Текст книги "Атланты, Воин"

Автор книги: Дж Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 71 страниц)

Должен!

– Не забывай, что ты моя рабыня! – грубо напомнил беотарх.

Он заснул, а Елена до утра не сомкнула глаз, размышляя над тем как отомстить похрапывающему рядом мужчине. Ведь она была родом из племени кельтов, а кельты не прощают обид.

Бойтесь мести оскорбленной женщины!

Соловей устал петь лишь под утро. И лишь под утро устали любить они. Его звали Артодем и он был сын гоплита Гохема. Кэтоника была единственной дочерью соседа, так же гоплита Асанта. Ему – девятнадцать, она – годом моложе. Оба прямоносы, кучерявы, стройны и по-юношески влюбчивы.

Они нашли приют в рощице, где по слухам резвились наяды [нимфы источников, прудов и озер]. Нимфы в эту ночь не появлялись, но зато не переставая пел соловей.

К утру ласки истощились, а плащ Артодема уже не спасал от утренней свежести.

– Я люблю тебя, малышка, – шепнул юноша.

Кэтоника поцеловала возлюбленного.

– И я тоже люблю тебя.

Налетевший ветерок остудил их было вновь вспыхнувшую страсть.

– Свежеет, – заметил Артодем.

– Пора идти?

– Да.

Зябко поеживаясь, они облачились в хитоны. Артодем не удержался и в сотый раз впился поцелуем в мягкие губы девушки.

– Отстань, – ласково велела она, освобождаясь из его объятий. – Ты же сам сказал, что время возвращаться.

Чтобы попасть в город им нужно было пересечь покрытый росой луг, затем пройти через небольшую рощицу и спуститься в овраг. Сразу за оврагом начиналась дорога, связывавшая Фивы с восточным побережьем.

На трупы они наткнулись в овраге. Кэтоника, обходя росший на их пути куст, едва не наступила на один из них. Она завизжала и Артодем тут же поспешил на помощь.

Человек лежал лицом вниз. То, что он мертв, было ясно с самого начала – под его головой расплылась большая лужа крови. Артодем сразу подумал, что убийца перерезал своей жертве горло. Перевернув тело на спину, он смог убедиться в правильности своего предположения – от уха до уха тянулась огромная рана, обнажавшая внутренние ткани шеи. Судя по одежде, убитый был человеком богатым. Это подтверждали и следы от колец, оставшиеся на его пальцах. Сами кольца исчезли.

Неподалеку от первого убитого они сделали еще одну страшную находку. То был труп высокого полного человека с небольшой рыжеватой бородкой. Голова мертвеца была рассечена ударом меча. Вторая жертва, так же как и первая была ограблена. Убийцы забрали все, что представляло какую-либо ценность, однако чуть выше по склону Артодем подобрал глиняную табличку, испещренную строчками слов. Юноша был немного знаком с буквами. Аккуратно складывая слога, он прочитал вслух:

– Гохем-фивянин приветствует мидийского царя Ксеркса...

Гохем-фивянин? Но ведь именно так зовут его отца!

Артодем боялся читать дальше. Ужасные сомнения посетили его душу. Неужели отец, честный и никогда не боявшийся сказать правду в глаза, подло за спиной сограждан ведет переговоры с врагом Эллады мидянином Ксерксом? Это было чудовищно!

Кэтоника понимала, какие чувства испытывает юноша. Положив руку на его плечо, она сказала:

– Чепуха какая-то. Забрось ее подальше или разбей.

Артодем покачал головой.

– Нет, не могу.

– Что же нам тогда с ней делать?

– Мы должны отнести это письмо беотарху.

Девушка фыркнула.

– Да ты понимаешь о чем говоришь?! Ведь он главный враг твоего отца!

– Знаю, но сограждане доверили ему возглавить Городской совет, а я давал присягу на верность отечеству.

– Вот что, давай покажем это письмо твоему отцу.

– А если он и вправду писал его?

– Но ведь он не умеет писать!

Артодем на мгновение задумался, его отец действительно не был обучен грамоте, но затем упрямо покачал головой.

– Это ничего не значит.

– Но не будет же он лгать своему собственному сыну!

Сын Гохема поднял голову и посмотрел в глаза подруги.

– Но он может понять, что я хочу, чтобы он солгал. И тогда он солжет.

Кэтоника замолчала, обескураженная подобным признанием. Юноша решительно сжал табличку в кулаке.

– Пойдем.

Вскоре письмо было у беотарха. Не стесняясь присутствием Артодема, он прочел:

– Гохем-фивянин приветствует мидийского царя Ксеркса и желает ему долгих лет жизни. Я принимаю предложение великого царя и обещаю сделать все, чтобы Фивы признали его власть. Поручительством тому служат пять тысяч гоплитов, которые поддерживают меня. В награду за эту услугу я прошу сделать меня тираном города с прилегающими окрестностями и передать мне имущество пяти знатнейших родов. Выказываю величайшее почтение великому царю и моему повелителю. Подпись – Гохем.

Леонтиад поднял глаза на юношу.

– Ты совершил мужественный поступок, не утаив этого письма. Ты честный гражданин города и я сочту своим долгом отметить это перед Городским советом. А теперь скажи мне, где ты его нашел.

Артодем объяснил, рассказав как он попал в овраг и обнаружил там трупы. Он не упомянул лишь имя Кэтоники. Беотарх немедленно разослал рабов за членами Городского совета. Когда те явились в его дом, он заставил Артодема повторить свой рассказ и прочел письмо. Члены Городского совета или, как их не очень уважительно именовали гоплиты, жирные единогласно решили назначить расследование и поручить его Леонтиаду, наделив того неограниченными полномочиями.

События развивались стремительно. Посланные с Артодемом всадники доставили в город трупы. В Аулиду и Платеи отправились гонцы с приказом узнать не появлялись ли в этих городах два иноземца, предположительно купцы с востока. Сам беотарх с шестью всадниками арестовал оружейника Гохема, подозреваемого в тайных связях с врагом.

На следующий день стало известно, что убитые прибыли из Аулиды, где их ожидает эфесский корабль. Наварх под угрозой пытки признался, что мнимые купцы на деле не кто иные как посланцы Ксеркса к промидийской партии в Фивах. К кому точно они направлялись капитан корабля не знал. Судно было тут же конфисковано, а его экипаж продан в рабство.

Гохем все отрицал, а его сторонники собрались на рыночной площади, крича, что беотарх и жирные пытаются расправиться с их вождем. Леонтиад попытался уговорить буянов разойтись по хорошему, а когда это не удалось, разогнал толпу с помощью вооруженных всадников.

А спустя еще один день оружейник, к которому были применены особые средства, сознался, что он действительно написал послание мидийскому царю и получил от него деньги на покупку оружия для своих сторонников. В том месте, где он указал, действительно был найден кошель, набитый полновесными дариками.

Неожиданное признание вожака внесло растерянность в ряды гоплитов. Кое-кто кричал, что Гохема заставили оболгать себя, другие примолкли и стали переходить на сторону жирных.

Располагая достаточно весомыми доказательствами, беотарх созвал суд. Судьи заслушали показания обвиняемого, а также свидетелей, в том числе и сына Гохема. В этом деле было много загадочного. Например, так и не удалось выяснить кто и зачем убил мидийских послов. Все списали на жестокость грабителей, но в Фивах доселе не слыхали про воров, готовых пойти на убийство ради кошеля с монетами. Определенные сомнения вызывали подлинность письма к мидийскому царю, так как обнаружилось, что оружейник может написать лишь свое имя. Однако Леонтиад сумел добиться признания, что письмо писал под диктовку Гохема один из лжекупцов, В защиту обвиняемого выступила его жена, уверявшая, что они провели ночь вдвоем с мужем и ни один человек не посещал их дом. Однако помощник беотарха Трибил поклялся, что видел в сумерках у дома оружейника двух незнакомцев, очень похожих одеждами на убитых мидян.

Приняв во внимание все эти доказательства, суд признал оружейника Гохема виновным в сговоре с мидийским царем и приговорил его к смерти. Приговор был тут же приведен в исполнение.

Тело повешенного еще болталось в петле, когда Леонтиад вызвал на заседание Городского совета оглушенного свалившимся на его голову несчастьем Артодема. Положив руку на плечо юноши, беотарх проникновенным голосом заявил:

– Я счастлив сознавать, что наш город воспитывает подобных граждан. Имея преступного замыслами отца, этот юноша нашел в себе мужество изобличить предателя. За это он достоин великой похвалы и награды. От имени города я вручаю ему триста драхм. Кроме того с этого дня Артодем числится в гвардии беотарха. И знайте, Городской совет и лично я будем строго следить, чтобы никто не смел подвергать оскорблениям этого достойного юношу и его семью. СЫН ЗА ОТЦА НЕ ОТВЕЧАЕТ!

Минуют века и эти слова фиванского беотарха Леонтиада громогласным эхом разнесутся по земле, но скажет их другой, еще более жестокий и коварный, и тут же опровергнет сказанное страшными деяниями. Но это будет спустя неисчислимое множество лет...

ЭПИТОМА ПЯТАЯ. МЕСТЬ АПОЛЛОНА

Кассандра. Свобода близится.

Агамемнон. Живи без страха.

Кассандра. От него избавит смерть,

Агамемнон. Тебе опасность не грозит.

Кассандра. Тебе грозит!

Агамемнон. Что победителю опасно?

Кассандра. То, чего

Не опасаешься ты.

Агамемнон. Слуги верные,

Держите деву, чтобы одержимая

Не натворила бед.

Луций Анней Сенека, "Агамемнон", 817-823

Трещал и прогибался настил из кедровых бревен, жалобно скрипели канаты... И ликовали троянцы, что вдев плечи в кожаные постромки влекли священный дар в пределы несокрушимого града.

Огромный конь! Деревянный идол, сбитый из пахучих кедровых досок и покрытый разведенным в уксусе золотом, с трепещущей гривой и лазуритовыми очами. Созданный руками ахейца Эпея известен он будет как конь троянский.

– Раз-два! Раз-два! – Натягивались струны сплетенных из бычьих жил канатов и конь нехотя делал еще один шаг вперед. Раз-два – и преодолены еще несколько локтей пути к крепостной стене, которую сокрушали воины под командой Приамида Полита. Укрепления были более не нужны Илиону, ведь чудесный конь дарует городу мощь, которой не могут дать и три десятисаженные стены. Раз-два!

Улыбались обойденные смертью герои, облегченно вздыхали матери и девы, галдели и мешались под ногами сорванцы-мальчишки. Настал день всеобщего ликования.

Рыдала лишь одна она, грубо влачимая под руки двумя бородатыми мужами.

– Остановитесь, сограждане! Неужели боги затмили вам разум! Неужели вы поверили дару коварных данайцев! Неужто вы не слышите звон мечей, раздающийся в чреве деревянного чудовища!

Люди с недоуменной улыбкой смотрели на нее, пожимали плечами и говорили:

– Она безумна. Что еще можно ожидать от сумасшедшей, возомнившей себя пророчицей!

Через пролом в стене коня торжественно ввезли в город и установили на площади. Пролилась кровь тельцов и баранов. Острые мечи иссекли туши, сильные руки нанизывали сочное мясо на вертела. Слуги Приама катили огромные бочки с вином. Победа! Илионцы ждали ее целых десять лет. И вот она пришла.

День уступал свои права ночи. На площадях вспыхнули костры. Воины пили сладкое вино, поглощали мясо и фрукты. Воздух наполнился ароматами пищи и смехом, дымом костров и песнями.

Веселись, славный люд Илиона! Празднуй свою победу!

И лишь одна она ходила по шумной площади, скорбно опустив голову. Герои оборачивались и кричали ей вслед:

– Безумная Кассандра, не омрачай слезами светлый праздник! Безумная...

А она не была безумной. А если и была, то не более, чем все остальные.

– Не надо плакать. Пойдем. Пойдем в дом.

Прекрасная Елена, виновница бед и несчастий, а теперь и ликования Трои, взяла ее за плечи, желая увлечь за собой в беломраморные покои Приама. Кассандра с криком вырвалась из ее рук.

– Нет! – Ее взгляд задержался на лице красивейшей дочери Эллады. В огромных черных глазах пророчицы бушевал неистовый огонь, поражавший своей силой и страстью. Такие глаза бывают у пророков. Такие глаза бывают у фанатиков. Такие глаза бывают у сумасшедших. Бойтесь людей с такими глазами. Они не видят разноцветной красоты мира. Черное и белое – лишь эти цвета доступны их восприятию по воле рока. И красный – цвет крови, поглощающий бело-черную арлекинаду. Такие глаза незримо налиты кровью.

Не в силах вынести пристального взгляда пророчицы Елена отвернулась. Тогда Кассандра схватила ее за руку и горячо зашептала:

– В чреве данайского коня сокрыты вои. Я слышу звон их оружия. Минует треть ночи и стража уснет. Тогда подлый Синон выпустит их на свободу.

– Да? – Елена недоверчиво взглянула на одержимую. – Тебе рассказали об этом боги?

– Ты мне не веришь, – шепнула Кассандра и горечь была слышна в ее голосе.

– Почему же. Верю. Верю! – заторопилась Елена. Она погладила пророчицу по голове. Так успокаивают капризных детей. Так успокаивают безумных.

Хватаясь за это сочувствие словно за соломинку Кассандра горячо заговорила, постепенно впадая в транс.

Их тридцать мужей, сидящих в древесном там чреве.

Мужей, нравом злобных и сердцем отважных.

Феб златокудрый поведал мне их имена.

Здесь Диомед, буйному зверю подобный,

Антиклес и Фессандр, Махаон-врачеватель.

Здесь же могучий Пелид, сын сраженного звонкой стрелой

Ахиллеса

С ним зодчий Эпей и супруг Менелай благородный.

А возглавляет тех воев злоумный Улисс-итакиец.

Он и замыслил хитрую эту засаду.

Эос еще не взойдет из-за горных вершин, освещая поля

Илиона,

Щелкнет тайный запор и свирепые выйдут данайцы,

Грозно вращая медножальными мечми своими.

Кровь залью те не ведающие пощады мечи

Площади, стоном наполнят дворцы

И град славный Приамов падет.

Кассандра замолчала. Огонь в ее глазах померк.

– Ты уверена, что все именно так? – спросила Елена. Голос ее был серьезен, в нем не было и тени былой снисходительности.

– Этой ночью стены, пробитые хитрым оружием данайцев, падут. Завтрашний день не суждено лицезреть Илиону.

Елена задумалась, а затем решила.

– Хорошо, я поговорю с мужем. Обожди меня здесь.

Легкая, словно горная лань, красавица убежала во дворец, где пировали Приам, его сыновья и свита. Отсутствовала она совсем недолго, а когда вернулась, на нежной щеке алел отпечаток ладони. Стыдливо прикрывая это место рукой, Елена сообщила:

– Они все перепились как свиньи. – В задумчивости царевна прикусила нижнюю губу. – А знаешь что, пойдем посмотрим сами на этого коня.

Кассандра молча кивнула головой. Женщины двинулись по площади, переступая через брошенное небрежно оружие и храпящих воинов. Некоторые из побежденных Дионисом находили в себе силы приподняться и протянуть руку к соблазнительно волнующему покрову женской хламиды. Елена награждала хмельных безумцев ударами крепкой ножки.

Конь был столь огромен, что возвышался даже над крепостной стеной. Судя по всему данайцы делали статую в спешке, хотя и постарались придать ей мишурное великолепие. Но внимательно присмотревшись, можно было заметить, что доски, составлявшие тулово коня, не отшлифованы и из многих мест торчат небрежно вбитые гвозди. Елена обошла вокруг статуи, а затем обратилась к Кассандре:

– Ну и где же они, по-твоему, прячутся?

– Там, внутри. – Прорицательница указала рукой на чрево коня. Слышишь, как звенит их оружие.

Царевна покачала головой.

– Я слышу лишь пьяные крики троянцев да треск догорающих костров. Она прижалась ухом к животу коня и затаила дыхание. – Нет, ни единого звука. Но мы сейчас проверим.

Лукаво улыбнувшись, Елена позвала:

– Менелай, муж мой!

Ответом было молчание.

– Диомед, мой любимый, отзовись! – вновь позвала царевна, подражая голосу черноокой Эгиалы, супруги Тидида.

В третий раз она призвала Одиссея, называя себя Пенелопой.

Никто не ответил ни криком, ни бряцаньем оружия.

– Ты ошиблась, сестра, – ласково сказала Елена безумной Кассандре. Ты ошиблась...

Красавица ушла, спеша взойти на брачное ложе. Кассандра, сама не ведая зачем, осталась у статуи. Из оцепенения ее вывел легкий шорох. От крепостной стены шел человек. В слабых отблесках гаснущих костров лицо идущего было едва различимо, но троянка знала, кто он. Это был Синон, ахейский перебежчик, поверив словам которого, илионцы приняли губительный дар. Синон то пьяно икал, то пытался запеть, но походка его была тверда. Он подошел к коню и в этот миг заметил темный силуэт Кассандры. Осклабясь, ахеец двинулся к ней.

– Милая девушка, что ты делаешь здесь в столь поздний час? заплетающимся языком вопросил он и незаметно потянулся к рукояти меча. Но Кассандра опередила его. Крепко ударив ахейца кулаком в живот, она выхватила липкий от только что пролитой троянской крови клинок и воткнула бронзовое острие в сердце Синона. Перебежчик всхлипнул и осел на землю. Брезгливо разжав пальцы, Кассандра бросила меч на его холодеющий труп.

Затем она вновь застыла, невидимая в сгущающейся тьме. Томительно тянулись мгновения. Люди, запертые в душном чреве исполинского коня, стали выказывать признаки нетерпения. Кто-то глухо закашлялся, ломко звякнула медь. Кассандра смотрела, как забываются в тяжелом хмельном сне последние защитники Илиона. Она знала, что из-за скалистых круч Тенедоса уже спешат корабли, привлеченные огнем, который развел на берегу сраженный ею Синон. Она знала, что уже ничто нельзя изменить. Тогда она приблизилась к чреву коня и трижды стукнула в шершавую доску...

Месть бога должна быть утонченной, словно ядовитое жало пчелы, загнанное глубоко под локоть. Причини боль, а не убивай. Сделай так, чтобы мучение было страшнее смерти. Именно этим принципом руководствовался в своем мщении сребролукий Феб.

Он был известен как большой себялюб. Причиненное ему страдание, пусть невольно, светозарный бог возвращал сторицей. Жестокая ярость его не знала предела. Повод для нее мог быть ничтожным. Фальшиво взял ноту соловей или слишком холодная выпала утром роса – этого было вполне достаточно, чтобы Феб хватал свой лук и стремительно спускался с Олимпа. Он пускал смертоносные стрелы, радостно усмехаясь, когда на землю падала очередная жертва. Стрелы эти были невидимы, и большинство людей верили, что причина смерти прекрасных девушек и чернобровых юношей – мор, занесенный краснобортным кораблем, прибывшим из знойного Карфагена. И лишь немногие знали, что это свирепствует Аполлон. Но эта жестокость не была местью. Просто стреловержец давал выход своему раздражению, выплескивая его на ничтожных людишек. Месть его была изощренной и страшной, и особенно безжалостным Феб был к тем, кто осмелился отвергнуть его любовь.

Никто не мог сказать точно, сколько дев отважились отказать притязаниям грозного бога. Сам Аполлон утверждал, что их было всего три. Одну из них – прекрасную нимфу Дафну – он обратил в отместку в лавр и каждый год люди безжалостно обрывают шелестящие волосы-листья, чтобы изготовить из них венки или бросить для духовитости в котел с похлебкой. Второй – Марпессе, – которая предпочла ему смертного, Феб даровал скорую старость. Не минуло и двенадцати лет, как она увидела в бронзовом зеркале ужасные морщины, покрывшие ее увядшее лицо. А ведь ее жизнь только начиналась.

Но самая страшная участь ожидала дочь Приама Кассандру, которую он любил более других смертных дев. Хотя можно ли считать то увлечение любовью? Аполлон не решился бы ответить утвердительно на этот вопрос. Но, по крайней мере, чувство было весьма сильным. Хитрая троянка догадалась об этом и крутила влюбленным богом как хотела. Она требовала невиданной красоты украшений, и Феб спешил донимать просьбами Гефеста. Ей захотелось иметь ожерелье из черного жемчуга и приходилось отправляться в гости к Посейдону, напоминая властителю моря как по воле Громовержца они целый год батрачили вместе на троянского царя Ила. Прекрасная дева желала лакомств, и Аполлон тайком воровал для нее с дворцовой кухни амврозию. Он творил ради любви к смертной такие безумства, которые не стал бы совершать даже во имя нетленных богинь.

И каждый раз он вопрошал девицу, когда же она подарит ему любовь, пока прелестница наконец не ответила:

– Я хочу обладать даром предсказания.

– А после того, как ты получишь его?

– Для нашей любви не будет больше препятствий.

Он немедленно дал ей этот дар и собрался поцеловать в прекрасные уста, но Кассандра внезапно оттолкнула жаждущего ласки бога.

– Теперь-то я знаю, что добившись своего, ты быстро охладеешь ко мне и уйдешь к другой.

Феб и не думал возражать. Он никогда не скрывал, что женщины быстро прискучивают ему. Ведь желая обладать женщиной ты бываешь счастлив лишь дважды – когда добиваешься ее любви, и в тот миг, когда впервые овладеваешь ей. Все остальное походит на переписанный тысячу раз катехизис. Иначе рассуждают лишь те, кому хочется не любви, а душевного тепла.

Аполлон не нуждался в тепле и поэтому, когда Кассандра отказала ему, бога охватила бешеная ярость. Именно в такие мгновения его изощренный мозг изобретал самые страшные кары. Он не стал отбирать у новоявленной пифии своего дара. Он лишь сделал так, чтобы люди не верили ни одному ее предсказанию.

Что могло быть великолепней этой кары! Вещая Кассандра кричала, раздирая в кровь грудь, что появившийся во дворце Парис погубит родной город, илионцы лишь посмеялись над ее предсказанием. Она молила Париса не похищать Елену. Тот обещал, но увидев прекрасную деву, напрочь забыл о всех своих клятвах.

Она знала обо всем, что случится в эту ночь с Илионом, но безумные троянцы вновь отказались верить ей. Тем временем к берегу уже приставали красногрудые корабли Агамемнона, а из чрева коня доносились глухой ропот и бряцанье оружия.

Окинув в последний раз взглядом затихшую площадь, которую покрывали огоньки тлеющих костров да тела спящих воинов, Кассандра трижды стукнула в крутой бок коня. Затем она повернулась и быстро ушла.

Открылась потайная дверь, и из конского брюха посыпались меднопанцирные данайцы. Одни бросились поджигать дома, другие отворили врата города, третьи во главе с незнающим жалости Тидидом принялись резать сонных защитников города.

Крики, вой взметнувшегося вверх пламени, звон оружия разбудили дремавший в победном хмелю город. Но было уже поздно. По кривым улочкам, размахивая мечами и копьями, бежали ликующие ахейцы. Они врывались в дома, поражая не успевших схватить оружие мужей, и тут же оскверняли брачное ложе насилием над женами. Огромные бронзовые лабрисы с треском крушили дубовые двери дворца и храмов. В окна летели факелы, и сухое дерево вспыхивало огромными кострами, пламя которых бросало причудливые блики на озверелые лица данайцев.

Площади, еще недавно бывшие местом торжественного пира, были завалены изрубленными телами. Кровь мешалась с вытекшим из распоротых животов вином. Разметав жидкие ряды машущих мечами и кухонными вертелами троянцев, нападавшие ворвались в покои Приама. Могучий сын Ахилла Неоптолем пронзил копьем беспомощного старца. Данайская дружина прокатилась по дворцу кровавой волной, не щадя ни женщин, ни грудных младенцев. Еще не взошло солнце, а Троя пала.

Поверженный город встречал рассвет. Вышедшее из-за гор багровое солнце осветило улицы и площади Илиона, сплошь покрытые окровавленными телами его защитников. Громко стенали обесчещенные дочери и жены, рыдали потерявшие сыновей матери. Собравшиеся в царском дворце данайцы делили добычу – золотые кубки и серебряные блюда, оружие и дорогие украшения, согбенных старцев и не знавших мужей девушек. Каждый в зависимости от знатности и проявленной доблести получал свою долю добычи. По велению рока Кассандра досталась Агамемнону, сделавшему ее своей наложницей...

Прошел не один год.

Было раннее утро, когда корабль Агамемнона достиг берегов Эллады. Кассандра и ее повелитель стояли рядом у борта. Увидев вздымающиеся над морем прибрежные утесы, Кассандра исторгла ужасный смех. Царь Микен обнял свою наложницу и заглянул ей в глаза. Он ждал ее слов, но дщерь Илиона молчала. Разве поверит богоподобный Атрид в то, что ждет его скорая смерть от руки собственной жены-изменницы.

Кассандра грустно улыбнулась и провела рукою по отшлифованному лезвию лабриса, на котором уже проступила незримая пока человеческому глазу кровь. Двумя ударами этого топора будет расколот жребий Агамемнона, а третий предназначен ей, Кассандре.

Воссияло вышедшее из-за туч солнце, являя золотой лик Феба. И безумная Кассандра воскликнула:

– Свобода близится!

5. ДЕЛЬФЫ. ФОКИДА

Юноша был совершенно обнажен. Он мчался что есть сил по узкой извилистой дороге, вдоль которой стояли восторженно кричащие люди, и ветер ласкал разгоряченную кожу. Следом за ним бежали восемь мужчин с факелами в руках.

Поворот, еще один, мимо сокровищницы афинян, вновь поворот и он, наконец, вбежал на известняковую террасу, на которой возвышался храм Аполлона. Бегун обогнул беломраморное здание и очутился на небольшой площадке, где находился алтарь. Именно в этом месте, если верить преданию, Аполлон убил змея Пифона. Здесь и должна была произойти вторая часть действа, именуемого септерией.

Праздник септерии, посвященный победе бога света над злобным змеем пифоном, проводился редко – всего раз в девять лет – и было большой удачей, что именно Зерону выпала честь изображать самого светозарного Феба.

Войдя в круг около алтаря, образованный жрецами и зеваками, юноша ждал, когда подбегут факелоносцы; огонь, несомый ими, символизировал солнечный свет. Лишь тогда появится Пифон, и представление вступит в завершающую фазу. Бег по неровной дороге дался Зерону нелегко. Грудь его часто вздымалась, стройное мускулистое тело было покрыто потом. Именно из-за этого красивого тела и правильного лица его, собственно говоря, и выбрали на роль Аполлона. Иных достоинств у младшего жреца не было.

Сзади послышалось прерывистое дыхание. Зерон обернулся. Это наконец подоспели замешкавшиеся факелоносцы, притащившие за собой еще несколько сот зрителей. Тяжело отдуваясь, они стали полукругом в нескольких шагах от Зерона и подняли вверх факелы, возвещая, что бог света прибыл.

Пифон, в отличие от незадачливых бегунов, не заставил себя долго ждать. Толпа охнула и дала дорогу веретенообразному, в двенадцать локтей длиной существу, которое весьма сноровисто ползло по земле. Один Зевс знал, сколько времени и сил понадобилось двум жрецам, чтобы научиться столь правдоподобно изображать змею. Оболочка Пифона была изготовлена из выдубленных бычьих шкур. Искусный художник покрыл ее множеством изображений змеиных пастей, извергающих дым и пламя. Тулово Пифона венчала огромная голова с двумя рядами зубов и острым языком. В глазные впадины были вставлены прозрачные желтые камни. Когда на них падали солнечные лучи, казалось, что зрачки вспыхивают злобным огнем.

Змей прополз мимо алтаря и замер, не сводя мерцающих глаз с Зерона. Затем он начал поднимать туловище, пока не преломился пополам. Теперь один из жрецов, спрятанных в шкуре, стоял, а другой продолжал лежать. Юноша видел, как стоящий жрец осматривает его в небольшую щелку, проделанную над головой змея. Затем жрец подмигнул, и Зерон едва удержался от улыбки.

В этот миг вперед выступил поэт, державший в руках кифару. Это был победитель конкурса гимнов-пэанов, написанных в честь Аполлона. Подобные конкурсы проводились за день до септерии и победить в них было, поверьте, совсем нелегко. Некогда сам великий Гесиод проиграл это соревнование. Певец тронул рукой струны кифары и начал напевно читать гимн. Он пел, прославляя бога.

Зевсом и Лето ты рожден.

На земле, возникшей из волн.

Ты обрел свой дом,

О, иэиэ, пэан.

Воссиял ярче солнца свод,

Блеск луны красотой затмил

Аполлон, Громовержца плод

Любви, о, иэ, пэан.

Некоторым зрителям подобные метафоры показались забавными. Послышался сдавленный кашель, словно кто-то пытался подавить смех, но прочие зрители внимали певцу вполне почтительно. Кифарист же тем временем разошелся еще пуще.

Сладкоголосым гимнам твоим

Рукоплещет весь белый свет.

Счастьем своим людей одари

О иэиэ, пэан.

В младости странствовать тебе

Пришлось по отрогам Фокидских гор.

Преградил раз твой путь Пифон

Злобный, о иэ, пэан.

Последние строки послужили сигналом. Пифон двинулся к слегка продрогшему на холодном горном ветерке Аполлону. Зерон, как его и учили, быстро побежал вокруг алтаря. Змей неуклюже следовал за ним. Поэт декламировал следующий гимн, но его уже никто не слушал. Зрители увлеченно, словно на олимпийском состязании, подбадривали Зерона.

Обежав три раза вокруг алтаря, юноша вернулся на свое место. Вскоре появился заметно подуставший Пифон. Поблескивая яркой чешуей, он подполз к алтарю и наполовину взгромоздился на него. В этот миг один из жрецов протянул Зерону позолоченный лук. Юноша сделал вид, что целится, и отпустил тетиву. Раздался тонкий звук. Пифон рухнул на алтарь и застыл. Зрители зааплодировали. Поэт вновь ударил по струнам кифары и запел свой последний пэан.

Златоострой стрелой поразил

Змея, что тут же пал бездыхан.

Феб победный гимн сотворил

О, иэиэ, пэан.

Покровитель полей Эллады

И обильных лугов и гор,

Тонкорунных овечьих стад

Светлый, о, иэ, пэан.

Толпа приветствовала поэта одобрительными криками. Тот покраснел от удовольствия и принял напыщенный вид. Девушки поднесли к подножию алтаря корзины с фруктами и цветы. На этом празднество было закончено, но зрители, не понимая этого, оставались на своих местах. Тем временем жрецы стали разоблачать Пифона, а Зерон получил возможность накинуть на плечи хламис [хламис (хламида) – плащ из плотной шерстяной материи, надеваемый поверх хитона]. Едва из-под покровов кожаного кокона появились два распаренных человека, аплодисменты зрителей переросли в овацию. Их приветствовали словно победителей трудного состязания. Поэт слегка оскорбился. Затем толпа начала расходиться. Вскоре у алтаря остались несколько жрецов и два десятка зевак, готовых глазеть на что угодно.

К стоявшему чуть в стороне Зерону подошел старший жрец Криболай. Его улыбка была необычайно приветлива.

– Ты отлично справился со своей ролью.

– Спасибо, – поблагодарил Зерон.

– Сегодня вечером не забудь прибрать целлу храма. Я не потерплю, если пол будет грязен, как накануне.

– Но я...

Криболай не дал юноше докончить оправдание.

– Знаю, что ты скажешь. Мол, был занят приготовлениями к празднику. Молодец. Но это не повод освобождать себя от основных обязанностей. Веди себя впредь примерно и заслужишь награду. А сейчас иди и омой свое тело.

Негромко ругаясь, Зерон спустился к ручью, что протекал посередине Кастальского ущелья. Вода была чиста и очень холодна. Сбросив плащ на камень, юноша окунулся в ручей с головой и в тот же миг вылетел на поверхность, хватая воздух схваченными спазмой легкими. Второй раз получить подобное удовольствие Зерон не пожелал. Начало сводить ноги, и он поспешно вылез на берег. Грубая шерсть хламиса как нельзя лучше подходила для того, чтобы растереть ею тело. Внезапно юноша поймал на себе чей-то взгляд и быстро обернулся. Никого. Но кусты шагах в тридцати от ручья чуть колыхались. "Криболай!" – брезгливо подумал Зерон. О старшем жреце давно ходили слухи, что он получает удовольствие от того, что подглядывает за купающимися юношами и девушками.