Текст книги "Атланты, Воин"

Автор книги: Дж Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 71 страниц)

Ненависть обманувшейся в своих ожиданиях женщины была столь сильна, что она ликовала, видя как Кронионы волокут ее поверженных детей, опутанных цепями в подземную тюрьму. Она заливалась истерическим смехом...

Этот смех будет преследовать Крона всю жизнь. Сардонический смех, какой бывает у людей, сгорающих заживо. Этот ужасный смех заглушил даже грохот битвы, развернувшейся на флегрейских полях [флегрейские поля местность к западу от Неаполя, где происходила мифическая битва между богами и гигантами]. То сражались Кронионы и гиганты, возжелавшие освободить Крона. Возжелавшие по воле тоскующей Геи.

Но минули те времена, когда мог придти мужчина, что починит калитку, а вечером будет сидеть рядом, неотрывно глядя на огонь. Минули...

Осторожный и расчетливый, Зевс окружил Гею надежной стражей. Он опасался напрасно, женщина не любила младшего внука. В нем было слишком мало от небесного гостя.

А на землю падал кровавый дождь.

3. ОЛИМП. МЕССЕНИЯ

Во всей роще он любил лишь это место, где прятался источник с прозрачной водой, в котором резвились крохотные золотистые рыбки. Точно возле такого же родника он повстречал Сирингу, как две капли воды похожую на девственную Артемиду. И влюбился с первого взгляда и на всю жизнь. Он хотел подойти к нимфе и сыграть ей на свирели. Ведь никто в мире не мог извлекать более нежные звуки. Но Сиринга испугалась и убежала. Он гнался за ней покуда были силы, но так и не настиг. А позднее Громовержец сказал ему, что нимфа превратилась в тростник, из которого он делал звонкие свирели. Он не поверил, ведь он делал эти свирели и раньше. Но с тех пор он никогда не встречал Сирингу, хотя подстерегал ее у сотен родников, в которых купаются нимфы.

Касаясь руками мягкой травы, он наклонился над источником и в тысячный раз ужаснулся своему отражению. Сколь чудовищен был жребий, вытянутый Лахесис, коль суждено ему было уродиться козлоподобным монстром. Душою скорее человек, нежели зверь, а обличьем более от животного. Как горько закричала его мать Пенелопа, увидев плод блудной любви. Жестокосердный насмешник Аполлон уверял Пана, что, разрешившись от бремени, Пенелопа хотела бросить ужасного младенца в пропасть и лишь вмешательство отца, быстроногого Гермеса сохранило ему жизнь. Бог воров отнес малыша на Олимп. Небожители весело смеялись над забавным козлобородым младенцем. Они нарекли его Паном, что означает Понравившийся всем, и даровали ему бессмертие, чтобы он и в будущем веселил их.

Той! Той, веселый Пан!

Они шутили над ним. И шутки их бывали порой жестоки. Особенно Аполлона. Хотя Пан мог поклясться, что Стреловержец любит его. Но только какой-то странной любовью. Как свое тайное отражение. Красавец и чудовище. Должно быть, душе иногда хочется взглянуть на свое истинное обличье.

Пан слегка улыбнулся своему отражению. Его уродливое лицо стало почти милым. В общем-то, если разобраться, он не был ужасен, этот лесной демон с тростниковой свирелью в руке. И непонятно почему голубокожая Сиринга убежала от него. Должно быть, ей нашептал на ухо злокозненный Аполлон или вредный мальчишка Эрот, пустивший любовную стрелу в чресла Пана.

Но мать Гея! Как закричала нимфа, увидев добрую улыбку Пана, которая, должно быть, показалась ей злобной гримасой. Как она бежала! Как соблазнительно мелькали ее обнаженные бедра.

Он несся за ней, но даже богу не всегда дано угнаться за легконогой нимфой.

Узнав о происшедшем, Аполлон тут же примчался к Пану, чтобы полить кипящей солью его раны. Он лицемерно выразил сожаление, а затем начал хохотать.

Пан не обиделся, хотя имел на это полное право. Ведь Аполлон был обязан ему. Именно Пан научил солнечноликого бога ясновидению, дару, что приобрел от матери-земли Геи за доброе сердце. Она любила Пана, так как он был единственный, кто раз в год приносил полевые ромашки заключенным в Тартаре титанам. У тех были все основания затаить злобу на бога лесов, ведь он некогда способствовал Громовержцу в его борьбе за власть, но титаны простили Пана. Все, даже Крон. А Гея в благодарность за доброту наградила его чудесным даром.

Аполлон тогда так и вился вокруг Пана, желая выведать у него тайну ясновидения. Что ж, Пан научил его предсказывать будущее, хотя именно благодаря этому дару знал как поступит с ним Аполлон. Но Пан был слишком добр, чтобы отказать в просьбе даже злосердному богу света.

Как и предполагала судьба, вскоре они крупно повздорили. Аполлон осмеял Пана с его нежной свирелью, а тот, оскорбившись, вызвал обидчика на состязание. Аполлон принял вызов и даже пригласил зрителей – Диониса и пенорожденную Афродиту, красота которой была столь совершенна, что Пан даже боялся о ней подумать. Раскроем тайну – именно этой несравненной красоте обязаны были титаны цветами, получаемыми от Пана. Ведь не восстань Крон против отца своего Урана и не отсеки его миророждающий фаллос, брызнувший в море животворной пеной, не знал бы мир неземной красоты, именуемой Афродитой. Подобная красота стоит букета ромашек.

Боги пришли. Они любили посмеяться, а Аполлон обещал хорошую шутку. Судьей по предложению Пана был приглашен фригиец Мидас, преодолевший в своей жизни все искушения, даже искушение золотом. Не было человека, более беспристрастного.

Когда Аполлон заиграл на арфе, замолчали птицы, прекратили кровавую трапезу тигры и остановили свой вечный хоровод нереиды, завороженные волшебством музыки.

– Играй, Козел! – победоносно крикнул бог света Пану, отставляя кифару.

Пан приставил к безобразным губам свирель и заиграл.

И перестал журчать родник.

И забыл опустошить свои легкие свирепый Борей.

И загрустила пенорожденная Афродита.

– Ты победил, Пан – сказал Мидас. И боги согласились с ним. Дионис от чистого сердца, а Афродита чтобы позлить красавчика Аполлона.

Злопамятный Аполлон не забыл этого. Первым был наказан Мидас, получивший ослиные уши. Отомстить Пану было сложнее. Длинные уши вряд ли бы могли обезобразить его и без того ужасный лик. Но нет препятствия, которое могло бы остановить обиженного бога. Аполлон нашептал нимфам про непотребности, которые Пан будто бы творит с красотками-наядами, а затем подкупил Эрота. За кусок медового пирога злокозненный озорник, пронзил чресла Пана любовной стрелой, заставив мучиться безответной любовной страстью.

Потеряв навсегда Сирингу, Пан покинул Олимп и долго скитался по горам. Он никогда бы не вернулся, если бы не Дионис. В этом рубахе-парне было нечто близкое Пану. Должно быть, какая-то искорка тайной грусти в глазах. Но кто поверит в грусть бога веселья? Лишь Пан, который тоже всегда смеялся, когда бывало грустно.

Дионис нашел его в пещере на вершине Геликона. Не слушая протестующих криков он вытащил отшельника на солнечный свет и пьяно захохотал:

– Да ты никак поседел, брат Пан!

Пан с удивлением осмотрел свое поросшее густым волосом тело. И впрямь кое-где пробивалась седина.

– Брось грустить! На-ка лучше выпей!

Дионис извлек из ничего канфар, наполненный густым вином.

– Снимает все горести. Десятилетней выдержки с южных склонов Пелиона. Могу поклясться, что амброзия может показаться козлиной мочой в сравнении с этим нектаром! О, – спохватился бог, вспоминая о козлоподобном облике Пана, – прости за бестактность.

– Все нормально, – ответил Пан и сделал глоток. Жизнь вернулась и поделать здесь было нечего. Он отпил еще и похвалил:

– Действительно хорошее вино!

– Действительно?! – Дионис захохотал. – А ты знаешь, во что мне обошлось узнать где ты прячешься? А-а-а... – протянул он, торжественно поднимая вверх палец. – В амфору вот этого самого вина. Старухи мойры не соглашались на меньшее. Поначалу они вообще гнали меня прочь, но вино им понравилось. Как бы там спьяну не обрезали по ошибке чью-нибудь нить! Кстати, я попросил Лахесис подправить твою судьбу. А то ведь и впрямь на твоем роду было написано, что тебе суждено провести остаток бессмертной жизни в пещере. Пара комплиментов и старушка перепряла нить так, как хотел я!

Пан усмехнулся.

– И что же я должен делать согласно новой судьбе?

– Ты идешь со мной в Аттику. Возьмем девочек и повеселимся. А заодно обделаем одно дельце.

– Не узнаю тебя! С каких это пор ты стал совмещать полезное с приятным.

– С недавних, брат Пан. Повздорил со стариком. Он назвал меня приемышем и невежливо напомнил, что подобрал меня в грязной канаве, где я валялся в мертвецки-пьяном виде. Я возразил, что мне тогда было всего четыре года, а он ответил, что я был пьян уже в чреве зачавшей меня блудницы. Как будто это не была соблазненная им фиванка Семела. Да и зачал он меня в пьяном угаре. Ну да ладно, дело прошлого. Мы со стариком повздорили и, когда я узнал, что он собирается занять сторону спешащих к Аттике мидян, то решил назло ему помочь афинянам. Тем паче, что они никогда не скупятся на жертвы мне. Паллада уже спешит к Марафону. Отправимся туда и мы. Надеюсь, ты не забыл свою тысяча первую гримасу?

– Нет.

Пан скорчил такую жуткую физиономию, что Дионис невольно отпрянул.

– Даже меня проняло. Тогда ближе к делу. Вот тебе пара сандалий. Взял взаймы у твоего папаши. Кстати, шлет привет.

Пан неопределенно кивнул головой, а затем спросил:

– А сам как? По солнечному потоку?

– Нет, что ты! Аполлон тут же наябедничает Громовержцу. Со мной крылатый леопард. Кис! Кис!

Из-за скалистой вершины появилась кошка, размером не уступавшая трехлетнему быку. Используя вместо руля длинный пушистый хвост, она подлетела к хозяину и, вопросительно посмотрев на него, кивнула в сторону Пана. Усы ее встопорщились, а когти покинули мягкие подушечки столь недвусмысленно, что Пан едва не позабыл о том, что бессмертен.

– Он свой. – Дионис ласково коснулся головы леопарда. – Погладь его.

Пан с опаской провел рукой по шерсти зверя. Тот заурчал, убрал когти и потерся огромной головой о живот Пана.

– Ты ему понравился! – с легким удивлением констатировал Дионис. Это с ним впервые. Ну ладно, как любит говорить старик: поехали!

Свободный полет доставлял Пану огромное наслаждение. Он не шел ни в какое сравнение с перемещением посредством солнечных потоков. Там тебя не оставляло ощущение, что мчишься по ослепительно яркой трубе, упакованный в полупрозрачный мешок, из которого вдобавок ко всему ужасно воняет. Аполлон утверждал, что это запах дезинтегрированного озона, но Пан не верил ему. Озон пахнет свежестью и утренним морем, а этот запах напоминал вонь от линялой собачьей шерсти.

Как прекрасно нестись по наполненному ветрами небу, чувствуя за спиной невидимые крылья. Особенно после долгого заточения, на которое обрек себя Пан. Свежий воздух, бирюзовое небо и ярко-зеленые луга, испятнанные округлыми проплешинами гор. Сандалии, действующие на основе сил антигравитации, мягко толкали вверх и вперед, немного пошевелив ногами можно было изменить направление и высоту. Чтобы управлять ими, требовались определенные навыки, но Пану уже ранее приходилось пользоваться этой необычной обувью, поэтому он не испытывал особых затруднений. Лишь иногда, забывшись, он терял управление и начинал выписывать замысловатые пируэты и тогда летевший неподалеку Дионис хохотал во все горло, а его кошка улыбалась.

На место боги прибыли еще засветло. Верно они эффектно смотрелись на фоне заходящего за горы солнечного диска.

– Смотри! – вдруг воскликнул Дионис. – Зеленый луч! Он предвещает нам удачу.

– Или это Аполлон докладывает Громовержцу, что засек нас в воздухе.

– Чепуха! Он сейчас наверняка волочится за Афо. И как всегда безуспешно!

Они приземлились на высокую скалу. Ударив кремнем о кремень, Пан разжег костер. Дионис протянул руку и извлек из ничего амфору с вином, виноград, каравай хлеба, несколько кусков жареного и один, большой сырого мяса.

– Это моей киске. Она может питаться энергией звезд, но любит мясо. Я частенько балую ее. Верно?

– Умр-р! – ответил леопард.

– Ну что ж, к сожалению обещанных девочек раздобыть в данный момент не могу, придется коротать ночь за разговорами. – Он протянул Пану килик, небрежно извлекая его из воздуха. – О чем могут говорить два друга, заброшенные капризом судьбы почти на край света? Только о женщинах. Или, может быть, тебе неприятно?

– Отчего же. Если мне не слишком везет с ними, то это не значит, что я избегаю этой темы.

– Ты отличный парень! Костры... – вдруг протянул, Дионис, указывая рукою вниз, где у самого входа в долину сверкало множество огоньков. Эллины ждут утра. Так вот, порою мне кажется, наша красотка Афо бесчувственный камень.

Пан не согласился.

– Как можно так говорить! От нее веет женственностью и красотой. При взгляде на любую часть ее тела, даже крохотный мизинец, меня охватывает сладкая истома.

– Да? – Дионис с усмешкой – спасибо хоть не злобной! – взглянул на Пана. – Но как объяснить, что она не одарила лаской ни одного мужчину. Будь то бог или герой. А ведь ее домогался сам Громовержец!

– Ну и как, успешно?

Бог веселья ухмыльнулся.

– Знаешь, что она ответила ему... – Дионис наклонился к козлиному уху и что-то прошептал. Спустя миг оба разразились диким хохотом, громоподобные отзвуки которого загуляли по окрестным горам, заставив вздрогнуть забывшихся в тяжелом сне мидян, стоявших лагерем на прибрежном песке.

– О-хо-хо-хо!!! – заходился в смехе Пан и камни катились в долину. Эллины поднимали бородатые лица вверх и радостно восклицали:

– Пан! Пан с нами!

– У-у-у!!! – выл тем временем Пан. – У, рассмешил! Она и вправду ему так ответила?

– Слово в слово. Ате [Ата, Ате – богиня, олицетворяющая мгновенное безумие] подслушала и растрезвонила по всему дворцу. А ты думаешь, хозяин выгнал ее с Олимпа из-за жлоба Геракла? – Пан кивком головы подтвердил, что именно так и думал. – Да нет! Из-за длинного языка. Но как отшила! А затем она отказала Марсу, Посейдону, мне, Аиду, Гермесу. Хромоногий Гефест тоже пробовал...

– И что же?

– Она пообещала ему свою любовь, если он скует эректирующий фаллос. Гефест до сих пор кует.

Они снова захохотали.

– А ты не пробовал? – спросил Дионис.

– Какой смысл? Она даже побрезгует поцеловать меня, – грустно произнес Пан.

Дионис бросил на товарища снисходительный взгляд.

– Да, ты прав. Тебя трудно назвать привлекательным. Так вот, к чему я клоню. Она не любит никого из богов, не захотела заниматься любовью с Афиной, отшила всех героев. Лишь Аполлон продолжает питать химерические надежды. Я его не люблю, гордеца, но, честное слово, порой мне его жаль. Кого она ждет, отвергая богов и героев?

– Может быть, человека?

– Не смеши! Одного их этих? Да они убегут от одного твоего вида!

Пан опять не обиделся. У него было слишком доброе сердце.

За веселыми разговорами они осушили амфору, а летающий леопард съел мясо. Но они не были пьяны, а он не очень сыт. Ибо животное, черпающее соки из Космоса, невозможно насытить мясом.

Наутро они спустились в долину. Оглушив стоящего на страже гоплита Дионис снял с него доспехи и передал их Пану. Шлем с медной личиной спрятал до поры до времени козлоподобное лицо. Когда ощетинившаяся жалами копий эллинская фаланга двинулась в атаку на мидян, Пан выскользнул из кустов и бросился вперед. Стрелы отскакивали от него. Добежав до мидян, Пан сорвал с головы шлем и скорчил ужасную рожу. Паника – порождение Пана! Враги дрогнули, в замешательстве опустили луки и в тот же миг в беспорядочное месиво ярких халатов врезался стройный клин гоплитов. И Пан завыл. Да так, что взбесились лошади, сбрасывая золотобраслетных всадников под копыта.

Напрасно парсийские воеводы пытались удержать дрогнувших воинов. Те бежали на корабли и рубили якорные канаты, мечтая лишь о том, чтобы покинуть землю, где живут ужасноликие воины. Пан в их сознании превратился в десять тысяч Панов – жутких видом, громогласных, вооруженных острыми медными копьями.

Дионис хохотал.

– Промочи горло!

Пан жадно глотал вино, а его товарищ веселился.

– Ты бы видел физиономию Громовержца!

– А где он? – спросил Пан, отрываясь от чаши.

– Он, Аполлон, Арес и еще пара прихлебателей помельче засели вон на той горе. – Палец Диониса уткнулся в одинокую скалу, находившуюся стадиях в пяти от того места, где они находились. – Вон там, видишь, белеют их хитоны. – Пан прищурился и не без труда разглядел несколько жестикулирующих фигур. – Афина потешается над ними. Она успела вовремя и не дала Громовержцу обрушить свои молнии на эллинов. А ты великолепно справился с этим делом! Заорал так, что у меня заложило уши. Даже сейчас звенит. А теперь сваливаем отсюда, а не то хозяин попытается выяснить, кто же до смерти перепугал милых его сердцу мидян.

Они не рискнули подняться в воздух, опасаясь как бы Зевс не заметил их. Боги шли по горной тропе, а крылатая кошка ловила бабочек за их спиною.

– Куда сейчас? – спросил Дионис. – Назад в пещеру?

– Нет. Ведь кажется мойры переплели мою судьбу?

– Да брось ты! Мы сами плетем свою судьбу.

Пан помолчал, думая, а затем сказал:

– Пожалуй, пойду поброжу по Фессалии.

На этом они расстались.

Но долго разгуливать Пану не пришлось. Зевс каким-то образом наверно Дионис во хмелю проболтался, – разнюхал, что под Марафоном не обошлось без вмешательства козлоликого бога. В наказанье Громовержец заставил его сторожить священную рощу в Мессении и не пускал ни на Олимп, ни в столь милую сердцу Фессалию. Лишь раз в год богу лесов разрешалось повеселиться на дионисиях. Это были счастливые дни. Он плясал рядом с ошалевшими от вина и веселья эллинами и вместе со всеми кричал здравицы Дионису и богу лесов Пану. Люди принимали его лицо за искусную маску и хохотали. И он смеялся вместе со всеми.

Все остальное время Пан бродил меж деревьями и скучал. А иногда грустно улыбался своему отражению. Так было и сейчас, а через мгновенье он заметил человека.

– А-о-у!!!

Дикий вопль, донесшийся из чащи, совершенно не смутил человека. Он не вытащил свой меч и тогда, когда из-за куста выскочило страхолюдное заросшее густым волосом существо.

– А-о-о!!! – завывая оно подступало к незваному гостю. Тот какое-то время смотрел на эти кривляния, потом небрежно бросил:

– Не надоело?

Вопли тут же прекратились.

– Что?

– Хватит, говорю, орать. Ты что меня не узнал?

Пан почесал волосатой ладонью лоб.

– Ясон?

– Точно.

– Но хозяин сказал, что ты погиб.

– Мало ли кто что говорит.

Бог лесов улыбнулся.

– Я рад тебя видеть, Ясон.

– Я тоже рад этой встрече, Пан.

– Что ты здесь ищешь?

– Мне нужно поговорить с Зевсом.

Пан скорчил гримасу.

– Это невозможно.

– Почему же? Ведь если мне не изменяет память, здесь узел связи.

– Я не имею права беспокоить Громовержца.

– Однако ты стал послушен! – усмехнулся Ясон. – Почти ручной.

– Я действительно ничем не могу тебе помочь, – не обращая внимания на оскорбление, сказал Пан.

Однако герой не отступал.

– Мне нужен узел связи.

– В святилище нельзя.

– Мне можно.

– Ты начинаешь злить меня, – вполне миролюбиво заметил Пан.

– Я не ищу ссоры с тобой, но мне очень нужен узел связи и, хочешь ли ты этого или нет, я добьюсь своего. Обещаю, Зевс не накажет тебя.

– А он и так не может наказать меня более того, чем уже наказал. Но я обещал ему, что в рощу не войдет ни один человек.

Ясон начал терять терпение.

– Пан, мне надоело твое упрямство.

– Ты угрожаешь?

Пан расправил свои могучие, похожие на ветви огромного дуба, плечи.

– Да.

Губы бога растянулись в улыбке.

– Я бы с удовольствием сразился с тобой, но это было бы нечестно с моей стороны, ведь я бессмертен.

– Но ведь силы твои не беспредельны?

– Конечно я не Антей...

– Тогда в чем же дело?

Ясон быстро сбросил с себя плащ и положил на траву меч и металлический нагрудник, оставшись лишь в коротком хитоне. Пан обрадовался развлечению.

– Сумеешь продержаться пока тень этого дуба не передвинется на локоть, считай, что ты в храме.

– Договорились.

Они схватились наперекрест и стали мять друг друга в могучих объятиях. Вскоре Пан обнаружил, что руки гостя невероятно сильны и что даже его полузвериная-полубожественная плоть не может устоять перед их натиском. Тогда он прибег к хитрости и что есть сил заорал. От неожиданности противник ослабил хватку и Пан сумел повалить его на землю. Но Ясон оказался умелым борцом. Упершись ногами в мохнатый живот, он отшвырнул бога в сторону. Не успел Пан опомниться, а человек уже сидел на нем, крепко прижимая к траве. Какое-то время Пан пытался вырваться, но без малейшего успеха. Ясон осведомился:

– Будем ждать тень или признаешь свое поражение?

Пан завыл.

– Не ори. Не поможет, – спокойно отреагировал победитель.

Повертевшись еще немного и окончательно убедившись в тщетности своих попыток освободиться. Пан задумался. От источника веяло сыростью. А от сырости у него ломило кости.

– Ладно, вставай. Твоя взяла.

Ясон подал руку, помогая богу лесов Подняться. Пан ощупал играющую желваками мышц плоть.

– Здоров. Ты мог бы схватиться с самим Аресом.

Человек улыбнулся.

– Будь он смертен, я бы уже запалил его погребальный костер.

– Ты самоуверен, – сказал Пан, как и все прочие олимпийцы недолюбливавший кровожадного Ареса, – но мне это нравится.

– Тогда идем!

– Идем.

Святилище располагалась на высоком холме посреди священной рощи и представляло собой храм, окруженный двумя рядами мраморных колонн. На фронтоне храма была изображена битва богов с титанами. Следящие за чистотой и порядком куреты [демонические существа, слуги младенца Зевса] беспрепятственно пропустили Пана и его спутника внутрь храма.

– Это под алтарем, – сказал Пан.

– Я знаю.

Они подошли к украшенному статуей Зевса алтарю. Пан нажал на край плиты, и она беззвучно отъехала в сторону. По узкой мраморной лестнице они спустились вниз и вошли в небольшое помещение, все убранство которого состояло из шести бронзовых щитов, развешанных по стенам. Освещалась комната солнечными лучами, которые проникали сквозь узкие щели между фризом и архитравом крыши.

Пока гость осматривался, Пан снял один из щитов. Под ним оказалась панель с несколькими кнопками. Пан нажал на одну из них и сказал:

– Пан вызывает Громовержца.

Какое-то мгновение было тихо, затем издалека донесся голос.

– Его сейчас нет в Элладе. В чем дело?

– Вот так дела! – Пан повернулся к герою. – Нет его. Что будем делать?

– Спроси где он и попроси передать, что его спрашивает Ясон.

Пан вновь нажал на кнопку.

– А где он.

– Я не уполномочена об этом говорить.

– Кто на связи? – поинтересовался Пан.

– Афо.

Что стало с Паном! Он расцвел широченной улыбкой, а голос стал слаще меда.

– Афо, передай Громовержцу, что его спрашивал Ясон. Пусть разыщет его когда вернется.

– Ясон? Но ведь он погиб!

Пан рассмеялся.

– Я тоже так думал. Но он пришел ко мне. Жив-живехонек и здоровяк, как и прежде.

Афродита замолчала. Пан начал волноваться.

– Афо, ты меня слышишь?

– Да. Выполни мою просьбу, Козлик. Если Ясон еще не ушел, задержи его. Я сейчас буду у вас.

– Хорошо, – ответил Пан и отключил связь. – Она сейчас будет здесь.

– Вряд ли ей будет понятна эта встреча, – заметил Ясон в ответ на слова лесного бога.

Афо появилась внезапно, словно проникнув через щель вместе с лучами солнца.

Ясон и Пан как раз вешали на место щит. Затем они оба обернулись и Афродита вскрикнула:

– Диомед!

Прямо уставив копье, Диомед, воеватель бесстрашный,

Острую медь устремил и у кисти ранил ей руку

Нежную: быстро копье сквозь покров благовонный, богине

Тканный самими Харитами, кожу пронзило на длани

Возле перстов; заструилась бессмертная кровь Афродиты...

[Гомер "Илиада", 5, 336-340]

Диомед – то был один из самых великих героев Эллады. Отточенная бронза, влекомая его безжалостной рукой, поражала не только людей, но и богов. Афродита нечаянно бросила взгляд на правую руку, где от локтя и чуть не доходя до запястья тянулся тонкий, едва заметный шрам – след раны, залеченной искусным Паеоном.

Ясон-Диомед с легкой усмешкой рассматривал Афо. Под его пристальным взором богиня зарделась и стала прекрасна как никогда. Пан восторженно открыл рот, любуясь столь совершенной красотой.

Пауза становилась невыносимой, но Диомед не желал приходить на помощь растерявшейся богине, а Пан не осмеливался это сделать. Наконец Афо совладала с собой.

– Я слышала, ты умер.

Еще бы! Он должен был умереть семь веков назад!

Диомед усмехнулся.

– Я не раз слышал о себе куда более удивительные вещи.

– Так кто же ты: Ясон или Диомед? – вмешался Пан.

Афо скривила розовые губки.

– Какой там еще Ясон! Это негодяй Диомед, осмелившийся поднять на меня руку!

Человек вновь усмехнулся и слегка склонил голову.

– Прошу великодушно простить меня. Я метил в Энея. – Если в голосе героя и звучала ирония, то она была едва заметна.

Смех Афродиты рассыпался серебряными колокольчиками.

– Он еще смеет просить прощения! – воскликнула красавица и капризно добавила:

– Мне было больно!

– Женщинам не стоит появляться на поле брани. Тем более таким женщинам!

В голосе Диомеда звучало нечто, заставившее Афродиту стыдливо потупиться. Давно уже мужской взгляд не смущал пенорожденную.

– Ты сбрил бороду, а волосы стали светлее, но ты все тот же Диомед. Я узнала тебя по голубым глазам, что загораются ярким огнем во время схватки.

Диомед не успел ответить, как вновь встрял Пан.

– А я признал в нем Ясона!

Афо внимательно посмотрела на героя.

– Так кто же ты?

– Я был Диомедом. А еще раньше я был Ясоном. А перед этим я был еще кем-то. Я и сам не могу точно сказать, кто я есть такой.

– Это удивительно! – Афродита звонко рассмеялась. – И забавно. И еще...

Богиня не договорила, но у Пана дрогнуло сердце. Он все понял.

– Козлик, – нежно произнесла Афо, – мы с Диомедом прогуляемся по роще. Нам надо кое о чем поговорить.

И Афо улыбнулась. Счастливо и чуть застенчиво. Как улыбается женщина, встретившая свою любовь.

ЭПИТОМА ЧЕТВЕРТАЯ. ЯРОСТЬ

А ворота Гомола ожидали

Тидея с шкурой львиной на щите,

И волоса на ней вздымались грозно;

Десница же Тидеева несла

В светильнике губительное пламя,

Как нес его когда-то Прометей.

Еврипид, "Финикиянки", 1119-1124

Он был небольшого роста и не велик телом. Его руки не поражали обилием мышц или силой удара. Но пред натиском этого воина не могли устоять самые могучие мужи, статью подобные сыновьям Алоэя [сыновья Алоэя – От и Эфиальт; обладавшие огромной силой, они пытались взобраться на небо, взгромоздив на Олимп горы Пелион и Оссу]. Все знали, что он в одиночку расправился с пятьюдесятью богатырями, спрятавшимися в засаде, чтобы погубить его. Сорок девять пали, сраженные насмерть, и лишь Меонт, забрызганный с ног до головы кровью собратьев, вернулся, безумно твердя его имя:

– Тидей!

И ведь все эти витязи были сильнее его, многие лучше владели копьем и мечом, но не один из них не был столь яростен.

Ярость!

Безумная ярость рождалась в сердце этолийца Тидея, когда он вступал в битву. Ярость наливала его мышцы сталью и уподобляла движения стремительной молнии. Губительное пламя загоралось в глазах героя, заставляя недругов отпрянуть назад. С оскаленным в крике ртом Тидей нападал на своих врагов, вселяя в их души страх. В эти мгновения он забывал обо всем: о жизни, о солнце, даже о смерти. Он помнил лишь, что перед ним враг, которого нужно повергнуть. Не будь у него копья, он атаковал бы противника с мечом и щитом, лиши его меднокрепкой защиты, он бросился бы вперед с одним клинком, сломайся меч, он рвал бы тело врага руками и зубами.

Если бы фортуна назначила ему родиться позднее, его бы назвали берсеркиром [берсеркир – викинг, сражавшийся в состоянии яростного исступления]. Эллада же не знала подобного слова. Но она знавала подобных воинов, что бросались в кровавую схватку с непокрытой головой и выступившей на губах пеной.

Звон бронзы и пение стрел, грохот рушащихся стен и крики умирающих лишь это они считали жизнью; все остальное было жалким существованием, недостойным героя. Жить означало воевать. Воевать означало жить. Прекратить их вечную битву могла лишь смерть, но не старость, ибо герои не доживают до старости.

Они спешили познать яростную любовь битвы, ведь в Тартаре нет места кровавым ристалищам и потому насладиться ими нужно в жизни.

Они менее всего думали о затаившейся рядом смерти и потому судьба бывала нередко благосклонна к ним – они умирали последними.

Тидей хотел этой войны. Война должна была принести славу, добычу и наслаждение кровавой сечи. Война могла принести смерть, но истинный воин и в смерти находит наслаждение. Такова была нехитрая философия Тидея, лишь в обол [самая мелкая греческая монета, равная 1/16 драхмы] оценивавшего чужую жизнь и ни во что – собственную. Именно потому любила Тидея грозная богиня Афина, столь же неистовая в бранном деле. Незримая под шлемом Аида [шлем Аида обладал способностью делать человека невидимым], она опускалась на сочные беотийские луга и наслаждалась лицезрением яростных поединков, в которых Тидей проверял храбрость своих врагов. Быть может Афина была даже чуточку влюблена в свирепого этолийца. Но лишь чуточку, так как рок обрек ее вечно оставаться девой.

Не в силах скрыть восхищения от яростной одержимости своего любимца, Афина порой снимала волшебный шлем и представала перед героем. Ей нравилось, что Тидей не бледнеет от страха при виде грозной богини, а беседует с нею как равный, не забывая при том о почтительности. Они с увлечением говорили о битвах и на лице Тидея появлялась жестокая усмешка. В эти мгновения он становился похож на кровожадного Ареса, в чьих глазах горело то же губительное пламя. Но Афина старалась не обращать на это внимания, убеждая себя, что жестоко бога волнует проливаемая кровь, а Тидея влекут звон оружия и рокот боевых труб.

Трубы глухо ревели и в тот день, когда семеро вождей выстраивали своих воинов у стен семивратных Фив. Эта война нужна была бежавшему в Аргос Фиванцу Полинику, но затеял ее Тидей. Именно его пламенные речи зажгли сердца вождей, именно он сумел убедить присоединиться к войску могущественного Амфиарая.

Амфиарай...

В этом аргосском герое воплотились мужество и богоравная мудрость. Воины верили ему как никому другому. Лишь от его согласия зависело двинутся ли союзные дружины войной на Фивы.

Амфиарай долго отказывался участвовать в этом походе. Зевс даровал ему способность видеть будущее и он знал, что смерть ожидает безумцев, которые осмелятся подступить к стенам любимых богами Фив.

День шел за днем. Герои то по одному, то все вместе убеждали Амфиарая присоединиться со своей дружиной к их войску, но тот неизменно отвечал отказом. У всех опустились руки, но не у Тидея. Ведь к нему благоволила совоокая Паллада. И она подсказала ему выход.

Однажды вечером, когда аргосские герои веселились на пиру, Тидей проник в спальню жены Амфиарая. Осталось тайной о чем он говорил с красавицей Эрифилой, но на следующее утро та вдруг велела супругу собираться на войну против Фив. Побледневший Прорицатель пал пред женой на колени.