Текст книги "Великие мечты"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

– Мама, ты слышала новости?

– Нет. Какие новости? Колин, с тобой все в порядке? Ты же только утром уехал…

– Да-да, послушай, мы только что узнали, передали в новостях. В Кеннеди стреляли. Он погиб.

– Кто?

– Президент Кеннеди.

– Ты уверен?

– Говорю же, его застрелили. Включи телевизор.

Через плечо Фрэнсис сказала сидевшим в кухне:

– Президент Кеннеди умер. Его застрелили.

Молчание. Фрэнсис подошла к радио, включила его. Ничего. Она молча обернулась к неподвижным от шока лицам, и Джонни тоже молчал. Он на время потерял дар речи, потому что искал «верную формулировку», и через несколько секунд сумел выдать только:

– Мы должны оценить ситуацию… – но не смог продолжить.

– Телевизор, – сказал Джеффри Боун, и вся «детвора» мигом выскочила из-за стола и убежала из кухни наверх, в гостиную.

Эндрю крикнул им вслед:

– Осторожней, там Тилли смотрит… – и побежал вслед за всеми.

Фрэнсис и Джонни остались вдвоем, лицом к лицу.

– Как я понимаю, ты пришел навестить падчерицу? – спросила она.

Джонни замялся. Ему не терпелось подняться наверх и посмотреть шестичасовые новости, но он, очевидно, планировал сказать что-то Фрэнсис, и она стояла, прислонившись к полкам над плитой, и думала: «Ну-ка, попробую угадать…» И, как она и ожидала, он выпалил:

– Видишь ли, Филлида…

– Что Филлида?

– Она нездорова.

– Да, Эндрю говорил.

– Через пару дней я еду на Кубу.

– Тогда будет лучше, если ты возьмешь ее с собой.

– Боюсь, средств на это не хватит, и…

– А кто платит?

На лице Джонни возникло раздраженное выражение «Ну чего еще от нее можно ожидать», которое давало Фрэнсис понять всю безнадежность ее скудоумия.

– О таких вещах не спрашивают, товарищ.

Когда-то этих слов было достаточно, чтобы она погрузилась в пучину собственной неполноценности и вины. Надо же, как ловко у Джонни получалось заставить ее почувствовать себя идиоткой.

– А я спрашиваю. По-моему, ты забываешь, что у меня есть основания интересоваться твоими финансами.

– Кстати, сколько тебе будут платить на твоей новой работе в газете?

Фрэнсис улыбнулась:

– Недостаточно, чтобы содержать двух твоих сыновей и твою падчерицу.

– И кормить всех, кто решит заглянуть сюда на ужин.

– Что? Ты же не хочешь, чтобы я выгоняла на улицу потенциальных революционеров?

– Они все лентяи и разгильдяи, – заявил Джонни. – Оборванцы. – Но затем решил не продолжать и сменил тон: теперь он призывал к лучшим чувствам Фрэнсис. – Филлида действительно плоха.

– И чего ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты приглядела за ней.

– Нет, Джонни.

– Ну, тогда попрошу Эндрю. Все равно он ничем не занят.

– Он занят – ухаживает за Тилли. Она больна, как тебе известно.

– По большей части девочка просто бьет на жалость.

– Тогда почему ты кинул ее на нас?

– О… к черту, – сказал товарищ Джонни. – Психические расстройства – не моя специальность, а твоя.

– Тилли больна. Серьезно больна. Ты надолго собираешься уехать?

Он посмотрел себе под ноги, нахмурился.

– Я согласился поехать на шесть недель, но с этим очередным кризисом… – Вспомнив о кризисе, он торопливо свернул разговор: – Пойду послушаю новости. – И выбежал из кухни.

Фрэнсис подогрела суп, куриное жаркое, чесночный хлеб, сделала салат, выложила на блюдо фрукты, нарезала сыр. Она думала о несчастном ребенке – о Тилли. На следующий день после ее появления Эндрю заглянул к Фрэнсис в кабинет, где она работала, и спросил:

– Мама, ты не против, если я устрою Тилли в гостевой комнате? Вряд ли она может спать у меня, хотя, похоже, именно этого ей хочется.

Фрэнсис ожидала чего-то в этом роде. На ее этаже было четыре комнаты: ее спальня, кабинет, гостиная и маленькая комнатка, которая служила спальней для гостей во времена, когда в доме хозяйничала Юлия. Фрэнсис считала этаж полностью своим, считала его убежищем, где она была свободна от всех забот, всех людей. А теперь больная Тилли окажется совсем рядом. И будет мыться в ее ванной…

– Ну ладно, Эндрю. Но я не смогу ухаживать за ней. Ведь девочке нужен уход.

– Конечно, я сам буду за ней ухаживать. И буду убирать в ее комнате. – Потом, уже повернувшись, чтобы взбежать вверх по лестнице, он сказал тихо, но настойчиво: – Тилли действительно нужна помощь.

– Да, я понимаю.

– Она боится, что мы отправим ее в психушку.

– С какой стати, она же не сумасшедшая.

– Нет, – подтвердил сын с кривой улыбкой, в которой было больше мольбы, чем он подозревал. – Но может, я сумасшедший?

– Мне так не кажется.

Она слышала, как Эндрю спустился вместе с девушкой из своей спальни, и они вдвоем удалились в гостевую комнату.

О том, что там происходит, Фрэнсис могла догадаться: девушка лежала, свернувшись калачиком, на кровати или даже на полу, а Эндрю обнимал ее, утешал, возможно, даже напевал ей что-то (она уже слышала, как сын это делал).

И чуть раньше, этим утром, готовя на кухне еду на вечер, Фрэнсис наблюдала следующую сцену. Эндрю сидел за обеденным столом рядом с Тилли, завернувшейся в детское одеяльце, которое нашла в комоде и присвоила. Перед ней стояла миска молока с кукурузными хлопьями, и вторая такая же миска – перед Эндрю. Он играл с ней в детскую игру:

– Одна ложка для Эндрю… Теперь одна ложка для Тилли… Одна для Эндрю…

При словах «одна для Тилли» она открывала рот и огромными голубыми глазами смотрела на Эндрю. Казалось, что она не умеет моргать. Эндрю наклонял ложку, после чего девушка закрывала губы, но не глотала. Эндрю заставлял себя проглотить свою ложку, и все повторялось:

– Одна для Тилли… Другая для Эндрю…

В рот Тилли попадали жалкие крохи, но хотя бы Эндрю что-то ел.

Потом Эндрю делился с ней:

– Тилли не ест. Нет-нет, у нее это получается гораздо хуже, чем у меня. Она совсем не ест.

Все это происходило задолго до того, как анорексия стала привычным явлением наряду с сексом и СПИДом.

– А почему Тилли не ест? Ты знаешь? – поинтересовалась Фрэнсис, подразумевая: пожалуйста, скажи мне, почему ты сам не ешь.

– В ее случае я бы сказал, что из-за матери.

– А какие еще бывают случаи?

– Ну, в моем случае, например, это скорее из-за отца.

Самоирония и неунывающий юмор, которые воспитал в сыне Итон, в этот момент словно отсоединились от его истинного «я» и превратились в набор гротескных и неуместных масок. Глаза Эндрю смотрели на мать серьезно, тревожно, умоляюще.

– И что же нам делать? – спросила Фрэнсис в таком же отчаянии, как и он.

– Надо подождать, немного подождать, только и всего, а потом все наладится.

Когда «детвора» (пора бы ей уже перестать называть их так) толпой спустилась и расселась вокруг стола в ожидании еды, Джонни с ними не вернулся. Все сидели и прислушивались к ссоре, вспыхнувшей на верхнем этаже дома. Крики, проклятия – отдельных слов, правда, было не разобрать.

Эндрю пояснил Фрэнсис:

– Отец хочет, чтобы Юлия пожила в его квартире и присмотрела за Филлидой, пока он будет на Кубе.

Все посмотрели на Фрэнсис, ожидая ее реакции. Она рассмеялась.

– О, господи, – сказала она. – Это же переходит всякие границы.

Теперь все переглядывались – неодобрительно. То есть все, кроме Эндрю. «Детвора» восхищалась Джонни и считала Фрэнсис недоброй. Эндрю сказал, обращаясь ко всем очень серьезно:

– Это невозможно. Несправедливо просить об этом Юлию.

Верхний этаж, где обитала Юлия, часто бывал объектом насмешек, и хозяйку дома называли не иначе как старухой. Но с тех пор как Эндрю вернулся домой и подружился с Юлией, отношение к ней стало меняться, так как все брали пример с него.

– С какой стати она должна помогать Филлиде? – сказал Эндрю. – Хватит и того, что ей приходится терпеть всех нас.

Этот новый взгляд на ситуацию заставил всех задуматься.

– И к тому же Филлида ей не нравится, – сказала Фрэнсис в поддержку Эндрю. И вовремя остановилась, потому что на языке уже вертелось продолжение: и я ей не нравлюсь, Юлии никогда не нравились женщины Джонни.

– Кому она вообще может нравиться? – воскликнул Джеффри, и Фрэнсис взглянула на него вопросительно: это было что-то новое.

– Филлида приходила сюда сегодня, – объяснил Джеффри.

– Она хотела поговорить с тобой, – добавил Эндрю.

– Сюда? Филлида?

– Она чокнутая, – сказала Роуз. – Я была здесь, видела ее. Она спятила. Съехала с катушек. – И Роуз хихикнула.

– А что Филлиде было нужно? – удивилась Фрэнсис.

– Я не спрашивал, – ответил Эндрю. – Сказал ей, чтобы уходила.

Наверху хлопнула дверь, громче раздались крики Джонни, и вот он уже затопал по лестнице, а вслед ему неслось единственное слово, которым наградила сына Юлия:

– Имбецил!

Он вошел в кухню, искрясь от ярости.

– Старая сука, – бормотал он, – фашистка.

«Детвора» смотрела на Эндрю в ожидании подсказки, как себя вести. Он же сильно побледнел, и вид у него был нездоровый. Громкие крики, ссоры – для него это было слишком.

– Это уже слишком, – протянула Роуз, наслаждаясь общей атмосферой раздора.

Эндрю сказал:

– Тилли снова расстроится.

Он полупривстал из-за стола, и Фрэнсис попросила сына, боясь, что он воспользуется этим предлогом, чтобы не поужинать:

– Пожалуйста, сядь, Эндрю.

Он сел, и Фрэнсис удивилась тому, что он ее послушался.

– Вы знали, что ваша… что Филлида приходила сюда? – спросила Роуз у Джонни, хихикая. Она раскраснелась, ее маленькие черные глазки блестели.

– Что? – спросил Джонни резко, кинув быстрый взгляд в сторону Фрэнсис. – Она действительно приходила?

Никто не ответил ему.

– Я поговорю с Филлидой, – сказал он неловко.

– Ее родители живы? – поинтересовалась Фрэнсис. – Она могла бы пожить с ними, пока ты не вернешься с Кубы.

– Филлида ненавидит их. И имеет на это все основания. Они – жалкие отбросы люмпена.

Роуз зажала рот рукой, сдерживая новый приступ веселости.

Тем временем Фрэнсис оглядывала стол: кто сегодня ужинает с ними? Помимо Джеффри – ну, само собой, этот всегда здесь – она увидела Эндрю, потом Роуз, и еще Джил, и Софи, которая плакала. За столом сидел и еще один мальчик, незнакомый ей.

В этот момент снова зазвонил телефон, и снова это был Колин.

– Я тут подумал, – сказал он, – Софи не у вас? Она, должно быть, дико расстроена. Позови ее, я поговорю с ней.

И его звонок напомнил всем, что Софи действительно должна была расстроиться, потому что ее отец в прошлом году умер от рака и мать непрестанно плакала и винила в своем горе дочь. Это-то и было причиной, по которой почти каждый день Софи сидела за этим столом. Смерть Кеннеди, разумеется, вызвала у нее…

Софи с телефонной трубкой в руках всхлипывала и говорила:

– О Колин, спасибо тебе, о, спасибо тебе, ты понимаешь, Колин, о, я знала, что ты поймешь, о, ты приедешь, о, спасибо, спасибо тебе.

Она вернулась на свое место за столом со словами:

– Колин приедет сегодня последним поездом.

Софи закрыла лицо ладонями – узкими изящными ладонями с ноготками розового цвета именно того оттенка, который был предписан на эту неделю модными арбитрами Сент-Джозефа, одним из которых была она сама. Длинные блестящие волосы упали на стол, словно овеществленная мысль о том, что никогда не придется ей подолгу грустить в одиночестве.

Роуз кисло заметила:

– Мы все сильно расстроились из-за Кеннеди, правда ведь?

А Джил разве не должна быть в школе? Но в школе Сент-Джозеф ученики приезжали и уезжали когда им вздумается, не обращая особого внимания на время, расписания или экзамены. Когда преподаватели предлагали ужесточить дисциплину, им напоминали о принципах, лежащих в основе прогрессивного обучения, среди которых главным был принцип самостоятельного развития. Только сегодня утром Колин отправился в школу и вот уже едет обратно. Джеффри сказал, что, возможно, завтра тоже поедет – он вспомнил, что является старостой класса. А Софи – она, случаем, не бросила учебу? Так или иначе, Фрэнсис видела ее в доме чаще остальных ребят. Джил, похоже, надолго поселилась на нижнем этаже со своим спальным мешком и регулярно поднималась в кухню поесть. Девушка сказала Колину, который передал ее слова Фрэнсис, что, мол, ей нужно отдохнуть. Дэниел уже несколько дней был в школе, но можно не сомневаться, что вернется, раз Колин возвращается – любой предлог подойдет. Фрэнсис прекрасно понимала ход их мыслей: ребята были уверены, что стоит им отвернуться, как за их спинами начинают происходить упоительно драматичные события.

В конце стола Фрэнсис заметила нового гостя, тот широко улыбался ей, словно ждал, когда она спросит: «Кто ты? Что ты здесь делаешь?» Но она просто поставила перед ним тарелку с супом и улыбнулась.

– Я Джеймс, – сказал он, краснея.

– Что ж, рада познакомиться. Бери хлеб и… все, что тебе нужно.

Большая рука смущенно протянулась, чтобы взять кусок цельнозернового (полезного) хлеба. После чего Джеймс так и застыл с хлебом в руках, восхищенно оглядываясь.

– Джеймс – мой друг. То есть на самом деле он мой двоюродный брат, – объявила Роуз, и вид у нее при этом был нервный и агрессивный одновременно. – Я сказала ему, что он может прийти… в смысле поужинать… в смысле…

Фрэнсис поняла, что в их шумном доме прибавился еще один беженец из проблемной семьи, и стала прикидывать, сколько продуктов нужно будет завтра купить.

В этот вечер за столом их было всего семеро вместе с ней. Джонни стоял у окна, напряженный, как часовой. Он явно ждал, чтобы его пригласили сесть. Свободные места были. Да ни за что на свете она не станет приглашать его, и ей все равно, что подумает о ней «детвора».

– Пока ты не ушел, – произнесла Фрэнсис с намеком, – расскажи нам, кто убил Кеннеди.

Джонни пожал плечами, на мгновение растерявшись.

– Может, это Советы? – предположил новичок за их столом, явно желая утвердиться.

– Чепуха, – сказал Джонни. – Советские товарищи – не сторонники терроризма.

Бедный Джеймс сильно смутился.

– А не Кастро ли стоит за этим? – выдвинула новый вариант Джил и заслужила этим ледяной взгляд Джонни. – Ну, то есть залив Свиней и все такое…

– Фидель Кастро тоже не террорист, – отмел ее доводы Джонни.

– Так ты позвони мне перед отъездом, – все пыталась выпроводить его Фрэнсис. – Ты говоришь, через пару дней?

Но он не уходил.

– Это был псих! – выкрикнула Роуз. – Какой-то псих взял и застрелил президента!

– Но кто заплатил этому психу? – спросил Джеймс, оправившись после первой неудачи, хотя его щеки все еще горели.

– Не следует отбрасывать ЦРУ как вариант, – сказал Джонни.

– ЦРУ никогда не следует отбрасывать как вариант, – уточнил Джеймс и был награжден улыбкой и кивком Джонни.

Джеймс был крупным молодым человеком, старше Роуз, старше всех их – за исключением, пожалуй, Эндрю. Роуз заметила, что Фрэнсис изучает новенького, и немедленно отреагировала, будучи чутко настроена на любую критику:

– Джеймс увлекается политикой. Он дружит с моим старшим братом. И бросил учебу.

– Ну надо же, – сказала Фрэнсис, – какой сюрприз.

– Что значит сюрприз? – вскинулась Роуз. – Почему вы так сказали?

– О, Роуз, это всего лишь шутка.

– Она шутит, – пояснил Эндрю, словно переводя слова матери, как будто это было необходимо.

– Да, кстати, раз уж зашла речь о шутках, – вспомнила Фрэнсис. Когда они все убежали наверх смотреть новости, она увидела, что на полу опустевшей кухни стоят две большие сумки, набитые книгами. Теперь она указала на них Джеффри, который не сумел сдержать горделивой улыбки: – Хороший улов сегодня?

Все рассмеялись. «Детвора» воспринимала воровство в магазинах как нечто само собой разумеющееся, но для Джеффри это стало делом принципа. Он регулярно обходил книжные магазины именно с целью стащить что-нибудь – школьные учебники были предпочтительнее всего, хотя он брал все, что мог. Называл он это «освобождением» книг, с намеком на Вторую мировую и своего отца, который во время войны летал на бомбардировщиках. Джеффри говорил Колину, что его отец не может думать и говорить ни о чем, кроме войны: «Во всяком случае, нас с матерью он точно не замечает». С тем же успехом отец мог бы погибнуть в одном из боев, если судить по тому, что он сделал для семьи с тех пор. Колин на это отвечал, что и сам в таком же положении. «Война, революция – все одно».

– Да благословит господь «Фойл», – сказал Джеффри. – Там я освободил больше книг, чем во всех других магазинах вместе взятых. Прямо благодетель человечества этот «Фойл». – Но он то и дело поглядывал на хозяйку и нервно добавил: – Фрэнсис не одобряет.

Они знали, что Фрэнсис этого не одобряла. Она так часто говорила: «Все дело в моем воспитании. Меня с детства учили тому, что воровать плохо», что, когда она или кто-нибудь еще критиковал остальных или не соглашался с ними, «детвора» подхватывала: «Все дело в вашем воспитании!» Но недавно Эндрю сказал, что шутка уже приелась.

Джонни не упустил случая поразглагольствовать на одну из своих любимых тем:

– Да-да, правильно, забирайте у капиталистов все, что сумеете. Ведь откуда у них все это? Украдено ими у вас же!

– Неужели у нас? – поддел отца Эндрю.

– У рабочего класса. У простых людей. Так что берите у этих подонков все подряд.

Эндрю никогда не воровал в магазинах, считал это недостойным поведением. С откровенным вызовом он спросил:

– Тебе не пора возвращаться к Филлиде?

Намеки Фрэнсис можно было игнорировать, но слова сына заставили Джонни направиться к двери.

– Никогда не забывайте, – обратился он напоследок ко всем, – каждый ваш шаг, каждое слово, каждая мысль должны сверяться с нуждами Революции.

– Так что ты сегодня добыл? – спросила Роуз у Джеффри. Она восхищалась им почти так же, как восхищалась Джонни.

Джеффри вынул книги из сумок и сложил из них на столе башню.

Все захлопали – за исключением Фрэнсис и Эндрю.

Фрэнсис взяла свой портфель и достала оттуда одно из писем, которые принесла из издательства домой. Она зачитала его вслух:

– «Дорогая тетушка Вера…» Тетушка Вера – это я. «Дорогая тетушка Вера, у меня трое детей, все школьники. Каждый вечер они приходят домой с ворованными вещами, в основном это конфеты и печенье…» – Тут вся компания дружно застонала. – «Но может быть что угодно, в том числе учебники…» – Все захлопали. – «А сегодня мой старший сын пришел с парой дорогих джинсов». – Снова аплодисменты. – «Прямо не знаю, как быть. Когда нам звонят в дверь, я все время думаю, что это полиция». – Фрэнсис выдержала паузу, пока «детвора» выражала свои чувства долгим «У-у». – «И я так волнуюсь за них. Была бы очень признательна вам за совет, тетушка, а то я уж и не знаю, что делать». Она вложила письмо обратно в конверт.

– И что ты собираешься ей посоветовать? – поинтересовался Эндрю.

– Может, нам поможет в этом Джеффри. В конце концов, староста должен хорошо разбираться в подобных ситуациях.

– О, – простонал Джеффри, спрятав лицо в ладонях и притворяясь, будто плачет, – Фрэнсис воспринимает это всерьез.

– Да, я воспринимаю это всерьез, – согласилась Фрэнсис. – Это воровство. Вы – воры, – сказала она, обращаясь по большей части к Джеффри, поскольку его давнишнее пребывание в их доме давало ей на это право. – Ты – вор. И этим все сказано. Я не Джонни, – добавила она.

За столом воцарилась тишина. Роуз хихикнула. Полыхающее огнем лицо новичка – Джеймса – было красноречивее любого признания.

Софи воскликнула:

– Но, Фрэнсис, я и не знала, что вы настолько сильно нас не одобряете.

– Да, не одобряю, – сказала Фрэнсис, но лицо и голос ее смягчились, потому что это была Софи. – Теперь будете знать.

– Все дело в вашем… – начала Роуз, но под взглядом Эндрю умолкла.

– Ну, пойду послушаю, что говорят в новостях, и мне еще надо поработать. – Она вышла, на прощание сказав: – Доброй ночи, – обращаясь ко всем и таким образом давая разрешение, в том числе и Джеймсу, остаться на ночь – если будет такое желание.

Перед телевизором Фрэнсис просидела всего несколько минут. Выходило, что Кеннеди действительно застрелил какой-то сумасшедший. Ну, с ее точки зрения, просто не стало еще одного политика. Вероятно, он заслужил свою судьбу. Конечно, Фрэнсис никогда не позволит себя высказать эту мысль вслух, уж очень она не соответствовала духу времени. Иногда Фрэнсис казалось, что из долгих отношений с Джонни она вынесла всего одну полезную вещь: умение держать свое мнение при себе.

Перед тем как сесть за работу, которая в этот вечер состояла из чтения сотни с лишним писем, принесенных домой, она приоткрыла дверь в гостевую комнату. Тишина и темнота. Фрэнсис на цыпочках подошла к кровати и склонилась над закутанной в одеяло фигуркой – маленькой, почти детской. Так она и думала: Тилли держала во рту большой палец.

– Я не сплю, – послышался ее голосок.

– Я волнуюсь за тебя, – сказала Фрэнсис и услышала, к собственному удивлению, что ее голос дрожит, а ведь она обещала себе не принимать близко к сердцу проблемы других людей, потому что какой от этого может быть толк? – Ты выпьешь какао, если я тебе принесу?

– Попробую.

Фрэнсис приготовила в кабинете чашку какао (она держала возле письменного стола чайник и кое-какие припасы) и отнесла ее девочке, которая произнесла:

– Только, пожалуйста, не считайте меня не благодарной.

– Включить свет? Может, ты прямо сейчас попьешь, пока горячее?

– Поставьте чашку на пол.

Фрэнсис так и сделала, понимая, что, скорее всего, к утру чашка по-прежнему будет стоять там нетронутая.

Работала она допоздна. Она слышала, как приехал Колин и потом вместе с Софи устроился на большом диване, где они долго говорили – она слышала их, по крайней мере голоса, если не слова, прямо у себя под ногами (старый красный диван стоял примерно под ее письменным столом, а над столом, этажом выше, – кровать Колина). Когда голоса в гостиной стихли, раздались осторожные шаги у нее над головой. Ну, Колин знал, какие меры предосторожности нужно предпринимать – он так и заявил брату, когда тот поучал его в подобных делах.

Софи было шестнадцать лет. Фрэнсис хотелось обнять девушку и защитить ее. Ничего такого она не испытывала в отношении Роуз, или Джил, или Люси, или кого-то еще из тех девиц, которые появлялись в доме. Почему именно Софи? Она красавица, и в этом все дело, вот почему хотелось оберегать ее. И как же это глупо – ей, Фрэнсис, должно быть стыдно. Этим вечером ей не раз было стыдно. Она открыла дверь, прислушалась. Внизу, в кухне, было шумно. Похоже, там не только Эндрю, Роуз и Джеймс… Ладно, завтра она все узнает.

Ночь прошла беспокойно. Фрэнсис дважды вставала, ходила к Тилли, смотрела, как у той дела. Один раз она застала в гостевой комнате темноту, покой и душноватый запах какао. А второй раз увидела, как к себе в комнату поднимается Эндрю, очевидно возвращавшийся после сходной миссии. После этого Фрэнсис было не уснуть. Ее беспокоило воровство в магазинах. Когда Колин только начинал учебу в Сент-Джозефе, то в доме, замечала Фрэнсис, стали появляться вещи, не принадлежавшие им, – так, по мелочи, ничего особенного: футболка, ручки, пластинки. Однажды он украл антологию поэзии, чем поразил Фрэнсис. Тем не менее она высказала свой протест. Колин стал жаловаться, что в школе все так делают, а она консервативная мещанка. Разумеется, этим проблемы не закончились, ведь это была школа прогрессивного обучения! Одна из девочек первой волны гостей (которые вели себя не так раскованно, ведь тогда они были гораздо младше), Петула, проинформировала Фрэнсис, что Колин ворует любовь. Так сказал их классный руководитель. За ужином состоялось шумное обсуждение. Нет, он ворует не любовь родителей, а любовь того самого классного руководителя, который имел совсем другие представления о Колине.

Джеффри, уже тогда, пять лет назад, бывший практически постоянным обитателем дома, гордился тем, что он добывал с прилавков. Фрэнсис была шокирована, но сказала всего лишь: «Ладно, только смотрите не попадайтесь». Она не заявила им: «Нет, ни в коем случае не делайте этого» не только потому, что знала – ее не послушают, но и потому, что не представляла, какие масштабы примет воровство в будущем. И вот еще что не давало Фрэнсис сомкнуть глаз той ночью: ей нравилось быть среди этих современных подростков, ставших новыми арбитрами моды и морали. Главным, разумеется, было ощущение «Мы против них». Петула, та живая девочка (теперь она училась в Гонконге в школе для детей дипломатов), говорила, что украсть и остаться непойманным означает пройти своеобразный обряд посвящения, и взрослые должны понимать это.

И вот Фрэнсис оказалась перед необходимостью написать основательную, длинную и взвешенную статью как раз на эту тему. Она уже сожалела о том, что согласилась принять предложение газеты, которое вынуждало ее занять четкую позицию по целому ряду вопросов, тогда как ей свойственно учитывать взгляды разных сторон и выражать собственное мнение не более чем одной фразой: «Да все это так сложно».

В последние годы Фрэнсис относилась к воровству особенно негативно, и дело тут было не столько в ее воспитании, сколько в десяти годах непрерывных призывов Джонни к всевозможным видам антисоциального поведения; все это чем-то напоминало партизанскую войну: нанести удар и скрыться. Однажды до нее дошла простая истина: для Джонни Революция – это не что иное, как шанс обрушить себе на голову все что можно, как это сделал Самсон. Он и его приятели мечтают о том, чтобы направить на мироздание горелку и спалить все, а потом, ну это же так просто – построить на выжженной земле новое общество по своему образу и подобию. Оставалось только удивляться, как Фрэнсис не поняла этого раньше, настолько очевидно все было, но в то время перед ней встал еще один вопрос: на что рассчитывают эти будущие строители новой жизни, если они не в силах организовать свою собственную жизнь? Что и говорить, мысль бунтарская, опередившая свое время на много лет (по крайней мере, в тех кругах, в которых вращалась Фрэнсис), и в душе у нее поселилась эмоция, которую она признала далеко не сразу. Фрэнсис стала считать Джонни… не обязательно называть кем именно… Она наконец-то очень четко определила для себя, как относиться ко всем этим идеям и разговорам Джонни, но в то же время полагалась почему-то на ауру надежды, оптимизма, которая окружала его, его товарищей, все, что они делали. Фрэнсис ведь тоже верила – правда, не отдавая себе в этом отчета, – что мир становится лучше и лучше, что все они едут на эскалаторе прогресса и что болезни настоящего постепенно растворятся и все люди окажутся в новом счастливом, здоровом времени. И когда она стояла на кухне и раскладывала «детворе» еду по тарелкам, видя их юные лица, слушая их непочтительные, уверенные голоса, ей казалось, что она молча обещает им это светлое будущее. Откуда в ней это обещание? От Джонни, Фрэнсис впитала его от товарища Джонни, и пока ее мозг был занят критикой – с каждым днем все более жесткой, – на подсознательном, эмоциональном уровне она верила Джонни и его смелым новым мирам.

Через несколько часов она сядет и напишет статью – о чем?

Если в своем доме она не заняла твердую позицию в отношении воровства (даже если в душе она его порицает), то какое право она имеет советовать другим людям, что им делать?

И как же запутались эти непутевые дети. Выходя вчера вечером из кухни, Фрэнсис слышала, что они смеются, но как-то натужно; голос Джеймса был громче остальных, потому что он так хотел быть принятым в круг этой свободной духом молодежи. Бедный мальчик, он бежал от скучных провинциальных родителей (так же, как она в свое время) в блистательный Лондон, и что же? В том самом доме, который Роуз называла «Залом Свободы» (и ей, Фрэнсис, нравилось это выражение), он слышит те же самые нравоучения, что и от родителей (Джеймс наверняка тоже воровал, они все сейчас так делают).

Уже девять часов, по ее меркам – позднее утро. Давно пора вставать. Фрэнсис выглянула на площадку и увидела, что Эндрю сидит на полу – так, чтобы видеть комнату, где вчера положили гостью. Дверь туда была не закрыта. Эндрю одними губами сказал:

– Смотри!

Бледное ноябрьское солнце падало в комнату напротив, где хрупкая прямая фигура в ореоле светлых волос, в старомодном розовом одеянии (капор?) устроилась на высоком стуле. Если бы перед Филиппом явилось сейчас такое видение, то как легко ему было бы поверить, что это его юная Юлия, его давнишняя любовь. На кровати, закутанная все в то же детское одеяльце, сидела посреди подушек Тилли и не мигая смотрела на старую женщину.

– Нет, – донесся до Фрэнсис холодный, размеренный голос, – нет, твое имя не может быть Тилли. Это очень глупое прозвище. Как твое настоящее имя?

– Сильвия, – едва слышно выдохнула девушка.

– Вот видишь. Почему же ты тогда называешь себя Тилли?

– В детстве я не могла выговорить «Сильвия», у меня получалось только «Тилли». – За один раз она произнесла больше слов, чем за все время пребывания в доме.

– Очень хорошо, я буду звать тебя Сильвией.

В руке Юлия держала кружку какой-то жидкости. Она тщательно, красиво отмерила некое количество содержимого чашки в ложку – запахло мясным бульоном – и протянула ложку к губам Тилли, то есть Сильвии. Только они были плотно сомкнуты.

– А теперь внимательно выслушай меня. Я не собираюсь смотреть, как ты убиваешь себя из-за собственной глупости. Я этого не позволю. Так что открывай рот и начинай есть.

Бледные губы задрожали, но разжались, и все это время девочка не отрывала взгляд от Юлии, словно загипнотизированная. Ложка проникла в рот, ее содержимое вылилось внутрь. Фрэнсис и Эндрю, затаив дыхание, ждали, сделает ли Сильвия глотательное движение. Сделала.

Фрэнсис глянула на сына и заметила, что он тоже повторил это движение, сопереживая.

– Видишь ли, – продолжала Юлия, пока ложка проделала повторное путешествие в кружку с бульоном, – я твоя приемная бабушка. А я не разрешаю своим детям и внукам вести себя глупо. Ты должна понять меня, Сильвия…

Ложка нырнула в рот, последовал еще один глоток. И снова Эндрю глотал вместе с Сильвией.

– Ты ведь умная и красивая девочка…

– Я гадкая, – послышалось из подушек.

– Мне так не кажется. Но если ты решила быть гадкой, то рано или поздно станешь такой, а я, как я уже тебе говорила, ничего подобного не позволяю.

Ложка отправляется в рот, глоток.

– Во-первых, я прослежу за тем, чтобы ты снова стала здоровой, а потом ты пойдешь в школу и сдашь пропущенные экзамены. После этого ты поступишь в университет и станешь врачом. Вот я не стала врачом и очень сожалею об этом, но теперь ты вместо меня научишься лечить людей.

– Я не могу, не могу. Я не вернусь в школу.

– Почему не можешь? Эндрю говорил мне, что ты хорошо училась, пока не стала глупить. Ну-ка, возьми кружку и допей сама, что осталось.

Наблюдатели на площадке затаили дыхание – ведь это мог быть кризис. Предположим, Тилли… Предположим, Сильвия откажется от кружки с живительным бульоном и снова засунет в рот палец. Предположим, она снова сомкнет губы. Юлия держала кружку возле тонкой руки – не той, которая сжимала детское одеяльце, а бессильно лежавшей на коленях.