Текст книги "Великие мечты"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Так прошел день, было уже поздно, и Софи сказала, что ей нет необходимости возвращаться домой, платье для завтрашнего праздника она взяла с собой, а ее мать вполне здорова. Когда Фрэнсис укладывалась у себя в комнате спать, то слышала, что молодежь, не дожидаясь Рождества, устроила в гостиной вечеринку без взрослых. Ей подумалось о Юлии, сидящей сейчас двумя этажами выше, одинокой и знающей, что ее Сильвия с другими, а не с ней… Юлия сказала, что не спустится к праздничному обеду, но зато пригласила всех на чаепитие с настоящим рождественским пирогом, которое планировала провести в гостиной – там, где сейчас шумела и напивалась «детвора».

Утром в Рождество Фрэнсис, подобно миллионам женщин по всей земле, спустилась в кухню в одиночестве. Дверь в гостиную, заметила она по пути, была распахнута – очевидно, в целях вентиляции, – и в полумраке виднелись многочисленные силуэты на полу.

Фрэнсис села за стол с сигаретой в руках и чашкой крепкого чая, истекающего ароматами далеких холмов, где низкооплачиваемые женщины вручную собирали листочки для экзотического Запада. В доме стояла тишина… но нет, послышались чьи-то шаги, и снизу в кухню вошел Франклин, сияющий, как солнце. Юноша был одет в новую куртку, толстый свитер, и он поднял одну за другой ноги, демонстрируя новые ботинки; также он приподнял свитер, чтобы показать рубашку в клетку, а потом поднял и рубашку, под которой обнаружилась ярко-синяя майка. Они обнялись. Фрэнсис казалось, будто перед ней воплощение Рождества, потому что Франклин был так счастлив, что начал пританцовывать и хлопать в ладоши, напевая:

– Фрэнсис, Фрэнсис, матушка Фрэнсис, вы – наша матушка, вы мне как мать.

Но все-таки Фрэнсис ощутила, что к этим бурным изъявлениям счастья примешивается чувство вины. Значит, вся новая одежда Франклина была «освобождена».

Она налила ему чаю, предложила ему тост, но юноша берег место для праздничного пира, и, когда он уселся, все еще улыбаясь, на противоположном конце стола, Фрэнсис решила, что должна немного омрачить его счастье, даже несмотря на Рождество.

– Франклин, – начала она, – я хочу, чтобы ты знал: в этой стране не все люди воры.

Тут же его лицо посерьезнело, потом лоб наморщился сомнениями, и он стал бросать косые взгляды по сторонам, будто там сидели его обвинители.

– Ничего не говори, – сказала она, – не надо. Я не виню тебя, ты понимаешь? Я просто хочу, чтобы ты знал, что мы не все воруем то, что нам понравится.

– Я верну все обратно, – выдавил Франклин. Вся его радость испарилась.

– Нет, ни в коем случае. Ты же не хочешь сесть в тюрьму? Ты только запомни то, что я говорю тебе, вот и все. Не думай, что все такие же, как… – Фрэнсис не хотелось называть имена истинных преступников, и она закончила фразу шуткой: – Не все «освобождают» товары в магазинах.

Франклин сидел, опустив глаза и кусая губы. То была восхитительная экспедиция за богатствами Оксфорд-стрит, они были втроем, объединенные духом товарищества. Теплые одежды, яркие цвета, вещи, в которых он так нуждался… Они оказывались в руках Роуз или в руках Джеффри как по волшебству и прятались в большую сумку. Сам Франклин не занимался «освобождением», только наблюдал за необыкновенной ловкостью своих компаньонов. Да, это было как путешествие в страну безграничных возможностей. Так же, как вчера Люси, Сильвия и Софи превратились в маленьких девочек, в «девчушек-хохотушек», как назвал их Колин, так и Франклин превратился в маленького мальчика и вспомнил, как далеко он от дома, как он одинок – чужак, подавленный изобилием и богатством, которых у него никогда не было.

В кухне появилась Сильвия с алыми лентами в золотистых косах – она решила, что прическа от Эвански не для нее. Она вошла и на ходу обняла Франклина, и он был так признателен ей за этот жест, воспринятый им как прощение, что снова заулыбался. Он был все еще расстроен, бросал на Фрэнсис покаянные взгляды, но благодаря Сильвии, благодаря ее легкости, ее доброте его душевное равновесие вскоре было восстановлено – ну, или почти восстановлено.

Кухня заполнялась подростками, уже страдающими от похмелья и нуждающимися в дозе алкоголя, и к тому времени, когда все расселись вокруг стола и огромная птица заняла свое место в центре, готовая пойти под нож, компания уже достигла того состояния, в котором сон неминуем. И действительно, Джеймс клевал носом над тарелкой, его пришлось будить. Франклин, опять с сияющей улыбкой, посмотрел на гору еды перед собой, подумал о своей нищей деревне, произнес про себя благодарственную молитву и начал есть. Он ел и ел. Девушки, и Сильвия в их числе, тоже налегали на угощение. Шум стоял невообразимый, потому что праздник вернул взрослеющую молодежь в детство, только Эндрю, самый старший в своем поколении, вел себя соответственно возрасту, как, впрочем, и Колин, хотя последний изо всех сил старался проникнуться царящим за столом духом беззаботности и веселья. Но Колин всегда будет стоять как бы в стороне, отдельно от всех, и никакие его клоунские выходки не помогут, и он знал это.

Объятый ромовым пламенем рождественский пудинг прибыл в затемненную ради этого кухню, на часах уже было четыре, и Фрэнсис сказала, что надо проветрить гостиную наверху и прибраться там перед чаепитием у Юлии. Чаепитие? Да после такого обеда даже подумать о еде страшно! Под аккомпанемент ленивых стонов руки тянулись к блюдам, чтобы подобрать ну еще пару крошечек пудинга, обмакнуть палец в заварной крем, отломить кусок пирога.

Девушки поднялись в гостиную и сложили разбросанные по полу спальники в один угол. Они распахнули все окна, так как комната буквально провоняла. Затем они снесли вниз пустые бутылки, которые провели ночь под стульями или в углах, и выдвинули предложение: нельзя ли убедить Юлию перенести чаепитие хотя бы на один час позже? Но нет, об этом не могло быть и речи.

Джеймс не мог больше бороться со сном и чуть не падал на стол, и Джеффри сказал, что если не приляжет немедленно на полчасика, то умрет. В ответ Роуз и Франклин пригласили всех желающих спуститься к ним в цоколь и воспользоваться их кроватями, и компания распалась бы, но тут с улицы в дом постучали.

Через минуту дверь в кухню распахнулась, и перед всеми предстал Джонни, позволивший себе ради праздника сменить суровое выражение лица на более легкомысленное, с охапкой винных бутылок в руках и в компании своего приятеля, недавно прибывшего в Лондон сценариста пролетарского происхождения – некоего Дерека Кери из Халла. Дерек был радостен, как Санта-Клаус, и имел на это полное основание, так как все еще был одурманен Лондоном, этим рогом изобилия. Блаженство началось две недели назад, в первый же день после приезда. На вечеринке после театрального представления зачарованный Дерек наблюдал издалека за двумя роскошными женщинами – блондинками с аристократическим акцентом, который он сначала принял за поддельный. Он посчитал их проститутками. Но нет, это были действительно представительницы высшего света, сбежавшие оттуда ради мятых простыней и пикантных утех Свингующего Лондона. «О, мой бог, – запинаясь, обратился он к одной из них, – если бы я мог оказаться с тобой в постели, если бы ты согласилась переспать со мной, то для меня это был бы рай на земле». Он застенчиво умолк, ожидая заслуженной кары, физической ли, словесной, но вместо этого услышал: «Так и будет, дорогуша, так и будет». Потом вторая женщина одарила его французским поцелуем – у себя на родине ему пришлось бы трудиться неделями, месяцами, чтобы добиться такого. Дальше – больше, и закончилось тем, что они пошли в постель втроем. И в каждом новом месте, куда попадал Дерек, он ожидал найти и находил новые наслаждения. Сегодня вечером он был пьян (в эти сумасшедшие две недели он не успевал трезветь). Подойдя к оголившемуся скелету индейки, он присоединился к Джонни, который энергично отковыривал и глотал лоскутки мяса.

– Как я понимаю, вы не отказались бы от индейки? – сказала мужчинам Фрэнсис и вручила им по тарелке.

Дерек тут же ответил:

– О да, с огромным удовольствием.

Он наполнил свою тарелку, Джонни – свою, и они сели за стол. Колин и Эндрю ушли наверх. Бессмысленность расспросов о Филлиде («С кем она? Есть ли у нее еда?») была очевидна.

Присутствие двух мужчин положило конец веселью, и молодежь переместилась в гостиную, где Юлия уже расстелила белую кружевную скатерть и накрыла стол: изящнейший фарфор, тарелки с немецким штолленом и традиционным английским рождественским пирогом.

С гостями осталась Фрэнсис. Она сидела и смотрела, как они едят.

– Фрэнсис, мне нужно поговорить с тобой о Филлиде.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал сценарист. – Я не буду слушать. Но поверьте мне, с супружескими проблемами я знаком не понаслышке. За мои грехи!

Джонни доел индейку, положил себе кусок пудинга, полил его кремом и с тарелкой в руках встал и отошел к окну, на свое обычное место.

– Так я сразу перейду к делу.

– Прошу.

– Ну-ну, не ссорьтесь, детки мои, – сказал сценарист. – Вы давно уже не муж и жена. Не нужно грубить. – Он налил себе еще вина.

– У нас с Филлидой все кончено, – объявил Джонни. – Так я сразу перейду к делу… – повторился он, – я хочу снова жениться. А возможно, мы обойдемся и без формальностей, всех этих буржуазных условностей. Я нашел настоящего товарища, это Стелла Линч, ты, наверное, помнишь ее с прошлых времен – война в Корее, те годы.

– Нет, – сказала Фрэнсис. – И что же будет с Филлидой? Только не говори, будто хочешь, чтобы она переехала сюда!

– Как раз этого я и хочу. Хочу, чтобы она поселилась в цоколе. В доме полно места. И это мой дом, о чем ты, похоже, предпочитаешь забывать.

– Не Юлии?

– По моральному праву он мой.

– Но здесь уже живет одна брошенная тобой семья.

– Ну-ну, не надо ссориться, – опять принялся увещевать их сценарист. И икнул. – Будь здоров! Извиняюсь.

– Мой ответ: нет, Джонни. Дом полон и без Филлиды, и ты, похоже, забываешь кое о чем. Если здесь появится Филлида, то Сильвия тут же уйдет.

– Тилли поступит так, как ей будет велено.

– Между прочим, ей уже исполнилось шестнадцать.

– Значит, она уже достаточно взрослая, чтобы хоть иногда навестить мать. А я что-то не вижу ее рядом с Филлидой.

– Ты знаешь не хуже меня, что Филлида начнет кричать на нее. В любом случае, сначала тебе стоит узнать, что думает по этому поводу Юлия.

– Старая ведьма. Она свихнулась.

– Нет, Джонни, она не свихнулась. И тебе лучше поторопиться, потому что скоро начнется чаепитие.

– Чаепитие? – переспросил товарищ из Халла. – О, чудненько. Чудненько, славненько. – Он посидел, раскачиваясь из стороны в сторону, долил себе вина в недопитый еще стакан, после чего сказал: – Простите… – И заснул прямо на стуле, с раскрытым ртом.

Фрэнсис слышала у себя над головой голоса – Джонни, его матери. «Ты круглый дурак», – разобрала она слова Юлии, и вскоре Джонни скатился с лестницы, перепрыгивая по две-три ступеньки зараз. Он вернулся в кухню взъерошенный, утратив свою неизменную самоуверенность.

– У меня есть право быть с женщиной, которая станет мне настоящим товарищем, – заявил он Фрэнсис. – Впервые в жизни у меня появилась подруга, равная мне во всем.

– Ты то же самое говорил про Морин, помнишь? И, само собой, про Филлиду.

– Абсурд, – отмахнулся Джонни. – Я не мог говорить ничего подобного.

Тут сценарист очнулся, пробормотал:

– Только что разорвал брачные узы. – И снова уснул. Забежала Софи – сообщить, что чаепитие начинается.

– Оставлю вас двоих сражаться с грехами мира, – сказала Фрэнсис и вышла из кухни.

Перед тем как присоединиться к приему у Юлии, она сходила к себе, чтобы надеть новое платье и причесаться. Свершившаяся трансформация заставила Фрэнсис вспомнить, что в свое время ее считали симпатичной блондинкой. А на сцене она порой была прекрасна. И с Гарольдом Холманом в тот уикенд, кажущийся теперь невероятно далеким, она определенно могла называться красавицей.

В начале декабря на половину невестки спустилась Юлия и произнесла, смущаясь, что было совсем ей несвойственно:

– Фрэнсис, меньше всего мне хочется обидеть вас… – Она держала в руке плотный белый конверт, на котором ее каллиграфическим почерком было выведено «Фрэнсис». В конверте лежали банкноты. – Не знаю, есть ли какой-то деликатный способ сделать это… но мне было бы очень приятно… Сходите в парикмахерскую и купите к Рождеству новое платье.

Фрэнсис предпочитала носить волосы разделенными на прямой пробор, но парикмахерша (разумеется, не Эвански и не Видал Сассун, которые признавали только супермодные стрижки) сумела эту простую прическу превратить в шикарную. И никогда Фрэнсис не платила за платье столько, сколько смогла позволить себе в этот раз. Надевать его к рождественскому обеду было бы бессмысленно, ведь ей нужно было накормить дюжину человек, но теперь она нарядилась и вошла в гостиную застенчиво, как юная девушка. Тут же посыпались комплименты и даже небольшой поклон – от Колина, который поднялся, чтобы уступить матери стул. Да, одежда определяет манеры. И еще кое-кто приложил особые усилия, чтобы выразить ей свое восхищение, – почтенный поклонник Юлии Вильгельм встал, согнулся над рукой Фрэнсис (ой, кожа еще наверное пахнет кухней!) и поцеловал воздух в миллиметре от нее.

Юлия кивнула и одобрительно улыбнулась.

– Вы балуете меня, Юлия, – сказала Фрэнсис.

Ее свекровь ответила:

– Моя дорогая, как бы я хотела, чтобы вы в самом деле узнали, что значит быть любимой и избалованной.

Затем Юлия разливала чай из серебряного чайника, а Сильвия, ее помощница, передавала куски штоллена и тяжелого рождественского пирога. Джеффри и Джеймс, Колин и Эндрю едва не падали со стульев, так им хотелось спать. Франклин наблюдал, как порхает вокруг стола Сильвия. Разговор поддерживали Вильгельм, Фрэнсис, Юлия и три девушки – Софи, Люси, Сильвия.

Возникла проблема: окна все еще стояли нараспашку, а ведь была середина зимы. Холодная свежая тьма лежала за пределами душной, пропахшей ночным буйством комнаты, где, вспоминала Юлия, она принимала послов и политиков. «И даже однажды премьер-министра». В углу темнела гора спальников, поблескивала у стены забытая бутылка.

Юлия надела к чаепитию серый бархатистый костюм с кружевами, украсила мочки ушей и шею драгоценностями, которые укоризненно вспыхивали в свете лампы. Она рассказывала о давнишних рождественских празднествах, устраиваемых в ее родительском доме в Германии, когда она была девочкой. То был четкий, суховатый рассказ, как будто Юлия не вспоминала, а читала старинную книгу, а Вильгельм Штайн слушал и кивал, подтверждая ее слова.

– Да, – произнес он, когда она закончила. – Да, да. Что ж, Юлия, дорогая моя, приходится согласиться с тем, что времена изменились.

Снизу слышался голос Джонни, ожесточенно спорящего о чем-то со сценаристом. Джеффри, который чуть было не свалился во сне со стула, поднялся и с извинениями вышел из комнаты; за ним последовал Джеймс. Фрэнсис переполнял стыд, но все же она была довольна тем, что они ушли. По крайней мере, за девочек можно было не волноваться: они не клевали носами, а сидели и держали в руках тонкие фарфоровые чашки так, будто всю жизнь только этим занимались. Но только не Роуз, нет, она забилась в угол и молча сидела там.

Юлия сказала:

– Мне кажется, окна…

Сильвия тут же поспешила закрыть их, затянула плотные гардины из расшитой парчи – за шестьдесят лет они приобрели благородный зеленовато-синий оттенок, на фоне которого синий цвет платья Фрэнсис выглядел крикливым. Как-то Роуз пригрозила, что снимет гардины и сошьет себе из них платье «как Скарлет О'Хара», и, когда Сильвия воскликнула: «Но, Роуз, Юлии это наверняка не понравится», – та сказала: «Шуток не понимаешь? У тебя что, совсем нет чувства юмора?» И была права.

Эндрю в качестве извинения за оставленное почти не тронутым угощение сказал, что да, все они – бестолковые варвары, но если бы Юлия только видела, какое количество еды они только что съели, то простила бы их.

Куски штоллена и рождественского пирога сиротливо лежали на крошечных зеленых блюдцах с розовыми бутонами по краям.

Из кухни послышался взрыв смеха. Юлия усмехнулась с иронией. В глазах ее, несмотря на улыбку, стояли слезы.

– О, Юлия, – заворковала Сильвия, подошла к ней, обняла старуху за плечи, так что ее щека легла на волны серебряных кудряшек. – Нам очень понравилось ваше чаепитие, правда, но если бы вы знали…

– Да, да, да, – сказала Юлия. – Да, я все знаю.

Она поднялась. Вильгельм Штайн тоже встал, обнял Юлию за талию, другой рукой ласково погладил ее пальцы. Они, эти двое почтенных, благовоспитанных стариков, стояли посреди гостиной, как картина в раме. Потом Юлия сказала:

– Что же, дети мои, думаю, на сегодня достаточно.

Она проследовала к выходу, опираясь на руку Вильгельма.

Никто не двинулся с места. Наконец Эндрю и Колин потянулись, зевнули. Сильвия и Софи стали собирать посуду. Роуз, Франклин и Люси пошли на кухню узнать, почему там такое веселье. Фрэнсис продолжала сидеть.

А внизу Джонни и Дерек заняли противоположные концы стола и проводили нечто вроде семинара. Джонни читал отрывки из «Пособия по Революции», которое он написал и напечатал в одном респектабельном издательстве. Книга приносила ему кое-какие деньги. Один из рецензентов выразился так: «В этом пособии есть все, чтобы оно стало бестселлером».

Вклад Дерека Кери в благополучие народов состоял в том, что на митингах он призывал молодежь намеренно делать ошибки в анкетах во время переписи населения, уничтожать любые официальные бумаги, которые попадались им на глаза, устраиваться на работы в почтовые отделения и выбрасывать письма, а также воровать в магазинах как можно чаще. Каждый такой поступок приближал момент, когда рухнет британская государственная структура, подавляющая свободу людей. В ходе последних выборов Дерек советовал портить бюллетени и писать на них оскорбления, например: «Фашисты!» Роуз и Джеффри, испытывая потребность выделиться в глазах этого замечательного человека, рассказали о своих недавних подвигах в магазинах. Потом Роуз сбегала в цоколь и вернулась с сумками, полными украденных подарков, и стала раздавать их всем: по большей части мягкие игрушки – плюшевые тигры, панды и медведи, но была и бутылка бренди – для Джонни, и бутылка «Арманьяка» – для Дерека.

– Вот это дело, товарищ, – сказал Дерек и подмигнул по-приятельски Роуз, и этот мимолетный жест стал долгожданным дождем для ее иссушенной души, медалью за подвиги. И Джонни тоже отсалютовал ей сжатым кулаком. Никогда не видели Роуз такой счастливой, как в это Рождество.

Франклин же был подавлен, потому что он очень хотел сделать Фрэнсис какой-нибудь подарок и рассчитывал, что хотя бы одна из «освобожденных» игрушек достанется и ему, однако этого не случилось. Роуз объявила:

– А это для Фрэнсис, – и подняла в руках кенгуру с детенышем в сумке.

Она показывала ее всем, оглядываясь с довольной ухмылкой, ожидая аплодисментов, но Джеффри забрал у нее игрушку, возмущенный насмешкой над Фрэнсис. А вот Франклину кенгуру понравилась, он думал, что она стала бы прекрасным комплиментом щедрости Фрэнсис, которая была им всем как мать. Он не понял, чему так возмутился Джеффри, и потихоньку протянул руку к кенгуру. Джеффри отдал игрушку ему. После этого Франклин молча сидел за столом, доставая из сумки кенгуру детеныша и снова засовывая его обратно.

– Можно было бы завезти кенгуру в Цимлию, – сказал ему Джонни. Он поднял стакан: – За освобождение Цимлии!

Франклин отыскал на заставленном посудой столе пустой стакан, протянул его Роуз, чтобы та наполнила его, и выпил со всеми за освобождение Цимлии.

Такого рода высказывания восхищали и одновременно пугали Франклина. Он знал о подробностях кровопролитной войны в Кении – проходил это в школе – и не понимал, почему Джонни (да и учителя в Сент-Джозефе) так настойчиво хотят, чтобы Цимлия прошла через такой же кошмар. Но сейчас, радуясь вкусной еде, выпивке и кенгуру, он благосклонно воспринял и следующий тост, провозглашенный Дереком: «За Революцию!» – не имея понятия, правда, что это за Революция и где она происходит. Потом он сказал:

– Пойду подарю это Фрэнсис.

Лишь на полпути в гостиную Франклин вспомнил, что кенгуру была украдена и что Фрэнсис только этим утром ясно дала ему понять, как она относится к воровству. Возвращаться на кухню с игрушкой он не хотел, и вот так получилось, что в конце концов кенгуру оказалась у Сильвии, несущей в комнаты Юлии большой поднос с чайными принадлежностями.

– О, как мило, – произнесла она, когда Франклин сунул кенгуру ей под мышку, ведь руки у девушки были заняты. Однако она опустила поднос на площадку и рассмотрела подарок. – О, Франклин, кенгуру такая забавная. – И Сильвия поцеловала его и приобняла, отчего на сердце у юноши стало тепло и спокойно.

В гостиной он застал Эндрю, который спал прямо на стуле – вытянув ноги, сложив руки на животе, и Колин с Софи – эти двое устроились в обнимку на диване и тоже спали.

Франклин постоял, разглядывая их, и его настроение снова упало. Он вспомнил, каким странным казалось ему все в этой стране. Он знал, что Колин и Софи раньше «дружили», но больше не «дружат» и что у Софи есть новый «друг», который на Рождество уехал навестить родителей. Тогда почему они лежат друг у друга в объятьях, почему голова Софи покоится на плече Колина? Франклин еще ни разу не спал с девушкой. В миссии девочек не было вообще, а за мальчиками неусыпно следили святые отцы. Дома было примерно то же самое – взрослые знали о каждом его шаге. Во время визитов к бабушке и дедушке Франклин получал возможность поддразнить девушек, но не более того.

Подобно другим гостям Британии, Франклин с самого начала не мог разобраться в том, что происходит. На первый взгляд, морали в островном государстве не существовало вовсе, однако вскоре становилось понятно, что какие-то правила все же существуют, но какие? В Сент-Джозефе юноши и девушки спали друг с другом, в этом Франклин не сомневался, по крайней мере вели себя они именно так. На лугу за зданием школы в траве лежали парочки, и Франклин в одиночестве прислушивался к их смеху и, что еще хуже, к их молчанию. Ему казалось, что женщины на этом острове доступны всем и каждому, в том числе и ему, нужно только найти правильные слова. Но однажды он наблюдал за тем, как юноша из Нигерии, только что прибывший в Сент-Джозеф, подошел к однокласснице и сказал: «Ты пустишь меня к себе в кровать, если я сделаю тебе подарок?» Она залепила ему такую затрещину, что он упал. Между прочим, Франклин, готовясь испытать удачу, перебирал в уме сходные фразы. И вот что странно: та же самая девушка лежала в обнимку с парнем из другого класса, и дверь в комнату они оставили открытой, так что все могли видеть, что между ними происходит. Никто не обратил на них внимания.

Франклин пошел к себе, остановившись на секунду у двери кухни и послушав, как Джонни наставляет молодежь относительно тактики партизанской войны, направленной на разрушение империализма. Суть лекции была близка тому, о чем недавно говорил Дерек: из их слов выходило, что основным оружием в этой борьбе было воровство в магазинах. В своей комнате Франклин сразу направился к тумбочке, в ящике которой лежали деньги. Ему показалось, что их стало меньше. Он пересчитал: да, осталось меньше половины. Стоя и заново пересчитывая купюры, он услышал, как за его спиной появилась Роуз.

– Половина денег пропала, – выпалил он.

– Это я взяла. Разве я не заслужила их? Ты бесплатно получил новую одежду. Если бы ты покупал ее за деньги, то тебе хватило бы только на дешевку. То есть ты в прибыли, верно? У тебя шикарная новая одежда и половина денег.

Франклин смотрел на нее насупившись, сердито и с подозрением. Для него эти деньги были не просто подарком от Фрэнсис, которую он считал своей второй матерью. Он воспринимал их как символ принятия его в члены семьи. Символ того, что он – часть этой семьи. Роуз была холодна и полна презрения.

– Ты ничего не понимаешь, – сказала она. – Эти деньги принадлежат мне по праву, ясно?

Франклин беспомощно пожал плечами, и она постояла еще немного, меряя его взглядом, а потом ушла.

Франклин поискал место, куда бы положить оставшиеся деньги, но в этой комнате не нашлось ни одного укромного уголка. Дома он засунул бы секретный предмет между стеблей тростника, из которых сплетена крыша, или закопал бы его в земляном полу, или спрятал бы в буше. В родительском доме из стены можно было вытащить отдельные кирпичи, а потом вставить обратно. В конце концов он опять положил деньги в тумбочку. Сев на край кровати, Франклин расплакался – от тоски по родине, от стыда перед Фрэнсис и оттого, что по-прежнему чувствовал себя неловко в обществе тех революционеров, что заседали сейчас на кухне, хотя они-то обращались к нему как к своему. Выплакавшись, он заснул ненадолго, а потом поднялся на кухню, где после ухода мужчин вся молодежь занялась уборкой и мытьем посуды. Франклин включился в процесс – с облегчением и счастливый тем, что может участвовать в общем деле. Похоже, намечался ужин, несмотря на то что все шутливо стонали при любом упоминании еды. Уже поздним вечером, часов в десять, на столе вновь появился каркас индейки в сопровождении всевозможных начинок и гарниров, а также большое блюдо жареного картофеля. Все расселись с бокалами вина, усталые, довольные собой и Рождеством, но в дверь снова постучали. Фрэнсис выглянула в окно и увидела на тротуаре женщину, явно колеблющуюся, постучать ли ей еще раз или уйти восвояси. Колин встал рядом с матерью. Они оба опасались того, что это может быть Филлида.

– Я схожу, – вызвался Колин и ушел.

Фрэнсис наблюдала за тем, как сын разговаривает с гостьей, которая слегка покачивалась. Он положил руку ей на плечо, чтобы поддержать ее, и так обнимая, провел ее в дом.

Женщина, по-видимому, долго бродила по темным улицам и теперь мигала в ярко освещенной прихожей. Из кухни пришла Фрэнсис. Незнакомка спросила у нее:

– Ты ли это, свет моей души?

Незнакомка была средних лет, но точнее определить ее возраст не удавалось, потому что лицо ее было измазано, как и прекрасной формы белые руки, которыми она вцепилась в Колина. Выглядела она как человек, только что спасшийся после пожара или катастрофы. Лицо Колина морщилось от боли, мягкосердечная юность не могла сдержать слез.

– Мама, – произнес он призывно, и Фрэнсис подошла к незнакомке с другой стороны, и вместе с Колином они повели бедную бродяжку по лестнице в гостиную, где в этот момент было пусто и чисто.

– Какая чудесная комната, – сказала женщина и едва не упала на пол.

Колин и Фрэнсис уложили ее на широкий диван, и она тут же запела и стала размахивать грязными руками в такт мелодии… что это за песня? Да, точно, из какого-то старинного мюзикла:

– Я бродила и гуляла, я гуляла и бродила, и… да, шла куда глаза глядят, мои дорогие, и оказалась далеко от дома. – У нее был высокий чистый голос. Одета женщина была не бедно и на нищую не походила, однако явно была больна. Алкоголем от нее не пахло. Она запела другую песню: – Салли… Салли… – Сладкий голосок взял высокую ноту и без усилий держал ее. – Да, дорогой, да, – сказала она Колину, – у тебя доброе сердце, я вижу. – Большие голубые глаза, невинные, даже какие-то младенчески невинные, были обращены на Колина. Ночная гостья игнорировала Фрэнсис. – Доброе, но будь осторожен. Добрые сердца приносят нам одни беды, и кто знает об этом лучше, чем Марлен?

– Вас так зовут – Марлен? – спросила Фрэнсис, взяв женщину за руку. Замызганная ладонь была холодна и безжизненна, она неподвижно лежала в ладони Фрэнсис, только изредка подрагивала.

– Мое имя потеряно, дорогая. Оно потеряно, утрачено навсегда. Но сойдет и Марлен. – И она неожиданно заговорила на немецком – какие-то уменьшительные имена, отдельные слова. Потом снова пение, обрывки песен. Песни времен Второй мировой. Среди них повторялась одна, «Лили Марлен»; песни перемежались немецкими фразами. – Ich liebe dich, [9]9
  Я тебя люблю (нем.).


[Закрыть]– сказала она им, – да, люблю.

Фрэнсис решила:

– Я схожу за Юлией.

Она поднялась на верхний этаж. Оказалось, что Юлия ужинает с Вильгельмом – за маленьким столиком, уставленным серебряной посудой и бокалами. Фрэнсис объяснила, что привело ее к свекрови в столь неурочный час, и Юлия ответила шуткой, хотя прозвучала она как обвинение:

– Еще одна бесприютная душа нашла здесь кров. У гостеприимства должны быть границы, Фрэнсис. Кто эта леди?

– Она точно не леди, – ответила Фрэнсис, – зато полностью подпадает под определение «бесприютная душа».

Когда она вернулась в гостиную, там уже появился Эндрю со стаканом воды. Он как раз подносил его к губам незнакомки.

– Я не из тех, кто любит воду, – проговорила гостья и откинулась на подушки.

Она исполнила отрывок из песенки, в которой говорилось о том, что еще один глоток не причинит ей никакого вреда. А потом снова полились немецкие фразы. Юлия внимательно слушала. Она жестом указала Вильгельму на стул, и они оба сели, бок о бок, готовые вынести суждение.

Вильгельм спросил:

– Могу я называть вас Марлен?

– Зовите меня, как вам будет угодно, дорогой мой, называйте, как вам заблагорассудится. Не словом бьют, а палкой. Меня били однажды, но это было давно. – Гостья неожиданно всплакнула, всхлипывая как ребенок. – Было больно, – поведала она собравшимся вокруг дивана. – Было больно, но немцы были настоящими джентльменами. Они неплохие парни.

– Марлен, вы пришли к нам из больницы? – спросила Юлия.

– Да, дорогая. Я сбежала из больницы, можно сказать и так, но они примут меня обратно, примут бедняжку Молли снова. – И она запела: – Нет никого красивей Салли. Она – свет моей души… – И потом тонко и нежно: – Салли… Салли…

Юлия поднялась, движением руки разрешила Вильгельму не вставать и так же молча велела Фрэнсис следовать за ней на лестничную площадку. Колин пошел с ними. Он сказал:

– Я думаю, мы должны оставить ее у нас. Она больна, ведь так?

– Больна и безумна, – ответила Юлия. Потом добавила более деликатно, смягчая свою суровость: – Ты знаешь, кто она… кем она была?

– Даже не представляю.

– Эта женщина развлекала немецких солдат в Париже во время последней войны. Она проститутка.

Колин простонал:

– Но это же не ее вина!

Дух Шестидесятых со страстным взглядом, дрожащим голосом и протянутыми в мольбе руками противостоял сейчас прошлому человечества, ответственному за все несправедливости мира, и воплощением человеческой расы сейчас в его глазах была Юлия, которая воскликнула:

– О, глупый мальчик! Ее вина, наша вина, их вина – какая разница? Кто будет ухаживать за ней?