Текст книги "Атланты, Воин"

Автор книги: Дж Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 71 страниц)

– Он знает об этом?

– Скорей всего – да.

– В таком случае он успеет отступить.

Артабан сделал глоток вина и усмехнулся.

– Думаю, нет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Закон запрещает спартиатам отступать. Думаю, воин и его триста останутся на месте и примут последний бой.

– Ты считаешь его безумцем?

– Вовсе нет. – Вельможа рассеянно покатал ладонью опрокинувшийся от неосторожного толчка бокал, наблюдая за тем как рубиновая жидкость исчезает в ворсистой поверхности ковра. – Это своеобразный кодекс чести. Они умрут, но не отступят. Если они надумают покинуть поле битвы, матери и дети проклянут их.

Таллия вздрогнула, словно на ее нежную кожу брызнули холодной водой.

– Но это страшно!

– Конечно. С другой стороны это прекрасно. Это – смерть, о которой мечтает мой лев.

– Глупо, – твердо произнесла Таллия. – Я еще могу понять, если б их смерть влекла победу.

– Они рассчитывают победить.

Девушка скривила изящные губки.

– Как?

– Умерев. Героическая смерть вселяет мужество в живых. Триста умрут, те, кто придут за ними, победят.

– Так будет?

– Да.

– Зачем же ты тогда здесь?

Артабан пожал плечами.

– Говоря откровенно – не знаю.

Таллия бросила в рот виноградинку и сочно раздавила ее губами. Внимательно посмотрев в глаза вельможе, она спросила:

– Гумий, а что вы собираетесь делать, когда овладеете миром?

– Построим звездные крейсера и попытаемся захватить еще что-нибудь.

– И так до бесконечности.

– Наверно.

– Не выйдет. Империи рано или поздно разваливаются. Вы проиграете.

– Тогда мы начнем новую игру. И все равно – так до бесконечности.

– Но ради чего?

Артабан задумался лишь на мгновение.

– Ради игры. Тебе ли спрашивать об этом!

Девушка не ответила. Она отставила бокал и растянулась на пушистом ковре, положив голову на живот Артабана. Вельможа погладил ладонью шелковистые волосы.

– Мардоний возненавидел меня из-за того, что ты ушла ко мне.

– Он самолюбивый дурак! – отрезала Таллия. – Хотя и храбрый. А как поживает царек?

– Он знает свое место. Я приставил к нему двух людей. Достаточно одного моего слова – и царек умрет, задушенный подушкой.

– Ты умеешь брать все в свои руки! – похвалила Таллия.

– Это нетрудно, – продолжая гладить ее голову, сказал Артабан. – Ты когда-то умела делать это не хуже моего.

– Лучше. Намного лучше.

В животе Артабана заурчало, отчего по лицу девушки промелькнула быстрая брезгливая гримаска, тут же исчезнувшая. Таллия безмятежно улыбнулась.

– Поцелуй меня.

Она томно повернула прекрасное лицо к вельможе. Тот привстал на локте, намереваясь исполнить ее просьбу, но в этот миг раздался негромкий звонок. Артабан вздрогнул.

– Радиофон!

Отстранив Таллию, он поспешно поднялся и извлек из стоявшего у стены сундука небольшую шкатулку. Указательный палец коснулся небольшой завитушки. Послышался негромкий металлический голос.

– Гумий!

– Да.

– У меня неприятности. Враги атакуют Замок.

– Кто они?

– Точно не знаю. Но они располагают энергетическими спиралями и дестабилизируют Замок. Мне с трудом удается сохранить контроль над Шпилями. Нужна твоя помощь.

– Мгновение. Я лишь отдам приказ моим людям.

Артабан отключил связь и быстро произнес, обратившись к девушке:

– Я отлучусь ненадолго. Думаю, к рассвету вернусь. На всякий случай я оставлю письменное распоряжение. Если к утру меня не будет, передашь его сотнику Дитраву. Он знает, что нужно делать.

– Ты уверен, что там ничего серьезного? – спросила Таллия.

– Уверен. Вдвоем мы быстро справимся с напавшими на Замок. – Артабан хрустнул суставами. – Придется вылезать из этой шкуры. Не хочется, а придется.

– Это обязательно?

– Да. Ахуры не узнают меня в этом обличье.

Артабан закрыл глаза и напрягся. Негромко затрещали кости, по парче, прикрывающей тело, пробежала рябь. Облик вельможи начал изменяться. Исчез внушительный живот, плечи стали уже, руки и ноги слегка вытянулись. Подобная метаморфоза произошла и с лицом. Прошло всего несколько мгновений – и на месте Артабана стоял маг Заратустра. Он открыл глаза и устремил на Таллию их голубой взор. Девушка усмехнулась.

– Так ты смотришься гораздо лучше!

– Еще бы! Ведь это мой настоящий облик! Ладно, я пошел. Будь умницей!

Маг запустил руку в артабанов сундук и извлек оттуда портативный телепортатор. Он нажал кнопку, из прибора вырвался тонкий, почти бесцветный луч. Заратустра коснулся луча рукой и медленно растворился в воздухе. Выждав несколько мгновений, Таллия отключила упавший на пол телепортатор и улеглась на пушистые подушки. Она пила рубиновое вино, терпеливо дожидаясь ночи.

И ночь пришла.

Минуло немало времени с тех пор, как Заратустра растворился в луче телепортатора. Таллия по-прежнему полулежала на мягких подушках, обняв ладонями золотой бокал. Изредка она подносила его ко рту и делала маленький глоток, наслаждаясь терпким привкусом вина. Стемнело, и девушка зажгла несколько свечей. Из-за полога шатра доносились негромкие возгласы стражников. Где-то в горах выли волки, созывая собратьев на кровавую трапезу. Но эти далекие звуки не могли разрушить умиротворяющую тишину, в которую вплеталось пение цикад; тишину, заставляющую глаза слипаться в сладком забытьи...

Негромкий звонок разорвал тишину подобно грому. Таллия вздрогнула. Ее дыхание невольно участилось. Девушка с тревогой посмотрела на серебряную шкатулку, под резной крышкой которой прятался радиофон. Звонок прозвучал еще раз. Таллия задумчиво коснулась рукой подбородка. После третьего сигнала она решилась и коснулась рукой небольшой завитушки, прикрывавшей замочек шкатулки.

Тотчас же раздался голос. Он принадлежал не тому, одно имя которого заставляло ее сердце биться страхом. Но от этих звуков, металлически отлетающих от златотканых стен шатра, оно дрогнуло и наполнилось истомой, что посещает, когда вспоминаются сладкие мгновения минувшего. Это был голос из ее далекого прошлого. Это был голос того, что некогда безумно любил ее, безропотно выполняя самые дерзкие капризы.

Девушка дождалась, когда голос трижды повторит сигнал вызова, затем негромко произнесла:

– Я слушаю.

Собеседник умолк и возникла пауза, наполненная взаимным смятением. Таллия почти не дышала, ожидая, когда он заговорит вновь. Неужели он узнал ее после стольких лет, или же он просто озадачен тем, что ему ответила незнакомая женщина. Но он узнал ее и назвал по имени. В его низком хрипловатом голосе было безмерное удивление и радость – то, чего ей так недоставало долгие годы.

– Да, это я, – отозвалась Таллия и живо представила себе ошеломленное выражение его лица. – Здравствуй, Командор.

Он не верил тому, что слышит ее голос. Его можно было понять. Ведь он считал свою Леду погибшей. Таллия засмеялась.

– Значит пришло время мертвецам вставать из своих могил.

Он остался недоверчив, как и тысячи лет назад, а, может быть, был просто ошеломлен. Он никак не мог поверить в то, что она жива. Он хотел знать, как ей удалось спастись из растворившегося в пламени и волнах города. Но знать ему это было совсем необязательно. И потому Таллия отрезала:

– Жива и все! Не спрашивай меня больше об этом.

Он был согласен. Еще бы он попробовал не согласиться. Ведь кому как не ему знать, что прекрасная Леда имеет привычку исчезать словно синяя птица – бесследно и безвозвратно. Он спрашивал, что она делает у Гумия.

– Я уже давно рядом с ним.

Давно. Месяц, год, столетие. В их понимании все было давно и все недавно. Ведь время не имело почти никакого значения. Пусть в его сердце вопьются коготки ревности. Ревность лишь подстегивает мужскую любовь. Когда у мужчины появляется соперник, то возлюбленная кажется ему вдвое прекрасней – тщеславие самца, терзаемого вечным сомнением в правильности своего выбора, удовлетворено, ведь его женщину оценил другой самец. Командор интересовался, знает ли о ней Русий. При упоминании этого имени Леда невольно вздрогнула, представив, что случится, если Русий и вправду узнает, что она жива. Хотя... Хотя сейчас она очень сильна. Но друг предупреждал, что разъяренный Русий может разламывать звезды.

– Он не знает обо мне. Гумий ничего не рассказал ему.

Командор предостерегал насчет Гумия. Леда была согласна – Гумий вполне мог предать, но только не ее. И не сейчас. В данный момент он всецело находился в ее власти. Леда была уверена в этом. И потому она засмеялась.

– Предать? Меня? Скажи, ты бы смог предать такую женщину?

Вопрос был чисто риторический. Он не требовал ответа, и все же Леде было приятно услышать: нет!

– Вот и он тоже. – Девушка сделала паузу, а затем поинтересовалась:

– Ты хотел поговорить с ним?

Командор ответил утвердительно. Конечно же, его интересовало, как обстоят дела. Дела, дела... Он всю жизнь думал лишь о своих делах, и в этом была его беда.

– Его сейчас нет. Он отбыл на Восток.

Как он однако рассердился! Сколько эмоций и все по пустякам. Его крик, пожалуй, могли услышать даже часовые у входа. Хотя Гумий внушил им, что он и Таллия время от времени беседуют с богами, прося их даровать парсийскому воинству победу, следовало быть осторожней. Девушка сказала, понизив голос.

– Не кричи. Все уже решено. Пять тысяч отборных воинов уже обходят гору. А что касается Гумия, так он отправился на Восток не по своей воле. Русий вызвал его во Дворец. У него какие-то неприятности.

Командор понизил голос. Леде почему-то показалось, что он доволен тем, что у его сына не все ладно. Наверняка доволен. Хотя бы потому, что у него тоже были какие-то проблемы. Пришлось поинтересоваться какие, хотя это было совсем ни к чему.

– Что случилось у тебя?

Судя по его словам, Командор воевал с восставшими артефактами. Из рассказов Гумия Леде было известно, что Командор создал себе сильных помощников, обладающих стабильным энергетическим полем. Гумий считал это ошибкой. Леда вообще придерживалась мнения, что создание любых энергетических помощников, которые в любой момент могут выйти из-под контроля, является недопустимой глупостью. Куда вернее иметь в качестве слуг трусливых и падких до денег людей.

– У него тоже неприятности с демонами, – как бы невзначай сказала она. – Совпадение ли?

Командор считал это совпадением и уговаривал не волноваться. Ее не надо было уговаривать. Она никогда не волновалась. Ни любовь, ни страх, ни ярость не могли вызвать у нее волнения. С тех пор, как она познала звезды, ее душа стала холодна как лед. Командор хотел придти к ней.

– Приходи. – Таллия едва заметно усмехнулась. – Но ты уверен, что у тебя все в порядке?

Она задала этот вопрос как раз в тот момент, когда все началось. Таллия поняла это, потому что в голосе Командора появилось волнение. Но он еще не до конца осознал, в чем дело, и храбрился, обещая навести порядок, а затем прийти к ней. Ну что ж, не стоило отнимать у него надежду.

– Я буду ждать тебя. Славной ночи тебе...

На этом их разговор оборвался. Улыбнувшись своим мыслям, Таллия вернула завитушку на прежнее место, поднялась и начала одеваться. Она знала, что Командор уже не придет.

Мало кто мог заснуть в эту последнюю ночь. Каждый понимал, что должен выспаться, чтобы вернуть силы, и каждый сопротивлялся сну, потому что завтра им всем предстояло заснуть навечно. Эллины разожгли костры и расселись вокруг них. Огонь негромко потрескивал, поедая сухую древесную плоть. Воины молчали, устремив глаза на оранжевые язычки пламени. Самые деятельные готовились к последнему бою – точили мечи и копья, чинили поврежденные вражеским оружием доспехи. Но таких было немного. Большинство просто сидело и смотрело на огонь. Он завораживал своей медленной игрой и, чтобы не заснуть, воины вели неспешный разговор. Они говорили о чем-то своем и в общем, но никто ни словом не обмолвился о том, что ожидало завтра. Никто не хотел разрушать очарования последних мгновений.

Леонид расположился около самого большого костра, разожженного посреди лагеря. С ним сидели воины его эномотии, несколько убеленных сединами голеев и Гилипп. Здесь же был и отважный беглец с мидийского корабля, назвавшийся киммерийцем Дагутом. Спартиаты негромко беседовали, царь слушал их разговор, рассеянно ковыряя прутиком багровеющие угли: Речь шла о доблести. О чем еще можно говорить в такую ночь! Вспомнили о Менелае и Диоскурах, об отважных врагах Спарты Аристодеме и Аристомене. Гилипп воодушевленно декламировал зовущие на подвиг строки Тиртея.

Воины те, что дерзают: сомкнувшиеся плотно рядами,

В бой рукопашный вступить между передних бойцов,

В меньшем числе погибают, а сзади стоящих спасают,

Трусов же жалких вся честь гибнет мгновенно навек.

Называли имена героев из других земель – эфиопа Мемнона и мидянина Кира, Мегистий поведал историю благородного Зопира [Зопир – персидский вельможа; выдав себя за перебежчика, пострадавшего от царя Кира, помог персидской армии овладеть Вавилоном]. Плохо знавший койне киммериец долго прислушивался к разговору и, дождавшись паузы, внезапно вставил:

– Конан.

При упоминании этого имени царь резко поднял голову и взглянул на Дагута. На его плечах точно по сигналу вздулись могучие бугры мышц, через миг они расслабились, возвращая тело к блаженной истоме.

– Кто такой этот Конан? – поинтересовался Гилипп. – Я впервые слышу это имя.

– Конан – воин из рода киммерийцев, самый величайший герой, когда-либо живший на свете! – с достоинством ответил Дагут.

– Если он и в самом деле величайший герой, то почему мы ничего не слышали о его подвигах?

Киммериец пожал плечами.

– Наши сказители утверждают, что он жил так давно, что лишь самые седые скалы помнят легкую поступь его ног. Конан победил великое множество врагов и создал могучее царство.

Эфор снисходительно усмехнулся.

– И куда же оно подевалось?

– Его сокрушили дикие народы Севера, пришедшие спустя много лет после того, как исчез Конан.

Гилипп покачал головой.

– Герои не исчезают.

– Но он исчез. Ушел и о нем никто больше не слышал.

– Чудна твоя сказка, чужеземец, – сказал эфор, ревниво относящийся ко всякой попытке оспорить первенство эллинов в бранной славе. – И не было никакого Конана, иначе Гомер или Тиртей донесли б до нас его имя, как донесли имена Ахилла и Диомеда, Аякса и Одиссея.

Спартиаты дружно кивнули, соглашаясь со словами своего товарища. Киммериец помрачнел.

– Он был, – внезапно сказал Леонид. Царь поднял голову и обвел взглядом сидящих у костра людей. – Он был, я слышал о нем.

– Почему в таком случае ты никогда не упоминал его имени, если он и вправду был великим воином? – спросил Гилипп, заподозривший, что Леонид просто желает ободрить хвастуна-киммерийца.

– Я полагал, что о нем позабыли. Ведь минуло множество лет с тех пор, как исчезли рыцарские королевства и колдовские державы востока. Люди уже не помнят ванов и котхийцев, аквилонцев и пиктов.

– Да-да! – восторженно подхватил киммериец. – Король Конан правил как раз Аквилонией!

– И не только ей, – сказал Леонид. Его устремленные на костер глаза неподвижно застыли, в голубых зрачках плясал бешеный огонь пожаров.

– Так расскажи нам, царь, об этом воине. Поведай о его жизни и деяниях. Пусть его великие дела подвигнут бойцов на подвиги! – немного напыщенно воскликнул Гилипп.

– Чтоб выслушать историю его жизни, потребовалось бы бессчетное множество ночей. Я расскажу лишь о том, что неизвестно даже киммерийским сказителям, хоть им и ведомы предания самой седой старины. Я расскажу о последнем походе Конана, варвара из Киммерии.

Царь устроился поудобнее.

– Начать свой рассказ о Конане мне хотелось бы следующей фразой: "Король Конан был стар, очень стар". Мне хотелось бы расписать его хвори, болезни, показать трясущиеся от пьянства руки и похотливый взгляд, который он бросает на аккуратные попки молоденьких девушек. Мне хотелось бы показать его дряблые мышцы и сытый животик. Ведь именно таков финал жизни людей, сменивших полную опасностей судьбу на клетку, именуемую королевским дворцом. Это мечта любого рассказчика – показать героя, вдруг ставшего толстопузым развратником и трусом, или негодяя, отчего-то решившего пожертвовать собственной жизнью ради спасения чужой. Это парадокс: белое в черном, черное – в белом. Именно это наиболее интересно в человеке, создании, облаченном в костюм домино.

Ведь человек не может быть выкрашен одним цветом. Он – в многоцветную полоску. И как бы хотелось представить Конана именно таким. И я бы поступил так, не раздумывая ни мгновения, не будь мой герой варваром из Киммерии. Как сладко звучит – варвар! А варвар более, чем человек. Он может потерять все, кроме своей дикой сути. Он рожден ломать шеи зажравшимся и погрязшим в неге народам. Поэтому моя история будет правдивой, именно такой, какой ее слышал я.

Итак, я расскажу вам быль о последнем походе Конана, варвара из Киммерии.

Последний поход Конана, варвара из Киммерии

Король Конан был стар, очень стар. Три десятилетия минуло с того дня, когда удачливый авантюрист-киммериец овладел троном Аквилонии, задушив перед этим полубезумного короля Нумедидеса. Три десятилетия непрерывных войн и приключений, в ходе которых противниками аквилонского короля выступали не только правители соседних государств, но и маги, колдуны, волшебники, пускавшие в ход чары древнего Ахерона, Лемурии и Туле. Одна и волшебство, и многотысячные армии Немедии, Офира, Котха, Аргоса и Бритунии, и полудикие воинственные орды киммерийцев и пиктов оказались бессильны перед мощью Аквилонии, возглавляемой самым бесстрашным и умелым воином того времени – Конаном-киммерийцем.

Постепенно все государства были вынуждены признать законность его власти над королевством, большинство из них заключили союз с грозной Аквилонией, многие попали в прямую зависимость от нее. Армия Конана захватила Аргос, который вскоре был официально включен в состав Аквилонии, провозглашенной к тому времени империей. Аквилонские купцы получили свободный выход в Западный океан, что не замедлило благотворно сказаться на состоянии экономики. Затем силой оружия был установлен протекторат над Зиггарой, правитель которой фактически превратился в наместника Конана. Притихли, устрашенные мощью аквилонской конницы, Немедия, Офир и Котх. Многочисленные крепости, воздвигнутые в Боссонском приграничье, обезопасили империю от набегов пиктов. В них стали селиться киммерийцы, охотно принимаемые королем-варваром на службу.

Покровительствуемые правительством, снизившим налоги, процветали ремесла, бурно развивалась торговля. Крестьяне, не опасавшиеся больше набегов диких племен и вторжения вражеских армий, увеличивали посевы ячменя и пшеницы; из Шема и Стигии были завезены новые растения, отлично прижившиеся на плодородных землях Аквилонии. Привлеченные богатством империи, роскошью королевского двора, щедростью Конана в Тарантию устремились лучшие певцы и актеры, художники и поэты. За треть века Аквилония превратилась в мощнейшую державу мира, сравнимую по величию и могуществу с существовавшими некогда Атлантидой и Лемурией.

Долгая, бурно проведенная жизнь могла утомить любого человека, даже такого могучего воина как Конан. Но утомить не битвами и сражениями, а бесконечными дворцовыми церемониями и бумажной волокитой. Владыке столь могущественной империи было не к лицу возглавить пятитысячный отряд, отправляющийся отразить набег пиктов, или выступить с карательным войском на Офир, задерживающий выплату дани. Для этого существовали полководцы, среди которых Конан особенно жаловал сильно постаревшего, но все еще бодрого Просперо, а также три сына, рожденные немедийкой Зенобией. Они и командовали аквилонскими отрядами, поддерживавшими авторитет и влияние империи, а Конан был вынужден проводить время в королевском дворце в Тарантии.

Тем, кто знал Конана в прежние годы, казалось, что время не властно над королем. Тело его было как и прежде подобно могучему дубу. Мощные, обвитые узлами иссеченных в боях мышц руки могли разорвать толстую медную цепь. Ноги, правда, потеряли былую выносливость, но не нашлось бы в королевстве человека, способного расколоть ударом стопы толстый кирпич, а Конан без труда проделывал этот трюк. Столь же стремительной осталась реакция, а чуть ухудшившееся в последние годы зрение не мешало киммерийцу нанизывать стрелою восемь из девяти колец.

Ни один рыцарь в гиборийском мире не мог сравниться с аквилонским королем в рукопашном бою. Не утратив и толики своей гигантской силы, Конан приобрел мудрость, а слава непревзойденного во всех веках воина давила на сознание его противников, заставляя их допускать роковые ошибки. Правда, в последнее время расплатой за эти ошибки была лишь вмятина на шлеме или латах, да еще огромный кубок вина, который проигравший должен был выпить за здоровье аквилонского короля. Затем, повесив затупленный меч на стену, король удалялся в свой кабинет, где его ждал канцлер Публий, опиравшийся рукой на гору неподписанных бумаг.

Не претерпели особых изменений внешность и привычки короля. Черты его лица оставались резки, словно высеченные из грубого камня, лишь к многочисленным шрамам добавились кое-где суровые морщины. Голубые глаза как и в молодости горели воинственным огнем. Падающую на плечи гриву черных волос не тронула ни единая седая прядь. Король по-прежнему оставался неутомимым любовником, но теперь он реже предавался этому занятию, словно опасаясь огорчить память скончавшейся в расцвете сил и лет королевы Зенобии. Конан не изменял своему пристрастию к доброму вину и на вопрос иноземных гостей, как ему удается сохранить такое великолепное здоровье, он неизменно отвечал:

– Побольше женщин, жареного мяса, а главное – доброго вина!

А про себя добавляя:

– И приключений.

Увы, с чем-чем, а с приключениями стало не густо. Конан все чаще вздыхал, провожая с балкона дворца аквилонских рыцарей, отправляющихся к Пиктской пуще или пограничному с Офиром Тибору.

Так было и в тот день. Конан отправлял в поход против вторгшихся через пограничное королевство асов войско во главе со своим старшим сыном Фаррадом. Напутствовав принца в дорогу и дав ему несколько советов относительно того, какую тактику следует избрать в войне против диких сердцем кочевников, Конан проводил его до обшитых золотом дворцовых ворот, а затем долго смотрел вслед удаляющемуся войску. Когда последние колонны воинов скрылись за стенами окружавших королевский дворец храмов и усадеб знати, Конан вернулся в свои покои. В такие дни ему бывало особенно грустно. Послав слугу за Вентеймом – гвардейцем, который славился как непревзойденный боец на мечах, король спустился в огороженный гранитной стеной двор, где обычно тренировались воины. Сейчас он был пуст. Треть гвардии ушла в поход с Фаррадом. Еще треть была отправлена к Пиктской пуще. Оставшиеся гвардейцы охраняли городские стены и внутренние покои дворца.

Когда Вентейм явился на зов повелителя, Конан уже облачился в кольчугу и шлем. Они не стали терять времени даром и сразу перешли к делу. Сняв с закрепленного на стене стеллажа тяжелые учебные мечи с затупленными лезвиями, они сошлись посреди посыпанной песком площадки. Конан раскрутил кистью меч и нанес первый удар. Гвардеец парировал его и тут же контратаковал. Клинки словно молнии засверкали в руках бойцов, достойных друг друга.

Вентейм был и в самом деле очень опасным противником. Молодой, прекрасно сложенный, он вдобавок ко всему обладал великолепной техникой. Гигантский двуручный меч легко летал в его руках, то и дело грозя ужалить короля.

Конан, который был без малого втрое старше своего противника, не уступал ему ни силой, ни быстротой реакции. Чуть погрузневшее тело порой не успевало вовремя раскрутиться для нового выпада, но король компенсировал этот недостаток грандиозным арсеналом боевых приемов, изученных им за десятки лет непрерывных битв и поединков.

Бились они бескомпромиссно, в полную силу. Время от времени тусклая сталь с глухим звоном ударялась в кольчугу или шлем одного из бойцов. Затупленный меч и прочный доспех предохраняли от серьезной раны, но все же попадания были весьма болезненны.

Поединок продолжался довольно долго, много дольше, чем может выдержать обычный боец. Соперники с оглядкой атаковали друг друга, пытаясь поймать на контрвыпаде. Наконец Вентейм предпринял решительную атаку. Подсев под взмах Конана, он дождался, когда меч со свистом пронесется над его головой, и нанес удар в живот короля. Любой другой воин вряд ли бы сумел парировать этот стремительный выпад, который в реальном бою стоил бы ему жизни, но Конан успел отреагировать. Закованной в сталь рукой он отбил клинок Вентейма, и в тот же миг рукоять королевского меча опустилась на шлем гвардейца. В последний момент киммериец смягчил удар, но все равно тот оказался достаточно силен, чтобы повергнуть Вентейма на землю.

Весьма довольный собой, Конан помог воину подняться, заметив:

– Сегодня ты был особенно хорош. Я пропустил пять твоих ударов.

Ощупывая рукой здоровенную шишку на голове, гвардеец пробормотал:

– Но я пропустил девять.

– Ничего! Еще лет пять и ты сможешь биться со мной на равных! смеясь, заявил Конан.

Вентейм собрался парировать королевскую шутку, но не успел. В нескольких шагах от них вдруг возникло ослепительное крутящееся облако. Не успели бойцы вскинуть мечи, как облако накрыло их. Вентейм чувствовал, как его тело окутывает густая слизистая масса, ощупывающая кожу мириадами острых иголочек. Преодолевая сопротивление облака, он все же вскинул меч и рубанул им перед собой. И в тот же миг мир раскололся на тысячу ослепительных осколков.

Прошло немало времени, прежде чем Вентейм очнулся. Оглядевшись, он обнаружил, что лежит на песке тренировочной арены. Рядом валялся искривленный меч.

Король исчез.

Над ухом Конана раздался дикий рев. Реакция короля, выработанная многими годами тренировок и опасностей, была мгновенной. Он стремительно откатился в сторону подальше от источника звука и, вскакивая на ноги, одновременно лапнул себя ладонью по левому бедру, где обычно висел меч. Однако ни выпрямиться, ни выхватить оружие Конану не удалось. Его голова встретила какое-то препятствие, после сокрушительного столкновения с которым киммериец вернулся в исходное положение. Извлечь меч также не было суждено. Меч исчез, как исчезли и многие атрибуты одежды.

Рядом послышался звонкий смех. Только теперь Конан открыл глаза. То, что он обнаружил, было малоприятно и очень унизительно. Пожалуй, так сильно киммерийца не унижали ни разу в жизни.

Он сидел в клетке из стволов бамбука, находившейся посреди лесной поляны. Прямо перед ним стоял яфант – гигантский зверь с двумя хвостами, о котором Канон прежде знал лишь понаслышке. Некогда яфанты обитали и в гиборийском мире, но со временем они исчезли, оставив о себе память в виде груд белеющих костей, используемых резчиками для удивительно изящных поделок. Яфант задрал росший прямо из морды пустотелый хвост и громко трубил в него.

Клетку и зверя окружали несколько сотен хохочущих женщин. Молодых и не очень, некрасивых и весьма симпатичных. Спустя мгновение аквилонский король сделал еще одно неприятное открытие. Вместе с мечом исчезла и вся его одежда – сплетенная волшебником из Кхитая кольчуга, выдерживающая удары стальных мечей, атласные шаровары, сафьяновые сапоги, плащ и немедийский шлем. Конан был совершенно наг, если не считать узенькой повязки, охватывавшей его бедра.

Увидев, с каким изумлением пленник разглядывает себя, девушки развеселились еще больше.

Конан тем временем анализировал ситуацию, пытаясь понять, где и каким образом очутился. Однако его воспоминания обрывались сценой появления на тренировочной арене колдовского облака. Далее следовал провал. Очевидно, его похитил какой-то могущественный маг, который вскоре горько пожалеет, что решился сыграть подобную шутку с королем Аквилонии.

Впрочем, король был склонен признать, что пока ситуация выглядела скорее не трагичной, а комичной. Словно фарс, дурно разыгранный королевскими шутами. Но Конан умел посмеяться и над не слишком удачной шуткой, а кроме того его раззадорила необычность ситуации – величайший воин Земли сидит в клетке, окруженной сотнями жизнерадостных девиц. Что ж, король был не прочь поддержать шутку.

Клетка, в которую его поместили, была сделана из массивных, в человеческую руку толщиной, стволов молодого бамбука. Разрушить ее было по силам лишь волшебнику или яфанту, который к этому времени перестал трубить и вполне дружелюбно взирал на попавшего в ловушку двуногого. Хохотавшие девицы знали об этом, но они не представляли себе истинной силы киммерийца. Поэтому, когда Конан ударил в один из деревянных стволов могучим плечом, женщины буквально зашлись от смеха. До слез. Но тут последовал другой удар, за ним третий. Двухвостый зверь вновь затрубил. Ликующе, словно приветствуя стремление пленника освободиться из неволи. После шестого или седьмого удара бамбуковый ствол затрещал. Тогда Конан отошел в противоположный угол клетки и с разбега ударил по решетке обеими ногами. Удар был столь силен, что расколол бамбуковый ствол сразу в двух местах. Образовалась приличных размеров дыра. Смех словно по команде стих. Но король был слишком горд, чтобы уподобляться кролику или земляной крысе, ползущей из норы. Он ухватился за торчащий из дна клетки обрубок. Огромные рельефные мышцы очертили тело Конана четким силуэтом. Девушки уже не смеялись. Они смотрели на Конана с плохо скрываемым восхищением, к которому примешивались нотки почтения и даже страха.

Раз! Конан с хрястом вырвал обломок бамбукового ствола. Еще один мощный рывок – и путь был свободен. Киммериец покинул клетку и, распрямившись во весь свой гигантский рост, скрестил на груди руки.

Из толпы вышла женщина. Она была весьма хороша собой. Среднего возраста, лицо чуть смуглое, правильное, с ослепительно белыми зубами. Длинные пушистые ресницы прятали изумруды смелых глаз. Фигура ее была пропорциональной, если не считать того, что одна грудь казалась меньше другой. Этого, впрочем, Конан не мог утверждать с абсолютной уверенностью, так как на незнакомке был длинный, ниспадавший свободными складками хитон.

– Добро пожаловать, король Конан, в нашу страну! – произнесла женщина по-гиркански с едва заметным акцентом. При этом она слегка поклонилась, разведя в стороны руки так, что стали хорошо видны украшавшие ее запястья браслеты с огромными малиновыми гранатами.

Услышав, на каком языке произнесено приветствие, Конан слегка озадаченно огляделся. Местность, где он находился, совершенно не напоминала Гирканию с ее выжженными степями и мертвыми плоскогорьями. Здесь, напротив, было буйство растительности, переливающейся всеми оттенками зеленого, красного и желтого цветов. Влажная сочность окружавшего поляну леса заставляла думать, что он очутился в Вендии или тропических лесах Куша.