову провинциальная знать. Происходили волнения в Арахозии и Согдиане, неспокойно было в Кемте, где мутили воду жрецы, недовольные введенными Парсой экстренными налогами. Бактрийцы и массагеты до сих пор не могли простить царю коварное убийство Масиста.

Империя трещала, содрогаясь от восстаний, войн и природных катаклизмов. Каждый день приходили безрадостные вести, а Ксеркс был не в силах предпринять что-либо для предотвращения надвигающейся катастрофы. Владыка огромной державы был обречен бессильно следить за тем, как обстоятельства и злая воля богов губят его царство. От него требовали чуда, но он не мог творить чудес. Чего можно ожидать от старого, неуклюжего, бесхарактерного человека, когда бессильны маги и самые лучшие полководцы. Оставалось лишь грозно хмурить брови и сопеть, узнавая о новых кознях врагов.

– Что опять натворили эти богомерзкие язычники? – прорычал Ксеркс.

– Они стоят у Крита и грабят проходящие мимо суда.

– Так пусть финикияне сами накажут их! Или они не в силах справиться с десятком морских разбойников?

Гаубарува состроил неопределенное выражение, означавшее нечто вроде ну не знаю. Затем он куснул ноготь и вымолвил:

– Но повелитель знает, что их эскадры пущены на дно. А кроме того, если они нападут на этих эллинов, к Криту заявится весь афинский флот.

Ксеркс понуро кивнул. Это ему было известно. И все это было ужасно унизительно. Вот то ли дело раньше, когда под его левой рукой был громадный флот, а правая руководила гигантской, из сорока шести народностей собранной армией. И когда рядом были Артабан, Мардоний, Гиперанф, злоязыкий Заратустра, водивший дружбу с демонами. То были неспокойные, но великие времена. Теперь пришла позорная старость.

Сложив руки на объемистом животе, царь исподлобья взглянул на Гаубаруву. Тот уловил настроение повелителя и настороженно замолк. Ксеркс вздохнул.

– Ну что же ты? Читай дальше.

Прочие известия были еще безрадостней. В Гедросии приключился мор. Следовало ожидать, что зараза того и гляди доползет до Парсы. Милетяне вновь предприняли дерзкую вылазку в лидийские земли, сожгли несколько селений и захватили добычу. В Армению вторглись кочевники-скифы, для борьбы с которыми требовалось послать по крайней мере десятитысячный корпус, какого у Ксеркса не было. Зачитав все, что было написано на папирусе, хазарапат добавил еще одно известие на словах.

– Мои соглядатаи доносят, что при дворе великого царя поселилась измена.

– Что?! – Ксеркс даже привстал от неожиданности. – Заговор?!

– Ну, пока еще до этого дело не дошло, но многие близкие повелителю люди высказывают недовольство тем, как он управляет государством, и шепчутся о необходимости перемен.

Царь в волнении рванул висевшую на шее золотую цепь. От ярости шейные мускулы набухли, цепь врезалась в них, словно пытаясь удавить Ксеркса.

– Кто это?!

– Я не осмеливаюсь.

– Говори!

– Подобные слова слышали от начальника бессмертных.

– Гидарн?

– Точно так, великий царь.

– Кто еще?

– О том же говорят Артафрен и Мегабиз, а также... – Гаубарува изобразил легкое замешательство и, словно решившись, быстро проговорил:

– Сиятельная Аместрида.

Ксеркс зашипел, с усилием выталкивая из груди застрявший там воздух.

– Свинья! Грязная свинья! Я отрежу им языки!

– Будь осторожней, повелитель. Если ты обрушишь на них свой гнев, не предоставив доказательств вины, знать будет очень недовольна.

– А плевал я... – Ксеркс не договорил и умолк. – Ну ладно. Так дай мне эти доказательства.

– Я постараюсь.

– И побыстрее! А теперь призови ко мне моих сыновей и Гистаспа. А затем повели прийти Гидарну, Артафрену и Мегабизу. И еще пошли за этой жирной свиньей. Я хочу поговорить с ней перед тем, как увижу своих сыновей. Ступай!

Поклонившись до земли, Гаубарува вышел. Едва за ним прикрылась дверь, царь огляделся и принялся массировать левую грудь, успокаивая заколовшее сердце. В последнее время он нередко делал это, тщательно скрывая свою болезнь от посторонних глаз. Вот и сейчас Ксеркс полагал, что его никто не видит. Однако он ошибался. Сквозь тонкую щель в стене за повелителем Парсы наблюдали два человека. Они внимательно вглядывались в раскрасневшееся лицо царя, прислушивались к его сиплому дыханию. Диагноз был единодушен.

– Он не жилец, – сказал вельможа, чью шею украшала массивная золотая цепь с изумрудами, точная копия той, что была на Ксерксе.

– Но он нам еще пригодится, – ответил второй, кладя трехпалую руку на серебряный эфес меча.

– Да, он нам пригодится...

Ксеркс рассматривал свою жену и поражался. Как же он много лет назад мог влюбиться в эту женщину – толстую, с отвратительно-явственными усиками под угрястым носом и тяжелым запахом изо рта. Правда, в те времена Аместрида была стройной, лицо ее было свежо, словно весенняя трава, а талию можно было обхватить пальцами. Но минули годы, и теперь жена вызывала у царя лишь отвращение.

Вздохнув, Ксеркс принял грозный вид и сказал:

– Я призвал тебя к нам, чтобы выразить наше недовольство.

Аместрида округлила глаза.

– Чем я прогневила великого царя и любимого мужа?

Царь сурово взглянул на супругу.

– До нас дошли слухи, что ты высказываешь недовольство нашим правлением.