Текст книги "Атланты, Воин"

Автор книги: Дж Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 71 страниц)

Эмпедокл. Да, власть слишком сладкая штука. Даже для мудрых.

Фаларид. Тебе нужны еще доказательства?

Эмпедокл. Еще? Я слышал от тебя лишь доводы, которые нельзя считать доказательствами.

Фаларид. Пусть будет так. Но и подобных доводов вполне достаточно, чтобы убедить в том, что демократию нельзя признать лучшей формой власти. На олигархии [олигархия – власть нескольких родов; Аристотель называл олигархию вырождением аристократии], полагаю, не будем особо задерживаться. Она пахнет дурнее, чем аристократия. И вот, наконец, мы подошли к предмету нашего спора. Тирания...

Эмпедокл. Кстати, это слово пишется с одной или двумя "н"?

Фаларид. Это не существенно.

Эмпедокл. Что же тогда следует считать существенным?

Фаларид. Не юродствуй. Облаченному в пурпурную тогу не приличествует примерять грязный плащ софиста [софист – представитель философского течения, отрицающего судить двояко; к наиболее известным софистам следует отнести Протагора, Горгия и Гиппия; Софисты оказали значительное влияние на почти все философские школы античности]. Итак, тирания. Мудрость, сила, благо – вот что есть тирания.

Эмпедокл. Коварство, жестокость, ложь, потакание черни – вот что такое тирания.

Фаларид. Да, тираны коварны. Они вынуждены быть коварными, так как имеют дело с подобными себе. Это лишь условие самосохранения. Выживает тот, кто перехитрит другого. Да, они лгут. Но кто не лжет в этом мире? Да, они жестоки. Но ведь в младенчестве они были похожи на прочих детей. Жестокими их сделала жизнь. Когда-то я был аристократом и подобно тебе презирал чернь. Но в тот день, когда граждане избрали меня властелином Акраганта, я вдруг понял, что это вовсе не чернь, а мои дети, мой народ. Ведь они доверили мне свои жизни. Ты просто ненавидишь людей, Эмпедокл!

Эмпедокл. Допустим. А за что мне любить их. Я не люблю никого, даже себя. И я не верю в сказки о мудрых правителях, ибо сам создаю их, эти сказки. Мудрый никогда не рвется к власти. Удел мудрого – отшельничество. Власть – удел глупца.

Фаларид. Тогда ты назвал глупцом Солона [Солон (640-560 до н.э.) афинский политический деятель, законодатель и поэт; эллины относили Солона к числу семи древних мудрецов].

Эмпедокл. Он не был тираном.

Фаларид. А Гераклит? [Гераклит (554-483 до н.э.) – эфесский философ и государственный деятель. Учение Гераклита содержит много диалектических и материалистических положений.]

Эмпедокл. Он отказался, как и я. Эфессянину ведома суетность жизни.

Фаларид. Мы признаем мудрецами семерых древних мужей и двое из них Периандр и Питтак – были тиранами.

Эмпедокл. Но пятеро не были.

Фаларид. Тиран это мудрый базилевс, возрождающий связь с природой, защищающий от врагов, заботящийся о слабых и убогих.

Эмпедокл. Убогим и слабым надлежит умереть.

Фаларид. Тогда обречено все человечество. Ведь кто-то всегда окажется сильнее, а значит НЕ КТО-ТО будет признан слабым и убогим.

Эмпедокл. Я презираю тиранов за то, что они ищут дешевой популярности у охлоса.

Фаларид. А разве не ищут ее сторонники демократии – риторы и демагоги? А разве не ищешь ее ты, объявляя себя магом, врачевателем и даже богом? Признайся, быть популярным приятно.

Эмпедокл. Приятно. Хотя порой и утомляет. Все же я прежде всего философ – человек, бегущий от суеты дабы познать суть вещей.

Фаларид. Однако можно быть не философом, но просто мудрым человеком. Разве не был мудрым Поликрат, приветив при своем дворе Анакреона [Анакреон (Анакреонт) – поэт-лирик 6-го века до н.э.; жил при дворах Поликрата Самосского и Гиппарха Афинского], Демокеда [Демокед – известный греческий врач], Пифагора... [Пифагор (540-500 гг. до н.э.) – великий греческий философ-идеалист, основатель пифагорейской школы.]

Эмпедокл. Потому-то Пифагор и бежал с Самоса в Кротон!

Фаларид. Ссорятся порой даже мудрые люди. Но посмотри как расцветают при таких правителях державы. Самое при Поликрате имеет самый сильный в мире флот. Мудрый правитель обустроил гавань, соорудил водопровод и прекрасный храм Геры. Тиран Периандр превратил Коринф в величайший город Эллады, накормил бедных, развил ремесла и торговлю, учредил Истмийские игры.

Эмпедокл. Ты говоришь так, будто они сделали это собственными руками.

Фаларид. Нет, но до них этого не сделал никто.

Эмпедокл. Значит еще не настало время. Кто знает, какого могущества достигли б к примеру Афины, не правь в них Писистрат и его преемники. Быть может, Афины владычествовали б сейчас над миром.

Фаларид. Опасно строить эфемерные замки, которых нет, не могло быть и никогда не будет в реальности.

Эмпедокл. Тирании существовали тогда, когда в них была необходимость. Если тирания пала, значит так желает Судьба. Нельзя вставать наперекор Судьбе.

Фаларид. Ты веришь в неотвратимость Судьбы?

Эмпедокл. Да. И еще я верю в то, что человек может изменить свою судьбу, но это должен быть очень сильный человек.

Фаларид. Чистой воды эклектика.

Эмпедокл. Мир эклектичен. Но поговорим о дурных сторонах тирании. В связи с этим я хочу напомнить тебе имена Килона [Килон – афинский аристократ, предпринявший неудачную попытку установить тиранию (632 г. до н.э.) – так называемая Килонова смута], Гиппия [Гиппий – афинский тиран в 528-519 гг. до н.э.] и твое собственное.

Фаларид. И в чем же мы все провинились?

Эмпедокл. Килонова смута унесла множество жизней. Вот итог непомерного честолюбия!

Фаларид. Она унесла жизни сторонников Килона, убитых Алкмеонидами.

Эмпедокл. Гиппий пролил кровь своих сограждан.

Фаларид. После того, как Гармодий и Аристигон пролили кровь его брата Гиппарха.

Эмпедокл. А что ты скажешь насчет медного быка, пришедшего в Акрагант?

Фаларид. Лучше один зажаренный заживо бунтовщик, чем море крови от междоусобных раздоров. Сам Пифагор одобрил это.

Эмпедокл. Разве человек имеет право осуждать на смерть, опираясь лишь на собственное мнение?

Фаларид. А разве мать спрашивает у новорожденного его согласие, отправляя в наш жестокий мир? И кому тогда дано право решать? Избранному народом? Судьбе? Богам? И будет ли это решение единственно верным? Ты отказываешься от этого бремени, считая человеческий мир недостойным твоей мудрости. Так предоставь его людям, которые согласны вершить суд и держать ответ за содеянное, пусть даже расплатой будет жизнь.

Эмпедокл. Так может предоставить это право всему народу?

Фаларид. Чтоб он вновь осудил на смерть Сократа?! Когда судят все, кару за неверное решение не несет никто. Пусть лучше решает один и если он ошибется, то, по крайней мере, будет с кого спросить. И тогда его ждут заостренный кол и проклятье истории. Пусть будет так хотя бы до тех пор, пока не придет твой аристократ духа.

Эмпедокл. В твоих словах есть резон, Фаларид.

Фаларид. Я знал, что ты не сможешь не согласиться со мной, ведь хотя сердцем ты против тирании, умом ты за нее.

Эмпедокл. Я благодарен тебе, тиран, что ты нашел время посетить философа. Наш разговор доставил мне удовольствие.

Фаларид. Он был не менее приятен и мне. Если верить твоему учению, Эмпедокл, ты претерпел не одно жизненное превращение, и именно это делает тебя мудрым. Скажи мне, кем ты был в своей прошлой жизни.

Эмпедокл. Тобой, Фаларид. Это была славная жизнь!

ЭПИТОМА ВОСЬМАЯ. МАСТЕР

Сам Дедал, говорят, из Миносова царства бежавший,

Крыльям вверивший жизнь и дерзнувший в небо подняться,

Путь небывалый держа к студеным звездам медведиц...

Вергилий, "Энеида" 6, 14-16

Минос был уверен, что пух и перья требуются мастеру, чтобы создать невиданный легко-воздушный плащ, в который облачится царь во время великих празднеств. Так заверил его Дедал, а владыка Крита знал, что Мастер не бросается словами. День за днем лучники несли убитых соколов и кречетов, чьи крылья невесомы в полете. Дедал ощипывал их перья, а тушки бросал рычащим у входа собакам. Псы должны полюбить его, это пригодится, когда все приготовления будут закончены. И будет темная ночь.

Тщательно промыв перышки от грязи и крови – ведь даже мельчайшая пыль, забившаяся между ресничками, сделает перо непригодным для его затеи, – Мастер сушил их над пламенем свечи, затем обмазывал края прозрачным клеем, сваренным из воска и известных лишь Дедалу трав, и прилаживал к тонким прутьям каркаса. Сколько дней он потратил, чтобы составить этот каркас из сердцевины тика! Каждое ребрышко его было вдвое тоньше пальца, а по крепости не уступало медному пруту. Эти палочки выдержат силу мускулов и порывы ветра, когда он вознесется к самому солнцу. Солнцу... Но на это уйдет не день и не два.

Дедал обмакнул очередное перо в клей и приладил его к деревянной поверхности. Еще немного и крыло будет закончено. И останется сделать всего одно. Ведь два уже стоят в углу, ожидая своего часа. Стараясь не потревожить еще не до конца приставшие и дрожащие при малейшем дуновении воздуха перья Дедал тихо выдохнул и бережно отставил недоделанное творение в сторону. Судя по тусклому свету, сочащемуся из зарешеченного отверстия окна, близок вечер, а значит скоро принесут ужин. Соглядатаям Миноса совсем не нужно знать, чем на самом деле занят Мастер.

– Икар! – окликнул он сына.

Ответа не было. С тех пор, как Минос заточил их в темницу, Икар стал задумчив.

– Икар! – крикнул отец погромче.

– Да, отец? – послышался после краткой паузы голос Икара.

– О чем ты думаешь?

– Да так...

– Иди ко мне, сынок.

Икар вышел из темноты, где стояло его ложе.

– Присядь.

Юноша послушно устроился рядом. Отец с любовью рассматривал его прекрасное, чуть тронутое грустью, молодое лицо, обрамленное каштановыми кудрями.

– Так о чем же ты все-таки думаешь?

Икар застенчиво улыбнулся.

– О том, как обрести свободу.

– Не забивай себе голову, сынок. Твой отец позаботится об этом. Скоро мы поднимемся в воздух и улетим с проклятого острова.

– Поднимемся в воздух? – удивленно спросил Икар. – Но я думаю точно о том же.

– В нашем деле мало думать, сынок, нужно уметь делать.

– Ты прав, отец, – ответил Икар и задумался. Дедал с интересом рассматривал сына. Прежде Икара интересовали лишь детские забавы да хитроумные игрушки, что изготавливал для него отец. Икар не был рожден Мастером. Ему было чуждо тщеславие творца, сладкая дрожь ваятеля, высекающего резцом непревзойденную в веках статую, торжество художника, сумевшего вдохнуть жизнь в изображение на фреске, снисходительная улыбка Мастера, познавшего живую суть неживой материи. Руки и голову ему заменяло сердце – сильное, доброе и возвышенное. Столь сильное, какое бывает у немногих людей.

– Когда придумаешь, скажешь, – улыбнулся Дедал, но сын не ответил.

Загремели засовы, и дверь в темницу отворилась. На фоне заходящего солнца появились закованный в медь воин и слуга, в руках которого был поднос с ужином. Кормили их очень неплохо – с царской кухни. Хотя Минос и был разгневан на Дедала, но он вовсе не хотел уморить Мастера голодом. Сегодня было жаркое из барашка, отличное вино и сколько угодно пшеничного хлеба и фруктов. Дедал подергал красноватым носом, с наслаждением старого гурмана вдыхая ароматный запах мяса.

– Мне нужны свечи! – не допускающим возражения тоном бросил он стражнику. Тот молча поклонился и запер дверь. Дедал знал, что утром свечи будут принесены. Минос ни в чем не отказывал Мастеру, хотя и сердился на него. Сердится... Не стоило, конечно, помогать этому афинянину, сыну города, некогда изгнавшего его, но уж больно ловко сыграла на его самолюбии лукавая Ариадна, заявив во время пира, что Мастер построил столь запутанный лабиринт, что, верно, и сам не сможет найти из него выход.

– Муравей всегда найдет путь в свой муравейник! – немедленно возразил Дедал.

Минос хохотал.

– Признайся честно, моя дочь ловко поддела тебя!

Дедал вежливо улыбнулся, а ночью, когда привезенных из Афин пленников вели в подземелья Минотавра, он незаметно сунул самому сильному из них клубок ниток.

Тот все понял. Он убил Минотавра и бежал, прихватив с собой Ариадну. Как выяснилось позже, девчонка заочно влюбилась в героя-иноземца, слава которого долетела до Крита, и ловко подстроила так, чтобы помочь ему руками Дедала. Царь был вне себя от ярости, узнав, что Мастер причастен к этой истории. Он приказал бросить Дедала в темницу, пригрозив, что тот останется здесь до тех пор, пока не изобретет что-нибудь стоящее. Он так и сказал: что-нибудь стоящее.

Дедал очень не любил, когда ему угрожали. Эти ограниченные людишки не отдавали себе отчет, что угрожают творцу, равному в своем искусстве самому Гефесту, а то и превосходящему его. Разве не Дедал изваял статуи, которые двигались?! Разве не он изобрел топор и бурав?! Разве не его руками изготовлено одно из чудес света – гигантский лабиринт?! Дедал яростно проткнул ножом обглоданную баранью лопатку, вызвав удивленный взгляд сына.

Люди до сих пор не научились уважать труд Мастера, ставя его на одну доску с работой ремесленника. Но чего стоит ремесленник, повторяющий некогда изобретенное. Он лишь жалкий копировщик, не более. А Мастер творец, он открывает пути в неизвестное, он подчиняет своей воле прежде неподвластное человеку. Вот что означает – Мастер!

А можно ли найти во всем мире хотя бы одного мастера, сравнимого с ним, с Дедалом? Пленник негромко рассмеялся. Такого никогда не было, нет и не будет. Лишь внуку Эрехтея [Эрехтей – мифический царь Афин] открыты тайны всего неживого, лишь он имеет путеводную свечу, претворяющую космический разум в чудесные творения человеческих рук. Лишь Он!

Взгляд Дедала случайно упал на сына. О, всемогущая Гера, как они похожи! Тот был тоже смышлен и очень красив. А работой его рук восхищался даже сам Дедал. Мастер не раз говаривал своей сестре:

– Имей он побольше воображения, а руки ему даны самим Гефестом!

Дедал думал о том, чтобы сделать мальчишку своим подмастерьем. Вечным подмастерьем. Великим подмастерьем. Ведь у великого Мастера должен быть великий подмастерье. Купаясь в лучах славы, он взял племянника к себе в ученики, обещав обучить всему, что умел делать сам. Через год Талое не хуже дяди управлялся с камнем. Куросы, чья загадочная улыбка вызывает трепет у людей, они делали вместе. Еще через год юноша покорил металл, и из-под его молота стали выходить звонкие щиты и острые закаленные клинки. А на третий год Дедал увидел, как Талое работает с деревом. Кресла и ложа, сделанные его руками, манили устроить в них уставшее тело, а раскрашенные пурпуром и лазуритом деревянные статуи дышали теплом. Дедал понял, что ученику удалось постичь то, что осталось недоступным Мастеру, он постиг тайну дерева, _ж_и_в_о_г_о_ дерева, и был близок к тому, чтобы постичь тайну всего живого.

Случилось то, во что Дедал никогда не верил – ученик превзошел Мастера.

– Это великолепная работа! – признался Дедал, вертя в руке деревянную плашку, разрезанную пилой из челюсти змеи с таким искусством, что была видна каждая тончайшая прожилка, а вместе они составляли сложный рисунок. – Следует посвятить ее Афине-Палладе.

Талое расцвел от похвалы Мастера и немедленно согласился. Они поднялись на вершину Акрополя. Осмотревшись и убедившись, что их никто не видит, Дедал ударом ноги столкнул Талоса вниз. Падал тот необычно долго, словно пытаясь обрести крылья. Но он не познал до конца сути живого и не смог воспарить над землей. Мастер отчетливо видел, как голова ученика ударилась о камень и раскололась, забрызгав все вокруг белесо-кровавыми сгустками.

Так случилось, что их все же видели, и Дедалу, обвиненному в убийстве племянника, пришлось бежать из Афин. Минос с радостью принял его и вот уже много лет Мастер работал на могущественного властителя Крита, пребывая то в великой милости, то в опале.

Но как Талое пытался взмахнуть руками!

Дедал с трудом отогнал это видение, часто посещавшее его. Глупец! Он думал воспарить без крыльев. Нет, Мастер пойдет другим путем. Ум и руки вот все, что нужно творцу. Десять лет он вынашивал эту идею, три долгих месяца собирал изящный и прочный каркас, еще два отнимало каждое крыло. Но он уже близок к цели!

Близок!

Мастер налил себе вина и залпом выпил. Оглядев стол, он обнаружил, что Икар почти не ел. Опять думает?

"Дурачок!" – ласково шепнул Дедал. Разве может разгадать человеческое сердце тайну, подвластную лишь разуму и рукам?! Нет, только руки и разум.

– Ну как, придумал?

– Еще нет, отец.

– Думай, думай...

День сменяла ночь, а ночь порождала день. Талое продолжал свое бесконечное падение. Дедал терпеливо нанизывал нескончаемую гирлянду перьев.

– Ну как, придумал?

– Еще нет, отец.

– Думай...

Но вот Мастер приложил к основе последнее перо и отодвинулся, не дыша разглядывая результат своей титанической работы. Четыре крыла, снабженные хитроумной системой колесиков и бычьих жил, которая должна удесятерить силу человеческих мускулов.

– Ну как, придумал?

– Да, отец. Почти да.

– Ты уверен?

Икар кивнул.

– Да.

– Но зачем я тогда потратил столько времени, создавая крылья нашей свободы?

– Они послужат нам, отец. Но они слишком сложны, чтобы мы могли подарить их людям. Их тонкий механизм слишком капризен. Никакой мастер не сможет повторить сделанное твоими руками.

– Кроме меня в мире нет Мастера, – пробормотал Дедал.

– Мои же крылья, – воодушевленно продолжал юноша, – будут служить всему человечеству.

– Ладно, фантазер, потом расскажешь мне, как их изготовить. А сейчас бежим. Мне надоело гнить в подвалах Миноса.

Когда принесли ужин, Дедал шепнул стражнику, что хочет немедленно видеть царицу Пасифаю. Мастер не боялся, что стражник выдаст его царю. Гнев Миноса был страшен, гнев Пасифаи был поистине ужасен.

Едва стемнело, царица вошла в темницу.

– Ты хотел видеть меня, Дедал...

– Да, несравненная. Заточенный в этом подземелье, я сделал открытие, которое дарует неслыханное наслаждений в любви.

Даже в темноте было видно, как засверкали глаза Пасифаи, славившейся своей ненасытностью в любовной страсти. Облизав губы, она попросила:

– Расскажи мне.

Дедал покачал головой.

– Нет, царица.

– Ты хочешь рассердить меня?

– Как несравненная могла так подумать! Я боюсь прогневить твоего божественного супруга.

Пасифая томно улыбнулась.

– Говори. Он не узнает.

– Хорошо, – делая вид, что неохотно принимает это решение, сказал Дедал. – Но при условии, что ты поможешь мне и моему сыну выйти из темницы.

Царица начала выказывать признаки нетерпения.

– Ну хорошо, хорошо! Я поговорю с Миносом.

– Нет, я хочу выйти из тюрьмы сейчас же. Ты лишь помоги мне избавиться от охранника.

– Хочешь бежать с острова? – Пасифая с любопытством взглянула на Мастера. – Но это глупо. Корабли Миноса догонят тебя. Впрочем, как знаешь. Что я должна делать?

– Угости охранника этим вином. Он не посмеет отказать тебе.

– А что это на самом деле?

– Яд. Самый сильный яд.

Пасифая, испытывавшая от чужих страданий не меньшее наслаждение, чем от любви, сладострастно улыбнулась.

– Надеюсь, он помучается.

Страж мучился совсем немного. Пасифая отворила дверь.

– Выходите. – Она потрепала по щеке Икара, прячущего за спиной крылья. – Какой симпатичный мальчик!

– Отстань от него! – велел Дедал. – Вот, держи то, что я обещал. Прикрепи этот механизм к чреслам мужа и испытаешь божественное наслаждение.

– Посмотрим!

Царица схватила поданный ей предмет и убежала.

– Что ты ей дал? – спросил Икар.

– Я изобрел это в одну из бессонных ночей. Двойная спираль, соединенная прочнейшей пружиной и замком из сплава, который не возьмет даже стальная пила. Отныне Минос не сможет любить ни одну женщину. Как только он возжелает ее, спираль причинит ему боль. – Дедал рассмеялся. Это моя маленькая месть. А теперь поспешим, иначе эта сука приведет воинов. Я ее хорошо знаю. Одевай крылья. Или ты сможешь обойтись без них?

Икар покачал головой.

– Еще нет. Я пока не готов преодолеть страх перед Космосом.

Юноша одел оба крыла и скрепил их на груди кожаным ремешком. Дедал завязал точно такой же ремешок у него на спине. Завязал, потом помедлил и чуть ослабил. Перед глазами возник Талое, отчаянно машущий руками. А, будь что будет, пусть все решит Мойры!

– Помоги мне, сынок.

Убедившись, что крылья надежно закреплены, Дедал добавил:

– Только не подлетай слишком близко к солнцу, иначе его лучи могут растопить воск, которым склеены крылья.

– Какое солнце, отец? – удивился Икар, пробуя крылья. – Ведь сейчас ночь.

– Наш путь будет долог и наступит день.

Дедал первый взмахнул руками и поднялся в звездное небо. Икар устремился вслед за ним. Далеко внизу замелькали смутные очертания дворца, скалистых мысов, и все поглотило грозно рокочущее море. Мощно работая руками, Икар парил над отцом. Сверху доносился веселый голос юноши, радующемуся неизведанному прежде счастью полета.

– Я лечу! Лечу!

– Не поднимайся слишком высоко! – крикнул Дедал. – Ты растопишь воск!

Икар захохотал. И вдруг смех оборвался. И полетел в грохочущее море. Дедал отчетливо увидел, как отчаянно машущий руками Талое падает на камни.

"Вот так! – подумал он. – Никому не суждено подняться к солнцу! Никому!"

Он продолжил полет и вздрогнул, когда рядом вдруг послышался ликующий голос.

– Отец! Я потерял крылья, но Космос держит меня. Он не дает рухнуть мне в море! – Юноша захлебывался от восторга. – Я разгадал тайну полета. Я подарю ее людям. Я научу их парить в небе!

– Как же, сынок? – крикнул Дедал, подлетая поближе к парящему под ним юноше.

– Сердце, отец! Нужно иметь доброе, бесстрашное серд...!

Долото, заткнутое доселе за поясом, вонзилось в затылок Икара. Потеряв равновесие, Мастер едва не последовал вслед за рухнувшим в море сыном, но у самой кромки воды сумел выровнять полет.

Мгновение спустя, он ровно махал крыльями над бушующим морем.

Встало солнце.

Губы Мастера шептали:

– Я назову это море Икарийским. В память о твоей мечте о свободном полете. Несбыточной мечте. Я спрячу свои крылья и лишь легенда поведает людям о Мастере, покорившем небо. Легенда. Легенда...

Ветер разносил его шепот во все стороны, рождая легенду.

Солнце уже было в зените, когда Дедал приземлился на острове, именуемом ныне Сицилией. Он снял истрепавшиеся в полете крылья и бросил их в море. А потом захохотал, представив, как Минос страдает от его коварного подарка и долго не мог разогнуться от смеха.

И в его воображении уже не представал Талое, летящий головой на камни. Лишь тихо звучали слова:

– Ну как, придумал?

– Да, отец.

– Как же, сынок?

– Серд...!

А ветер разносил по земле легенду.

8. ОСТРОВ КРИТ

Мыс Малея, что на южной оконечности Пелопоннеса, сплошь изрыт солеными штормами. Царь Леонид стоял на краю высокой скалы, у подножия которой глухо ворчало море. Задиристый ветер звонко свистел в уши и играл складками пурпурного трибона [трибон – короткий спартанский плащ]. Вот он поднатужился, разметал тучи, и появилась луна. Ее белый щербатый лик осветил поверхность моря, заставив маслянисто блестеть лениво перекатывающиеся волны. Лакедемонянин пристально, до боли в глазах всматривался в ночную даль. Где-то там должны были появиться два крохотных светлячка – сигнальные огни триеры, плывущей с Крита. Он сядет на нее, а к утру будет на острове, где ждут друзья, от чьей помощи во многом зависит, быть или не быть Элладе. Свободной Элладе.

Не от хорошей жизни он пробирался на остров ночью, по-воровски. Меры, предпринимаемые царем для защиты отчизны, не устраивали многих. Очень многих, в том числе и силы, бороться с которыми было фактически невозможно. Эти силы желали властвовать над миром, а царь из рода Агиадов препятствовал их планам.

Враги знали, что он великий воин и что его очень трудно убить, но все же они пытались это сделать. Дважды за последнее время Леонид чудом уходил от мечей наемных убийц. В первый раз это были илоты – числом десять, отлично вооруженные. Весьма странно, когда илот размахивает мечом лидийской выделки, которых от роду не видывали в Спарте. И еще, им неплохо заплатили. У каждого из убитых царь обнаружил вместительный мешочек с серебряными монетами. Дарики, отчеканенные в Сузах. И наверняка им пообещали, что где-нибудь в Ферах или Ласе будет ждать корабль.

Второй случай был еще серьезнее. На него напал один из "ста" ["сто" отряд отборных воинов, выполнявший функции телохранителей спартанского царя], которому он верил как себе. Это означало, что гниль предательства проникла и в царское окружение. На свою беду убийца недооценил реакцию царя. Леонид успел увернуться, и меч, просвистев в дюйме от его груди, вонзился в деревянную стену. Второго удара покушавшийся нанести не успел. Царь сломал ему руку.

Понимая, что покушение провалилось, предатель-спартиат раскусил спрятанный во рту шарик с отравой и тут же умер. Спустя несколько мгновений, тело его приняло зеленый оттенок. Леониду прежде приходилось сталкиваться с подобным ядом, и он знал о его потайных эффектах. По приказу царя обезображенный труп немедленно бросили в костер. Чтобы предотвратить нежелательные слухи, спартиатам объявили, что их товарищ погиб, случайно напоровшись на меч.

Поневоле приходилось быть осторожным. Поэтому, собравшись на Крит, Леонид не отплыл на корабле из Герийона, как поступил бы в обычной ситуации. В Критском море пиратствовали финикийские флотилии, и никто не мог поручиться, что предупрежденные о намеченном путешествии царя пираты не поджидают спартанское судно где-нибудь возле Киферы. Леонид решил действовать иначе. Распространив слух, что отправляется в Аргос, он действительно отправился по северной дороге, но вскоре отделился от спутников, велев им следовать дальше, а сам повернул в противоположную сторону – на юг Пелопоннеса. Друзья на Крите были заранее уведомлены о его планах и должны были прислать корабль.

Его-то и дожидался царь этой ночью, пристально вглядываясь в темное море.

Было уже около полуночи, когда за его спиной блеснула зарница. Леонид обернулся. Погода была суха, ветер дул с гор и ничто не предвещало грозы. Зарница блеснула еще, на этот раз ближе. Царю показалось, что в ярком свете мелькнула какая-то масса, направляющаяся в его сторону. Затем послышался собачий лай и топот копыт. Зловещие звуки постепенно приближались.

И вот зарница блеснула совсем рядом. В ослепительной вспышке Леонид успел различить мчащуюся по дороге колесницу, окруженную сворой огромных фантасмагорических собак. Лошадьми управлял громадного роста воин с копьем в руке.

Леонид был почти уверен, что узнал его, хотя они не виделись... Трудно сказать точно, сколько же они не виделись. Прежде он был врагом, да и сейчас вряд ли изменил свое отношение.

Копыта дробно стучали по камням. Обычная лошадь, а тем более четверка, не смогла бы скакать по узкой, шириной не более, чем в шаг, дороге, связывавшей плоскогорье с прибрежными скалами. Но то были особые лошади – вороные с огненными глазами. Блеск, Пламя, Шум и Ужас – их легким копытам не требовалась твердь. Они отталкивались от наполненного мраком воздуха.

Но наверх они не смогут подняться. Тропинка, ведущая на скалу, слишком крута даже для них. Это понимали и ехавшие на колеснице. Лошади, судя по звуку, загарцевали на месте. Прибывшие сошли на землю. Запылали три факела. Значит их трое.

Бряцая доспехами, незваные гости полезли на скалу, за их спинами нетерпеливо повизгивали собаки. И вот на фоне звездного неба появился шлем с высоким гребнем. В тот же миг Леонид бросил в него камешек. Шлем исчез, послышались звуки падения тел и ругательства. Судя по всему, шедший первым от неожиданности отпрянул и сбил с ног своих товарищей. Быстро посовещавшись, враги решили послать в атаку собак.

То были огромные псы неведомой породы, каждый из них был Леониду по грудь. Первый не успел даже вспрыгнуть на скалу и с визгом полетел вниз, разматывая по склону кишки. Второму меч рассек голову. Еще два сумели взобраться на вершину обходным путем. Рыча они бросились на спартиата и ударили в него грудью, норовя сбить с ног. Но Леонид устоял. Блеснул меч, и оскаленная голова третьего пса покатилась по камням. Его собрат намеревался вцепиться в руку человека, но его встретил извлеченный из-за пояса нож. Острое, словно бритва, лезвие рассекло нижнюю челюсть монстра надвое, а удар меча оборвал жалобный визг.

Пока Леонид разбирался с псами, их хозяева вскарабкались на скалу. Возглавлял троицу громадного роста воин в блестящих доспехах. Мускулистая рука его сжимала не знающее пощады копье, другая была продета в ремни массивного бронзового щита. Это был бог войны Арес, существо, порожденное яростью и жестокостью Зевса, который не раз признавался, что порой побаивается своего бешеного нравом сына. Чуть позади стоял облаченный в серебряный панцирь Аполлон, вооруженный луком. Последним взобрался на скалу Дионис.

Очутившись наверху, боги первым делом воткнули факелы в трещины в скале. Порывы ветра раздули пламя, три мечущихся клубка огня вырвали из оков ночи часть скалы, на которой стояли противники.

Щурясь в узкие прорези медной личины, Арес долго рассматривал сжимающего окровавленный меч Леонида, а затем глухо сказал:

– Вы не солгали. Это действительно Диомед. Сейчас я поквитаюсь с ним.

Аполлон был настроен не столь решительно.

– Может быть, мне лучше всадить в него стрелу?

– Не-е-ет, – с жестоким сладострастием протянул бог войны. – Я хочу сам разделаться с ним. И наш поединок будет честным – один на один.

Боги не решились возражать Аресу, зная, сколь легко он впадает в бешеную ярость.

Постукивая наконечником копья о щит, бог войны стал приближаться к Диомеду. Тот казался внешне спокойным, но в тусклом свете было отчетливо видно, как перекатываются огромные мускулы готовых нанести удар рук. Арес не изменил своим старым привычкам. Сблизившись со своим противником, он размахнулся и метнул копье. Увернуться на таком расстоянии было невозможно, но Диомед сделал большее, чем увернулся. За мгновение до броска он переложил меч в левую руку, а правой поймал летящее в его живот копье. Острие лишь слегка коснулось защищенного чешуйчатым доспехом бока. В этом месте мгновенно выступила кровь. Немудрено – ведь копья Аресу ковал хромоногий Гефест, знавший секреты таких сплавов, перед которыми не могли устоять ни медь, ни бронза, ни железо.

Не успели боги опомниться, как Диомед метнул копье обратно. Но метил он не в Ареса, того надежно прикрывал массивный щит, а в Аполлона, извлекавшего из колчана стрелу. Бог света успел сделать движение в сторону, но острие все же зацепило его и вырвало порядочный кусок мяса из плеча. Вскрикнув, Аполлон покатился вниз по крутому склону.

Отчаянно ругаясь, Арес выхватил меч и бросился в атаку. Даже без копья он имел преимущество, так как отбивал удары противника щитом, но зато Диомед был более быстр, что позволяло ему легко уходить от выпадов Ареса. Оба бойца яростно махали мечами, кружа на освещенном факелами пятачке скалы. Дионис не проявлял горячего желания помочь своему товарищу, а вскоре и вовсе исчез, отправившись на поиски раненого Аполлона.