Текст книги "Великие мечты"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Но факт оставался фактом: атмосфера в «Дефендере» и в других либеральных печатных органах была еще той, «партийной». И первым, самым очевидным доказательством этого является враждебность к несогласным. Левые или либеральные дети называют своих родителей фанатиками, но не осознают, что полностью унаследовали их склад ума. «Тот, кто не с нами, тот против нас». Привычка поляризации: «Раз ты думаешь не так, как мы, значит, ты фашист».

И, подобно Партии в былые дни, имелась в обществе когорта обожаемых людей, героев и героинь – конечно, не коммунистов, но товарищ Джонни был выдающимся деятелем, величественным старцем, одним из «старой гвардии» и виделся многим как памятник самому себе, вечно стоящий на трибуне и потрясающий кулаком на реакционные небеса. Советский Союз по-прежнему притягивал если не умы, то сердца. Да, да, ошибки были, и эти ошибки признали, но все равно эту великую силу защищали – по привычке, укоренившейся слишком глубоко.

В редакции газеты были люди, о которых шептались: должно быть, они шпионы ЦРУ. То, что шпионы ЦРУ повсюду, не вызывало сомнений; тогда почему не здесь тоже? Но никто не говорил, что в этот пирог запустил свои советские пальцы и КГБ, манипулируя и воздействуя, хотя такова была правда, не признаваемая двадцать лет подряд. Главным врагом были Соединенные Штаты – то было неписаное положение и зачастую об этом громко заявляли. Америка – фашистское милитаристское государство, и недостаток свободы и истинной демократии в ней подвергался постоянным нападкам в статьях и речах тех людей, которые ездили туда в отпуск, посылали детей в американские университеты и предпринимали поездки через «пруд», чтобы принять участие в демонстрациях, забастовках, маршах и митингах.

Некий наивный юнец, присоединившийся к «Дефендеру» из чувства восхищения перед его великой и почетной историей свободной и справедливой мысли, задиристо утверждал, что было ошибкой называть Стивена Спендера фашистом за его кампанию против Советского Союза и попытки заставить людей принять «правду», каковое слово означало полную противоположность того, что под ним понимали коммунисты. Этот молодой человек доказывал, что поскольку все знают о фальсифицированных выборах, показных судах, концентрационных лагерях, использовании труда заключенных и о том, что Сталин был гораздо хуже Гитлера, то можно так прямо и заявить. Последовали крики, вопли, слезы, чуть не дошло до драки. Юнец исчез из редакции и был признан «подсадной уткой» ЦРУ.

Фрэнсис была не единственной, кто мечтал оставить это лицемерное, лживое гнездо. Руперт Боланд, ее хороший друг, был вторым таким человеком. Тайная неприязнь к учреждению, в котором они работали, объединила их, и потом, когда оба они могли бы уйти, найдя работу в других газетах, они остались – в силу взаимной симпатии. О чем ни один из них не догадывался, поскольку признались они друг другу в этом уже позже. Фрэнсис давно чувствовала, что рискует влюбиться в этого мужчину, и потом, когда решила, что уже слишком поздно, это случилось. Ну, а почему бы и нет? События развивались неторопливо, но в целом удовлетворительно. Руперт хотел жить вместе с ней.

– Не хочешь ли переехать ко мне? – спросил он.

Руперт имел квартиру в Мэрилебоуне. Фрэнсис ответила, что не прочь иметь собственный дом, хотя бы на старости лет. У нее будет достаточно денег через год или два. Он сказал:

– Давай я одолжу тебе денег, которых не хватает.

Фрэнсис уклонялась от прямого ответа и находила причины отказаться от его предложения. Ведь в таком случае это будет не совсем ее дом, а ей хотелось иметь такой уголок на Земле, про который она могла бы сказать: «Это мое». Но Руперт этого не понимал и обижался. Несмотря на эти разногласия, их любовь цвела. Фрэнсис приходила к нему ночевать, нечасто, потому что не желала огорчить Юлию и боялась Колина. Руперт спрашивал:

– Но почему? Ты ведь уже давно совершеннолетняя.

При сближении с другим человеком порой возникают такие моменты, когда целые куски кровоточащей и мучительной истории вдруг сворачиваются и закрываются. Фрэнсис не верила, что сможет объяснить ему. И не хотела. Не стоит ворошить прошлое. Баста. Финиш. Руперт все равно не поймет. Он был женат и имел двух детей, которые жили с матерью. Он виделся с ними регулярно, теперь вместе с Фрэнсис. Но Руперт еще не прошел через беспощадные притязания подросткового возраста. Он сказал, совсем как Вильгельм:

– Но мы же не тинейджеры, которые прячутся от взрослых.

– Насчет этого не знаю. Но в любом случае пока мне это нравится.

Был еще один момент, который мог бы создать проблему, но не создал. Руперт был десятью годами младше Фрэнсис. Ей было почти шестьдесят, а ему – всего пятьдесят! Но после определенного возраста десять лет в одну или другую сторону уже не имеют особого значения. Помимо секса, про который Фрэнсис вспоминала, что то было приятное времяпровождение, Руперт был для нее идеальным компаньоном. Он заставлял ее смеяться, чего, Фрэнсис знала, ей сильно недоставало всю жизнь. Как легко быть счастливыми, обнаружили они, и, не веря самим себе, оба признались в чувствах.

И это было так легко сделать – почему? Память подсказывала, что это сложное, трудное, болезненное дело.

Но пока не было места для их любви, которая носила обыденный, спокойный характер – совсем не похожая на подростковый флирт.

Толпы, собравшиеся для празднования независимости Цимлии, выплеснулись из зала на ступени крыльца и дальше на тротуары, они грозили застопорить движение на улицах, как случилось ранее на гуляниях в честь Кении, Танзании, Уганды, Северной Цимлии. Вероятно, во всех этих мероприятиях принимала участие большая часть тех, кто предавался сейчас веселью. Здесь были представлены все разновидности победных эмоций: от тихого удовлетворения людей, трудившихся годами, до неистового экстаза тех, кого толпа опьяняет так же, как любовь, или ненависть, или футбол. Фрэнсис пришла, потому что ей позвонил Франклин.

– Очень прошу вас, приходите. Нет, без вас для меня не будет праздника. Я зову всех своих старых друзей. – Ей это было лестно слышать. – А где мисс Сильвия? Она тоже должна прийти, пожалуйста, попросите ее.

Вот почему с Фрэнсис сегодня была Сильвия. Они протискивались через толпу, хотя девушка постоянно твердила:

– Фрэнсис, мне нужно поговорить с вами кое о чем. Это очень важно.

Кто-то потянул Фрэнсис за рукав.

– Миссис Леннокс? Вы миссис Леннокс? – вопрошала настойчивая молодая женщина с рыжими волосами и выражением растерянности на лице. – Мне нужна ваша помощь.

Фрэнсис остановилась, и Сильвия тоже, сразу позади нее.

– В чем дело? – прокричала Фрэнсис.

– Вы так помогли моей сестре. Она обязана вам жизнью. Можно и мне к вам прийти? – Незнакомка тоже пыталась перекричать общий гам.

Озарение пришло, но не сразу.

– А, понятно. Должно быть, вы имеете в виду другую миссис Леннокс – Филлиду.

Безумные подозрения, раздражение, затем неприязнь исказили черты лица незнакомки.

– Так вы отказываетесь? Не можете? Не хотите?

– Я не та миссис Леннокс, что вам нужна. – И Фрэнсис пошла вперед. Сильвия успела взять ее под руку. То, что Филлиду видят в таком свете… нужно время, чтобы это уложилось в голове. – Она говорила о Филлиде, – пояснила Фрэнсис.

– Да, я поняла, – сказала Сильвия.

Еще от двери было видно, что зал набит до отказа и что нет ни малейшей возможности пробраться внутрь, но на входе распоряжались Роуз и Джил, обе с розетками размером с тарелку, одетые в цвета цимлийского флага. При виде Фрэнсис Роуз с энтузиазмом замахала ей и прокричала в склоненное к ней ухо:

– Тут как будто большой семейный вечер, все пришли. – Но потом она заметила Сильвию, и ее лицо скривилось негодующей гримасой. – Что-то я тебя ни разу не видела на наших демонстрациях.

– Меня ты тоже не видела, – сказала Фрэнсис. – Но надеюсь, это не значит, что я тут белая ворона.

Роуз хмыкнула, но отошла в сторону, пропуская Фрэнсис и, следовательно, Сильвию внутрь.

– Фрэнсис, мне нужно поговорить с Франклином.

– Тогда, может быть, тебе лучше обратиться к Джонни?

– Джонни, похоже, меня не помнит, но ведь я же сто лет была частью семью – правда же?

Зал взревел. На платформу пробивались ораторы, человек двадцать, и Джонни среди них, с Франклином и другими чернокожими товарищами. Франклин увидел Фрэнсис, которая сумела как-то пробраться в первые ряды, и спрыгнул с платформы, смеясь, почти плача, потирая ладони: он таял от счастья. Африканец обнял Фрэнсис, а потом огляделся вокруг и спросил:

– А где Сильвия?

Франклин смотрел на худую молодую женщину с прямыми волосами, убранными от бледного лица в хвост, в черном свитере с высоким воротником. Его взгляд оставил ее, побродил вокруг, вернулся – очевидно, были какие-то сомнения.

– Но вот же Сильвия! – крикнула ему Сильвия.

Зал ревел и аплодировал. На платформе, прямо над ними, стояли ораторы, махали знакомым, стискивали руки над головой в приветствии, пронзали воздух кулаками в салюте, адресованном, по-видимому, какому-то существу над головами зрителей. Они улыбались и смеялись, впитывали обожание толпы и посылали его обратно горячими, почти что видимыми лучами.

– Да вот же я. Ты забыл меня, Франклин.

Никогда еще ни один мужчина не выглядел более разочарованным, чем Франклин в этот миг. Много лет жила в его памяти маленькая девочка с пушистыми волосами, похожая на цыпленка, славная, как Дева Мария и другие женщины-святые на священных изображениях в миссии. А эта суровая сухая женщина причиняла ему боль, он не хотел смотреть на нее. Но она вышла из-за спины Фрэнсис и обняла его, и улыбнулась, и на мгновение он готов был поверить: «Да, это Сильвия…»

– Франклин! – закричали ему с платформы.

В этот момент подошла Роуз, и ему не удалось уклониться от ее объятий.

– Франклин. Это я. Роуз. Ты меня помнишь?

– Да, да, да, – закивал Франклин, чьи воспоминания о Роуз были, честно говоря, смутными.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала она.

– Хорошо, но мне нужно возвращаться на сцену.

– Я подожду тебя после митинга. Помни, это для твоей же пользы.

Франклин взобрался на платформу и превратился в блестящее, улыбающееся черное лицо среди других таких же.

Он стоял рядом с Джонни, который был как состарившийся, но величественный лев и приветствовал своих последователей в толпе зрителей внизу, потрясая кулаком. Но взгляд Франклина все еще бродил по залу, словно где-то там была та, давнишняя Сильвия, и когда глаза его остановились безутешно на том месте, где сидела в первом ряду нынешняя Сильвия, она улыбнулась ему и помахала. Его лицо снова взорвалось счастьем, и Франклин раскрыл руки, обнимая толпу, но на самом деле объятие предназначалось только Сильвии.

На праздновании победы после войны обычно уделяют не много времени мертвым солдатам – вернее, о них говорят и даже поют с излишком, в том ключе, что «погибшие товарищи сделали эту победу возможной», но все эти лозунги и шумные заверения направлены как раз на то, чтобы поскорее забыть о костях, лежащих в скалистой расщелине или в могиле, настолько неглубокой, что туда добрались шакалы, раскидали ребра, пальцы, череп. За шумом скрывается обвиняющее молчание, которое вскоре сменяется забвением. В зале в тот вечер было мало людей (почти все были белыми), кто потерял бы сыновей и дочерей в эту войну или сам сражался там, но мужчины на платформе – часть из них – служили в армии или приезжали на фронты. Также там были мужчины, которые обучались вести политические или партизанские войны в СССР или в лагерях, организованных Советским Союзом в Африке. И еще среди зрителей находилось приличное количество людей, знавших различные «кусочки» Африки в старые времена. Между ними и активистами пролегала пропасть, но все были охвачены единым победным восторгом.

Двадцать лет войны, начавшейся с изолированных вспышек «общественных беспорядков», «непослушания», или забастовок, или угрюмого недовольства, прорывающегося убийствами и поджогами, но все эти ручейки слились в наводнение, которое стало войной, продолжавшейся целых двадцать лет, а скоро о ней забудут и вспоминать будут только по праздникам. Оглушительный шум в зале не стихал. Люди кричали, и плакали, и обнимали друг друга, и целовались с незнакомыми, а на платформе ораторы сменяли один другого, черные и белые. Выступил Франклин, потом еще раз. Толпе он нравился, этот круглолицый жизнерадостный человек, который – так говорили – вот-вот войдет в правительство, формируемое товарищем Мэтью Мунгози: тот неожиданно получил большинство голосов на только что состоявшихся президентских выборах. Да, президент Мунгози, а ведь недавно это было всего лишь имя среди полудюжины других потенциальных лидеров. Позже других на митинге появился товарищ Mo. Этот возбужденно смеялся, запрыгнул на платформу, чтобы рассказать о том, как он вернулся сию минуту с передовой линии свободы, где борцы откладывают оружие и строят планы, как сделать реальностью те заветные мечты, что вели их вперед десятки лет. Товарищ Mo, жестикулируя, захлебываясь, плача, рассказывал зрителям об этих мечтах – все были так поглощены новостями с театра военных действий, что не имели минутки подумать о том, как скоро придется им услышать: «А теперь мы все вместе будем строить будущее». Товарищ Mo на самом деле не был цимлийцем, но это не важно, больше никто в последнее время не виделся с борцами за свободу, даже товарищ Мэтью, слишком занятый переговорами с Белым домом и другими встречами на высшем уровне. Большинство мировых лидеров уже заявили о своей поддержке нового президента Цимлии. За ночь он вырос в фигуру международного масштаба.

У Фрэнсис и Сильвии не было возможности покинуть зал, а ликование, и слезы, и речи продолжались до тех пор, пока администраторы не пришли предупредить, что осталось десять минут оплаченного времени. Недовольные возгласы, свист, крики «Фашисты!». Все двинулись к выходу. Фрэнсис задержалась, глядя на Джонни, думая, что должен он хотя бы показать, что знает о ее присутствии, и он действительно сухо кивнул бывшей жене. На платформу вскарабкалась Роуз, чтобы поздороваться с Джонни, который и ей всего лишь кивнул. Потом Роуз встала перед Франклином, закрыв доступ всем остальным, кто хотел пожать ему руку, обнять или даже вынести из зала на плечах.

Фрэнсис и Сильвия добрались до фойе, где их догнала Роуз, лопаясь от гордости. Франклин пообещал устроить ей интервью с товарищем Мэтью. Да, сразу же. Да, да, да, он твердо пообещал, что поговорит с товарищем Мэтью, который будет в Лондоне всю следующую неделю, и Роуз получит свое интервью.

– Вот видите? – воскликнула она, обращаясь исключительно к Фрэнсис и игнорируя Сильвию. – Так что я на пути к цели.

От Фрэнсис ожидали вопроса: «К какой цели?» – и она задала его.

– Увидите, – сказала Роуз. – Мне нужен был только толчок, и все.

Она удалилась, чтобы заняться обязанностями распорядителя.

Фрэнсис и Сильвия стояли на тротуаре, окруженные счастливыми людьми, которые никак не хотели расходиться.

– Мне нужно увидеться с вами, Фрэнсис, – сказала Сильвия. – Это важно. И не только с вами – со всеми.

– Со всеми!

– Да. Вы поймете почему.

Они договорились собрать всех через неделю, и Сильвия придет домой на весь вечер, она обещает.

Роуз прочитала все статьи, в которых упоминался товарищ Мэтью, президент Мунгози. Про Цимлию писали мало. О президенте же отзывались в основном одобрительно, в том числе люди, которые известны критическим настроем. Прежде всего, он коммунист. Спрашивалось: что это будет означать в контексте Цимлии? Роуз не планировала задавать подобных вопросов, конфронтация ей ни к чему. Перед встречей она составила примерный список вопросов африканскому лидеру, взяв их все из уже данных им интервью. В качестве журналиста Роуз обычно писала небольшие очерки в местных новостях, используя сведения, полученные от Джил, которая теперь состояла в нескольких комитетах при муниципальном совете. В своих статьях Роуз просто повторяла эту информацию (или статьи других людей), так что задача, которую ей предстояло выполнить на встрече с президентом Мунгози, ничем не отличалась от прежней работы, только была значительнее по объему и (она надеялась) последствиям. В наброске интервью Роуз не упомянула ни единого критического замечания в адрес товарища Мэтью и закончила парой абзацев оптимистичных эвфемизмов, которые так часто можно было слышать в исполнении товарища Джонни.

На свою встречу с цимлийским вождем она взяла этот набросок. Товарищ Мэтью не был общителен, по крайней мере поначалу, но когда он прочитал ее проект интервью, то все его подозрения рассеялись, и он даже подсказал Роуз несколько полезных цитат: «Как сказал мне президент Мунгози…»

Прошла неделя. Фрэнсис разложила кухонный стол до его первоначального состояния, надеясь, что гости скажут: «Как в старые времена». Она приготовила рагу и сделала пудинг. Кто собирался прийти? Узнав, что будет Сильвия, пообещала спуститься Юлия и привести с собой Вильгельма. Когда Колин услышал, по какому поводу созывает Сильвия этот «митинг», сказал, что обязательно придет. Эндрю, утверждающий, что у них с Софи медовый месяц (хотя они еще не расписывались), тоже сказал, что они придут вдвоем.

Юлия и Фрэнсис ждали вместе. Первым прибыл Эндрю, но один. Достаточно было взгляда, чтобы все понять: он выглядел опустошенным, даже измученным, и в нем не осталось ни следа от шутника Эндрю. Он был грустен, с красными глазами.

– Софи, возможно, подойдет попозже, – объявил он и налил себе один стакан красного вина и затем, проглотив его одним махом, сразу же второй. – Да-да, знаю, мама, – сказал он. – Но мне пришлось нелегко.

– Софи вернулась к Роланду?

– Не знаю. Может быть. Узы любви трудно разрушить, но если это любовь, то дайте мне что-нибудь другое. – Эндрю уже запинался, от алкоголя. – А пришел я на самом деле потому, что почти не вижусь с Сильвией. Сильвия – кто она такая? Может, на самом деле я люблю ее. Но знаешь что, Фрэнсис, мне кажется, что в душе она монахиня. – И так Эндрю продолжал, поток слов замедлился только тогда, когда он встал, прошел к раковине и ополоснул лицо холодной водой. – Существует такой предрассудок… – Эндрю едва выговаривал слова, – что холодная вода гасит пары алкоголя. Неправда. – Едва сев, он тут же уронил голову на стол, а затем снова встал и сказал: – Наверное, мне лучше прилечь ненадолго.

– Твою комнату занял Колин.

– Пойду тогда в гостиную. – Его продвижение по лестнице сопровождалось грохотом.

Пришла Сильвия и обняла Юлию, которая не удержалась от упрека:

– Я совсем тебя не вижу в последнее время.

Сильвия улыбнулась и села напротив Фрэнсис, положив перед собой бумаги.

– Ты разве не будешь с нами ужинать? – спросила Юлия, и Сильвия сказала:

– Конечно. Извините. – И отодвинула бумаги в сторону.

Широкими прыжками спустился в кухню Колин. Бледное лицо Сильвии потеплело при виде него, и она протянула ему навстречу руки. Они обнялись.

Постучался в дверь Вильгельм, как всегда это делал, спросил, можно ли ему присоединиться к ним, сел рядом с Юлией, сначала поцеловав ей руку и окинув ее внимательным взглядом. Он беспокоится о ней? Выглядит она по-прежнему, они оба не меняются уже много лет. Хотя Вильгельм уже близок к девяностолетию, но при этом крепок, деятелен.

Услышав, что Эндрю пьян и спит в гостиной, Колин сказал:

–  La belle dame sans merci. [11]11
  Бездушная прекрасная дама (фр.).


[Закрыть]Я же говорил тебе, Фрэнсис, помнишь?

В этот момент появилась и сама Софи, на ходу извиняясь за опоздание. Она была в свободном белом платье, поверх которого лились каскады черных волос. Ее лицо не несло на себе следов ни любви, ни боли, а вот глаза – глаза совсем другое дело.

Фрэнсис подавала еду, поэтому руки у нее были заняты. Она подставила щеку, чтобы Софи могла поцеловать ее. Затем Софи скользнула на стул напротив Колина и увидела, что он с серьезным видом изучает ее.

– Милый Колин, – сказала Софи.

– Твоя жертва наверху, в отключке, – сообщил ей Колин.

– Нехорошо так говорить, – заметила Фрэнсис.

– Не хотел никого обидеть, – сказал Колин.

Глаза Софи наполнились слезами. Вильгельм обратился к Колину:

– Прекрасных женщин нельзя упрекать за тот вред, что они причиняют. Господь даровал им разрешение мучить нас. – Он взял руку Юлии, поцеловал ее раз, другой, вздохнул, положил морщинистую руку обратно и похлопал ее ласково.

Пришел Руперт. Без каких-либо объяснений, которых никто, впрочем, и не потребовал, он стал данностью в их доме и, надеялась Фрэнсис, был принят. Колин посмотрел на него долгим взглядом, и хотя враждебности в нем не было, зато чувствовалось какое-то уныние, словно подтвердился приговор одиночества. Руперт сел на стул возле Фрэнсис и всем кивнул.

– Ты говорила – митинг. Но еще и ужин, как я посмотрю, – сказал он.

Фрэнсис поставила перед каждым полные тарелки – в семейном стиле – и бутылки с вином посреди стола.

– Это волшебно, Фрэнсис, это так восхитительно, совсем как в старые времена, о, я так часто вспоминаю о них, как мы все сидели за этим столом, чудные вечера, – щебетала Софи. Но она едва не плакала и тонкими белыми пальцами, созданными для перстней, уничтожала кусок хлеба.

Тут в кухню вбежала маленькая собачка, вырвавшаяся из заточения, куда ее поместили на время ужина, и моментально взобралась Колину на колени, где и осталась сидеть, энергично мотая хвостиком-перышком.

– Слезь, Злюка, – велел песику Колин. – Сейчас же.

Но зверюшка поудобнее устроилась у хозяина на коленях и попыталась лизнуть его в лицо.

– Нехорошо позволять собакам так себя вести, – заметила Сильвия.

– Знаю, – ответил Колин.

– Ах, эта собака, – сказала Юлия. – Почему ты не придумал ей более приличное имя? Каждый раз, когда я слышу «Злюка», мне становится смешно.

– Смех – лучшее лекарство, – парировал Колин. – Что ты на это скажешь, Сильвия?

– Скажу, что мы совсем позабыли о еде. – Сама она едва притронулась к тому, что лежало на ее тарелке.

– Божественно вкусно! – воскликнула Софи, которая ела так, будто голодала неделю.

Наконец появился и Эндрю, нездоровый на вид, но трезвый. Они с Софи обменялись горестными взглядами. Фрэнсис поставила перед Эндрю тарелку, и он сказал:

– Может, сразу перейдем к делу? Нам с Софи скоро нужно будет уходить. – Во взгляде, который он кинул на Софи, чувствовался робкий вопрос, но она казалась смущенной.

– Нужно ли мне еще раз все повторить? – поинтересовалась Сильвия, с облегчением отодвигая тарелку и вновь раскладывая перед собой бумаги. – Я разослала всем общую информацию.

– Очень полезная информация, – сказал Эндрю, – спасибо.

А дело было вот в чем. Группа молодых врачей хотела заставить правительство строить убежища на случай выпадения радиоактивных осадков и, в дальнейшем, на случай полномасштабной ядерной атаки. Этой инициативе противостояла шумная, активная, действенная организация под названием «Кампания за одностороннее ядерное разоружение». Эти люди не желали ничего слышать о строительстве каких бы то ни было убежищ и всячески мешали обучению населения элементарным мерам безопасности. Тон полемики был негативный, яростный, вплоть до истеричного. Юлия сказала:

– Прошу объяснить мне кое-что. Почему эти люди так недовольны, что правительство готовит укрытия для себя и королевской семьи? – Расхожей фразой по этому поводу было: «Правительство все делает, чтобы защитить себя, а на нас ему наплевать». – Я просто не понимаю, – продолжала Юлия. – Если начнется война, то стране как никогда будет нужно правительство, разве это не логично?

– Здравые рассуждения вряд ли применимы в этой кампании, – вставил Вильгельм. – Эти люди не знают, что такое война, а иначе не говорили бы подобные глупости.

– Вот как они рассуждают, – сказал Колин. – Упадет бомба, и все в мире погибнут. Следовательно, нет никакой необходимости строить убежища.

– Но это нелогично, – возразила Юлия. – Это непоследовательно.

Фрэнсис и Руперт посмотрели на пачку газетных вырезок – из «Дефендера» – и невесело переглянулись. «Дефендер» поддерживал кампанию. Сотрудники редакции заседали в комитетах кампании. Журналисты редакции писали от имени кампании статьи.

– Их аргумент таков, – попытался просветить бабушку Колин, – мол, если правительство будет уверено в своей безопасности, то с большей готовностью пойдет на то, чтобы сбросить бомбу.

– Какую бомбу? – спросила Юлия. – Почему всего одну бомбу? Что это за бомба, о которой все говорят? На войне много бомбят.

– В том-то и дело, Юлия, – сказала Сильвия. – Именно это нам и нужно донести.

– Может, Джонни сумеет нас просветить, – внес предложение Вильгельм. – Он же состоит у них в комитете.

– Есть ли такой комитет, в котором он не состоит? – хмыкнул Колин.

– А давайте позвоним ему и попросим прийти и обосновать свою позицию, – предложил Руперт.

Идея произвела впечатление – членам семьи такое в голову не пришло. Эндрю подошел к телефону. Он набрал номер, Джонни ответил. Услышав, что здесь проходит митинг, он согласился подъехать.

Дожидаясь Джонни, все читали вырезки Сильвии, и Юлия сказала:

– Какие они странные, право слово. Эти люди как дети.

– Верно подмечено, – кивнула Сильвия.

лагодарная за эту крошку, Юлия взяла руку Сильвии и прижала к груди.

– Ах, моя бедная девочка, ты не ешь, ты не бережешь себя.

– Я в порядке, – ответила Сильвия. – Мы все слишком много едим.

Осужденное этими словами рагу Фрэнсис тем не менее пользовалось успехом. Присутствующие не возражали против добавки.

Прибыл Джонни, но не один, а вместе с Джеймсом. Оба мужчины традиционно были в полувоенных куртках и сапогах из армейского магазина. Джонни, который недавно побывал на Кубе, у Фиделя, намотал на шею шарф цветов кубинского флага. Джеймс, высокий, плотный, улыбался всем дружелюбно. Не рады видеть Джеймса? Не может такого быть! Он обнял Фрэнсис, похлопал Эндрю и Колина по плечу, поцеловал Софи, прижал к себе костяную Сильвию, отсалютовал Юлии, вскинув сжатый кулак до уровня плеча – модифицированный таким образом приветственный жест для использования вне Партии.

– Хорошо снова оказаться здесь, – объявил он.

Он сел на свободный стул и выжидательно посмотрел на Джонни. Тогда тот тоже опустился на стул рядом с Джеймсом, однако, почувствовав себя на одном уровне с остальными, встал и снова принял свою обычную позу – спиной к окну, руки опираются о подоконник.

– Я поел, – заявил он. – Как ты, Мутти?

– Как видишь.

Джеймс с аппетитом налег на еду.

– Вы не знаете, от какой вкуснотищи отказываетесь, – сказал он своему кумиру и наставнику. Он говорил с просторечным акцентом, и Юлия недовольно поморщилась.

Джонни помялся, потом сдался и сел. Перед ним тут же появилась тарелка, так как Фрэнсис знала, чем все это закончится.

Сильвия сказала:

– У нас серьезный разговор. Джонни, Джеймс, мы обсуждаем важные вопросы.

– Разве бывают несерьезные разговоры? – отозвался Джонни. Он кивнул сыновьям, когда пришел, а сейчас сказал Эндрю: – Передай хлеб.

– Жизнь, – вставил Колин, – вообще очень серьезная штука, как всем нам хорошо известно.

– И становится все серьезнее и серьезнее, – подхватил Эндрю.

– Хватит, – сказала Сильвия. – Мы пригласили сюда Джонни не просто так.

– Выкладывай! – велел Джонни.

– Наша группа состоит из молодых врачей. У нас есть комитет. Мы уже некоторое время назад испытывали озабоченность, но поводом к действию стало письмо, вывезенное из Советского Союза…

Джонни театральным жестом отложил нож и вилку и поднял ладонь, останавливая Сильвию. Но та продолжила:

– Оно написано группой советских врачей. Те сообщают, что на ядерных предприятиях были аварии, там много погибших, и люди до сих пор умирают. Большие зоны в стране заражены радиоактивными осадками…

– Мне не интересно выслушивать антисоветскую пропаганду, – заявил Джонни. Он вернулся на свое место у окна, оставив тарелку. Джеймс с неохотой тоже оторвался от еды и встал рядом с Джонни – капитан и его лейтенант. Сильвия сказала:

– Это письмо привезено человеком, который был в Советском Союзе с делегацией. Тайно привезено. Оно дошло до нас. Оно подлинное.

– Прежде всего, – заговорил Джонни еще более отрывисто, чем обычно, – товарищи в Советском Союзе – ответственные люди и не допустят никаких аварий на ядерных установках. И во-вторых, я не готов тратить свое время на то, чтобы обсуждать сведения, полученные из очевидно фашистских источников.

– О, господи! – в раздражении воскликнула Сильвия. – Да вам самому-то не стыдно, Джонни? Сколько можно повторять одно и то же, когда всем уже известно?..

– Кому это всем? – фыркнул Джонни.

Их диалог прервала Юлия:

– Я хочу знать, почему ваша… ваша клика утверждает, будто это преступление – обезопасить правительство и королевскую семью в случае войны? Я не понимаю вас.

– Но это же просто, – пояснил Эндрю. – Это люди, которые ненавидят власть – безо всяких почему и зачем.

Джеймс кивнул со смехом:

– Ну да, правильно.

– Дети, – сказала Юлия, – глупые дети. И при этом они обладают таким влиянием. Если бы вы пережили войну, то не говорили бы подобной чепухи.

– Вы забываете, – заметил ей Джеймс, – что товарищ Джонни сражался в Испании.

Воцарилась тишина. Молодежь практически не слышала о подвигах Джонни, а старшее поколение давно устало от попыток эти подвиги забыть. А сам Джонни только скромно опустил глаза и потом кивнул, вновь беря нить разговора в свои руки.

– Если бомба упадет, то это будет конец, конец для всех на Земле.

– Какая бомба? – спросила Юлия. – Почему вы все говорите о какой-то бомбе?

– И не о Советском Союзе тут надо говорить. Бомба будет американской.

Сильвия сказала:

– О Джонни, прошу тебя, будь серьезен. Ты всегда говоришь такую ерунду.

Жалящие нападки этого ничтожества, этой пигалицы медленно выводили Джонни из себя.

– Должен заметить, что нечасто мне приходится слышать, будто я говорю ерунду.

– Это потому, что ты общаешься только с такими людьми, которые сами говорят ерунду, – пояснил отцу Колин.

Фрэнсис, которая сидела молча с момента появления Джонни, так как знала, что ничего толкового из разговора с ним не выйдет, стала убирать тарелки и расставлять стеклянные миски с лимонным кремом, абрикосовым муссом и взбитыми сливками. Джеймс, видя это, буквально застонал от жадности и вернулся на свое место за столом.

– Кто в наше время делает пудинги? – холодно заметил Джонни.

– Только милая Фрэнсис, – сказала Софи, принимаясь за свою порцию пудинга.

– И то изредка, – добавила Фрэнсис.

Сильвия вернулась к главной теме созванного ею «митинга»:

– Очень хорошо, Джонни, давайте допустим, что этих ужасных аварий в Советском Союзе никогда не было…

– Конечно не было.

– Тогда почему вы возражаете против того, чтобы население нашей страны было защищено от радиации? Вы даже не соглашаетесь информировать людей о том, как подготовить свое жилище на случай выпадения зараженных осадков. Вы отвергаете любые защитные меры. Я не понимаю. Никто из нас не может этого понять. Стоит только упомянуть слово «защита», как вы все встаете на дыбы.