Текст книги "Великие мечты"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Из Шотландии, из Ирландии. Из Франции… письма, которые после прочтения попадали в папку, где лежали схожие с ними послания, пришедшие еще в те годы, когда Фрэнсис почти не видела Эндрю.

Это явление – матери, пригревающие у себя отбившихся от домов детей, – в шестидесятые годы распространилось повсюду. И постепенно «всеобщие матери» узнавали о том, что они часть явления: это снова был в действии Geist.Они общались и, общаясь, создавали сеть. Они стали Сетью кормилиц. Сетью, которая питала психически. Как объясняла это себе «детвора», Фрэнсис искупала таким образом какую-то вину из прошлых лет. (Фрэнсис сказала на это, что такое в принципе вероятно.) Что касается Сильвии, то у нее была своя «линия» (это слово было позаимствовано у Партии). Она узнала от своих увлекавшихся мистикой друзей, что Фрэнсис, оказывается, улучшала свою карму, поврежденную в прошлых жизнях.

Колин продолжал приезжать домой, чтобы выкричаться на мать, и один раз привез с собой Франклина Тичафу, родом из Цимлии – британской колонии, которая, как сказал Джонни, вот-вот пойдет по стопам Кении. Все газеты писали примерно то же самое. Франклин был круглолицым, улыбающимся чернокожим мальчиком. Колин сказал матери, что слово «мальчик» нельзя употреблять – из-за существующих негативных коннотаций английского «boy», но Фрэнсис возразила:

– Его же нельзя назвать еще молодым человеком. Если шестнадцатилетнего парня нельзя называть мальчиком, то кого можно?

– Она специально это делает, – сказал Эндрю. – Она говорит это назло.

В этом была правда. Еще Джонни, в далеком прошлом, жаловался на то, что Фрэнсис притворяется глупой, когда речь заходит о политике, – чтобы выставить его дураком перед товарищами. Ну да, иногда она делала это намеренно – и тогда, и сейчас.

Франклин понравился всем. Его назвали так в честь Франклина Рузвельта. Он изучал в Сент-Джозефе литературу, чтобы сделать приятное родителям, но в университете собирался заняться экономикой и политикой.

– Вы все только ими и хотите заниматься, – сказала Фрэнсис, – экономикой и политикой. А мне странно, что вообще кто-то хочет их изучать, потому что обе эти науки постоянно ошибаются, особенно экономика.

Это замечание настолько опередило время, что его оставили без комментариев, возможно, даже не услышали.

В тот вечер, когда Франклин впервые появился в доме, Колин не зашел к Фрэнсис, как обычно, для ставшего привычным сеанса обвинений – потому что он не ездил в Мэйсток. Франклин остался на ночь, устроился на полу в комнате Колина, в спальном мешке. Фрэнсис слышала их голоса у нее над головой – говорят, смеются… и ее изболевшееся сердце забилось спокойнее. Ей казалось, что на самом деле Колину нужен был только хороший друг, такой, который умеет и любит смеяться. А тем временем этажом выше, как это часто бывает между молодыми людьми – мальчишками, конечно же, – затевалась возня, шуточная борьба и беготня.

Франклин пришел снова, и снова, и Колин решил, что сыт Мэйстоком по горло. Парень заметил, что доктор Дэвид во время сеанса заснул, пока он сам ерзал к кресле пациента, нервничая и надеясь, что великий ученый соизволит сказать ему хоть слово.

– Сколько мы платим ему? – спросил он.

Фрэнсис назвала сумму.

– Отличная работа, не отказался бы от такой, – сказал Колин.

Но не стал ли он снова копить свои горести внутри? Успел ли сын выплеснуть накопившееся, когда обвинял ее? Фрэнсис не знала. А вот в Сент-Джозефе дела у него по-прежнему шли неважно, и он хотел бросить школу.

Но именно Франклин сказал Колину, что бросать школу глупо.

– С твоей стороны это будет непродуманно, – заявил он за ужином. – И ты сам об этом пожалеешь, когда вырастешь.

Последняя фраза была цитатой. В любой компании молодых людей порой звучат советы, предупреждения, наставления, подслушанные ими у родителей и повторяемые либо в насмешку, либо в шутку, либо всерьез. «Ты сам об этом пожалеешь, когда вырастешь», – говаривала бабушка Франклина, сидя в отсветах пламени очага – бревна, горящего посреди хижины, – в деревне, где в любую дверь могла ткнуться коза в надежде найти что-то съедобное. Хлопотливая чернокожая женщина, которой Франклин признался, что не хочет ехать в Сент-Джозеф (он был труслив), сказала внуку: «Ты об этом сам пожалеешь, когда вырастешь».

– Я уже вырос, – отмахнулся Колин.

И снова ноябрь с его беспросветной моросью. Поскольку была суббота, за кухонным столом почти не оставалось свободных мест. Слева от Фрэнсис сидела Сильвия, и все делали вид, будто не замечают, как она борется со своим нежеланием есть. Девушка рассталась с кружком посвященных в высшие таинства людей, которые слова не могли сказать без многозначительных взглядов и подчеркнутых интонаций. Этот шаг Сильвия никак не объяснила, обронив только, совсем как могла бы это сделать Юлия: «Они не такие добрые, какими кажутся». В дом после этого явился Джейк и попросил разрешения поговорить с Фрэнсис. Он заметно нервничал.

– У нас возникла проблема, Фрэнсис. Это культурологический вопрос. Наверное, мы в Штатах куда более раскованны, чем вы.

– Боюсь, я не знаю, о чем идет речь, – сказала Фрэнсис. – Сильвия ничего мне не говорила о том, почему она…

– В том-то и дело, говорить нечего, поверьте.

Сильвия затем призналась Эндрю, что «расстроили» ее не шутки «детворы» о разнузданных сатанинских обрядах, в которых она якобы принимает участие в своем кружке (она много раз за ужинами просила не выдумывать глупости), и не сеансы, которые закончились не так, как ожидалось, или как раз наоборот – как кое-кем втайне задумывалось: появлением шумных назойливых призраков с некоей страшно важной информацией – например, что Сильвия непременно должна носить сине-бирюзовый амулет. Дело в том, что Джейк поцеловал ее и сказал, что она слишком взрослая, чтобы оставаться девственницей. Сильвия залепила ему пощечину и назвала его грязным стариком. Эндрю было очевидно, что Джейк имел в виду сакральные сексуальные утехи, но Сильвия сказала:

– Он по возрасту мне в дедушки годится.

И это было правдой. С небольшой натяжкой. Эндрю тоже приехал домой на выходные, потому что ему позвонил Колин с известием, что Сильвии стало хуже.

Да-да, ему звонил не кто иной, как Колин. Так к чему тогда было все его негодование по поводу Сильвии?

– Ты должен приехать, Эндрю. Ты всегда знаешь, что в таких случаях делать.

А Юлия? Разве она не знала всегда, что делать? По-видимому, теперь уже больше нет. Юлия, услышав, что вечерами Сильвия снова сидит у себя в комнате и не убегает никуда до полуночи, произнесла тяжелым печальным голосом, который, казалось, стал неотъемлемой ее чертой:

– Что ж, Сильвия. От таких людей ничего другого и нельзя было ожидать.

– Но ничего же не случилось, Юлия, – прошептала девушка и попыталась обнять старую женщину.

Руки Юлии, которые совсем еще недавно с легкостью обнимали девочку в ответ, легли ей на плечи, но не так, как раньше, и Сильвия плакала у себя из-за этих старых негнущихся рук, которые были ей упреком.

Сейчас Сильвия сидела с вилкой в руке и возила по тарелке кусок картофелины, запеченной в сливках. Блюдо было приготовлено потому, что она любила его.

Соседом Сильвии за столом был Эндрю. Дальше сидел Колин, а рядом с ним Роуз. Последние двое не обменялись ни словом, ни взглядом за весь ужин. Приехал из своей школы Джеймс; ночь он собирался провести в гостиной на полу. Напротив Роуз сидел Франклин, который в этот вечер явно перебрал алкоголя. На столе тут и там стояли бутылки вина – принесенные Джонни. Он занимал свой пост у окна. Рядом с Франклином устроился Джеффри, успешно поступивший в Лондонскую школу экономики. В куртке и штанах милитаристского покроя он был похож на бойца партизанского отряда. В этот вечер он зашел к Фрэнсис потому, что столкнулся в «Космо» с Джонни и услышал, что тот будет здесь. Из завсегдатаев не было, пожалуй, только Софи, которая, однако, уже забегала днем – навестить «дорогую Фрэнсис». Жилось ей в эти месяцы нелегко, но не из-за театрального училища – там она была среди лучших студентов, – а из-за Роланда Шаттока. Этим вечером они вместе отправились на дискотеку. Рядом с Фрэнсис сидела Джил, которая появилась в дверях буквально несколько часов назад. Она смиренно спросила, нельзя ли ей остаться на ужин. Левое запястье у нее было перевязано бинтом, и выглядела она нездоровой. Роуз встретила ее с откровенной враждебностью: «Хм, а ты чего здесь делаешь?» Джил дождалась, когда за столом станет шумно от разговоров, и тихонько спросила у Фрэнсис:

– Можно мне пожить у вас в нижнем этаже, в свободной комнате? Ведь это вы решаете, кто там может жить?

Проблема была в том, что Колин уже попросил у матери, чтобы в той комнате остановился на время рождественских каникул Франклин. Кроме того, Роуз и Джил вряд ли уживутся вместе, как прежде.

– Ты собираешься вернуться в школу? – спросила Фрэнсис.

– Не знаю, разрешат ли мне вернуться, – сказала Джил, кинув робкий, умоляющий взгляд на Фрэнсис, который означал: «Вы попросите, чтобы меня взяли обратно?»

Но где она, интересно, собирается жить?

– Ты лежала в больнице?

Девушка кивнула. Потом добавила все так же шепотом:

– Я провела там целый месяц. – Это уточнение указывало на то, что Джил лежала в психиатрическом отделении. – Но хотя бы в гостиной можно мне поспать?

Эндрю был как будто полностью занят разговором с Сильвией, подбадривал ее, смеялся с ней, когда она пыталась шутить над своими проблемами, но оказалось, что он прислушивался и к диалогу между матерью и Джил. И при последних словах Джил он поймал взгляд Фрэнсис и мотнул головой. Всего лишь краткое «нет», но нельзя было бы высказаться яснее, и, хотя Эндрю старался вести себя осторожно, Джил заметила этот обмен взглядами. Она замолчала, опустила глаза. У нее дрожали губы.

– Нам действительно некуда положить тебя, – сказала Фрэнсис.

К тому же Джил, по всей видимости, была не в состоянии браться за учебу, даже если Фрэнсис и удастся уговорить администрацию школы. Что же с ней делать?

Эта небольшая драма разыгрывалась на том конце стола, где сидела Фрэнсис, а напротив царило веселое оживление. Джонни рассказывал о своей поездке с делегацией библиотекарей в Советский Союз и вышучивал тех ее членов, которые не состояли в Партии: они якобы совершали одну глупость за другой. Например, один потребовал подтвердить его слова – на встрече с Союзом писателей – о том, что в Советском Союзе нет цензуры. Второй хотел знать, существует ли в СССР («как в Ватикане») перечень запрещенных книг.

– Как хотите, – говорил Джонни, – но это непростительная политическая наивность.

Затем подняли тему недавних выборов, выигранных лейбористами. Джонни принимал в них активное участие, хотя дело это было непростое. С одной стороны, лейбористы представляли собой еще большую угрозу рабочим массам, чем тори (потому что запутывали умы неточными формулировками). С другой, соображения тактики призывали к сотрудничеству с ними. Джеймс слушал все эти тонкости политической игры как любимую музыку. Джонни встретил его товарищеским кивком и похлопыванием по плечу, но теперь все внимание оратора было направлено на новичка, которого еще только предстояло завоевать, – на Франклина. В связи с этим Джонни ознакомил всех присутствующих с историей колониальной политики применительно к Цимлии и перечислил основные преступления все той же колониальной политики в Кении, делая особый акцент на случаях, когда Британия вела себя совсем уж некрасиво. А потом он стал призывать Франклина подняться на борьбу за освобождение Цимлии.

– Национальные движения Цимлии не так развиты, как Кенийское повстанческое движение Мау-мау, но это дело таких вот молодых людей, как вы, взять освобождение своего народа от чужеземного ига в свои руки.

Джонни наклонялся к Франклину, не сводя с юноши глаз; в левой руке он держал стакан с вином, а указательным пальцем правой целился ему в лицо как револьвером. Франклин ерзал, смущенно улыбался и потом пробормотал:

– Прошу меня извинить. – И вышел.

Ему нужно было в туалет, но выглядело это как бегство, и когда парнишка вернулся, то сразу же понес свою тарелку Фрэнсис, с улыбкой прося добавки, а на Джонни упорно не смотрел. А тот ждал его возвращения:

– На ваше поколение возложено больше ответственности, чем на какое-либо другое за всю историю Африки. Хотел бы я снова стать молодым, хотел бы я, чтобы передо мной стояли такие же грандиозные задачи, как перед вами!

Редкий случай: обычно суровые черты лица Джонни сложились в этот момент в более мягкое выражение мечтательности. Годы не проходили для него бесследно, он превращался в старого бойца, и, думала Фрэнсис, ему это должно страшно не нравиться. Каждый день, наверное, приходили известия о новых молодых вождях Революции. Бедный Джонни оказался на полке.

В этот момент Франклин поднял стакан резким движением, которое выглядело как пародия, и произнес:

– За Революцию в Африке! – после чего упал лицом на стол, потеряв сознание.

Одновременно с этим из-за стола поднялась Джил и сказала:

– Простите, пожалуйста, но мне надо идти.

– Может, переночуешь сегодня у нас? В гостиной, вместе с Джеймсом? Вдвоем вам не будет скучно.

Джил тряхнула головой, оперлась рукой – так вышло – о плечо Фрэнсис и потом медленно осела на пол, в обмороке.

– Ну и дела! – добродушно воскликнул Джонни и с интересом стал следить за тем, как Джеффри и Колин поднимают Франклина и подносят к его губам стакан с водой, пока Фрэнсис пытается привести в чувство Джил.

Роуз на протяжении всей сцены с аппетитом ела, словно ничего не случилось. Сильвия прошептала, что хочет лечь спать, и Эндрю повел ее наверх.

Франклину помогли добраться до пустующей комнаты в цоколе, а Джил уложили в спальнике на полу гостиной. Джеймс сказал, что присмотрит за ней, но мгновенно уснул. Ночью Фрэнсис спускалась, чтобы взглянуть на Джил. Оба гостя спали. В свете неяркой лампы на лестничной площадке Джил выглядела ужасно. Ей явно нужен был уход. Очевидно, придется позвонить родителям девушки и посвятить их в происходящее – вряд ли они в курсе. И утром надо будет попросить Джил уехать домой.

Но утром Джил и след простыл. Она исчезла в бурном и полном опасностей Лондоне. А когда у Роуз поинтересовались, куда, по ее мнению, могла направиться Джил, заявила, что она ей не нянька.

Определенная нервозность существовала и в отношении Франклина, ведь ему предстояло некоторое время делить цокольную квартиру с Роуз. Ленноксы опасались, что девушке могут быть присущи расовые предрассудки («учитывая ее происхождение» – так выразился Эндрю, не желая углубляться в межклассовые отношения). Но ожидания не оправдались, совсем наоборот: Роуз была «мила» с Франклином.

– Она ведет себя с ним очень мило, – докладывал Колин. – А он считает, что она классная.

Франклин в самом деле так думал. И Роуз в самом деле так себя вела. Росла невозможная на первый взгляд дружба между добродушным, улыбчивым чернокожим юношей и озлобленной на жизнь девушкой, в которой ярость кипела и шипела жарче красных пятен на Юпитере.

Фрэнсис и ее сыновья просто диву давались. Вряд ли существовало двое более несхожих людей. Однако Роуз и Франклин населяли один и тот же моральный ландшафт – и никогда они не узнают, сколь много между ними общего.

С тех самых пор как Роуз впервые появилась в доме Ленноксов, ею завладела тихая ярость: почему эти люди называют эти вещи своими, откуда у них такое право? Огромный дом, старинная обстановка, словно из фильма, их деньги… Все это стало топливом для неизбывного жжения в ее душе, но что было первопричиной ее злобы, так это то, как легко они со всем этим обращались, принимали как должное все, чем обладали и что знали. Ни разу не сумела Роуз назвать книгу (а у нее был период, когда она проверяла их, упоминая книги, которые ни один здравомыслящий человек не взял бы в руки), которой они не читали или о которой хотя бы не слышали. Она вставала посреди гостиной, где две стены были от пола до потолка заняты книжными полками, окидывала горящим взглядом бесчисленные корешки и знала, что они прочитали их все до одной. Однажды Фрэнсис застала ее там, и Роуз, подбоченившись, спросила ее:

– Фрэнсис, вы что, вправду их все читали?

– Э-э… да… Да. Думаю, все.

– Когда? Или у вас книги были еще в детстве, у ваших родителей?

– Да, у нас имелась практически вся классика. Но в те годы она была у всех.

– Все, все… Кто эти все?

– Средний класс, – ответила Фрэнсис. Она старалась не реагировать на вызывающий тон девушки. – И большая часть рабочего класса.

– Хм! С чего вы взяли?

– Сама проверь, – сказала Фрэнсис. – Такого рода факты не трудно узнать.

– Ну и когда же у вас было время читать?

– Дай-ка подумать… – Фрэнсис вспоминала себя в прошлом, по большей части проводящей время с двумя маленькими детьми. Тогда скуку она могла развеять только чтением. И еще она вспомнила, как наставлял ее Джонни: прочитай это, прочитай то… – Джонни оказал на меня хорошее влияние, – сказала она Роуз, потому что считала, что нужно быть справедливой ко всем без исключений. – Он ведь весьма начитан, знаешь ли. Коммунисты обычно все начитаны, странно, да? Но это так. Он заставлял меня читать.

– Столько книг… – произнесла Роуз. – Ну, а у нас книг не было.

– Читать никогда не поздно, – сказала Фрэнсис. – Если хочешь, бери любые книги, какие понравятся.

У Роуз сжимались в бессильной ярости кулаки: как просто было сделано это предложение. Что ни упомянешь, они это знают: идея, фрагмент истории… В их распоряжении был какой-то банк знаний. На любой вопрос они знают ответ.

Роуз стала брать книги с полок и читала их, но без удовольствия. Дело было не в том, что читала она медленно (а она действительно читала медленно): если уж она что-то решит, то ни за что не отступится. Читать Роуз мешал гнев, который переполнял ее и вставал между ней и фактами, которые она пыталась воспринять. Все из-за того, что эти люди владели огромным богатством с рождения, в то время как она, Роуз…

Когда Франклин приехал в Лондон и оказался посреди многообразного изобилия столицы, то несколько дней был охвачен паникой: зря он согласился на стипендию, от него ожидают слишком многого. Его отец был учителем младших классов в школе при католической миссии. Священники, заметив способного мальчика, поощряли Франклина и помогали ему, и наконец настал момент, когда они обратились к одному богачу (его имя навсегда осталось мальчику неизвестным) с просьбой включить и этого ученика в его список облагодетельствованных. Дорогостоящее предприятие: два года в Сент-Джозефе и потом, если все сложится, университет.

Еще в детские годы Франклин, возвращаясь из миссии на каникулы домой, стыдился происхождения своих родителей. Он до сих пор этого стыдился. Что такое его родная деревня? Несколько тростниковых хижин посреди буша, ни электричества, ни телефона, ни водопровода, ни канализации. Ближайший магазин в пяти милях. По сравнению с деревней миссия, где основные удобства имелись, казалась вершиной цивилизации. Теперь, в Лондоне, Франклину пришлось испытать глубокое потрясение: его окружали такое богатство, такие чудеса, что миссия стала выглядеть убогим, нищим уголком. Первые дни в Лондоне он жил у одного добросердечного священника, знакомого его учителей-миссионеров, который понимал, что мальчик будет в состоянии шока, и возил его на автобусах и в подземке, водил в парки, на рынки, в большие магазины, супермаркеты, в банки, кормил в ресторанах – чтобы Франклин привыкал. Но потом настало время ехать в Сент-Джозеф, и школа показалась ему небесами обетованными. Он был очарован ее рассыпанными посреди зеленых полей зданиями, будто сошедшими со страниц волшебной книги, ее учениками – мальчиками и девочками, которые все были белыми за исключением двух нигерийцев, столь же непривычными Франклину, как и британцы, и ее преподавателями, такими непохожими на католических отцов из миссии, такими дружелюбными, такими добрыми… Франклин до тех пор не видел от белых добра вне стен миссии. Комната Колина находилась в том же коридоре, где поселили Франклина. Юному африканцу его комната казалась дворцом, там имелось все, о чем можно было только мечтать, включая телефон. Для него это был маленький рай, но он слышал, как Колин жалуется на тесноту. А еда? Ее разнообразие, ее количество, каждый завтрак, обед или ужин – настоящее пиршество, но студенты ворчали, что меню однообразно. В миссии Франклина кормили в основном кукурузной кашей и маринованными овощами.

Постепенно во Франклине росло и ширилось чувство, которое затем грозило выплеснуться из него оскорблениями и обвинениями, хотя внешне он был все тот же улыбчивый, любезный и уступчивый юноша: то несправедливо, это неправильно, почему у вас столько всего, а вы принимаете это как должное? Вот что сидело в нем, болело, жгло: эти люди не понимают, как им всем повезло. И когда Колин пригласил Франклина в гости и он оказался в огромном доме, набитом прекрасными вещами, то подумал, что это дворец. Он молча сидел, пока вокруг него все шутили и смеялись. Он наблюдал за старшим братом – Эндрю – и его бережным отношением к девушке, которая была больна, и мысленно ставил себя на ее место, представлял, что это он сидит на ее месте, между Фрэнсис и Эндрю, такими заботливыми и ласковыми. После того первого визита Франклина охватила та же паника, что и после получения стипендии. Он не справится, у него не хватит сил, в половине случаев он даже не знал, для чего предназначена та или иная вещь, будь то кухонная утварь или мебель. Но тем не менее он приезжал к Ленноксам снова и снова. Там к нему относились как к сыну. Поначалу трудновато было с Джонни. Франклин уже был знаком с доктринами, которые проповедовал Джонни, слышал подобные разговоры и решил для себя, что он не хочет иметь ничего общего с политикой. Она пугала его. Политические активисты призывали его убивать белых, но все хорошее, что случалось в его жизни, было связано с белыми священниками в миссии (несмотря на их строгость) и с неизвестным белым благодетелем, а в последнее время с добрыми людьми в новой школе и в этом доме. И все же он мучился и страдал – это была зависть, и она отравляла его. Я хочу. Я хочу. Я хочу. Я хочу…

Франклин знал, что вслух не скажет и половины того, о чем думает. Мысли, теснящиеся в его голове, были опасны, их нельзя было выпускать наружу. И Роуз он также не открыл душу. Ни Роуз, ни Франклин не впустили друг друга в мрачные, ядовитые глубины своих мыслей. Но им нравилось быть вместе.

Прошло много времени, прежде чем Франклин смог разобраться, кем приходятся друг другу все эти люди, какие между ними существуют родственные связи и отношения. Его не удивляло, что за столом собиралось столько народу, чтобы поесть. Правда, в крохотном доме родителей при миссии он не видел такого: для гостеприимства там попросту не было места. Но, возвращаясь мысленно в деревню, мальчик вспоминал, что там люди как само собой разумеющееся ожидали, что в любом доме их накормят и уложат спать. Когда Франклин приезжал к бабушке на каникулы, то вокруг огромного бревна, всю ночь тлевшего посреди хижины, укладывались на ночь люди, которых он не знал и больше, возможно, никогда не увидит, – дальние родственники и просто путники. Такое щедрое тепло было присуще бедности, которой он стыдился и, что еще хуже, которую больше не понимал. «Как я смогу вернуться в деревню после учебы?» – думал Франклин, глядя на одежду Роуз, горой сваленную на ее кровати, видя то, что имеют ученики Сент-Джозефа: конца не было тому, что у них уже имелось и что они ожидали получить. А у него всего несколько предметов одежды, за которыми он бережно ухаживал, ведь его родителям пришлось так дорого за них заплатить.

И еще книги на втором этаже. В миссии у них были Библия, молитвенник и «Путь паломника», который он читал и перечитывал бессчетное количество раз. Франклин читал газеты многомесячной давности, отложенные монахами, чтобы выстилать ими полки в кладовой миссии. Настоящим сокровищем считал он экземпляр «Детской энциклопедии», который ему посчастливилось найти в мусорной куче – выброшенный семьей белых за ненадобностью. И теперь ему казалось, будто мечты, жившие в нем с детства, воплотились в жизнь среди стен гостиной Ленноксов. Он снимал со стеллажа книгу, раскрывал ее на первых страницах, и бесценное творение пульсировало в его руках. Франклин носил книги к себе в комнату – украдкой, чтобы Роуз не заметила, потому что она как-то шокировала его замечанием: «Они только притворяются, что читают эти книги. Тут все делается напоказ». Франклину хватило выдержки, чтобы не уставиться на нее в ужасе. Он рассмеялся, так как понимал: Роуз ждет от него именно этого. Она же была его другом. Франклин сказал ей, что относится к ней как к своей сестре: он скучал по сестрам.

В этом году Рождество обещало быть настоящим, так как и Колин, и Эндрю собирались провести его дома.

Мать Софи сказала, что не хочет портить дочери праздник и что сама она отправится к сестре. Она стала жизнерадостнее, больше не плакала сутками напролет и ходила на курсы по управлению скорбью.

Поскольку у Джонни образовался перерыв между поездками, он был в Лондоне, и, значит, за Филлидой будет кому присмотреть помимо Эндрю.

Когда Фрэнсис объявила «детворе», что в доме будет отмечаться Рождество, предпраздничная веселость тут же загорелась в лицах, глазах и шутках, высмеивающих эту традицию – но высмеивающих осторожно, из уважения к детской радости Франклина. А тот дождаться не мог, когда же настанет великий день, о котором он столько читал в газетах и видел столько заманчивых сюжетов по телевизору, день, который наполнил магазины ярким многоцветьем. Но в глубине души Франклин беспокоился, потому что Рождество подразумевает подарки, а у него так мало денег. Фрэнсис заметила, что его куртка из тонкой ткани, что у него нет теплого свитера, и дала ему деньги на то, чтобы приодеться, – в качестве рождественского подарка. Франклин держал деньги в тумбочке и часто сидел на кровати, вертя в руках банкноты, как наседка на яйцах. Такая сумма была у него в руках, в его руках, и это казалось ему частью рождественского волшебства. Но однажды к нему в комнату по какому-то делу заглянула Роуз, увидела, как Франклин склоняется над тумбочкой, подскочила, выхватила деньги и пересчитала их.

– У кого ты их украл?

Ее слова настолько соответствовали тому, что Франклин с детства ожидал услышать от белого человека, что он забормотал, заикаясь:

– Но, миссус, миссус…

Роуз не знала этого слова и настаивала на ответе:

– Где ты это взял?

– Мне Фрэнсис дала, чтобы купить одежду.

Лицо девушки исказилось злобой. Ей Фрэнсис дала гораздо меньше, только на одно платье и поход к миссис Эвански. Потом она сказала:

– На одежду тебе не нужны деньги.

С деньгами в руке она сидела на краю кровати рядом с Франклином, так близко, что все подозрения юноши о том, что Роуз имеет предрассудки, рассеялись. Ни один белый человек во всей колонии, даже из числа святых отцов, не сел бы так близко к чернокожему человеку.

– Эти деньги можно потратить на другие, более интересные вещи, – сказала Роуз и с неохотой отдала купюры Франклину. Она внимательно проследила за тем, как он убирает их в глубины ящика тумбочки.

В тот же вечер к ним заглянул Джеффри и присоединился к плану Роуз обеспечить Франклина одеждой. Когда он влился в ряды Лондонской экономической школы, то был в восторге оттого, что там считалось само собой разумеющимся воровать книги, одежду, все что угодно – в этом видели способ подорвать капиталистическую систему. Платить за что-либо? Что вы, разве можно быть таким наивным? Нет, вещи нужно не покупать, а «освобождать» (это старое слово, оставшееся со времен Второй мировой, получило новый смысл).

Джеффри собирался приехать к Ленноксам на Рождество. Он заявил, что «этот праздник нужно отмечать дома», и, похоже, сам не отдал себе отчета в том, что сказал.

Джеймс сообщил, что его родители не станут возражать, если в Рождество его не будет дома, – он обещал провести с ними Новый год.

Люси из Дартингтона тоже приедет: ее родители уехали в Китай с какой-то религиозной миссией.

Дэниел сказал, что ему придется быть на Рождество дома, и попросил, чтобы ему оставили кусок пирога.

Грустное короткое письмецо пришло от Джил. Она думает о них. Они – ее единственные друзья. «Пожалуйста, напишите мне. Пожалуйста, пришлите мне немного денег».Обратного адреса не указано.

Фрэнсис написала родителям Джил, спрашивая, не видели ли они ее. Она уже писала им несколькими неделями раньше, признаваясь в том, что ей не удалось удержать девочку в школе. В ответ она тогда получила следующее послание: «Не вините себя ни в чем, миссис Леннокс. Мы тоже никогда не могли ничего с ней поделать».На этот раз в их письме говорилось: «Нет, она не сочла нужным связаться с нами. Просим известить нас в случае, если Джил появится у вас, будем признательны. В Сент-Джозефе о ней ничего не слышали. Никто ничего о ней не знает».

Писала Фрэнсис и родителям Роуз, чтобы сообщить об успехах их дочери в первом семестре. Они ответили: «Вероятно, Вы этого не знали, но мы давно не получали весточки от Роуз, поэтому очень благодарны Вам за новости о ней. Из школы нам прислали копию ее оценок за первое полугодие – должно бьипь, вторая копия была отправлена Вам. Мы были удивлены. Раньше она гордилась (или нам так казалось) тем, что получала худшие отметки в классе».

Сильвия тоже хорошо успевала. Частично за это следовало благодарить Юлию, которая много занималась со своей подопечной, но в последний год эти занятия стали гораздо реже. Сильвия снова поднялась к Юлии и дрожащим от любви и слез голосом сказала:

– Пожалуйста, Юлия, не сердитесь на меня. Я не вынесу этого.

Двое растаяли в объятиях друг друга, и былая степень близости была восстановлена – почти. В меде Юлии была крошечная капелька дегтя: Сильвия сказала, что «хочет быть религиозной». Рассказ Франклина о том, как отцы-иезуиты спасли его, затронул какие-то глубинные струны ее души, и девушка решила пройти необходимое обучение и войти в лоно римско-католической церкви. Юлия сказала, что по воскресеньям ее водили к мессе, «но дальше этого не заходило». Она полагала, что в принципе может называть себя католичкой.

Сильвия, Софи и Люси провели сочельник, украшая маленькую елочку и помогая Фрэнсис готовить. На несколько часов они превратились в девочек. Фрэнсис могла бы поклясться, что эти хихикающие счастливые создания были не старше десяти-двенадцати лет. Обычно обременительный процесс приготовления еды обернулся веселым и, да, приятным делом. К ним поднялся Франклин, привлеченный веселым гомоном. Джеффри, Джеймс (они собирались спать в гостиной), потом Колин и Эндрю с готовностью чистили каштаны и замешивали фарш. И вот наконец огромная птица была обмазана маслом и водружена на противень, при всеобщем ликовании.