Текст книги "Атланты, Воин"

Автор книги: Дж Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 71 страниц)

Надо отдать хазарапату должное – он всячески подчеркивал, что первенство в этой затее принадлежит Мардонию. Однако Мардоний чувствовал, как из главного вдохновителя похода он превращается в простого исполнителя воли Артабана. Эта новая роль не слишком нравилась ему, но он готов был смириться, лишь бы войско дошло до Фессалийских равнин, а там... Ведь не ради красного словца Артабан сказал ему, что царь ищет сатрапа Эллады. Стать властителем этой земли было давней мечтой Мардония, и он никогда не скрывал своих замыслов.

Обо всем этом думал вельможа, наблюдая как темнеет сочно-алый пламень прогорающих поленьев. И еще он думал о Таллии. И думы о ней занимали его воображение куда более, чем планы покорения Эллады. Если бы его поставили перед выбором – Таллия или Эллада, – он предпочел бы обладать ионийкой. Ведь он любил ее как ни одну женщину на свете, а она вдруг ушла к старику хазарапату. Неужели здесь повинна та магическая сила, что вдруг стала исходить из его глаз? Или... Или лукавая ионийка просто поставила на самого сильного – на ферзя, который в любое мгновенье может стать королем. Царь Артабан! – Неплохо звучит. Впрочем, царь Мардоний – звучит не хуже?

– Почтенный Артабан, как мы поступим с заболевшими лошадьми?

Хазарапат повернул лицо к Мардонию. Суть вопроса была столь ничтожна, что было нетрудно догадаться – это лишь предлог к более серьезному разговору.

– О чем ты хочешь поговорить со мной? – спросил Артабан.

Поставив кубок на стол, Мардоний скрестил на груди сильные руки.

– Хорошо, давай начистоту. Я хочу поговорить с тобой о Таллии.

– Слушаю тебя.

– Как случилось, что моя женщина оказалась в твоей постели?

– Спроси ее сам, – усмехнулся Артабан. – Ты купил ее?

– Да.

– Я заплачу тебе втрое больше.

– Я могу дать пять раз столько, сколько предлагаешь ты.

Артабан хмыкнул.

– Понятно. Значит, дело не в деньгах.

– Естественно. Деньги меня мало волнуют. Я хочу получить то, что по праву принадлежит мне.

– Однако, если меня не подводит память, ты отдал ее в царский гарем. Или я не прав?

Мардоний поспешно отвел глаза не в силах выдержать пристального взгляда Артабана.

– Она сама этого захотела.

– Вот видишь – все решает она. А не приходит ли тебе в голову мысль, что и в случае со мной все вышло так, как хотела она?

– Я слышал о том, что она пришла к тебе сама, – признался Мардоний, но уверен, что здесь не обошлось без колдовских чар. Она слишком любила меня.

– Любила? – Артабан захохотал. – Эта всего лишь твои фантазии, Мардоний! Это женщина не любит никого. Она вообще не знает, что такое любовь. Она играет любовью. Если она и любила, то это было так давно, что... – Хазарапат осекся на полуслове, невольно дав понять, что едва не проговорился. – Я знаю, было время, когда она любила, теперь же она лишь тешит свое самолюбие, дергая за ниточки влюбленных в нее паяцев.

– Так ты не любишь ее? – чувствуя облегчение спросил Мардоний.

– Конечно нет. Я ее слишком хорошо знаю. Я могу полюбить ту, которая любит меня. На это я способен. Еще я могу полюбить ту, которая слабее меня, которая беззащитна перед лицом жестокого мира и которую мне хочется защитить. Думаю, я даже скорее полюблю такую, потому что в каждом сильном мужчине есть чувство орла, оберегающего свое гнездо. Но полюбить женщину, которая сильнее тебя? Не улыбайся! – горячась закричал Мардоний, видя как на лице Мардония появляется саркастическая усмешка. – Быть может, эта женщина самый сильный и опасный человек, которого когда-либо знал этот мир. Она соединяет в себе силу убеждения пророка, храбрость воина, хитрость и вероломство искушенного в интригах царедворца. Да что ты знаешь о ней?! О той, что смеясь ломала шеи богатырям! Которая повергла в прах величайшую в истории державу! Я уверен, если бы она захотела, чтобы мир стоял перед ней на коленях, мы с тобой давно бы целовали прах у ее ног!

Артабан вдруг прервал свою горячую речь и Мардоний понял, что хазарапат сказал ему много больше, чем хотел, много больше, чем мог.

– Ты нарисовал мне какое-то чудовище! – негромко бросил вельможа, чувствуя, как его душа поддается магии слов Артабана и в ней просыпается нечто похожее на страх.

– А она и есть чудовище. Нежное и сильное, ослепительно прекрасное чудовище. Возьми ее себе, если только она захочет к тебе вернуться.

Слова эти были столь неожиданны, что Мардоний с удивлением взглянул на хазарапата.

– Ты кажешься мне сегодня странным, Артабан.

– Артабан? – Лицо вельможи искривила злобная улыбка. – Запомни, Артабана нет. – Он понизил голос и шепотом выплюнул. Словно аспид, целящий ядом в жертву. – Есть Артабан.

От двери донесся звонкий смех. Увлеченные разговором, они не заметили, как вошла Таллия.

– Красиво сказано, Артабан! Я полагаю, сам мудрый Заратустра не смог бы сказать лучше.

Ионийка подошла к застигнутым врасплох мужчинам и окинула их оценивающим взглядом.

– Мардоний, ты можешь идти. Мне надо поговорить с хазарапатом.

Тон, каким были брошены эти слова, не допускал прекословий. Так говорят владыки со своими холопами.

– Я останусь здесь, – процедил Мардоний. – Как смеет женщина указывать вельможе и родственнику царя, что он должен делать! И кто? Куртизанка, которая ложится под того, под кого ей прикажут!

Таллия хмыкнула.

– Как он однако заговорил! Но до сих пор приказывала я. Неужели сиятельный хазарапат не просветил тебя, что я собой представляю?! Или ты уйдешь сам, или тебя выкинет стража.

– Мардоний, я прошу тебя! – вмешался хазарапат.

– Хорошо, я уйду. Но знай, придет день и я напомню тебе об унижении, которое сейчас испытал.

– Поторопи этот день! А теперь – вон!

Скрипнув зубами, Мардоний вскочил на ноги и, не говоря более ни слова, выскочил из комнаты. Таллия рассмеялась и устроилась в освободившемся кресле. Багровые отблески плясали в ее колдовских глазах.

– Дорогая, нельзя же так, – укоризненно протянул Артабан. – Мардоний наш союзник.

– Ну и что! Он мне наскучил. А ты стал позволять себе много лишнего, дорогой. Подойди ко мне.

– Зачем?

– Подойди. Не бойся. Не укушу.

Артабан поднялся из кресла и подошел к Таллии.

– На колени.

– Ты шутишь?

– Нисколько. На колени!

Кряхтя, Артабан опустился на колени и положил ладони на упругие бедра Таллии.

– Убери лапы! – велела она. Артабан не послушался, и тогда ионийка закатила любовнику хлесткую пощечину. – Это тебе за то, что ты меня слишком хорошо знаешь! А это за то, что я играю любовью и дергаю за ниточки паяцев!

На правой щеке хазарапата появился багровый отпечаток, подобный тому, что уже был на левой.

– Я солгал? – осведомился Артабан, не предпринимая никаких попыток, чтобы защититься.

– Пожалуй, нет. – Таллия взяла Артабана за холеную бороду. – Сколько раз я должна повторять тебе, чтобы не распускал свой длинный язык.

– Ты давно здесь?

– Ровно столько, чтобы выслушать твои пьяные откровения.

– Прости, – Артабан коснулся губами смуглого колена. – Я сегодня действительно слишком разговорчив. Как провела время со спартиатом? Бессмертные донесли, что тебе было весело.

– Скучнее, чем ты думаешь. Этот Демарат – неисправимый тупица. Как, впрочем, и остальные мужчины, которых я знала. – Таллия дернула Артабана за бороду. – Но ты не заговаривай мне зубы. Один неверный шаг, и я сотру тебя в порошок. В дорожную пыль! И Артабана не станет. Ни того, что был, ни того, что есть! Ты меня понял?

– Да, – выдавил хазарапат, тараща голубые глаза.

– Великолепно. И упаси тебя Великий Разум рассказать обо мне своему хозяину. Тогда ты покинешь этот мир еще быстрее. А теперь поцелуй меня, ионийка усмехнулась, – любитель слабых женщин!

Она вновь дернула за бороду, заставляя Артабана тянуться к своему жаждущему рту, и впилась в его губы. Затем она повалила вельможу на пол, и они сплелись в сладострастный клубок.

Как женщина ионийка могла поспорить в искусстве любовных ласк с самой Лиллит! Объятия ее были жарки, но ум ее был холоден. А смерть, даримая ею, не была сладострастной.

Как женщина она предпочитала яд или нож. Смерть, даримая ею, была неотвратимой.

Но право – в ее объятиях не хотелось думать о смерти!

10. ИЗ ПАРСОВ В ГРЕКИ – 2

А ведь все поднялись – с Эктабаны, от

Суз,

От Киссийских родных старода в них

твердынь,

Поднялись, потекли,

На конях и пешком, и на черных судах:

Ополчилися неисчислимые тьмы

И густою подвиглися тучей.

Эсхил, "Персы"

Золоченый походный трон установили на холме Арассар еще затемно. Холм этот возвышался над всей округой и был замкнут сплетенной в кольцо дорогой, выходившей из Сард и убегавшей к морю. Еще с ночи это место окружили цепи бессмертных, зорко следивших за тем, чтобы сюда не проник какой-нибудь зевака или злоумышленник.

Царь и свита прибыли, когда солнце поднялось на высоту двух ладоней. Бессмертные уже успели позабыть о том, как кляли ночную промозглость. Влажно поблескивая доспехами, они наблюдали, как царь, хазарапат, высшие военачальники, царские родственники и эвергеты нестройной толпой восходят на холм.

Дворцовая служба делает наблюдательным. Стоявший перед строем своей сотни Дитрав заметил, что царь мрачен, а Артабан и Мардоний, напротив, оживлены. Безжалостно разминая ногами стебельки весенних цветов, Ксеркс уселся на трон, свита стала за его спиной. Мардоний посмотрел на царя, тот кивнул. Тогда вельможа выступил вперед и резко взмахнул рукой. Раздался рев серебряных труб. Из ближайшего стана – а всего их было восемь и самые дальние из них едва виднелись на горизонте – появились воины. Выстроившись в колонну, они двинулись по дороге. Заклубилась пыль. В этот миг к Дитраву подбежал евнух-телохранитель. Тронув плечо бессмертного пухлой рукой, он сказал:

– Сотник, повелитель приказывает тебе приблизиться к трону.

Слегка волнуясь, Дитрав поспешил исполнить пожелание царя. Под внимательными взорами вельмож, гадавших, что за новый фаворит вдруг появился у владыки, он подошел к подножию трона, пал на колени и прикоснулся губами к теплой коже изукрашенного золотым шитьем сапога. Ксеркс милостиво кивнул ему:

– Встань.

Сотник выпрямился.

– Я помню тебя. Это ведь ты когда-то спас мне жизнь.

В фразе, вылетевшей из царских уст, звучал полувопрос: ты ли? И Дитрав решил ответить утвердительно, хотя не знал, что его ждет: царский гнев или милость. Но ответил он осторожно:

– Я охранял той ночью царские покои.

На лице Ксеркса появилась благосклонная улыбка.

– Я был уверен, что не ошибся, признав тебя. – Царь на мгновение задумался и смешно причмокнул подкрашенными губами. – Каждый мудрый повелитель должен помнить о своих верных слугах. Я вспомнил о тебе и хочу вознаградить твою преданность. С этого дня ты назначаешься помощником хазарапата. Анаф же возглавит киссиев.

Ошеломленный столь неожиданной милостью, Дитрав бросил взгляд на Артабана, пытаясь выяснить, как тот отреагирует на решение царя. Однако лицо хазарапата оставалось бесстрастным.

"Соглашаться или нет? – лихорадочно запульсировали молоточки в голове Дитрава. – Соглашаться? Но почему Артабан не подаст знак? Ведь он уже имел возможность убедиться в моей преданности. Или, может быть, хазарапат не хочет, чтобы он занял этот пост?".

Поспешно пав на колени, Дитрав выдавил:

– Но не думает ли великий царь, что я еще слишком молод, чтобы занять столь важный пост?

Ксеркс благодушно махнул рукой.

– Нет. Я сужу о своих слугах не по возрасту, а по их достоинствам. Ты доказал свою преданность мне, а это важнее всех прочих заслуг. Верно служить повелителю – вот главная обязанность воина и вельможи. Артабан издаст соответствующий указ и донесет мое повеление до ушей подданных. Ксеркс привстал и обернулся, желая видеть реакцию хазарапата. Тот молча склонил голову. Одарив вельможу кривой улыбкой, Ксеркс велел Дитраву, который все еще не мог прийти в себя:

– Встань за троном. Отныне ты мой первый щит.

Вельможи стали переглядываться. Какие последствия повлечет появление нового фаворита? Не есть ли эта прихоть царя начало крушения блистательной карьеры Артабана? Но хазарапат выглядел совершенно спокойным. Сделав шаг влево, он взглядом показал Дитраву, что тот может занять место рядом с ним. Бессмертный поклонился и, превозмогая робость, стал рядом с хазарапатом. По лицу вельможи скользнула холодная презрительная улыбка, адресованная царю. Всего лишь одна маленькая вольность, которую позволил себе Артабан, после чего его лицо вновь приняло бесстрастное выражение.

Почтительно наклонившись к царю, хазарапат провозгласил:

– Повелитель, у царских ног проходят тьмы храбрых парсов!

Действительно, в этот миг первые ряды воинов поравнялись с троном, на котором восседал Ксеркс. То были арии – элитные отряды войска, лучше других вооруженные, сытнее прочих накормленные. Воины были облачены в пестрые хитоны, обшитые железными чешуйками, на головах красовались войлочные тиары. Каждый воин держал в левой руке сплетенный из тростника щит, в правой – короткое копье. Кроме того, они были вооружены луками и длинными, лишь немного уступающими по длине эллинскому ксифосу, кинжалами. Половина парсов была конной, половина – пешей. Возглавлявший их Отан выхватил меч и закричал, приветствуя царя. Воины подхватили этот клич, и оглушающая звуковая волна обрушилась на холм, заставив царя и вельмож прикрыть руками уши. Артабану пришлось послать слуг, передавших воинам повеление, кричать тише.

Следом шли мидяне, вооруженные так же как парсы. Мидян было вдвое больше, их ряды восхищали своей монолитностью и четкостью поступи. Солнце успело подобраться к зениту, прежде чем замыкавшие мидийскую колонну всадники повернули за холм.

За мидянами пронеслись галопом три тысячи витязей-ариев из числа тех, кто некогда предпочли остаться на землях предков, а теперь по повелению царя пришли сюда, чтобы принять участие в походе.

Оглашая равнину разбойным свистом, проскакали кочевники-массагеты, великолепные лучники, неплохо к тому же владевшие боевыми секирами сагарисами. Едва островерхие тюрбаны массагетов скрылись из виду, как на дороге появились сотни колесниц, за которыми следовали воины-арабы на верблюдах.

Затем прошли парфяне и макроны, фригийцы и пактии.

Вельможи дивились звероподобного вида эфиопам, чьи тела были покрыты барсовыми и львиными шкурами. Оружие эфиопов вызывало не меньшее изумление. Здесь можно было увидеть гигантские, в человеческий рост луки, копья с наконечниками из рога антилопы, железношипные палицы, щиты, обитые журавлиной кожей. Командовавший эфиопами Арсам, судя по всему, был горд диким видом своего воинства.

В полдень над царем воздвигли шелковый балдахин, изнеженные вельможи укрылись под зонтиками из страусовых перьев. По лицам полководцев, посчитавших постыдным прятаться от палящих лучей, тек язвящий пот. Сын Датиса Тифей рухнул на землю, сраженный солнцем. Его унесли в тень акации.

Царь пил охлажденное вино, когда мимо шли вооруженные дротиками фракийцы и ливийцы. Это были никуда не годные воины. Их призвали в поход более для числа.

Артафрен вел лидийцев и мисийцев, держащих в левой руке небольшие изящные медные щиты. Эти воины славились своей хитростью и были хороши в засадах и стремительных рейдах.

Всеобщее восхищение вызвала тысяча бравых писидийцев. Все как на подбор высокие, вооруженные длинными мечами и копьями, они выстроились клином, глядя на который верилось, что нет фаланги, способной устоять перед его натиском. Шлемы писидийцев были украшены бычьими рогами и султанами. Зрители следили за разноцветным ковром из ярких перьев до тех пор, пока писидийцы не растворились в полуденном мареве.

Киссии и бактрийцы, урии и пафлагонцы, ликии и сирийцы – неисчислимые колонны воинов мерно шагали мимо холма, и солнце, утопавшее в тучах поднятой их ногами пыли, спешило скрыться за горизонт.

А затем шли кабалии, гарканы, матиены, мариандины, саранги, каспии, наемники-колхи, восемь тысяч вооруженных арканами сагартийцев, мары, хорезмийцы, саспиры, гандарии, согдийцы, индийцы...

Уже смеркалось, когда передние ряды парсов, покинувших лагерь еще на рассвете, сомкнулись с замыкавшими гигантскую колонну бессмертными. Огромная, блистающая хладным металлом змея многократно обвила холм. Насколько хватало глаз, тянулись ровные шеренги воинов. Ксеркс со смешанным чувством самодовольства и робости обозревал огромное войско, собранное почти против его воли. Только сейчас он осознал до конца, сколь могущественна сила, сдвинувшая с места эту махину.

Ни царь, ни кто-либо из его вельмож не мог сказать точно, сколько воинов собралось под священные знамена Ахурамазды. Известно было лишь, что народов, принявших участие в этом походе, было ПЯТЬДЕСЯТ СЕМЬ. Это поистине были неисчислимые тьмы.

И неважно, сколько их было в самом деле: 1.700.000 человек, как сосчитал Геродот, 800.000, как полагал Ктесий Книдский, или 80.000 – эту цифру назвал историк Дельбрюк. Важно другое – то было войско, перед которым не могла устоять ни одна армия, натиску которого не могла воспротивиться ни одна держава, ни даже весь западный мир.

Это была армия Востока, созданная по воле Ахурамазды для покорения Запада. Сотни алых стягов, реющих над полками, возвещали, что империю ждут великие дни.

Солнце скрылось за кромкой тверди, и наступила тьма. Воины легли на землю там, где их застала ночь.

Утром они построятся в колонны и двинутся на запад – вдогонку за умирающим солнцем.

Утром...

Так уже получилось, что многие эпизоды этой истории разворачиваются ночью. Ведь ночь – время тайн, а тайна – неотъемлемый элемент нашего повествования. Без тайн жизнь была бы пресна, а события превратились в замешанные на цифрах факты.

Итак, была ночь. Одна из тех майских ночей, что сочетают в себе солнечное тепло и лунную свежесть, сочащуюся из приотворенного окна. Таллия и Артабан, утомленные любовными ласками, лежали на широком ложе, прислушиваясь к голосам стражников, негромко перекликающихся под стенами дворца адрамитийского тирана Ксанфа. Из дворцового сада доносились трели ночных пичуг. Любовники уже погружались в сладкую пелену сна, когда по опочивальне пробежала волна холодного ветра. Таллия открыла глаза и в тот же миг почувствовала на своих губах ладонь Артабана.

– Молчи, – шепнул он девушке на ухо. – Он идет. Молчи, если хочешь жить.

С этими словами Артабан накинул на голову своей возлюбленной покрывало. Затаившись под легкой тканью, ионийка напряженно прислушивалась к звукам, витающим в комнате.

Шорох, негромкий звук, похожий на шипение, и, наконец, шелест расправляемой одежды. Затем раздался фальшивый голос Артабана, не слишком умело изображающего изумление.

– Это ты? Вот уж не думал увидеть тебя здесь!

– Может быть, я соскучился по тебе! – негромко произнес некто. От этого хрипловатого, давно позабытого, но столь знакомого голоса по коже Таллии побежали мурашки.

– Сомневаюсь.

– Напрасно. Я и вправду скучал. Не с кем перекинуться словом. Кто это рядом с тобой?

– Женщина.

Гость хмыкнул.

– Надеюсь, что не мужчина. Кто она?

– Наложница царя.

– Царь пал столь низко, что раздает своих наложниц?

– Он пал ниже, чем ты думаешь. Я сам беру их!

– Молодец! – равнодушно сказал гость. – Она слышит нас?

– Нет. Она давно спит.

– А если проснется?

Звякнул металл. Таллия поняла, что Артабан извлек из ножен меч. Ее сердце забилось быстрее.

– Тогда эта ночь будет последней для нее.

– Узнаю выучку ГУРС! Кеельсее тоже скор на расправу.

– Ты виделся с ним?

– Да. Имел романтическое свидание на берегу Мертвого моря.

– Договорились?

– Нет. Он вилял хвостом и не дал прямого ответа. Но через иерусалимских жрецов я узнал, что он пытается спровоцировать бунт в Иудее. Затем он отправился в Тир, убив по дороге одного из моих людей. В финикийских водах его поджидали три пиратские триеры. Я щедро заплатил киликийским разбойникам за голову купца Раммера. Но он перехитрил меня его судно исчезло.

– Где он теперь?.

– Кто знает? В Кемте, на Кипре или Крите, в Элладе, Геллеспонте, на Родосе. Он мог отправиться куда угодно. Я потерял его следы.

– Ну и дэв с ним! Он не может нам помешать.

– Как знать... – Гость присел на край ложа, скрипнувшего под тяжестью его тела. Таллия почувствовала легкое прикосновение к бедру. Затем сильные пальцы ласкающе пробежали от груди до низа живота. Таллия вцепилась зубами в подушку, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать.

– Изумительная фигурка, – сказал гость. – Я не знавал твою подружку раньше?

– Вряд ли. Она слишком молода.

– Что-то неуловимо знакомое... – Гость замолчал, прислушиваясь к дыханию ионийки. – Впрочем, все женщины чем-то похожи друг на друга.

– Это ты удивительно тонко подметил! – съязвил Артабан.

Он хотел отвлечь внимание гостя от девушки и это ему удалось. Рассмеявшись, тот убрал руку.

– Вижу, чувство юмора не изменяет тебе, как и хороший вкус.

Кровать покачнулась. Это Артабан поднялся на ноги.

– Пойдем к столу. Я прикажу принести вина.

– Тогда лучше в другую комнату. Мне кажется, твоя шлюха вот-вот проснется.

– Хорошо.

Кровать скрипнула вновь. Мужчины вышли из опочивальни. Таллия с облегчением вздохнула и медленно стянула с головы вдруг ставшее невыносимо тяжелым покрывало.

Из-за стены донесся голос Артабана, требующего вина. Затем быстро зашаркали чьи-то спешащие ноги.

Таллия задумчиво прикусила губу. Это опасно, но она должна слышать, о чем будут говорить Артабан и его гость. Но это смертельно опасно!

Увы, среди ее качеств здравомыслие находилось на одном из последних мест – рядом с состраданием, милосердием и откровенностью. Да и в конце концов до сих пор судьба была благосклонна к ней.

Бесшумно оставив ложе ионийка, подкралась к двери и заглянула в крохотную щель меж косяком и чуть приотворенной створкой.

Как раз в этот миг слуга ставил на стол кувшин с вином. Ночного гостя нигде не было видно, и Таллии вдруг почудилось, что он стоит за ее спиной. Девушка медленно повернула голову и облегченно выдохнула – никого! Все это лишь ее фантазии. Страх – непревзойденный фантазер!

А вот и гость. Он появился из-за каменной полуколонны, медленно подошел к столу и сел. Тусклые блики свечи вырвали из темноты массивную фигуру, испускающую злобную мощь. Хотя Таллия и была готова к тому, что увидит, она невольно вздрогнула, а нежная кожа покрылась холодной сыпью.

Облик ночного гостя был ужасен. Конус огромной фигуры был задрапирован в черный с фиолетовым оттенком плащ. На голове красовался покатый шлем. Но более всего ужасало лицо. Собственно говоря, это была маска, искусно выкованная из вороненой стали, но она знала, что лицо, скрывающееся за этой личиной, еще более ужасно. Гость медленно повернул голову и уставился на Таллию безжизненным пустым взором. Он не мог видеть ее, так как щель была слишком узка, а опочивальня погружена в густую тьму, но Таллия испугалась, что он почувствует страх, исходящий из ее сердца. Ведь это существо прекрасно чувствовало страх, оно и жило лишь за счет страха. Таллия медленно опустила веки и постаралась думать о чем-то ином хотя бы о солнце, что утром расцветит яркими красками изумрудно-бирюзовую воду в гавани.

– За тебя! – негромко провозгласил гость.

Веки девушки, подрагивая, нерешительно поползли вверх, открывая зеленые звездочки глаз. Человек в черном, высоко запрокинув голову, допивал последние капли вина. В щели между шлемом и краем плаща была видна полоса ослепительно белой кожи.

– Дерьмо! – сказал он, мгновение спустя, резко отставляя от себя кубок. – Не идет ни в какое сравнение с солнечным нектаром из моих подвалов.

– Да, твое вино превосходно, – согласился Артабан. Он также отодвинул чашу, после чего вернулся к прерванному разговору.

– Ну и чем же по-твоему нам может угрохать Кеельсее?

– Лично он – ничем. Его возможности ничтожны. Но Кеельсее связан с отшельником. Знать бы, кто скрывается под этой таинственной маской! Говоривший скрипнул зубами. – Отшельник обладает огромной силой. Он может использовать гиперполя, ему повинуется плазма. В его распоряжении сеть тайных агентов, которые в любой момент могут поднять восстание во многих сатрапиях Парсы. Подозреваю, он знает про световые окна и не воспользовался ими до сих пор лишь из опасения, что я засеку его координаты. Кто бы это мог быть? Неужели она?

Артабан криво усмехнулся.

– Не дури! Ты же сам видел, как она исчезла в пламени, рожденном Черным Человеком!

– Исчезла... – протянул гость. – Но это не означает, что умерла. Меня не оставляет чувство, будто она все еще здесь, совсем рядом, может быть, в соседней комнате.

Гость вновь посмотрел туда, где затаилась Таллия. По телу ионийки потекли струйки холодного пота.

– Ты полагаешь, я бы не узнал ее? – спросил Артабан.

– Нет. Я не думаю, что ты столь глуп и беспечен. Но ты мог узнать ее!

– И не сказал тебе...

– Точно, – процедил гость.

– Ты обижаешь меня, – медленно выговорил вельможа. – Мы вместе не один год и, кажется, я не давал поводов сомневаться в моей честности и преданности тебе. Если не веришь моему слову, можешь сам пойти и удостовериться, что на постели спит несмышленая девчонка!

Гость поднял над головой правую руку, ища примирения.

– Не горячись. Я верю тебе, Гумий. Но я чувствую ее дыхание. Я ведь еще помню, как она дышит...

Он замолчал – пауза была долгой, – затем спросил Артабана:

– Расскажи, что нового у тебя?

– Все идет по плану. Через десять дней передовые отряды достигнут Геллеспонта, через двадцать мы будем на том берегу.

– Царь?

Хазарапат хмыкнул и почесал подбородок.

– После твоих визитов послушен, как ребенок. Лишь изредка пытается фрондировать, назначая на посты угодных себе людей.

– А ты?

– Это мои люди.

Маска ощерилась холодной улыбкой.

– Молодец! Твоя задача довести войско до Эллады. Об остальном позаботимся мы. – Гость вновь замолчал и внимательно посмотрел в глаза Артабану. – Ты давно не был у меня. Почему?

– Не так-то просто отлучиться из дворца, где за тобой следят сотни глаз. И без того многие меня подозревают.

– Это не ответ.

– Прими какой есть.

Гость привстал. Его огромная фигура нависла над вдруг ставшим крохотным Артабаном.

– Гляди, не вздумай затеять свою игру! Это плохо кончится. Мы раздавим тебя!

– К чему эти угрозы? – спокойно спросил вельможа. – Ведь ты прекрасно знаешь, что я на вашей стороне.

– Поэтому я и доверяю тебе. – Гость повернул голову к окну. – Скоро рассвет. Мне пора.

– Ты спешишь?

– Не очень. Но я должен покинуть это место еще до того, как в заоблачных горах взойдут первые лучи солнца. Неписаные правила игры. День – время Ахурамазды, ночь – время Аримана. Знаешь, – спокойным тоном продолжал демон тьмы, – а ведь нас подслушивают!

– Кто? – хладнокровно поинтересовался Артабан.

– Твоя женщина.

– Чепуха! А если даже и так, что она поймет? Ведь мы говорим на языке древних.

– Я не люблю, когда суют нос в мои дела!

Ариман резко поднялся из-за стола и направился к двери, за которой притаилась Таллия. Вне себя от страха девушка метнулась на ложе и поспешно набросила на себя покрывало. К счастью, ее тело было стремительным и легким – гость не успел ворваться в комнату, ложе не выдало ионийку скрипом.

Ровно дыша, Таллия старательно притворялась спящей. Чуткие пальцы Аримана коснулись ее тела.

– Она спит, – послышался голос хазарапата. – Тебе почудилось.

– Мне никогда не чудится! – прошипел Ариман.

– Ну, если хочешь, можешь проверить. Заодно убедишься, не тешу ли я себя любовью призрака той, чье тело истлело в пламени.

– Я верю тебе на слово. Но какое знакомое тело. Словно я когда-то уже любил его. В другой жизни. Я завидую тебе, Заратустра!

– В тот день, когда падет Эллада, я подарю тебе эту женщину.

– Ловлю тебя на слове. Прощай, ночь уже уходит.

Послышалось шипение, затем наступила тишина.

– Он ушел, – негромко сообщил Артабан.

Таллия со вздохом облегчения откинула покрывало.

– Он едва не узнал меня.

– Да. У него очень хорошая память. Ты все слышала? – Таллия кивнула головой. – Ты неисправима.

Ионийка поднялась с ложа и заглянула в глаза Артабана.

– Почему ты не выдал меня? Ведь не потому же, что испугался моих угроз?

– Конечно, нет.

– Но ведь и не из-за любви ко мне? Хотя я готова допустить, что твои слова о равнодушии были неискренни.

– Нет, я не люблю тебя. Просто... Просто нас осталось слишком мало. Мы не вправе умирать, а тем более убивать друг друга. И ради этого я готов пойти на многое, даже предать того, кто некогда был моим лучшим другом.

Таллия покачала головой столь энергично, что ее пышные волосы взвились в воздух облаком спелой ржи.

– У него никогда не было друзей. Даже когда он еще был атлантом.

– Наверно ты права, – прошептал мужчина. Он усмехнулся и положил ладони на хрупкие и очень сильные плечи. – Ты слышала, мне придется отдать тебя ему после того, как покорится Эллада!

Обняв шею Артабана, ионийка провела розовым язычком по его губам.

– Хорошо, ты отдашь меня ему. Но только тогда, когда я сама захочу этого. Это будет ночью. Ведь ночь и мое время.

Тонкие губы Заратустры усмехнулись. Ведь ночь была и его временем. Ночь – время черных, что белы в свете дня.

В окно сочились серые предрассветные блики...

– Да поклонится природа сильному, склоняющемуся лишь перед богом!

Именно так рассуждали восточные деспоты, обладавшие непомерной властью и неисчислимыми богатствами. Вознесенные волею рока над миром, они считали себя вершителями судьбы не только человечества, но и человеческого дома.

Мнившие себя наместниками бога на земле, они полагали, что все, созданное демиургом, – горы, реки и моря, люди и звери – должно подчиняться им. А если вдруг нечто воспротивится воле владыки, то следует расправиться с этим нечто как с врагом.

Куруш покарал речку Гинду (приток Тигра), при переправе через которую утонула священная лошадь Ахурамазды. Река отнеслась враждебно к владыке ариев и с ней поступили как с врагом. Гинду перекопали тремястами шестьюдесятью каналами, и она превратилась в крохотный ручеек.

Царь Ксеркс пошел дальше своего предка. Он повелел наказать строптивый морской пролив Геллеспонт.

Скрывая усмешку в густых усах, киликийский наварх Сиеннесий наблюдал за тем, как обнаженные по пояс палачи вытягивают из воды толстые медные цепи.

Киликийские эскадры прибыли к Геллеспонту лишь накануне. И повинен в этом был именно он, Сиеннесий. Под этим именем его знали в Сардах, Сузах и Парсе. Но эллинам и италийцам он был известен как Белый Тигр, самый кровожадный пират восточного Средиземноморья, чьи дерзкие рейды наводили панику на купцов и приморские полисы.

Белый Тигр был бесстрашен, Белый Тигр был безжалостен, Белый Тигр всегда появлялся внезапно и исчезал в никуда. Стремительные эпактриды [эпактрида – быстроходное маневренное судно средних размеров; излюбленный корабль пиратов] Сиеннесия носились по волнам подобно бесшумным призракам. Именно поэтому его прозвали Белым Тигром, а еще потому, что лицо пирата обезображивали несколько рваных шрамов, напоминавших по виду полосы на тигриной шкуре – память о сабельных ударах, полученных в неудачном набеге. Белый Тигр был самым знаменитым корсаром Востока. Считалось, он грабит купеческие суда во имя могущества Парсы. Так оно в основном и было. Пираты Белого Тигра нападали на эллинские, италийские, сицилийские, изредка карфагенские корабли, ослабляя тем самым врагов империи. Финикиян, кемтян, карийцев и прочих подданных великого царя Сиеннесий не трогал, не желая портить отношений с парсами, которые оказывали ему покровительство. Но если предполагаемая добыча превышала некий предел, пираты напрочь забывали о своих не слишком устойчивых принципах и грабили, не разбирая флагов. И тогда лилась кровь ликийцев, ионийцев и геллеспонтийцев – нападая на судно империи, Белый Тигр был беспощаден. Ведь это было преступление, за которое можно было поплатиться головой; поэтому необходимо было скрыть его. Невзирая на вопли о пощаде, пираты рубили головы всем пленникам, затем пробивали в днище ограбленного судна дыру, дожидались, когда оно скроется в пучине, и растворялись в морской дали.