Текст книги "Атланты, Воин"

Автор книги: Дж Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 71 страниц)

– ...Настанет век великого, мудрого льва, переступающего через пропасть человеческого несовершенства. Он отметет когтистой лапой людской тлен. Исчезнут слабые и мир, покоренный мудростью, заполнят сильные люди. И порукой тому будет очищающий огонь, что вспыхнет на обломках мишурного величия. Он воспылает, когда сильный поймет суету этого мира и отречется от него ради мира грядущего. И говорящий орел сядет на его локоть, а говорящий лев ляжет у его ног. И тогда падут все царства, расположенные на севере, востоке, юге и западе. И весь мир склонится перед волей сильного. Ты внимаешь мне, царь?

Александр вздрогнул.

– Да, – ответил он поспешно. – Когда же придет время сильного?

– Когда человек отрешится от низменных мыслей о богатстве, славе, чувственной любви, бессмысленной мести. Когда он поймет, что золото, острая сталь, плотские успехи – ничто в сравнении с великой целью. Когда он, узрев эту цель, обретет право сказать: я сильный! Я мудрый!

– А что это за цель?

– Мир. Сильный должен владычествовать над миром. Он должен овладеть им и наполнить его светом, ослепительным огнем Ахурамазды. И тогда он обретет волю, подобно которой не имели самые могущественные боги. Ведь только владычествующий над миром вправе обладать подобной волей. Волей сильного. Волей мудрого. Так учил Заратустра.

– Ты хочешь, чтобы я покорил мир?

– Мало покорить. Поставленный на колени поднимется вспять. Нужно наполнить мир мудростью, испускающей силу. Нужно изменить человека, подчинить его своей мудрой и сильной воле, и высокой цели добра. Необходимо заставить его преисполниться благоговением перед этой целью. И тогда великий, что обрел силу, первым воцарится над совершенным миром. В этот день вернется на землю Спитама – Заратустра. Я все сказал, царь!

Александр провел рукой по вьющимся, свободно падающим на лоб волосам, словно пытаясь обрести стройность мыслей.

– Ты мудр, маг. Я хочу, чтобы ты присоединился к моему войску. Тебе будет оказан надлежащий почет.

– Это невозможно, царь, – ответил жрец. – Я могу стать устами лишь сильного.

– А я по-твоему слаб?

– Пока да.

Александр бросил на парса высокомерный взгляд.

– Через три дня мое войско пойдет в Мидию. А дальше будут Гиркания, Ария, Согдиана, Бактрия. Тебе мало этого, маг?

– Это много для первого мага Персы, но недостаточно для ученика Заратустры. Ведь еще есть Индия, Карфаген, Ливия, Иберия, страны этрусков, самнитов, латинян и галлов. А кроме того есть скифы, геты, гунны, германцы, кельты, пикты.

– Я покорю и их!

– Вот тогда ты напомнишь мне о своем предложении и я склонюсь перед царем мира. И тогда придет Заратустра.

Александр вдавил побелевшие пальцы в виски.

– Бред! Ты сумасшедший, маг! У меня ужасно болит голова. Я устал. Прости, маг, но я оставлю тебя.

– Как будет угодно царю. Я провожу вас до ворот храма.

Хозяин, держа в руке посох, первым оставил свое убогое жилище. Александр и Таис вышли следом за ним. Они вновь прошествовали через храм, причем маг и афинянка спрятали оскверняющие дыханием священный огонь уста за тканью, а Александр совершенно забыл об этом. Он шел мимо алтаря, широко открыв невидящие глаза. Храмовые служки с негодованием смотрели на него.

Перед тем, как покинуть святилище Таис поклонилась священному огню, после чего бросила быстрый, почти неуловимый взгляд на мага. В ее зрачках плясали золотистые искорки, точно такие же заполняли глаза ученика Заратустры. Провожая гетеру за ворота, жрец незаметно коснулся рукой ее спины и крикнул вслед Александру:

– Помни, царь! Сила и мудрость. Лишь они знаменуют приход царства добра. Сила и...

И медные створки сомкнулись.

Пир был назначен в Тронном зале.

Подобно ападане этот зал поражал своей грандиозностью. Его монолитные стены были сложены из обожженного на солнце кирпича, покрытого поверх плотной, цвета выгоревшей травы штукатуркой. Впрочем, серо-зеленоватый оттенок можно было заметить наверху, у самых балок, так как ниже все было сплошь завешано коврами и плотными занавесями. Свод зала, сооруженный из мрамора, кедра и покрытой золотом бронзы был столь массивен, что для поддержания его строителям пришлось установить сто громадных колонн, отчего помещение стало похоже на диковинный каменный лес со сросшейся золотистой кроной. Посреди на высоком семиступенчатом пьедестале возвышался царский трон. В былые времена на нем восседали парсийские цари. Окруженные разодетыми вельможами и телохранителями, они принимали здесь сатрапов и иноземных послов. И не было зрелища более восхитительного, но ему уже не суждено было повториться.

Вернувшись из храма, Александр повелел освободить пьедестал. Трон был сброшен вниз и перетащен в казнохранилище, где юркие казначеи-эллины вели подсчет захваченных богатств. На его месте дворцовые слуги установили стол, за которым должны были пировать царь и его ближайшие друзья. Вокруг разместились множество других столов, предназначенных для гетайров, военачальников, а также парсийских вельмож, примкнувших к победителю. Столы были заставлены драгоценной утварью, исключительно золотой. Александр приказал Птолемею передать новоиспеченному начальнику дворца, что прикажет распять его, если обнаружит на столе хотя бы один серебряный кубок. Тысяча гостей – ровно столько пожелал видеть царь в день своего величия. И слуги водрузили на столы тысячу золотых кубков, две тысячи золотых блюд и немалое число кувшинов и сосудов для омовения рук, сделанных из того же драгоценного металла. Богатство Парсы было поистине неисчислимо.

Уже смеркалось, когда начали сходиться гости. Слуги зажгли сотни опитанных земляным маслом факелов, установив их в медные пальмообразные треножники. Ровный и яркий огонь заблистал на драгоценной посуде и доспехах воинов, алыми пятнами пробежал по пурпурным плащам вельмож и умер в ворсистом плену ковров. Гости расхаживали по залу, негромко переговариваясь. Все ждали появления царя, и наконец он появился.

Тронный зал имел четверо великолепных медных ворот, взиравших ослепительно-яркими створками на четыре стороны света. Владыки Парсы неизменно входили через восточные ворота. Завоеватель выбрал ворота западные. Они распахнулись, и в круге заходящего солнца возник темный силуэт царя. Он ворвался в залу столь стремительно, что всем показалось будто дохнуло свежим ветром. Следом шли верные гетайры, приближенные к царю парсийские вельможи, а также мудрецы, актеры и гетеры, среди которых выделялась своей ослепительной красотою Таис. При появлении царя собравшиеся громко закричали, приветствуя победоносного вождя. Александр отвечал им белозубой улыбкой.

Промчавшись ослепительной молнией между столами и рукоплещущими людьми, царь вбежал на пьедестал и вскинул вверх правую руку.

Зал замер. Гетайры, из числа самых близких, уже успевшие взобраться на первую ступень, остановились, лишь Гефестион пытался подняться выше, но тяжелый взгляд Александра и внезапно установившаяся тишина принудила его застыть на месте.

– Друзья! – звонко воскликнул царь. – Соратники! Братья! – На каждое обращение Александра зал отвечал оглушительным эхом. – Все те, кто стояли бок о бок со мной в яростных схватках и шли рядом в трудных походах, и те, что присоединились ко мне лишь недавно! Я приветствую вас в этот великий день! Великий потому, что мы, наконец, достигли своей грандиозной цели. Мы пируем во дворце парсийских царей, откуда полтора столетия назад мидяне начали свой поход на Элладу. Тогда эллины не отдали врагам родных очагов, разбив их на суше и море. А сегодня мы свершили великую месть, справедливость которой предначертал сам Зевс-громовержец. Я, Александр, царь Македонский, сын Филиппа и потомок Геракла, исполнил заветы предков, при помощи ваших клинков и копий сокрушив великое парсийское царство и отомстив тем самым за поруганье эллинской земли! Радуйся, Эллада, твои сыны возвестили тебе благую весть!

Собравшиеся в зале исторгли ликующий вопль. Кричали гетайры и эллинские стратеги, падали ниц лицемерные парсийские вельможи, седые воины, сражавшиеся под началом Филиппа еще под Амфиполем, плакали от счастья. То был день их торжества, их ликования. Они кричали от восторга. Они, победители, возглавляемые непобедимым гением и богом, таким молодым и таким прекрасным.

Александр и вправду был ослепительно красив в эти мгновения своего триумфа. Освещенный исходящим снизу светом он был подобен драгоценной беломраморной, закованной в золотую чешую статуе, вдруг ожившей под резцом кудесника-камнереза. Глаза царя сверкали как карбункулы, темно-русые кудри развевались от дыхания теплого ветра. Воздушные потоки подхватывали царский плащ, скрепленный на плече драгоценной застежкой, и тот взмывал вверх подобно крыльям победоносной Нике, окрашивая золотистую статую кровавыми языками пурпура. Это был живой бог, бог победы и славы, и победители боготворили его.

Оглушительные крики продолжались до тех пор, пока Александр не подозвал к себе друзей. Это послужило сигналом к началу пира. Приглашенные начали рассаживаться. Дождавшись когда все займут свои места, Гефестион поднял бокал и провозгласил первый тост.

– Я поднимаю кубок за царя Александра, первого воина среди присутствующих, первого полководца среди когда-либо живших. Я славлю его гений, дарующий нам победу в битвах. Я пью за великого воина, владыку Македонии, Азии и всего мира!

Раздался новый взрыв ликования. Все вскочили на ноги и громогласно славили своего царя.

Александр был бледен от волнения, глаза его сверкали. Поднявшись, он поднял Гефестиона и поцеловал его в уста. Сидевший напротив Филота ревниво усмехнулся.

Слуги внесли первую перемену блюд. Пир начался.

Эллины, особенно македоняне, пировали совершенно иначе, нежели парсы. Последние пили вино лишь в конце трапезы и занимали друг друга неспешной беседой. Завоеватели не знали воздержанности ни в питие, ни в разговорах. Вино лилось нескончаемой рекой. Вскоре глаза пирующих заблестели, речь стала несвязной и раскованной. Победители орали, смеялись, бесцеремонно окликали соседей. Звуки сливались в непрерывный, плотный гул, время от времени прерывавшийся здравицами в адрес царя или хвалебным словом македонскому оружию. Еще более пили без тостов, ударив кубком о кубок соседа. Слуги сбивались с ног, внося непочатые кувшины с вином.

Минуло совсем немного времени, а все уже были порядком хмельны. Кое-кто, особенно из числа непривыкших к подобным попойкам парсов, лежали под столами, некоторые пытались буянить и тогда их успокаивали охранявшие дворец гипасписты. Но большинство участников пира, свыкшиеся с обильными возлияниями, держались стойко. Пример тому подавал сам царь. Развалясь в просторном, обитом вишневым бархатом кресле, он разговаривал то с Гефестионом, то с сидевшим по другую руку Птолемеем, не забывая отдавать должное непрерывно подаваемым яствам и поднимать кубок, отвечая на тосты гетайров. Со стороны могло показаться, что Александр полностью увлечен празднеством, но меж тем, если внимательно присмотреться, можно было заметить, что на самом деле оно не слишком занимает его. Царь то и дело бросал быстрые взгляды на Таис, которую без особого успеха пытался завлечь в свои сети Клит. Афинской гетере, привыкшей к изящной беседе с мудрецами и поэтами, было скучно в компании грубых, не отличающихся остротой ума, воинов. Она и не пыталась скрыть этого, несколько раз позволив себе очаровательно зевнуть. Ухаживания Клита становились все более навязчивыми. Когда же он попытался перейти от слов к делу, Таис не выдержала. Она покинула стол и направилась прочь из Тронного зала. Клит также привстал, намереваясь последовать за ней, но в этот миг на его плечо легла тяжелая рука Птолемея, без слов понимавшего желания своего царя. Икнув, Клит шлепнулся обратно в кресло. Зато поднялся Александр.

– Я скоро вернусь, – сказал царь, жестом руки запрещая Птолемею следовать за собой. Гетайры безмолвно переглянулись и как ни в чем не бывало наполнили кубки.

Александр догнал афинянку уже за пределами Тронного зала. Девушка стояла на краю огороженной невысоким барьером террасы и смотрела в расстилавшуюся перед ней темноту. Дул сильный ветер, уносивший крики гуляк в противоположную сторону, и оттого на террасе было довольно тихо. Александр встал рядом с гетерой, она не обратила на него ни малейшего внимания. От Таис веяло легким ароматом благовоний и неуловимо притягательным запахом, присущим красивым женщинам. Несмотря на бодрящий сердце хмель, Александр чувствовал легкую робость, которая обычно охватывала царя, когда он оказывался наедине с этой загадочной и прекрасной женщиной.

Устав смотреть в темноту, Таис перевела взгляд на небо, полное звезд, ослепительно-ярких в этих краях. Александр предался тому же занятию. Он рассматривал созвездие льва до тех пор, пока не зарябило в глазах. Тоненько свистевший ветер доносил из степи пряные запахи и цокот кузнечиков. Набравшись смелости, царь обнял талию девушки, с радостью отметив, что она не осталась безучастной к этому прикосновению. Кожа под тонкой тканью чуть дрогнула, дыхание, как показалось Александру, участилось. Наклонившись к уху Таис, царь прошептал:

– Тебе не понравился мой праздник?

Гетера ответила не сразу. Она повернула голову и долго рассматривала едва различимое во тьме лицо царя. В глазах ее светились кошачьи огоньки.

– Мне скучно, царь, – сказала она наконец.

– Чем я могу развеселить тебя?

Таис ушла от прямого ответа.

– Ночь, – едва слышно вымолвила она. – Ночь порождает во мне неясную грусть. Ночью мне хочется покоя и умиротворения, тихих слов и... – Таис не договорила, оборвав фразу на полуслове. – Такая ночь не для шумного пира. Тьма и мерцанье звезд. Огромных и таких холодных. Далеких! Развей тьму, царь, и тогда я буду веселиться.

– Я прикажу развести костер.

– Огромный костер! – подхватила Таис. – Чтоб его пламя взвилось до самых небес. Очищающее пламя!

– Дворец? – спросил Александр.

– Я хотела бы видеть пылающим весь город, весь мир, но сегодня мне будет достаточно и дворца.

Александр резко обернулся. Из-за медных дверей Тронного зала пробивались мятущиеся блики света, вычерчивавшие на земле замысловатые зигзаги.

– Пусть будет так, – прошептал он. – Этого хотели гетайры, маг, а теперь и ты. Значит этого хочет судьба. Каменный монстр обречен. Он не вправе оставаться сердцем империи. Это склеп. И он был склепом уже в тот день, когда руки каменщиков положили на землю первую плиту. – Александр обнял рукой тонкую шею девушки. – Пойдем! Я сделаю для тебя самый величайший подарок, о котором только может мечтать женщина. Ты запалишь грандиозный костер и его багровые блики будут плясать в твоих колдовских глазах! Пойдем!

Последние слова царь исступленно кричал, заглушая вой степного ветра.

– Пойдем, – просто ответила Таис, подавая македонянину крохотную изящную руку. И они вернулись во дворец. И новый повелитель Парсы вложил в эту руку факел. Не обращая внимания на вопрошающие взгляды пирующих, Таис с улыбкой поднесла маслянистый огонь к ковру. И мгновенно вверх взметнулись языки пламени.

– Жги! Пусть сгинет прогнившее царство! – кричал Александр.

Захмелевшие гетайры с радостными криками повскакали с мест. Они хватали с треножников факелы и подносили их к креслам, кедровым панелям, тяжело спадающим на пол занавесям. Бушующее пламя взвилось сразу во многих частях зала. Оно с ревом рванулось вверх и принялось лизать перекрытия. Изумленные крики людей потонули в ужасном вое огненной стихии. Вид пылающих потоков, стремительно расползающихся по стенам и своду, протрезвил хмельные головы. Гости повскакали со своих мест и бросились вон из Тронного зала. Летели на пол переворачиваемые столы, звенело золото, разлетались вдребезги кувшины с вином. Кое-кто, даже пред лицом ужасной опасности сохранявшие самообладание, хватали драгоценные подносы и кубки, желая уберечь их от огня, но большинство думало в эти мгновения лишь о спасении собственной жизни.

Людские потоки устремились в распахнутые двери. У выходов началась давка. Гости и слуги сшибали друг друга с ног, беспощадно топча упавших. Те, что имели при себе оружие, не замедлили пустить его в ход, очищая себе путь для бегства. Пролилась кровь. Ее вид лишь раззадорил гетайров. Одни из них поджигали еще не тронутые пламенем ковры и занавеси, другие, выхватив мечи, рубили мебель и драгоценную посуду. Гефестион, давясь, пил из кувшина багряное вино, а затем, воя от восторженного бешенства, вылил остатки его на всклокоченную голову. Александр, со страшной улыбкой, памятной тем, кто видел ее на поле брани, наблюдал за гибелью дворца.

Обитель Ахеменидов была подобна бочке с вязкой смолою. Великое множество ковров и тяжелых драпировок, пересохшие за многие десятилетия панели, кедровые балки, из которых была сложена крыша, представляли великолепную пищу для огня.

Яркое пламя, треща, бежало вверх и в стороны. Огненные змейки пожирали ворс ковров, охватывали кольцом перекрытия, заключали в светящийся ореол звероподобные протомы. Вскоре все стены были объяты пламенем, с пылающего свода падали камни и охваченные огнем куски дерева. Раскаленный воздух опалял горло, доспехи превратились в обжигающую чешую, на ладонях гетайров, сжимавших рукояти мечей, появились белесые пузыри. Лишь тогда они оставили охваченное огнем здание и вместе с Александром и Таис выбежали наружу.

Здесь расположилась бесчисленная толпа из спасшихся бегством пирующих, горожан, а также воинов, сбежавшихся спасать царя. Все они безмолвно взирали на гибнущий дворец.

Ревущий огонь завораживает своей грандиозной всепоглощающей силой, пред которой, порой кажется, не устоит ничто. Волна, порожденная океанской бездной, также могуча, но разве холод и влажный мрак, перемешанные с грудами песка могут сравниться с ослепительным белым огнем, пожирающим плоть и взвивающимся к небу. В этом пламени кусочек космоса, частичка танцующей звезды, пролетающей в стремительном вальсе перед тем как исчезнуть в черноте небытия. В огненных языках заключены мириады золотистых искорок, каждая из которых уже есть чудо, ибо живет лишь миг и взмывает в небо падающим метеоритом.

В своем преклонении пред духами и стихиями человек чаще всего выбирал пламя во всех его ипостасях – солнце, огонь, подземная стихия вулканов. Даже любимые человеком драгоценные камни – и те несут в себе частичку огненного света, и именно потому любимы.

Человек по натуре огнепоклонник. Во что бы он не верил, его мысль рано или поздно обращается к огню в образе ли Зевсовой молнии или огненного ямба Яхве. Огонь есть воплощение справедливости. Так считают последователи Заратустры. Все есть огонь, дарующий жизнь и несущий смерть – огонь Прометея и погребальный костер Геракла.

То был великий огонь, огонь очищения. Он не думал умерять свой пыл лишь Тронным залом. Багровые языки, словно щупальца осьминога, выскакивали сквозь проемы окон и швыряли горсти искр в сторону ападаны, тачары Дария, хозяйственных построек и казарм. Огонь грозил подобраться к казнохранилищу, где лежали бессчетные груды золота и серебра. И тогда Александр смирил свой буйный нрав, велев:

– Остановить!

Тысячи воинов бросились на борьбу с разбушевавшейся стихией. Они обрушивали тлеющие бревна, обливали водой раскаленные стены, отчего в ночное небо взвивались облака черного пара. Пожар потерял свою первозданную красоту. Теперь он походил на издыхающее чудовище, плюющее остатками былой ярости. Огонь еще хитрил и изворачивался. Он прорывался узкими, скользкими, раскаленными языками сквозь стены и тогда вспыхивала одежда воинов, а на коже образовывались багровые волдыри. Кричали обожженные, и чумазые, задыхающиеся от дыма люди уносили прочь лишившихся чувств товарищей. Огонь действовал то подобно коварному гаду, проникая под землю и выпрыгивая оттуда искрящимися фонтанами, то словно разъяренный бык сокрушал стены ревом и ужасными ударами оранжевых смерчей.

Натиск огненного урагана был страшен. Обращались в пепел дерево и ткань, потом не выдерживал камень. Одна из кирпичных стен, докрасна раскаленная пламенем после того как ее облили водой снаружи, пошла длиннющими трещинами. Едва воины успели отбежать подальше, как она рассыпалась на множество дымящихся кусков. И тут же рухнул свод. Упали огромные каменные быки-протомы, невиданными светящимися бабочками спланировали в плюющееся искрами облако раскаленные медные пластины.

Это был последний всплеск ярости. Пламя взвилось вверх с такой силой, что казалось вот-вот поглотит остальные части дворца. Но то была агония. Золотистые языки медленно умерли, словно ушли под землю, над развалинами воцарились дым и влажный пар.

Встанет солнце, и руины окончательно распростятся с огненным жаром. И тогда на пепелище устремятся интенданты, которым поручено выискивать оплавленные лепешки золота.

Александр и Таис были в этот миг далеко – в опочивальне Дария. Пресытившись любовными ласками, они лежали на громадном пушистом ковре, сотканном из шерсти тонкорунных овец. Легонько поглаживая безволосую, словно у младенца, грудь царя, Таис с улыбкой говорила:

– Твой подарок был великолепен. Как жаль, что это был лишь миг.

Александр ответил с серьезностью государственного мужа:

– Я не мог допустить гибели своего дворца. Мы свершили свою месть, испепелив колыбель, в которой зарождалась власть царей-варваров. И ты зажгла самый огромный в мире костер. Но я не вправе позволить огню уничтожить казну или дворцовую кладовую. Мне нужно золото, мои воины нуждаются в продовольствии и вине. Кроме того, – царь усмехнулся, – нам же необходима крыша на эти три дня, что я думаю провести в Парсе. Ведь не станешь же ты уверять, что предпочла б дворцу шатер, разбитый посреди голой степи!

– Ты хочешь иметь дом?

Брови Александра задумчиво сдвинулись.

– Я привык к жизни воина, но порой я мечтаю о доме, – признался он.

– Владеющий миром не вправе иметь дом! – веско произнесла Таис.

– Когда придет время, я сожгу все дворцы, обретенные мной. Или, если хочешь, подарю их тебе.

– Мне не нужны дворцы. Весь мир – дворец.

– Мир есть храм, – задумчиво промолвил Александр. – Кажется, так сказал Заратустра.

Таис кивком головы подтвердила правоту этого предположения. Затем она легла щекой на руку царя и закрыла глаза.

– Мне нужен огонь.

– А мне нужна ты! – вдруг сказал Александр.

Прекрасные губы афинянки тронула легкая улыбка.

– Смешно и нелепо: величайшему царю мира связывать свою судьбу с гетерой, женщиной, побывавшей в объятиях многих мужчин.

– Мне все равно. Прими мои дворцы, мои сокровища и оставайся со мной.

– Лестное предложение. Любая женщина была б непомерно счастлива, получи она подобное.

– А ты?

– Я не нуждаюсь во дворцах. И мне не нужны сокровища. Я имею больше, чем мне может дать кто-либо. Я люблю огонь. Он очищает и сжигает груз прожитых лет. Этот огонь превращает человека в невинного ребенка, завороженно наблюдающего за его веселящимися искрящимися язычками. Он делает из порочной души чистый лист пергамента. Ты зажег этот огонь и тут же погасил его.

– И это все? – Александр привстал на локте. – Я тотчас же велю зажечь его вновь!

– Не нужно. Не стоит тревожить остывшие останки. А кроме того мне не хочется вставать с этого пушистого ковра. Так ты любишь меня?

– Да. – Александр склонился к Таис и в подтверждение своего признания поцеловал ее в губы.

– Ты говорил это каждой девке, с какими имел дело? – дерзко засмеялась гетера.

Вопреки ее ожиданию, Александр не выказал гнева, а его последующие слова поразили Таис откровенностью.

– Ты моя первая женщина.

– Как, неужели ты...

– Да, – ничуть не смущаясь, ответил на еще невысказанный вопрос великий македонянин. – Ты единственная женщина, которой я возжелал обладать. Это глупо?

– Нет, это необычно. – Приоткрыв глаза Таис с любопытством взглянула на Александра. – И прекрасно. Я недостойна такой любви.

– Позволь мне решать это.

– А ты недостоин моей, – быстро прибавила гетера.

– Как тебя понимать?

– Помнишь, что сказал маг? Он обещал прийти к тебе, когда ты покоришь мир. Я же буду твоей, когда ты наполнишь его очищающим пламенем. Пусть он вспыхнет во славу Таис!

– Ты безумна! – прошептал Александр, целуя чуть усталое лицо Таис.

– Быть может. Но не более других. – Афинянка ласково погладила царя по голове. – Бедный мальчик, взваливший на свои плечи ужасное бремя власти. Тебе никогда не покорить мир. Ты боишься огня, ты боишься истинного размаха, тебя пугает необъятность сущего. Ты решился покорить огромное царство, на что не отваживались другие. Но ведь это такая малость в сравнении с тем, что по плечу человеку. Ты пытаешься создать великую империю, не подозревая, что она рассыплется на куски через день после твоей смерти. Время подобных империй еще не настало. Ты опередил время, Александр! То, что ты затеял, по плечу героям будущего. Ты же живешь прежде своего времени. И строишь великие планы. Ты умрешь в тот миг, когда вдруг осознаешь всю тщетность своих надежд. И не потребуется ни яда, ни кинжала. Ты превратишься в маленького человечка и умрешь. Маленький смешной дурачок. И все же я люблю тебя. – Таис притянула Александра к себе и, обжигая его губы страстным дыханием, прошептала:

– Люби же и ты меня, царь... Царь!

И Александр утонул в нежных ласках голубоглазой колдуньи.

Он проживет еще восемь лет. Он выиграет немало битв и покорит множество царств. Он создаст империю, подобно которой не было в истории. Он создаст эту империю всего за какие-то десять лет. Подобного никогда и не будет. Спустя год после внезапной смерти империя Александра Великого распадется на эпигонские [эпигоны (последователи – греч.) – так после смерти Александра Македонского именовали его соратников, поделивших между собой империю] королевства, яростно враждующие друг с другом. Ведь время империй еще не настало. Но все это будет через долгие восемь лет.

А пока Александр лежал в объятьях самой прекрасной в мире женщины и на его лице играли багровые сполохи огня. Огня отваги, победы и славы. Огня мести. Огня, зажженного полтора столетия назад рукой другого великого царя у фермопил.

Эпоха ВОИНА близилась к завершению. Впереди была эпоха ИМПЕРАТОРА.

КРАТЕР

Имеется право Судьбы, небожителей вечных решенье,

Давнее временем, вечное, мощной скрепленное клятвой:

Если кто-либо убийством руки свои запятнает,

Или кто в распре с другим клятву преступно нарушит

(Кто-то из демонов-духов, жизнью своей долговечных),

Три мириады годов блуждать им вдали от блаженных,

В ходе времен воплощаясь в образы смертных созданий,

Жизни крутые дороги ежемгновенно меняя;

Ибо высокий эфир в море их гневно бросает,

Море их гонит на сушу, земля – к лучезарному свету

В небе светящего солнца, солнце же – снова к эфиру.

Так они гости везде, но равно их все ненавидят.

Один из низвергнутых – я, изгнанник богов и скиталец.

Гневным раздором влекомый...

Эмпедокл, из поэмы "Очищения"

Никто не мог сказать точно, когда это случилось. Никто не мог поручиться, что это было вообще. Смутные обрывки памяти донесли до нас лишь факт, что в тот год была Олимпиада. Но, может быть, ее и не было. Как не было и всей этой истории.

Дверь поздним гостям открыл заспанный Павсаний. Их было трое.

У первого было лицо аскета, оставившего людскую суету.

Второй был скроен по принципу домино. Глубокие голубые глаза его свидетельствовала о мудрости, а крупные мускулистые руки говорили о том, что в споре он скорей полагается на силу, нежели на ум. Трудно было встретить на земле человека, имевшего более противоречивые глаза и руки.

Третий был воин. И этим все сказано.

– Где философ? – спросил скроенный по принципу домино.

– Павсаний? – осведомился воин.

– Какой по счету? – ухмыльнулся воин.

Павсаний не успел ответить, так как из-за его спины появился сам Эмпедокл. Мудрец оглядел странную троицу и произнес:

– Я ждал вас.

– Мы пришли за тобой. Твоя миссия здесь закончена, – сказал аскет.

– Учитель, что это значит? – удивился Павсаний, любимый ученик философа.

– Помолчи, – велел Эмпедокл. – Принеси вино, сыр и фрукты.

– И мясо, – сказал воин.

– Нет, – Эмпедокл покачал головой. – В этом доме больше не едят мяса.

Воин огорчился.

– Тогда я буду ждать вас в таверне, что у перекрестка четырех дорог. Там подают рагу из косули.

Его спутники не возражали, и воин ушел.

Философ и гости сели за стол. Павсаний быстро принес вино и нехитрую снедь. Эмпедокл собственноручно наполнил чаши.

– Я знал, что рано или поздно это случится.

– Я знал, что это случится рано, – сказал аскет.

– За нас! – подытожил тот, чьи руки и глаза являли противоречие.

Эмпедокл покачал головой.

– Я не оставлю этот город. Я слишком прикипел к нему.

– Чепуха, – заметил аскет. – Рано или поздно ты должен будешь уйти. Философ не должен умирать в своем море.

– Мне шестьдесят, – задумчиво сказал Эмпедокл. – Полагаю, я уже искупил своими страданиями эту жизнь. Кратер Этны рядом.

Павсаний вздрогнул. На губах пришельцев появилась легкая улыбка.

– Умереть, чтобы вновь возродиться, умереть загадочно, – задумчиво произнес аскет. – Мудро.

– Ты не понял меня, – сказал Эмпедокл. – Я не уйду с вами.

– Но что мешает тебе? – спросил сотканный из противоречий.

– Вы полагаетесь лишь на силу. Я же руководствуюсь мудростью и гармонией.

Сильные пальцы аскета крошили сыр, размазывая крошки по выскобленному столу. Но он был далек от того, чтобы обращать внимание на жирные пятна, ложащиеся на дубовую поверхность.

– Сила и мудрость, – задумчиво вымолвил он. – Некогда я полагался на мудрость и проиграл. Выиграл он, чьим кличем была силы. – Аскет кивнул на своего товарища. – Затем я поставил на тайную силу и победил. Мир, сам о том не подозревая, лежал у моих ног. Но и это не принесло мне ни счастья, ни удовлетворения. Я чувствовал неутоленную страсть, словно сжигаемый похотью инкуб.

– Тебе не хватает...

– Погоди! – прервал Эмпедокла тот, что был соткан из противоречий. Он верно сказал. Я поставил на явную силу. И удача долго сопутствовала мне. Я не нуждался в мудрости, ибо в душе был мудр, а тех, кем я повелевал, интересовала лишь сила. Но я проиграл, проиграл человеку, много более слабому по своим возможностям, чем я; человеку, которого я мог раздавить одним пальцем, человеку, который отказался от того, чтобы все разрешать силой. Сила оказалась ничем. Что ты скажешь на это?

– Друзья мои! – Было видно, что признания гостей взволновали философа. – Вы забыли о гармонии. Не мудрость и сила, а гармония и мудрость – вот что движет миром. На первое место я ставлю мудрость, но лишь потому, что она помогает мне осмысливать гармонию. Мудрость – это глубоко личное, присущее лишь немногим. И эти немногие должны править миром.