Текст книги "Великие мечты"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Идеологические потрясения, охватившие мир в шестидесятых, в католической церкви приняли форму бунта, который попытался свергнуть Деву Марию с трона. Богородицу – прочь, и вместе с ней были изгнаны четки. Детство Сильвии проходило вне католицизма, она никогда не обмакивала пальцы в чашу со святой водой, не оплетала их четками, не крестилась и не обменивалась карточками святых с подружками («Я дам тебе три святых Джерома за одну Деву Марию»). Она никогда не молилась богородице, только Иисусу. Следовательно, придя в лоно Церкви, Сильвия не тосковала о том, чего никогда не знала, и только постепенно, встречая старых священников, или монахинь, или верующих, узнавала она о произошедшей революции, которая оставила многих в скорби, особенно по Деве. (Она будет восстановлена в правах через несколько десятилетий.) А в тех укромных уголках мира, докуда не достигали взгляды борцов с ересью и отсталостью, священнослужители и монахини сохранили свои четки и святую воду, свои статуэтки и изображения Девы Марии, надеясь, что никто не заметит.

И человеку вроде Ребекки, которая прикнопила картинку с ликом Богородицы на центральную стойку своей хижины, вышеописанный идеологический момент показался бы лишенным всякого смысла; но она о нем и не слышала.

На стене своей комнаты, прямо на кирпич, Сильвия повесила большую репродукцию «Мадонны в скалах» Леонардо и несколько Пресвятых Дев поменьше. Глядя на стену, легко было заключить, что эта религия заключалась в поклонении женщинам. Распятие по сравнению с этими образами казалось незначительным. Ребекка иногда садилась на краешек кровати Сильвии, складывала руки на груди и смотрела на картину Леонардо, вздыхала, лила слезы. «О, как красиво!» Можно сказать, что Дева проскользнула через пустоты догмы посредством Искусства. Сильвия не задумывалась над тем, насколько дорога ей богородица, но она твердо знала, что не может жить без репродукций своих любимых картин. Края репродукции уже погрызли чешуйницы. Надо будет попросить кого-нибудь привезти ей новую.

Сильвия заснула на стуле, глядя на скучную статуэтку отца Макгвайра и недоумевая, как тому в голову пришло выбрать эту поделку, когда можно иметь настоящую статую, настоящую картину. Но она, конечно, не посмеет сказать этого священнику, который вырос в Донегале, в маленьком доме, полном детей, и прибыл в Цимлию сразу после окончания теологического колледжа. Неужели Леонардо ему не понравился? Макгвайр долго стоял в дверях ее спальни, потому что Ребекка сказала ему: «Отец, отец, пойдите посмотрите, что привезла нам доктор Сильвия». Сложив руки, оплетенные четками, на животе, который вздымался и опадал, он стоял и смотрел.

– Это лица ангелов, – провозгласил он наконец, – и, должно быть, художнику было видение. Ни одна земная женщина так не может выглядеть.

На следующее утро, когда выстиранное Ребеккой белье заново сохло после ночного дождя, Сильвия попросила Аарона поискать в буше комариные куколки, но он сказал:

– Боюсь, мне нужно читать книги, которые я изучаю с отцом Макгвайром.

Сильвия пошла в деревню, нашла несколько ребятишек – которые вообще-то должны были бы сидеть в школе – и сказала, что заплатит им, если они обыщут буш на предмет куколок.

– Сколько?

– Дам вам денег на всех, а вы сами между собой поделите.

– Сколько?

Через минуту ребятишки стали требовать от нее велосипеды, учебники, новые футболки. Это потому, что любого белого человека они считали богачом и источником всевозможных благ для себя. Сильвия засмеялась, потом они тоже засмеялись, и сошлись в конце концов на нескольких цимлийских долларах, что были зажаты в ее руке, – их хватит на горсть сладостей в местной лавке. И дети побежали со смехом в буш, они дурачились и играли: экспедиция будет безрезультатной. Затем Сильвия направилась в больницу, где застала Джошуа зашивающим довольно глубокую рану.

– Вас здесь не было, доктор Сильвия.

– Я бы пришла через пять минут.

– Откуда мне было знать?

Это давно уже стало предметом их разногласий. Джошуа научился зашивать простые раны и делал это неплохо. Но, осмелев, парень пытался самостоятельно заниматься ранами, которые требовали больших знаний, чем у него, и Сильвия запрещала ему это делать. Они оба посмотрели на мальчика, который уставился на свою руку и на иглу, пронзающую плоть. Он держался молодцом, закусил только губу. Джошуа неопрятно закончил шов – Сильвия забрала у него иглу и переделала последний отрезок заново. Потом она пошла к своей аптеке – к сараю, чтобы отмерить лекарства перед обходом. Джошуа последовал за ней, распространяя вокруг себя запах дагги.

– Товарищ Сильвия, я хочу стать доктором. Всю свою жизнь я хотел этого.

– Никто не станет обучать на врача человека, который курит даггу.

– Если бы я начал учиться, то бросил бы курить.

– А кто будет платить за твое обучение?

– Вы можете платить за него. Да, вы должны заплатить за меня.

Этот парень знал (как знали все вокруг), что Сильвия сама оплачивала новые строения в больнице, поставки медикаментов и зарплату Джошуа. Предполагалось, что за ней стоит одна из мощных международных компаний-доноров, из системы гуманитарной помощи. Она говорила Джошуа, что ничего подобного, это были ее личные деньги, но он не хотел ей верить.

На старом кухонном подносе, пожертвованном Ребеккой, Сильвия расставила стаканчики с лекарством, разложила кучки таблеток – по большей части витаминов. С этим набором она пошла к деревьям, среди которых лежали или сидели большинство ее пациентов, и стала раздавать им приготовленное.

– Я хочу быть доктором, – грубо повторил Джошуа.

– Ты знаешь, сколько это стоит – обучить одного человека на врача? – спросила она его через плечо. – Послушай, объясни этому мальчику, как проглотить микстуру. Я знаю, она невкусная.

Джошуа заговорил, мальчик что-то возразил ему, но микстуру выпил. Худосочный двенадцатилетний ребенок страдал от сразу нескольких разновидностей гельминтов.

– Тогда скажите мне, сколько это стоит?

– Ну, если приблизительно, включая жилье и питание, то это будет около ста тысяч фунтов.

– Вот и заплатите.

– У меня нет таких денег.

– А кто же за вас платил? Может, правительство? Или это была гуманитарная помощь?

– За меня платила моя бабушка.

– Вы должны сказать нашему правительству, чтобы мне позволили стать доктором. Скажите им, что из меня получится хороший доктор.

– Разве станет ваше черное правительство слушать такую ужасную белую женщину, как я?

– Президент Мэтью сказал, что мы все сможем получить образование. Я хочу получить такое образование, чтобы стать врачом. Он обещал нам, когда товарищи еще сражались в буше, наш товарищ президент пообещал всем нам среднее образование и потом право обучиться любой профессии. Так что вы должны пойти к президенту и сказать ему, чтобы он выполнил то, что обещал.

– Я вижу, ты до сих пор веришь тому, что говорят политики, – заметила Сильвия, опускаясь на колени, чтобы приподнять женщину, ослабевшую после родов и потерявшую ребенка. Черная кожа, обычно теплая и гладкая, была шершавой и холодной.

– Политики? – переспросил Джошуа. – Вы называете их политиками?

Она поняла, что в голове этого парня товарищ президент и чернокожее правительство (его правительство) занимали отличное место от того, которое отводилось «настоящим» политикам – белым.

– Если составить список всех обещаний вашего товарища Мунгози, которые он давал, пока товарищи сражались в буше, то будет очень смешно, – сказала Сильвия.

Она осторожно опустила голову женщины на сложенную вдвое тряпку, прикрывающую грязную после дождя землю, и спросила:

– У этой женщины есть родственники? Кто-нибудь кормит ее?

– Нет. Она живет одна. Ее муж умер.

– Отчего он умер?

СПИД тогда только входил в общественное сознание, и Сильвия подозревала, что некоторые из смертей, случавшихся вокруг, были не тем, чем казались.

– У него появились язвы, и он стал худой и потом умер.

– Нужно покормить ее, – сказала Сильвия.

– Может, Ребекка принесет ей супа, который готовит для святого отца.

Сильвия промолчала. Это была худшая из всех проблем. В ее понимании больницы обязаны кормить своих пациентов, но здесь если у больного не было родственников, то не было и еды. И если Ребекка принесет с кухни священника суп или что-то еще одному из пациентов, то остальные будут недовольны. И вряд ли Ребекка согласится на это: между ней и Джошуа шла борьба из-за того, кто что должен делать. И, думала Сильвия, эта женщина умирает. В приличной больнице она бы наверняка выжила. Если погрузить пациентку в машину и отвезти в больницу, что в двадцати милях отсюда, то она даже не доедет туда живой. Среди запасов Сильвии была пищевая добавка, которую она применяла не как еду, а как лекарство. Она попросила Джошуа пойти и развести для женщины немного порошка, думая при этом: «Я трачу драгоценные запасы на умирающую».

– Зачем? – нахмурился недовольно Джошуа. – Все равно она скоро умрет.

Сильвия, ни слова не говоря, пошла к сараю, который она по невнимательности оставила незапертым, и увидела, что к бутылкам с лекарствами тянется какая-то старуха.

– Что тебе здесь нужно?

– Мне нужно мути, доктор. Мне нужно мути.

Сильвия слышала эти слова чаще, чем любые другие. «Я хочу лекарство. Я хочу лекарство».

– Тогда иди туда, где ждут все остальные, и я осмотрю тебя.

– О, спасибо, доктор, спасибо! – захихикала старуха и убежала из сарая в буш.

– Она – плохой скеллум, – сказал Джошуа. – Она хочет продать лекарство в деревне.

– Я не закрыла аптеку. – Сильвия называла так этот сарай, внутренне посмеиваясь над собой.

– Почему вы плачете? Жалеете, что я не могу стать доктором?

– И поэтому тоже, – сказала Сильвия.

– Я знаю все, что знаете вы. Я смотрю, что вы делаете, и учусь делать это сам. Мне уже не нужно долго учиться.

Сильвия размешала в стакане воды питательный порошок и отнесла его женщине, но той уже ничего не было нужно: она была почти мертва. Слабое дыхание вырывалось редкими толчками.

Джошуа заговорил с мальчиком, сидящим рядом со своей больной матерью:

– Возвращайся в деревню и передай Умнику, чтобы он выкопал могилу для этой женщины. Доктор ему заплатит.

Ребенок убежал. Сильвии Джошуа сказал:

– Я хочу, чтобы вы научили моего сына Умника, научите его, он может.

– Умник? Так его зовут?

– Когда он родился, его мать сказала, что ему нужно дать имя Умник, чтобы он был умным. И мальчик в самом деле умный, она была права.

– Сколько ему лет?

– Шесть.

– Ему нужно ходить в школу.

– Какая польза ходить в школу, если учителя нет и учебников тоже нет?

– Скоро пришлют нового учителя.

– Но книг в школе все равно не будет.

Это было правдой. Один миг нерешительности со стороны Сильвии, и Джошуа продолжил атаку:

– Умник будет приходить сюда и учиться тому, что знаете вы. И я могу научить его тому, что знаю. Мы оба можем стать докторами.

– Джошуа, ты не понимаешь. Здесь я не использую большую часть того, чему меня учили. Ты же сам должен видеть, у нас не настоящая больница. В настоящей больнице есть… – Сильвия пришла в отчаяние, отвернулась и, подавленная необъятностью проблем, замотала головой – так сделал бы и Джошуа, это был африканский жест. Потом она присела на корточки, взяла прутик и стала рисовать здание на мягкой, влажной грязи. Где-то на заднем плане родилась мысль: «Что бы сказала Юлия, если бы увидела меня сейчас?» Она сидела, раздвинув колени, напротив Джошуа, который тоже опустился на корточки, но для его мышц это было легкой и естественной задачей, тогда как Сильвии пришлось балансировать и опираться одной рукой о землю. Другой рукой она нарисовала многоэтажное здание, посмотрела на Джошуа и сказала: – Вот так должна выглядеть больница. Вот тут рентген… Ты знаешь, что такое рентген? – Она вспоминала больницы, в которых проходила практику и работала, а взгляд ее тем временем натыкался на тростниковые навесы, травяные матрасы, сарай, приспособленный под аптеку, хижину, где рожали женщины – рожали на все тех же подстилках из травы. Она снова заплакала.

– Вы плачете, потому что у нас плохая больница, но это я должен плакать, Джошуа должен плакать.

– Да, ты прав.

– И вы должны сказать Умнику, что он может приходить сюда.

– Но ему нужно учиться в школе. Мальчик никогда не станет доктором и даже сиделкой не станет, если не сдаст экзамены.

– Я не могу платить за школу.

Сильвия платила за школьное обучение четырех его детей и трех детей Ребекки. Отец Макгвайр платил за еще двух детей Ребекки, но он, будучи священником, получал совсем немного.

– Умник один из тех, за кого я уже плачу?

– Нет, за него вы еще не платили.

В теории школьное обучение было бесплатным. И вначале так оно и было в действительности. По всей стране родители, которым пообещали образование для их детей, помогали строить учебные заведения, отдавая свой труд бесплатно, и благодаря их энтузиазму и вере новые школы возникли там, где их не было никогда. Но теперь за обучение брали плату, и с каждым семестром она росла.

– Надеюсь, Джошуа, вы не собираетесь заводить еще детей. Это же так неразумно.

– Мы знаем, это заговор белых, чтобы мы не рожали детей, тогда мы станем слабыми, и вы сможете делать, что хотите.

– Какая ерунда. Почему ты веришь всяким глупостям?

– Я верю тому, что видят мои глаза.

– Точно так же вы верите в заговор белых, направленный на то, чтобы убить вас СПИДом.

Джошуа называл эту болезнь «худоба». «У него худоба», – говорили про человека, то есть у него или у нее болезнь, от которой теряют вес. Джошуа воспринял от Сильвии все, что она сама знала о СПИДе, и, вероятно, был более осведомлен в этом вопросе, чем члены правительства, которые упорно отрицали существование болезни. Но при этом Джошуа был уверен, что СПИД намеренно завезен в Африку белыми, из какой-то лаборатории в Штатах; он говорил, что эта болезнь создана специально, чтобы ослабить африканцев.

Гостиница «Селус» в Сенге была межрасовой задолго до Освобождения, за что ее раньше многие поносили, зато теперь она превратилась в уютный старомодный отель, где любили проводить сентиментальные встречи люди, которые при белых были посажены в тюрьму (белые белыми), или которым запретили въезд, или которых преследовали и которым осложнили жизнь. Это был один из лучших отелей, но уже возникали вокруг новые, соответствовавшие международным стандартам, «выстреливали в небо, как стрелы в будущее» – так выразился президент Мэтью, и фразу тут же взяли на вооружение рекламные буклеты.

В этот вечер посреди ресторана был накрыт стол на двадцать человек, и менее значительные гости говорили друг другу: «Смотрите, это "Глобал Мани", а это люди из "Кэринг Интернэшнл"». Во главе стола восседал Сайрус Б. Джонсон, который руководил африканским сектором «Глобал Мани»: серебровласый, холеный человек с властными манерами. Рядом с ним сидел Эндрю Леннокс, а с другой стороны Джеффри Боун – «Глобал Мани» и «Кэринг Интернэшнл» соответственно. Джеффри уже несколько лет считался экспертом по Африке. Его компания содействовала тому, чтобы сотни тракторов новейших модификаций были подарены одной из бывших колоний на севере материка, где они нынче успешно гнили и ржавели по обочинам полей: запчастей, специалистов и топлива не хватало. С мнением местных жителей, которые хотели чего-нибудь менее грандиозного, не посчитались. Также Джеффри стоял у истоков инициативы по высадке кофейных деревьев в различных частях Цимлии, где они мгновенно погибли. В Кении он распределил миллионы фунтов, и они исчезли в жадных карманах. Он распределял миллионы и здесь, в Цимлии, примерно с тем же результатом. Эти ошибки ни в коей мере не повредили его карьере, как могло бы случиться в иные времена. Он был заместителем главы «Кэринг Интернэшнл», постоянно соперничающей с «Глобал Мани». По соседству с ним сидел его преданный обожатель Дэниел; факел его рыжих волос горел так же ярко, как десять лет назад. В качестве награды за преданность он получил звездную должность секретаря Джеффри. Джеймс Паттон, теперь – член парламента от лейбористов, находился здесь якобы с целью сбора фактов, но на самом деле потому, что товарищ Mo, посещая Лондон, встретился с ним у Джонни и сказал: «Почему бы вам не приехать к нам?» Это не означало, что товарищ Mo был теперь в большей степени гражданином Цимлии, чем любой другой африканской страны. Но он знал товарища Мэтью (разумеется, ведь он, похоже, знал всех новых президентов) и, бывая у Джонни, направо и налево раздавал приглашения от имени некой обобщенной Африки – щедрого процветающего места – с неуемным гостеприимством. Это благодаря товарищу Mo и его связям Джеффри достиг высот своего нынешнего положения; поскольку товарищ Mo обмолвился в разговоре с какой-то важной персоной о том, что знал Эндрю Леннокса еще мальчиком и что это умный, подающий надежды юрист, «Глобал Мани» переманило Эндрю из конкурирующей компании. Многие из тех, что собрались вокруг стола, были завсегдатаями квартиры Джонни: гуманитарная помощь стала законной наследницей товарищей. На противоположном конце стола от Сайруса Би, как любовно называла его половина мира, сидел товарищ Франклин Тичафа, министр здравоохранения, большой публичный человек с объемным животом и парой лишних подбородков, всегда любезный, всегда улыбающийся, но в эти дни появилась у него тенденция незаметно уклоняться от прямых вопросов. Он и Сайрус Би были самые шикарно одетые люди за столом, но сказать, что остальные собравшиеся были менее их довольны своей судьбой, было нельзя. Эти люди – ассорти представителей различных благотворительных организаций – провели некое количество дней, разъезжая по всей Цимлии, останавливаясь в городах, где имелись гостиницы поприличнее, и втискивая в расписание посещение местных красот и охотничьих заповедников. Во время обедов, ужинов и приемов (только там и принимаются решения, влияющие на судьбу страны) они все приходили к согласию, что Цимлии в первую очередь необходимо развивать обрабатывающую промышленность, основы которой уже заложены, пусть и в зачаточном состоянии. Но все упиралось в президента Мэтью, который все еще находился в стадии марксизма и подавлял любые попытки сделать из Цимлии современное государство. А тем временем огромное количество людей маневрировали, пробираясь к местам, где и они могли бы припасть к живительному потоку заграничных денег.

Назавтра намечалось празднования Дня памяти героев Освобождения, и товарищ Франклин хотел, чтобы все они пришли.

– Вы доставите удовольствие товарищу президенту, – говорил он. – И я каждому из вас устрою лучшие места.

– Завтра утром я улетаю в Мозамбик, – сказал Сайрус Би.

– Отмените полет! Я достану вам место на рейс днем позже.

– Очень жаль. У меня встреча с президентом.

– Но ты ведь не скажешь «нет»! – воззвал Франклин к Эндрю с неожиданной для себя резкостью – было что-то неприятное между ними, но что – он никак не мог вспомнить.

– Я вынужден отказаться от приглашения. Завтра я еду навестить Сильвию – ты помнишь Сильвию?

Франклин умолк. Его глаза скользнули в сторону.

– Кажется, припоминаю. Да, вроде бы это какая-то твоя родственница?

– И она работает сейчас врачом в Квадере. Надеюсь, я правильно произношу это название.

Франклин сел, улыбаясь.

– В Квадере? Не знал, что там уже есть больница. Это неразвитая часть Цимлии.

– Я собираюсь съездить к Сильвии, поэтому не смогу присутствовать на вашем замечательном празднике.

Задумчивость пригасила сияние любезности во Франклине, он молчал, сведя брови. Потом разом сбросил задумчивость и воскликнул:

– Но я уверен, что наш добрый друг Джеффри будет с нами в этот великий день!

Джеффри теперь стал плотным импозантным мужчиной, притягивающим взгляды, как и когда он был мальчиком, и миллионы, которыми он распоряжался, придавали ему почти видимый серебристый блеск, сияние самодовольства.

– Я непременно буду там, министр, ни за что не пропущу такого события.

– Такой старый друг не должен называть меня министром, – сказал Франклин, давая Джеффри разрешение снисходительной улыбкой.

– Спасибо, – ответил тот с небольшим поклоном. – Может, министр Франклин?

Франклин засмеялся – густой довольный смех.

– И прежде чем ты уедешь, Джеффри, я бы хотел, чтобы ты пришел ко мне в министерство, я покажу тебе, как у нас все устроено.

– Я надеялся, что ты познакомишь меня со своей женой и детьми. Я слышал, их у тебя уже шестеро?

– Да, шестеро, и на подходе седьмой. Ох уж эти дети и финансовые проблемы, – вздохнул притворно Франклин, пристально глядя на Джеффри. Но к себе домой так и не пригласил.

Смех, понимающий смех. Требовалось еще вина. Но Сайрус Би сказал, что им, старикам, нужно пораньше ложиться спать, и ушел, заметив на прощание, что ожидает увидеть их всех снова через месяц на конференции на Бермудах.

– Похоже, что у нашего старого друга Роуз Тримбл все идет отлично. Президенту очень нравится ее работа, – сказал Франклин.

– Да, у Роуз действительно все прекрасно! – воскликнул Эндрю с веселой улыбкой, которую Франклин неверно понял.

– И вы все так дружны! – воскликнул он. – Очень рад это слышать. Когда ты увидишься с Роуз, пожалуйста, передай привет от меня.

– Разумеется, передам – когда увижусь, – ответил Эндрю еще более радостно.

– Так значит, вскоре мы можем ожидать щедрой помощи, – сказал Франклин, уже слегка опьяневший. – Щедрой, щедрой помощи для нашей бедной, измученной эксплуатацией страны.

Тут товарищ Mo, который до сих пор не участвовал в беседе, заметил:

– По-моему, нам не нужна никакая помощь. Африка должна стоять на своих собственных ногах.

Эффект был такой, будто он бросил на стол бомбу. Товарищ Mo посидел, моргая, показывая зубы в сконфуженной ухмылке, отражая удивленные взоры. Он и все его соратники закрывали глаза на то, что происходит в Советском Союзе, или аплодировали каждой малой новости оттуда; он и часть его братьев по оружию приветствовали каждую новую резню в Китае; он вкупе с совсем уж немногими разрушил сельское хозяйство страны, загоняя несчастных фермеров в коммуны, а тех, кто сопротивлялся, избивали и разоряли бандиты от власти. Мало какие из поставленных им задач привели к чему-либо полезному, в основном заканчивались скандальным провалом, но здесь, в этот миг, за этим столом, в этой компании, то, что он говорил, было вдохновением, было истиной, и за одни только эти слова ему, разумеется, можно простить все остальное.

– Нам это не принесет пользы, – сказал товарищ Mo. – Во всяком случае никакой долгосрочной пользы. Вы в курсе, что Цимлия на момент Освобождения находилась на том же уровне развития, что и Франция перед революцией?

Смех повсюду, смех облегчения. Ну, хотя бы Франция была упомянута и Революция, значит, они вернулись в русло безопасных тем.

– Нет, французская революция произошла из-за плохих урожаев, из-за плохой погоды, страна же по сути процветала. И эта страна тоже – по крайней мере, пока не был предпринят ряд неудачных мер.

Установилось молчание, граничащее с паникой.

– Что это вы хотите сказать? – спросил Дэниел горячо и обиженно, так и пылая из-под рыжей шевелюры. – Что этой стране было лучше под белыми?

– Нет, – ответил Mo. – Этого я не говорил. Когда я такое говорил? – Его голос стал тягуч, слова сливались: все догадались с облегчением, что он пьян. – Я только хочу сказать, что Цимлия – самое развитое государство на континенте, если не считать Южной Африки.

– Так к чему вы ведете? – потребовал ясности министр Франклин – вежливо, но с подспудным гневом.

– Я пытаюсь сказать, что вы должны строить экономику на ваших собственных, очень прочных основах и стоять на двух своих ногах. А иначе «Глобал Мани», и «Кэринг Интернэшнл», и тот фонд, и этот фонд… За исключением присутствующих, – вставил он неуклюже и поднял бокал в круговом салюте, – они все станут говорить вам, что делать. А ведь эта страна – не зона гуманитарной катастрофы, как некоторые другие. У вас имеются надежная экономика и приличная инфраструктура.

– Если бы я не знал вас столько лет, – заявил товарищ министр Франклин и нервно оглянулся вокруг, не слышал ли кто эти опасные разглагольствования, – то решил бы, что вы на довольствии у южноафриканцев. Что вы агент нашего большого соседа.

– Ладно, ладно, – сказал товарищ Mo. – Пока можно не звать полицию, службу безопасности. – Буквально на днях были арестованы и посажены в тюрьму журналисты, посмевшие высказать собственное мнение. – Я среди друзей. Просто поделился своими соображениями. Я говорю то, что думаю. Только и всего.

Молчание. Джеффри поглядывал на часы. Дэниел послушно смотрел на босса. Из-за стола стали подниматься гости, не глядя на товарища Mo, который продолжал сидеть, частью из упрямства, а частью из-за того, что не смог бы ровно стоять.

– Может, мы подробнее обсудим эту тему? – спросил он Франклина. Он говорил легко, доверительно. В конце концов, разве они не знакомы уже целую вечность, разве не обсуждали Африку, шумно, но дружески, при каждой встрече?

– Нет, – отрезал товарищ Франклин. – Нет, товарищ, не думаю, что когда-либо вернусь к этой теме.

Он поднялся. Пара до сих пор безмолвных чернокожих крепышей за соседним столом тоже встали, проявив себя как его помощники или охрана. Он выбросил в салюте сжатый кулак – на уровень плеча – в адрес Джеффри и Дэниела и других многочисленных щедрых представителей международных фондов и вышел, с каждой стороны от него по тяжеловесу.

– Я отправляюсь спать, – сказал Эндрю. – Мне завтра рано вставать.

– Кажется, товарищ Франклин забыл, что обещал нам места на завтрашний праздник, – недовольно сказал Джеффри. Это был упрек в адрес товарища Mo.

– Я решу этот вопрос, – пообещал товарищ Mo. – Просто назовите мое имя. Для вас будут заказаны места в VIP-ложе.

– Но я тоже хочу прийти.

– О, не беспокойтесь! – воскликнул товарищ Mo, размахивая руками, словно раздавал блага, приглашения, билеты. – Не о чем волноваться. Все пройдете, все посмотрите. – Его момент истины минул, загубленный этим демоном, которого психологи называют давление со стороны сверстников.

День, когда ждали Эндрю, начался с неприятности. Утром Сильвия шла через кустарник, вновь покрытый пылью. Она увидела кур, лежащих в песке с раскрытыми клювами, тяжело дышащих, и на этот раз дело было не в защитных мерах против жары. В их жестянках не было ни капли воды. В корыте – ни зернышка. Джошуа она застигла, когда он навис, покачиваясь из стороны в сторону, с ножом в руке над молодой женщиной, которая отползала от него в ужасе, отгораживаясь обеими руками. От Джошуа воняло даггой. Выглядел он так, будто собирался убить женщину. У той, заметила Сильвия, одна рука распухла и побагровела. Она отобрала у Джошуа нож и сказала:

– Я говорила тебе, что если еще раз прикоснешься к дагге, то это будет конец. Так что это конец, Джошуа. Ты понял?

Сердитое лицо, красные глаза, высоченная фигура – он грозно раскачивался перед ней. Сильвия продолжала:

– И куры умирают. У них нет воды.

– Это работа Ребекки.

– Вы с ней договорились, что ты будешь их поить.

– Нет, она должна это делать.

– Тогда уходи. Сейчас же.

Он доплелся до дерева в двадцати ярдах, сполз по стволу вниз и то ли заснул, то ли потерял сознание. За всем наблюдал его маленький сын, Умник. Мальчик пристрастился приходить каждый день в больницу, ходил следом за Сильвией, бросался выполнять любое задание, полученное от нее. Теперь Сильвия сказала:

– Умник, ты покормишь кур? Дашь им воды?

– Да, доктор Сильвия.

– Ты посмотри, как я это буду делать, и повторяй.

– Я знаю, как это делать.

Она проследила за тем, как мальчик принес воды, разлил по жестянкам, насыпал курам зерна. Несчастные птицы утоляли жажду, они пили и пили, но для одной было уже слишком поздно. Сильвия велела мальчику отнести ее Ребекке.

Эндрю никак не мог получить в агентстве по прокату автомобилей такую машину, к которой привык. Те, что имелись в наличии, были древними и убогими.

– У вас нет ничего получше? – Он знал, что все новые машины, импортируемые в страну, немедленно попадали к элите, но, с другой стороны, Цимлия усиленно зазывала туристов. Он сказал молодой чернокожей девушке за стойкой: – Вам нужно предлагать хорошие автомобили, если хотите, чтобы к вам в страну приезжали.

Ее лицо говорило Эндрю, что она согласна с ним, но какой смысл критиковать ее начальство. Поэтому он взял видавший виды «вольво», уточнил, есть ли запаска, узнал, что да, есть, но не очень хорошая, и, поскольку время шло, решил рискнуть. От Сильвии он получил подробнейшие инструкции: «Сверни на дорогу к дамбе в Коодоо-крик, проезжай через перевал Черного быка, потом увидишь большую деревню, за которой нужно свернуть на грунтовку – она изгибается немного вправо, проедешь примерно пять миль, там у большого баобаба повернешь направо, езжай еще десять миль, увидишь указатель на миссию Святого Луки на том же столбе, что и указатель на ферму Пайнов».

Местный ландшафт Эндрю находил величественным, но при этом враждебным – все иссушено, и воздух наполовину состоит из пыли, хотя он знал, что недавно прошли дожди. Эндрю бывал в Цимлии уже много раз, но никогда еще ему не приходилось самому искать дорогу. Он заблудился, но в конце концов отыскал столб с указателями на ферму и в миссию. Перед столбом стоял высокий белый человек, который махал руками. Эндрю остановился, и незнакомец сказал:

– Меня зовут Седрик Пайн. Вы не захватите кое-что в миссию? Мы слышали, что будет машина сегодня.

Большой мешок был заброшен в багажник, и фермер зашагал по склону вниз – к дому, который виднелся в паре сотен ярдов. Эндрю предположил, что Седрик или кто-то еще все утро поглядывал на дорогу: не клубится ли пыль, поднятая машиной. Миссии все не было видно.

Наконец среди эвкалиптов показался низкий кирпичный дом, а за ним еще приземистые строения, похожие на бараки: школа, догадался Эндрю. Он остановил машину. На веранде появилась улыбающаяся чернокожая женщина и сказала, что отец Макгвайр в школе и что доктор Сильвия вот-вот придет.

Он прошел вслед за ней через веранду в столовую, где ему было предложено садиться.

До сих пор Эндрю имел опыт общения с другой Африкой – президентов и правительств, официальных лиц и лучших гостиниц, но никогда он еще не опускался в Африку, которую видел сейчас. Жалкая, убогая комнатка оскорбляла его – и не столько своей убогостью, сколько тем, что была вызовом ему лично. Когда Эндрю говорил о «глобальных деньгах», когда он распределял их, когда воплощал собой источник неистощимого богатства, это же все было ради бедной Африки? Но эта миссия, господи! Это же римско-католическая церковь, так ведь? Они должны в деньгах купаться, разве нет? В занавеске из набивной ткани, которая пыталась защитить дом от слепящего солнца, зияла дыра. На полу копошились мелкие черные муравьи. Негритянка принесла ему стакан апельсинового сока – теплого. Нету льда?