Текст книги "Великие мечты"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Кухня, куда ушла чернокожая женщина, находилась справа от входа. Слева была еще одна дверь, раскрытая. На вбитом в дверь гвозде висел халатик – Эндрю узнал его, у Сильвии был такой. Он вошел в комнату. Голый кирпичный пол, кирпичные стены, бледные стебли тростника вместо потолка – все это стало для Сильвии второй кожей, а Эндрю казалось оскорбительно нищим. Такая узкая эта комната, такая бедная. На маленькой тумбочке стоят фотографии в серебряных рамках. Вот Юлия, а вот – Фрэнсис. И вот он сам, в возрасте примерно двадцати пяти лет, изящный, ироничный, улыбается себе повзрослевшему. Было больно смотреть на свою молодость, и Эндрю отвернулся, неосознанно проведя рукой по лицу, словно хотел восстановить то уверенное, не отмеченное жизнью, невинное выражение. Он подумал, что в том возрасте еще не вкусил плода с дерева познания добра и зла. С долей издевки он разглядывал враждебную ему обстановку. Его взгляд остановился на маленьком распятии: оно говорило о Сильвии, которой Эндрю совсем не знал, и он пытался принять распятие, принять ее. По стенам на гвоздях была развешена ее одежда. Ее обувь, в основном сандалии, стояли в ряд около двери. Он обернулся и увидел Леонардо на стене. Остальные изображения Девы и младенцев он проигнорировал. Что ж, хоть одна приличная вещь в комнате.

Эндрю услышал чьи-то шаги, подошел к окну, которое выходило на веранду, и увидел, как по тропе к дому приближается Сильвия: одетая в джинсы и свободную майку, похожую на ту, что была на чернокожей служанке; ее волосы, выжженные солнцем, стягивает на затылке резинка; между бровями пролегла морщинка озабоченности; кожа сухая, темно-коричневая от загара. Сильвия похудела еще сильнее, чем раньше. Эндрю вышел, она увидела его, бросилась навстречу, и последовали долгие объятия, полные любви и воспоминаний.

Эндрю хотел посмотреть ее больницу; Сильвия не хотела вести его туда, зная, что он не поймет того, что увидит.

Да и как ему понять, ведь ей самой понадобилось столько времени. Но они все-таки зашагали по тропе, и Сильвия показала гостю сарай, который называла аптекой, несколько навесов и большую хижину, которой особенно гордилась. Повсюду на циновках, под деревьями лежали чернокожие больные. Пара мужчин вышли из буша, подняли женщину, которую Эндрю принял за спящую, на носилки из веток и листвы и вместе с ней снова исчезли в зарослях.

– Умерла, – пояснила Сильвия. – При родах. Но она была больна. Я уверена, это был СПИД.

Эндрю не знал, какой реакции она ожидает от него на свои слова – если вообще ожидает. В ее голосе он слышал… что – гнев? стоицизм?

Вернувшись в дом, они застали там отца Макгвайра. Эндрю невзлюбил священника еще по письмам Сильвии и тотчас начал говорить, как привык делать в трудных ситуациях. Большую часть своей жизни он проводил на заседаниях комитетов, на конференциях или конгрессах, всегда в президиуме и держа под контролем людей из сотен стран, представляющих конфликтующие интересы и требования. Наверное, не существует человека, более достойного, чем Эндрю, носить техническое звание фасилитатор: вот кем он был, вот что делал – сглаживал дороги, открывал перспективы. Некоторые фасилитаторы используют молчание – сидят с ничего не выражающими лицами до тех пор, пока наконец не остановят схватку заключительными словами. Но другие фасилитаторы говорят, и выдержанные и обходительные речи Эндрю растворяли противоречия, и он привычен был видеть, как сердитые или подозрительные лица смягчаются улыбками согласия.

Он рассказывал о вчерашнем ужине, который в его описании превращался в умеренно забавную социальную комедию и заставил бы слушателей смеяться – таких слушателей, кто был бы хоть немного знаком с подоплекой. Но эти двое – и та черная женщина, стоящая у стены – не улыбались, и Эндрю думал: «Конечно же, они ничуть не лучше крестьян, они не привыкли…» И почему-то Сильвия и священник стояли возле своих стульев, хотя он уже сидел, готовый вести беседу, и ждал, когда они все-таки улыбнутся. Но нет, ему никак не удавалось завоевать их, и взгляд, промелькнувший между ними, внезапно просветил Эндрю: они хотят помолиться перед едой. От злости на себя он покраснел.

– О, простите меня, – сказал он и встал.

Отец Макгвайр произнес несколько фраз на латыни, которые Эндрю не понял, и Сильвия сказала «аминь» тем чистым звонким голоском, который запомнился Эндрю с тех давних времен.

И все трое сели. Эндрю находился в таком смятении из-за того, что так непростительно оконфузился, что не мог говорить.

Чернокожая служанка, про которую он догадался, что это Ребекка, подала еду. На обед была курица, та самая, что сдохла этим утром от обезвоживания. Мясо было жестким. Священник сказал Ребекке, что бессмысленно готовить только что умершую курицу, но она возразила, что хотела сделать что-нибудь вкусное в честь гостя. Еще она подала желе, и отец Маквайр, уплетая его за обе щеки, пожалел, что нечасто у них бывают гости.

Сильвия знала, что Эндрю наблюдает, и поэтому пыталась есть курицу и глотала желе словно это было лекарство.

Он хотел узнать историю больницы. Эта больница шокировала его, как шокировало то, что посреди этой нищеты оказалась Сильвия. Как можно называть больницей эту никудышную горстку навесов? Его неприязнь к месту, его подозрения проявлялись, они ощущались Сильвией, священником и Ребеккой, которая так и стояла спиной к кухне, руки на груди, и слушала. Ребекка Эндрю тоже не нравилась. И еще сильнее ему не нравилось то, что Сильвия становится похожей на нее – и этой затрапезной майкой в местном стиле, и этими ее новыми манерами, движениями лица, глаз, в которых Сильвия не давала себе отчета. Почти все свое время Эндрю проводил с «цветными людьми» – а как еще назовешь Сильвию, почти такую же темнокожую, как Ребекка? Он знал, что не страдает расовыми предрассудками. Но нет, это были предрассудки классовые, которые часто путают с расовыми. О чем только думала Сильвия, опускаясь до такого состояния?

Эти мысли, отражающиеся на лице Эндрю, несмотря на все его улыбки и светскую общительность, настраивали трех его собеседников против него. Трио, в котором два человека были ему в высшей степени неприятны, объединялось критикой в его адрес.

Эмоции отца Макгвайра дали о себе знать таким образом:

– Этот ваш белый костюм, да как вам вообще в голову пришло надевать его, когда ехали к нам, в наши пыльные края?

Эндрю и сам понимал, что сглупил. У него имелось около дюжины белых и кремовых прохладных льняных костюмов, в которых он курсировал по Африке, сохраняя свежесть. Но сегодня костюм весь покрылся рыжей пылью, и Эндрю поймал критичный взгляд Сильвии: она изучала его и воспринимала костюм как симптом.

– Это и к лучшему, что ты не видел больницу, какой она была в то время, когда я только приехала сюда, – сказала Сильвия.

– Она права, – подтвердил священник. – Если вы шокированы тем, что видите сейчас, то что бы вы сказали тогда?

– Я не говорил, что шокирован.

– Думаю, мы научились различать определенные выражения на лицах наших гостей, – заметил отец Макгвайр, – но если вы хотите понять нашу больницу, то спросите людей в деревне, что они о ней думают.

– Мы думаем, что доктор Сильвия послана нам с небес, – заявила Ребекка.

Это заставило Эндрю замолчать. Они продолжали сидеть за столом, пили слабый кофе, за что священник извинился – приличный кофе не найти, все, что импортируется, страшно дорого, не хватает самого основного, и все из-за некомпетентности, дело только в… Он разошелся, повторяя набор привычных жалоб, но потом спохватился, вздохнул и сказал:

– Да простит меня Господь. Что это я, жалуюсь на такие мелочи, как плохой кофе.

А что касается истории больницы, то Эндрю видел, что ее не расскажут ему, и знал, что сам в этом виноват. Он хотел уехать, но еще ранее был запланирован визит в школу. Им придется выйти в слепящее жаркое сияние, видимое за окнами. Отец Макгвайр сказал, что пойдет соснет минуток сорок, и ушел к себе. Сильвия и Эндрю остались сидеть, оба хотели спать, но боролись с собой. Потом вошла Ребекка, чтобы забрать грязную посуду.

– Вы привезли книги? – задала она прямой вопрос Эндрю.

По тому, как Сильвия опустила глаза и не поднимала их, гость догадался, что она тоже хотела спросить его об этом, но боялась. Когда Эндрю позвонил, сообщив о скором приезде, она послала ему список книг, которые просила привезти. Он начисто забыл о книгах, хотя Сильвия приписала: «Пожалуйста, Эндрю. Пожалуйста». Он сказал Ребекке:

– Я забыл. Простите.

Ее лицо застыло: нет! – потом негритянка разрыдалась и выбежала из комнаты, оставив поднос. Сильвия сама собрала тарелки и чашки, по-прежнему не глядя на Эндрю.

– Для нас это так много значит, – сказала она. – Я знаю, тебе не понять.

– Я пришлю тебе книги.

– Скорее всего, их украдут по дороге. Не важно, забудь.

– Нет, больше я не забуду.

Теперь Эндрю вспомнил, что когда был в ее комнате, то видел на стене полки, а над ними листок с надписью «Библиотека».

– Подожди, – сказал он и пошел в ее спальню, Сильвия последовала за ним.

На полках стояло всего две книги – словарь и «Джен Эйр», обе рассыпающиеся на части. Рядом был прикреплен еще листок: «Библиотечные книги. Выдано. Получено». И ниже столбиком с датами и именами: «Путь паломника», «Властелин колец», «Христос остановился в Эболи», «Гроздья гнева», «Плачь, любимая страна», «Мэр Кэстербриджа», Библия, «Идиот», «Маленькие женщины», «Повелитель мух», «Скотный двор», «Святая Тереза Авильская». Это были книги, которые Сильвия привезла с собой, дополненные книгами приезжавших гостей – книгами, вымоленными и подаренными этим полкам.

– Забавное собрание, – промолвил Эндрю. Он был пристыжен и тронут до слез.

– Видишь ли, – сказала Сильвия, – нам нужны книги. Они любят читать, а книг здесь не достать. А те, что есть, совсем зачитаны.

– Я пришлю тебе то, что ты просила, обязательно, – пообещал Эндрю.

Сильвия не отвечала. Она не отвечала в той новой своей манере, которую приобрела здесь. Эндрю даже подозревал, что она молится про себя о терпении.

– Понимаешь, – все же попыталась она объяснить ему, – тебе невозможно понять, что значит книга. Если бы ты видел, как в хижине при свече читает кто-то, едва грамотный… как старается… – Голос Сильвии задрожал.

– О Сильвия, прости меня.

– Ничего.

Список, который она посылала Эндрю, лежал в его портфеле, который он привез с собой – почему? Да потому, что он всегда носил портфель с собой.

«Цветник Марии». «Теория и практика землепашества в Африке к югу от Сахары». «Как правильно писать по-английски». Трагедии Шекспира. «Нагие и мертвые». «Гавейн и Зеленый Рыцарь». «Секретный сад». «Сделай сам: механика». «Маугли». «Болезни скота в Южной Африке». «Шака Зулу». «Джуд Незаметный». «Грозовой перевал». «Тарзан». И так далее.

Эндрю вернулся в столовую, где уже вновь появился отец Макгвайр, восстановивший силы после сна. Двое мужчин вышли в жаркий свет, а Сильвия упала на кровать. Она плакала.

Она обещала всем тем людям, которые приходили, приходили и приходили в миссию, прося книги, что скоро прибудет новая партия. Она чувствовала, что ее предали. В ее мыслях Эндрю был идеалом внимательности, доброты, он был ласковым старшим братом, которому она могла сказать все, которого она могла попросить обо всем, – но он стал чужаком. Этот блистательный белый костюм! Спрашивается: при чем тут белый лен, когда ты едешь в миссию Святого Луки? Белый лен, который как густые сливки, когда трешь его между пальцами. Сильвии казалось, что в каком-то неуловимом смысле этот костюм был оскорбителен для нее, для отца Макгвайра, для Ребекки. Когда-то, в далеком прошлом, она могла бы поделиться всем этим с Эндрю, и они бы вместе посмеялись.

Сильвия поспала, проснулась, приготовила чай – Ребекка вернется только к ужину, еще с вечера она испекла для гостя печенье.

Мужчины вернулись. Эндрю улыбался, но плотно сжатыми губами, и выглядел измученным. Ну да, он же не поспал после обеда.

– А, вот и мой чай, – сказал отец Макгвайр. – Говорю тебе, дитя мое, это то, что мне сейчас нужно больше всего, да, больше всего.

– Ну? – обратилась Сильвия к Эндрю. В ее голосе звучала агрессия, поскольку она знала, что он видел.

Шесть зданий, в каждом из которых четыре класса, переполненных учениками – от малышей до почти взрослых мужчин и женщин. Они восторженно приветствовали посетителя и все жаловались этому представителю высших сфер власти, что им нужны учебники, у них совсем нет учебников. Иногда у них на целый класс был всего один учебник.

– Как нам делать домашнее задание, сэр? Как нам учиться?

Во всей школе не было ни атласа, ни глобуса. Когда Эндрю спросил, оказалось, что дети даже не знали, что это такое. Измотанные и отчаявшиеся молодые учителя отводили его в сторону и умоляли достать им книг, по которым можно научиться учить. Этим учителям было по восемнадцать-двадцать лет, профессионального образования у них не было, во всяком случае педагогике их никто не учил.

Эндрю не приходилось видеть ничего столь угнетающего, как эта школа. Нет, это нельзя назвать школой. Отец Макгвайр водил его от здания к зданию, выбирая тенистые участки, чтобы избежать палящего солнца, и представлял гостя как друга Цимлии. О его причастности к «Глобал Мани» (хотя отец Макгвайр не упоминал о ней) знала вся школа. Эндрю встречали криками радости и песнями, и куда бы он ни повернулся, на него глядели полные ожиданий лица.

Священник сказал:

– Я расскажу вам историю школы. С момента основания здесь миссии мы, священники, организовали школу. И это была хорошая школа. У нас было не более пятидесяти учеников. Некоторые из них сейчас в правительстве. Вам известно, что большинство африканских лидеров получали образование в школах при миссиях? Во время войны товарищ президент Мэтью обещал каждому ребенку в стране хорошее среднее образование. Повсюду стали строить школы, их число до сих пор растет. Но учителей не было, книг не было, тетрадей не было. Когда нашей школой стало заниматься правительство, это был конец. Не думаю, что дети, которых вы сегодня видели, когда-нибудь окажутся в кабинетах или где-либо еще, где требуются образованные люди.

Затем, попив чаю, он сказал:

– Но ситуация изменится к лучшему, и скоро. Вы сейчас видите худший момент. И это бедный район.

– А много таких школ, как эта?

– Да, – спокойно кивнул отец Макгвайр. – Много, очень много.

– И что же станет с этими детьми? Хотя там были и взрослые люди.

– Они станут безработными, – ответил отец Макгвайр. – Да они станут безработными.

– Наверное, мне пора ехать, – сказал Эндрю. – Сегодня в девять у меня самолет.

– Тогда позволю себе такую смелость и спрошу у вас: есть ли основания надеяться, что вы сможете что-то сделать для нас? Для школы? Для больницы? Вспомните ли вы о нас, когда вернетесь к легкой и приятной жизни в… – где, вы сказали, вы живете?

– В Нью-Йорке. И боюсь, вы не совсем меня поняли. Мы направим деньги – большую сумму – в Цимлию, но не в…

– То есть мы не достойны вашего внимания?

– Я говорю не от своего имени, – с улыбкой возразил Эндрю. – Что касается «Глобал Мани», то компания ориентируется на верхний эшелон… Но я поговорю кое с кем. Я поговорю с человеком из «Кэринг Интернэшнл».

– Мы будем вам крайне признательны, – произнес отец Макгвайр.

Сильвия ничего не сказала. Морщинка между бровями делала ее похожей на маленькую хмурую ведьму.

– Сильвия, не хочешь ли навестить меня в Нью-Йорке?

– Да, ей нужно отдохнуть, обязательно, – сказал священник и Сильвии: – И не спорь, дитя мое.

– Спасибо. Я подумаю. – Она упорно не желала смотреть на Эндрю.

– А вы не забросите кое-какие вещи к Пайнам? Просто оставьте мешок возле фермы, не нужно будет заходить, раз вы торопитесь.

Они подошли к «вольво», и в багажник был уложен мешок для Пайнов.

– Я пришлю тебе книги, милая, – пообещал Эндрю Сильвии.

Через пару недель прибыла коробка – со специальным курьером из Сенги, на мопеде. Это были книги из Нью-Йорка, отправленные в Сенгу самолетом, полученные службой «ИнтерГлоуб», которая оформила их в таможне и организовала доставку до самой миссии.

– Во сколько же обошлась доставка? – спросил отец Макгвайр, предлагая чай посланнику ярких огней Сенги.

– Вы имеете в виду общую сумму? – уточнил тот, молодцеватый чернокожий парень в униформе. – Тут все указано. – Он вытащил из сумки бумаги. – Отправитель заплатил где-то около ста фунтов, – сообщил он, восхищаясь суммой.

– Мы могли бы построить читальный зал на эти деньги или ясли, – сказала Сильвия.

– Дареному коню в зубы не смотрят, – заметил священник.

Сильвия проглядывала заголовки книг. Эндрю отдал ее список своей секретарше, а та потеряла его. Потому она отправилась в ближайший книжный магазин и заказала все самые свежие бестселлеры с чувством выполненного долга и даже самодовольства, как будто сама их все прочитала (в душе она пообещала себе вскоре заняться чтением). Для библиотеки Сильвии эти романы совсем не подходили и через некоторое время были отданы Эдне Пайн, которая постоянно жаловалась на то, что перечитала все свои книга по сто раз. «Ибо кто имеет, тому отдано будет».

А история больницы, которую не довелось услышать Эндрю, была такой.

Во время войны за Освобождение весь этот район, на многие мили в обе стороны, был полон бойцов, потому что местность тут холмистая, с пещерами и оврагами, идеальная для партизанских действий. Однажды ночью отец Макгвайр проснулся оттого, что над ним стоял парень и тыкал в него ружьем:

– Вставай, руки вверх.

И в нормальных-то условиях священник спросонья был неловок и медлителен, поэтому юнец разозлился и заорал на него, пригрозив, что пристрелит старика, если тот не поторопится. Однако был он совсем молод, лет восемнадцати, а то и младше, и сам боялся отца Макгвайра еще сильнее – ружье в его руках тряслось.

– Сейчас, сейчас, – сказал отец Макгвайр, неуклюже выбираясь из кровати, но рук поднять он не мог, потому что они нужны были ему для опоры. – Не спеши, уже встаю. – Он надел на себя халат под пляшущим дулом ружья и потом спросил: – В чем дело?

– Нам нужно лекарство, нам нужно мути. Один из нас очень болен.

– Тогда пойдем в ванную. – В настенной аптечке были только таблетки от малярии, аспирин и бинты. – Бери, что хочешь.

– Это все? Я тебе не верю, – заявил юнец. Но он взял все, что имелось в аптечке, и добавил: – И нам нужен доктор, чтобы идти с нами.

– Пошли на кухню, – предложил священник. Там он сказал: – Садись.

Он заварил чаю, поставил на стол печенье и проследил, как все это исчезло. Тогда он достал две буханки испеченного Ребеккой хлеба и отдал их партизану вместе с куском вареного мяса. Эти продукты тоже исчезли, но не в голодном рту, а в заплечном мешке.

– Как я найду врача? Что мне сказать? Ваши люди охраняют дорогу.

– Скажи, что ты болен и тебе нужен доктор. Когда скажут, что он приедет, привяжи к окну тряпку. Мы будем следить и пришлем нашего товарища. Он ранен.

– Хорошо, попробую, – ответил священник.

Когда парнишка уже уходил, из ночного мрака донесся его голос:

– Не говори Ребекке, что мы здесь были.

– Ты знаешь Ребекку?

– Мы знаем все.

Отец Макгвайр подумал, потом написал своему коллеге в Сенге, что ему нужен врач для одного необычного случая. И что врач этот должен ехать в дневное время, ни при каких условиях не останавливать машину и иметь при себе ружье. «И постараться не встревожить наших добрых сестер». Последовал телефонный звонок: обмен малозначащими фразами, в основном о погоде и о прогнозах на урожай. Потом: «Я навещу вас с отцом Патриком. Он обучался медицине».

Священник привязал к окну тряпку и надеялся, что Ребекка не заметит. Она ничего не говорила, но он знал, что она понимает куда больше, чем показывает. Прибыла машина с двумя священнослужителями. Той же ночью в дом постучали два партизана. Они сказали, что их товарищ слишком болен, чтобы передвигать его. Им нужны были антибиотики. Святые отцы привезли и антибиотики, и целый ряд других медикаментов, и все это было отдано ночным гостям с объяснениями отца Патрика о том, в каких случаях и в каких количествах принимать лекарства. Вновь кладовка была опустошена, пока двое изголодавшихся юношей ели, торопясь проглотить как можно больше.

Отец Макгвайр продолжал жить в этом доме, куда в любой момент мог войти кто угодно. Монахини жили за возведенным на время военных действий охранным ограждением, но он ненавидел этот забор: говорил, что чувствует себя как в тюрьме, даже когда ненадолго заходит к сестрам. В своем доме священник был беззащитен, и он знал, что за ним наблюдают. Он ожидал, что его убьют – неподалеку были случая расправы над белыми. Потом война закончилась. У дома появились двое молодых мужчин и сказали, что хотели бы поблагодарить священника. Ребекка накормила их, но только после прямого указания отца Макгвайра. Она сказал ему: «Это плохие люди». Когда он поинтересовался судьбой раненого, то ему сказали, что тот умер.

С тех пор священник часто видел тех двух парней в округе. Они были безработными и сердились, так как верили в то, что Освобождение даст им хорошую работу и хорошие дома. Отец Макгвайр нанял одного из них подсобным рабочим в школу. Другой оказался старшим сыном Джошуа. Тот пошел учиться и попал в один класс с малышами, потому что, владея разговорным английским, не умел ни читать, ни писать. А теперь он был болен, исхудал и покрылся язвами.

Отец Макгвайр никому не рассказывал об этих событиях, только Сильвии. Ребекка предпочитала не упоминать о них. Монахини ни о чем так и не узнали.

Священнику пришлось держать в доме все разрастающийся запас лекарств, потому что к нему шли люди, прося о помощи. Затем он построил сарай и навесы ниже по склону холма и отправил в Сенгу просьбу прислать врача: сам товарищ президент Мэтью обещал каждому бесплатное медицинское обслуживание. Ему прислали молодого человека, который не успел закончить медицинское училище из-за войны, а вообще он работал санитаром. Отец Макгвайр этого не знал, но однажды, напившись, молодой человек сказал ему, что он хочет учиться дальше, не поможет ли ему святой отец? Отец Макгвайр пообещал: «Если перестанешь пить, я напишу тебе рекомендательное письмо». Но война навсегда повредила дух бойца, которому было двадцать, когда она началась; бросить пить он не мог. Это и был тот «доктор», о котором рассказывал Сильвии Джошуа. Отец Макгвайр в многословных письмах в Сенгу жаловался, что у них на двадцать миль нет ни одной больницы, ни одного врача. Так случилось, что его знакомый в Сенге приехал в Лондон и отец Джек свел его с Сильвией. Такая вот история.

Но теперь в десяти милях от миссии строилась новая больница, и когда ее откроют, это «постыдное» место (так выразилась Сильвия) может прекратить свое существование.

– Почему постыдное? – спросил священник. – Оно приносит много добра. Когда ты приехала сюда, наша жизнь изменилась. Ты стала для нас благословением.

Почему же сестры на холме не стали таким благословением?

Те четверо женщин, которые пережили здесь войну, не всегда сидели за забором. Они преподавали в школе, когда ее еще содержала миссия. Война закончилась, и они уехали. Они были белыми, а сменили их чернокожие монахини – молодые девушки, сбежавшие от бедности, беспросветности и опасности в сине-белую форму, выделяющую их из других негритянок. Они не имели образования и не могли преподавать. Ужасное место, в котором они оказались, стало для них не спасением от бедности, а напоминанием о ней. Их было четверо: сестра Перпетуя, сестра Грейс, сестра Урсула, сестра Бонифация. «Больница» только называлась так, настоящей больницей она не была, и когда Джошуа приказал монахиням приходить туда каждый день, они вернулись туда, откуда бежали: под власть чернокожего мужчины, который ожидал, что они будут прислуживать ему. Они изыскивали причины не приходить, и отец Макгвайр не настаивал: в общем-то, толку от них было мало. Благородный образ жизни – вот что они выбрали, а не гноящиеся раны. Ко времени появления Сильвии вражда между сестрами и Джошуа не прекратилась: каждый раз, когда они встречали его, то говорили, что будут молиться за спасение его души, он же в ответ издевался над ними, осыпал оскорблениями и руганью.

Но монахини все же стирали бинты, хотя непрестанно жаловались на их неприятный запах и вид. В остальном вся их энергия была направлена на церковь, которую они поддерживали в чистоте и порядке – как те церкви, что привлекали их еще с детских лет. Тогда это были самые красивые здания на мили вокруг, и теперь церквушка в миссии Святого Луки тоже сияла чистотой, ни пылинки в ней, ни пятнышка, потому что убирались в ней несколько раз в день и полировали статуи Девы Марии и Христа так, что смотреть на них было больно, а если поднимался ветер, то монахини бросались закрывать окна и двери и сметали пыль еще до того, как она осядет. Добрые сестры служили церкви и отцу Макгвайру, а еще, как говорил Джошуа, передразнивая их, они кудахтали как куры при его приближении.

Они часто болели, потому что в таких случаях им можно было вернуться в Сенгу, в родной дом.

Джошуа целыми днями сидел под большой акацией, в кружевной тени, и наблюдал за тем, что делалось в больнице, но зачастую его глаза искажали то, что он видел. Он беспрерывно курил даггу. Его маленький сын Умник всегда находился при Сильвии; более того, теперь у нее было два мальчика, Умник и Зебедей. Ничто в них не напоминало тот столь любимый на Западе образ очаровательного негритенка с длинными ресницами. Оба были худыми, с костлявыми лицами, с огромными глазами, в которых горела жажда знаний – и голод, это было видно. Они появлялись в больнице около семи утра, некормленые, и Сильвия приводила мальчиков в дом, где отрезала им ломти хлеба и намазывала на хлеб джем под сумрачным взглядом Ребекки, которая однажды заметила, что ее детям не достается хлеба с джемом, только холодная каша, да и то не всегда. Отец Макгвайр сказал, что Сильвия стала матерью двух детей, и выразил надежду, что она знает, что делает.

– Но у них же нет матери, – сказала Сильвия, и он подтвердил, что да, их мать погибла на одной из опасных дорог Цимлии, а их отец умер от малярии, так они оказались в доме Джошуа и стали называть его отцом.

Сильвия испытала огромное облегчение, когда услышала эту историю. Джошуа уже потерял двух детей – одного совсем недавно, и она знала, что было реальной причиной их смерти – не пневмония, как было указано в свидетельствах о смерти. Значит, эти двое – не родные дети Джошуа. О, как пригодилось, как уместно оказалось здесь это избитое выражение. Они оба были умны, то есть слова Джошуа о сообразительности Умника оправдались вдвойне. Мальчишки следили за каждым движением Сильвии, и копировали ее, и вглядывались в ее лицо и глаза, когда она говорила, так что догадывались о том, что доктор попросит, еще до того, как прозвучит просьба. Они ухаживали за цыплятами и наседками, они собирали яйца и ни разу не разбили ни одного, они бегали с кружками воды и лекарствами, раздавая их пациентам. Мальчики садились на корточки по обе стороны от Сильвии, пока она вправляла суставы и вскрывала нарывы, и ей приходилось напоминать себе, что им всего шесть и четыре года, а не хотя бы дважды по столько. Оба как губки впитывали знания. Но в школу они не ходили. Тогда Сильвия заставила ребятишек приходить к дому священника в четыре часа, когда она заканчивала работу в больнице, и стала давать им уроки. К мальчикам захотели присоединиться другие дети, в частности – дети Ребекки. И вот уже у Сильвии образовалась маленькая начальная школа на дому. Однако когда ее ученики захотели, как Умник и Зебедей, приходить в больницу и помогать доктору, она сказала: нет. А почему тем двоим можно, разве это справедливо? Сильвия оправдывалась, говоря, что они сироты. Но в деревне полно было сирот.

– Что ж, дитя мое, – сказал священник, – теперь и ты начинаешь понимать, почему в Африке разбиваются сердца. Слышала ли ты историю человека, которого спросили: зачем он ходит по берегу после каждого шторма и бросает обратно в воду морских звезд, которых вынесло на сушу, ведь всех он не спасет, тысячи звезд все равно погибнут? Он ответил, что те несколько, которых он все-таки спасет, окажутся снова в море и будут счастливы.

– До следующего шторма – вы это хотели сказать, отец?

– Нет, но думал я приблизительно так. И мне было интересно узнать, что в том же направлении думаешь и ты.

– Вы имеете в виду, что я стала смотреть на мир более реалистично?

– Да, именно так. Я же говорил тебе не раз, что у тебя в глазах слишком много звезд, чтобы ты сама могла быть счастливой.

Древний разбитый «студебекер», пожертвованный миссии Пайнами взамен грузовичка, который в конце концов все-таки не вынес страданий, стоял наготове. Сильвия велела Ребекке сообщить в деревне, что она едет в «точку роста» и что может взять в кузов шестерых. Туда уже набилось человек двадцать. Рядом с Сильвией стояла Ребекка с двумя своими детьми – она настояла, что поедут ее сыновья, а не дети Джошуа, теперь их очередь.

Сильвия сказала людям в кузове, что шины очень старые и могут лопнуть. Никто не шевельнулся. Миссия давно послала заявку на шины – не обязательно новые, любые, но надежд никто не питал. Тогда заговорила Ребекка – на одном местном наречии, потом на втором и на английском. Опять никто не двинулся, только одна женщина сказала:

– Поезжайте медленно, и все будет хорошо.

Сильвия и Ребекка сели на переднее сиденье с двумя детьми. Грузовик тронулся в путь, пополз. У поворота на ферму их остановил повар Пайнов, который сказал, что ему нужно в «точку роста», в его доме нет ни крошки, а его жена… Ребекка рассмеялась, и сзади вспыхнул смех, повар вскарабкался наверх, каким-то образом втиснулся в забитый кузов. Ребекка развернулась на сиденье рядом с Сильвией, чтобы видеть, что происходит в кузове, где все продолжали смеяться и поддразнивать повара. Очевидно, существовала некая предыстория, о которой Сильвия никогда не узнает.

Так называемая «точка роста» находилась в пяти милях от миссии. Еще белое правительство выдвинуло концепцию системы поселков-ядер, вокруг которых росли бы города, и эти ядра – «точки роста» – поначалу состояли из магазина, администрации, полиции, церкви, гаража. Идея оказалась удачной, и черное правительство присвоило ее себе. Никто не спорил. Эта «точка роста» была еще в зародышевом состоянии, но развивалась: тут уже появились с полдюжины небольших домов, новый продуктовый магазин. Сильвия припарковалась перед административным зданием – небольшим строением, торчащим посреди бледной пыли и спящих собак. Все пассажиры выгрузились, остались только сыновья Ребекки – кто-то должен был остаться, иначе со «студебекера» снимут все, включая шины. Мальчикам дали «пепси» и по булочке и велели выслать к матери гонца, как только будет замечено какое-либо злоумышление.