355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дорис Лессинг » Великие мечты » Текст книги (страница 24)
Великие мечты
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:38

Текст книги "Великие мечты"


Автор книги: Дорис Лессинг



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

– Я бы не назвала это свадьбой. Дюжина родственников в бюро регистрации.

– Все же я хотела бы быть там.

– Но не сможешь. Тебе не хочется надолго оставлять свою… больницу?

Эта заминка рассказала Сильвии, что Эндрю нелестно описал Фрэнсис свой приезд в миссию.

– Нельзя судить то, что там, по нашим стандартам.

– Я и не сужу. Мы просто думаем, что в Цимлии твоя квалификация пропадает зря. Ведь в Лондоне у тебя была серьезная работа.

В этот миг появилась Софи. Она была одета в нечто похожее на старинное платье или пеньюар – белого цвета с большими черными цветами – и плыла в нем Офелией, словно по воде; длинные черные волосы с драматичными прожилками седины распущены; прекрасные глаза все те же. Ее беременность имела вид элегантного бугорка.

– Семь месяцев, – сказала Сильвия. – Как тебе это удается?

Она потерялась в объятиях Софи. Обе плакали, и хотя от Софи и нельзя было ожидать ничего иного, в этом была вся она, для Сильвии такое выражение чувств было редкостью.

– Черт, – пробормотала она, вытирая глаза.

Фрэнсис тоже прослезилась. Из-за пиццы за всем этим с отстраненной серьезностью наблюдал мальчик. Софи откинулась на большом стуле в конце стола; ее выразительные руки обняли маленький животик.

– Сильвия, – произнесла она трагически, – мне сорок три года.

– Знаю. Все будет нормально. Ты уже сдавала анализы?

– Да.

– Вот видишь.

– Но Колин… – И Софи снова заплакала. – Простит ли он меня когда-нибудь?

– Ах, какая чушь! – воскликнула Фрэнсис раздраженно, уже наслушавшись этих причитаний.

– Из того, что он вчера говорил мне, – сказала Сильвия, – у меня сложилось впечатление, что о прощении речь вообще не идет.

– О Сильвия, ты так добра. Все добры ко мне. И оказаться в этом доме, в этом самом доме, который я всегда воспринимала как свой, и Фрэнсис… вы были мне такой же матерью, как моя родная мать, но теперь ее нет с нами, бедняжки.

– Я не столько мать, сколько нянька, – заметила Фрэнсис.

– Да, ты слышала, она играет Няню – о, играет превосходно, – сказала Софи. – Но скоро в доме появится настоящая няня, потому что я буду продолжать играть и, конечно же, Фрэнсис тоже.

– Да, не думаю, что я готова взять на себя заботу о младенце, – подтвердила Фрэнсис.

– Разумеется, – кивнула Софи, но было видно, что на самом деле она надеялась на обратное.

– И кроме того, – продолжала Фрэнсис, – не забывай, скоро мы с Рупертом и детьми переедем.

– О, нет, – опечалилась Софи, – пожалуйста, останьтесь. Пожалуйста. Тут хватит места всем.

Мальчик выпрямился на стуле, уставился на взрослых испуганными глазами:

– Почему? Куда мы переедем? Зачем, Фрэнсис?

– Ну, это дом Колина и Софи, и у них скоро появится ребенок.

– Но здесь много комнат, – сказал Уильям громко, будто старался перекричать кого-то. – Нам не нужно никуда уезжать.

– Тише, – произнесла Софи неуверенно и посмотрела на Фрэнсис, чтобы та успокоила встревоженного мальчика.

– Мне нравится этот дом, – настаивал Уильям. – Я не хочу отсюда уезжать. Зачем?

Он заплакал трудными, болезненными слезами ребенка, который плачет много, но в одиночестве, надеясь, что никто не услышит. Он поднялся и выбежал. Все молчали.

Потом Софи сказала:

– Фрэнсис, Колин ведь не говорил, что вы должны уехать отсюда, верно?

– Нет, не говорил.

– И я тоже не хочу, чтобы вы уезжали.

– Мы забываем об Эндрю. У него могут быть свои соображения насчет того, как поступить с этим домом.

Сильвия заметила:

– Тебе не стоит перетруждать себя, Софи. Ты же не собираешься играть до последнего?

Теперь, когда Софи не пылала восторгом от встречи, стало заметно, что она напряжена, бледна и явно переутомлена. Софи согнулась над своим животом.

– Ну… Я думала… но, возможно…

– Постарайся вести себя разумно, – сказала Фрэнсис, – плохо уже то, что…

– Что я так стара, о да, я знаю.

– Что ж, – сказала Сильвия, – пойду поищу Колина.

– Он сейчас работает, – ответила Софи. – И никому не позволяется мешать ему, когда он за работой.

– Ничего не поделаешь, потому что мне нужно с ним поговорить.

Когда Софи по пути из кухни проходила мимо Фрэнсис, то обняла ее быстрым движением и сказала:

– Не покидайте нас, Фрэнсис. Прошу вас. Я уверена, никто не хочет, чтобы вы уехали из этого дома.

Фрэнсис тоже вышла из кухни. Уильяма она нашла в его комнате, мальчик скорчился на кровати, как зверек, почуявший опасность. Он повторял вслух:

– Я не хочу уезжать. Я не хочу уезжать.

Фрэнсис положила руки ему на плечи и сказала:

– Не нужно плакать. Может, этого еще и не случится. Скорее всего, не случится.

– Тогда пообещай.

– Я не могу. Нельзя давать обещания, если ты не уверен.

– Но ты почти уверена, да, правда?

– Да. Думаю, да.

Фрэнсис подождала, пока Уильям собирал вещи для бассейна, и потом спросила:

– Мне кажется, что Маргарет не очень хочется оставаться здесь.

– Да. Она хочет жить с мамой. А я не хочу. Мэриел ненавидит меня, потому что я мужчина. Я хочу жить с тобой и с папой.

Фрэнсис пошла готовиться к репетиции, думая о том, что давно уже даже не вспоминала о своей мечте: о том, чтобы заиметь когда-нибудь свой собственный дом и жить в нем, ни от кого не завися. Деньги, которые она откладывала на его покупку, катастрофически таяли. Приличная сумма ушла на то, чтобы заплатить за курс психотерапии для Мэриел. Также она выплачивала Мэриел ежемесячное содержание. Руперт продал квартиру в Мэрилебоуне и две трети вырученного отдал бывшей жене. Руперт и Фрэнсис совместно платили арендную плату за проживание здесь, в этом доме – за себя обоих и двоих детей. Еще он оплачивал образование детей. Фрэнсис получала деньги за различные книги, памфлеты, переиздания, но когда сводила баланс, то оказывалось, что чуть ли не половина денег уходила Мэриел. В наше время многие женщины оказываются в подобной ситуации, когда им приходится содержать первую жену своего партнера.

Фрэнсис вошла в супружескую спальню, где стояло две кровати – одна, на которой она столько лет спала в одиночестве, и вторая, большая, ставшая эмоциональным центром ее жизни. Она села на свою стародевичью постель и посмотрела на пижаму Руперта, аккуратно сложенную на его подушке. Это была зеленовато-голубая пижама из поплина, серьезная такая пижама, но на ощупь нежная и шелковистая. Руперт при встрече, должно быть, производил впечатление прочности, силы, но стоило заметить деликатность его взгляда, его чуткие руки… Фрэнсис пересела на большую кровать со стороны Руперта и погладила пижаму.

Сожалела ли Фрэнсис, что сказала «да» Руперту, его детям, всей этой ситуации – не ее ситуации? Нет, никогда, ни на мгновение. Ей казалось, что уже на закате жизни она случайно вышла в сказочную долину, залитую солнечным светом – ей даже снились сны про это, и она знала, что эти сны – про Руперта. Они оба уже имели опыт семейной жизни, оба думали, что их глубоко неприятные партнеры передают суть брака в целом, но нашли счастье, которого не ожидали и в которое даже не верили. Оба вели активную жизнь вне семьи, он – в газете, она – в театре, оба знали сотни людей, но все это было внешнее, а то, что в центре, это их большая кровать, где все понятно и где не нужны слова. Фрэнсис пробуждалась и говорила себе, а потом и Руперту, что видела во сне счастье. Пусть смеются те, кто хочет, а таких людей немало, но есть на свете такая вещь, как счастье, и вот оно, и вот они, оба довольные, как коты на солнышке. Но два человека среднего возраста (так следует называть их по правилам хорошего тона) берегут свой секрет, зная, что, раскрытый, он съежится, иссохнет. И они не единственные, кто так себя ведет: идеология объявила их состояние невозможным, а раз так, то лучше молчать.

Вернуться в дом, который любил тебя, принял тебя, хранил тебя, в дом, который обнимал тебя, который ты натягивал на себя, как одеяло, и в который зарывался, как зарывается в щель маленькое испуганное животное… – только теперь это не твой дом, он принадлежит другим людям…

Сильвия поднималась по лестнице, и ее ноги узнавали каждую ступеньку, каждый поворот: здесь она замирала, прислушиваясь к шуму и смеху в кухне, думая, что никогда ее там не примут; здесь Эндрю нашел ее и отнес наверх, в постель, накрыл одеялом, дал из своего кармана конфету. Тут находилась ее комната, но сейчас она должна пройти мимо двери. Здесь была комната Эндрю, а тут – комната Колина. И вот Сильвия поднялась на верхний этаж – к Юлии – и не знала, в какую дверь на площадке стучать, но угадала верно, потому что голос Колина отозвался: «Войдите», и она оказалась в старой гостиной Юлии, где Колин сидел за… нет, это был не маленький столик Юлии, а большой, который заполнял собой всю стену. Было бы легче, если бы все вещи, когда-то принадлежавшие Юлии, исчезли, а на их месте появились бы новые, но вот Сильвия приметила стул Юлии и низкую скамеечку для ног… Комната одновременно и привечала ее, и отвергала. Колин выглядел нехорошо: заплывшее лицо, полная фигура – скоро он превратится в форменного толстяка, если не…

– Сильвия, – прервал он ее мысли, – почему ты вчера так убежала? Когда мне утром сказали…

– Это не важно. Правда, забудь. Мне очень нужно поговорить с тобой.

– И еще мне так стыдно. Забудь о том, что я наговорил вечером. Ты застала меня в дурном настроении. Если я критиковал Софи, забудь это. Я люблю Софи и всегда любил. Ты помнишь – мы всегда были… парой?

Сильвия села на стул Юлии, отдавая себе отчет в том, что если не будет осторожна, то у нее заболит душа – из-за Юлии, а она не хотела этого, она не хотела тратить время на… Колин сидел напротив нее, спиной к своему широкому столу, на вращающемся кресле. Он раскинулся в нем, вытянул ноги и потом ухмыльнулся в жесткой насмешке над собственным пьянством.

– И вот еще одно. Какое право мы имеем требовать какой бы то ни было нормальности? С такой историей семьи? Со всеми войнами, волнениями, товарищами? Какая ерунда! – Он засмеялся, и от него пахнуло алкоголем.

– Тебе придется бросить пить, если у вас будет ребенок. Ты можешь уронить его или…

– Что, Сильвия? Что я могу?

Она вздохнула и сказала мягко, обрисовывая ситуацию так, словно показывала ему картинку в книге:

– Джошуа, тот человек, о котором я тебе говорила – чернокожий, разумеется… он уронил своего двухлетнего ребенка в огонь. Ожоги были страшные, и… конечно, если бы это случилось в этой стране, то малыша могли бы спасти.

– Ну-у, Сильвия, все-таки вряд ли я дойду до того, чтобы уронить своего ребенка в огонь. Я прекрасно осознаю, что я… что я могу быть лучше. – Это прозвучало так комично, что Сильвия не удержалась от смеха, и Колин тоже засмеялся, только не сразу. – Я запутался. Но чего ты ожидаешь от отпрыска Джонни? И знаешь что? До тех пор, пока я жил медведем в своей берлоге, лишь изредка вылезая в паб или чтобы завести там романчик, тут отношения (чудное, кстати, словечко – обозначает как раз отсутствие отношений), – тогда я не считал себя запутавшимся. Но как только въехала Софи и у нас образовалась счастливая семья, о которой я мечтал, тут же я понял, что я – медведь, который не обучен жить с людьми. Уж не знаю, почему Софи живет со мной.

– Колин, мне нужно поговорить с тобой на очень важную тему.

– Я говорю Софи, мол, если помучаешься со мной еще некоторое время, то в конце концов сделаешь из меня нормального мужа.

– Колин, прошу тебя.

– Да. Что ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты поехал в Цимлию, увидел все своими глазами и написал правду.

Молчание. На его губах заиграла ироничная улыбка.

– Я как будто оказался в прошлом! Сильвия, помнишь, как товарищи то и дело отправлялись в Советский Союз или иной коммунистический рай, чтобы вернуться и рассказать правду? На самом деле, мы можем заключить, получив, как все потомки, счастливую возможность оглянуться назад, что нет лучшего способа не найти правду, чем поехать куда-нибудь и посмотреть на все собственными глазами.

– То есть ты не хочешь этого делать?

– Не хочу. Я ничего не знаю об Африке.

– Я расскажу тебе. Понимаешь, то, что пишут в газетах, не имеет ничего общего с тем, что происходит там на самом деле.

– Погоди-ка. – Колин крутанулся на кресле, раскрыл ящик, нашел там газетную вырезку и спросил: – Ты видела это? – Он протянул ей листок.

Фамилия автора в подзаголовке: Джонни Леннокс.

– Да, видела. Фрэнсис присылала мне. Это такая чушь. Товарищ Вождь совсем не такой, как его описывают в газете.

– Ну кто бы мог подумать!

– Когда я увидела имя Джонни, то глазам своим не поверила. Это что ж, теперь он превратился в эксперта по Африке?

– А почему нет? У всех их идолов обнаружились глиняные ноги, но не надо унывать! У нас же есть Африка, этот неиссякаемый источник вождей, головорезов, убийц и воров, так что все несчастные, которым так необходимо любить вождя, могут любить чернокожих вождей.

– А когда случается резня, или племенная война, или еще почему-либо перебьют несколько миллионов, достаточно лишь опустить глаза и пробормотать: «У них другая культура», – сказала Сильвия, поддаваясь соблазну злословия.

– И бедному Джонни ведь надо же что-то есть. А так он всегда в гостях у того или иного диктатора.

– Или на конференции, обсуждающей природу Свободы.

– Или на симпозиуме по бедности.

– Или на семинаре, созванном Всемирным банком.

– Вообще-то в этом часть проблемы – то, что старые красные не имеют права разглагольствовать о свободе и демократии, а сейчас только об этом и речь. Джонни теперь уже не так популярен, как раньше. Знаешь, Сильвия, я скучал по тебе. Тебе обязательно жить так далеко? Почему мы не можем жить все вместе в этом доме и забыть о том, что происходит за его стенами? – Колин оживился, его похмельная бледность прошла, он смеялся.

– Если я предоставлю тебе все факты, все материалы, ты мог бы написать несколько статей.

– А почему ты не обратишься к Руперту? Он – серьезный журналист. – Колин добавил: – Один из лучших. Он молодец.

– Но когда человек обретает известность, то уже не очень хочет идти на риск. Все ведь пишут, что Цимлия замечательная. Руперт окажется в одиночестве, против всех.

– Я думал, журналисты хотят стать первыми.

– Тогда почему он еще не первый? Смотри, я могу попросить отца Макгвайра набросать примерный план статьи, и ты использовал бы его как основу.

– А, да, отец Макгвайр. Эндрю говорит, что впервые понял, что означает выражение «откормленный каплун». – Сильвия была возмущена. – Извини.

– Он хороший человек.

– И ты тоже очень хорошая. Мы не достойны тебя – прости, прости, но, малышка Сильвия, разве ты не видишь, что я завидую тебе? Эта твоя ясноглазая, прямодушная убежденность – откуда она у тебя? О да, конечно, ты католичка. – Колин потянулся, посадил Сильвию себе на колено и уткнулся лицом в ее шею. – Клянусь, ты пахнешь солнечным светом. Еще вечером, когда ты была так добра ко мне, я думал: «Она пахнет солнцем».

Сильвии было неудобно. И Колину было неудобно. Она была нелепой, эта поза, для них обоих. Сильвия скользнула обратно на стул.

– И ты попытаешься не пить много?

– Да.

– Обещаешь?

– Да, Сильвия, да, Соня, я обещаю.

– Я пришлю тебе материалы.

– Сделаю все, что смогу.

Сильвия постучалась в дверь цокольной квартиры, услышала резкое «Кто там?», просунула голову в дверь и столкнулась взглядом с худощавой женщиной в элегантных коричневых брюках, в коричневой блузке, с коротко остриженными медными волосами. Женщина-нож.

– Я раньше жила в этом доме, – пояснила Сильвия. – И я слышала, что вы собираетесь жить вместе с моей матерью.

Изучающий взгляд Мэриел не скрывал враждебности. Потом она повернулась спиной к Сильвии, закурила сигарету и сказала в облако дыма:

– На сегодняшний день план таков, да.

– Меня зовут Сильвия.

– Я так и подумала.

Комнаты, которые видела Сильвия, были такими же, какими она помнила их, похожими на студенческое жилище, только сейчас в них царил порядок. Мэриел занималась упаковкой вещей. Она обернулась, чтобы сказать:

– Им нужна эта квартира. Ваша мать любезно предложила мне место, где я могла бы приклонить голову, пока ищу себе новое жилье.

– И вы будете работать с ней?

– Когда я закончу обучение, то стану работать самостоятельно.

– Понятно.

– И когда у меня будет свой дом, я заберу детей себе.

– О, понятно. Полагаю, все сложится наилучшим образом. Простите, что побеспокоила вас. Я просто хотела… взглянуть, в память о прошлом.

– Не хлопайте дверью, когда будете уходить. Это очень шумный дом. Дети ведут себя как хотят.

Сильвия взяла такси и поехала к матери. Не много изменилось в ее салоне. Благовония, мистические знаки на подушках и занавесках и ее мать – полная и сердитая, но с приветственной улыбкой на губах.

– Спасибо, что нашла время навестить меня.

– Сегодня вечером я улетаю обратно в Цимлию.

Филлида медленно и тщательно разглядывала дочь.

– Да, Тилли, ты совершенно высохла. Почему ты не пользуешься кремами?

– Я буду, ты права. Мама, я только что познакомилась с Мэриел.

– Да?

– А что случилось с Мэри Констебль?

– Мы обменялись парой слов.

Эта фраза вызвала в памяти Сильвии целый поток образов: они с матерью в одном пансионе, в другом, в съемной комнате, всегда на чемоданах, уезжающие, не заплатив аренду, хозяйки – сначала лучшие подруги, потом враги, и фраза: «Мы обменялись парой слов». Столько слов, так часто. А потом Филлида вышла замуж за Джонни.

– Очень жаль.

– Нечего жалеть. Свет не сошелся на ней клином. По крайней мере у Мэриел есть дети. Она знает, что значит быть лишенной родного ребенка.

– Ну, мне пора, я только на минутку заглянула.

– Я и не предполагала, будто ты присядешь и выпьешь чашку чаю.

– Я выпью чаю.

– Да, дети Мэриел… С ними хлопот не оберешься.

– Тогда, может, это и к лучшему, что они не с ней?

– Здесь их ноги не будет, так что пусть даже не думает.

– Если мы будем пить чай, то лучше прямо сейчас. Мне уже скоро ехать в аэропорт.

– Тогда какой чай, поезжай.

Сильвия снова стояла в аэропорту Сенги – так же теснятся пассажиры, как в прошлый раз, и так же разделяются они на две группы – по цвету кожи, но также и по статусу. Однако есть и перемена. Четыре – нет, пять лет назад это была жизнерадостная уверенная толпа, да, но только что закончившаяся война давала о себе знать привычной настороженностью в лицах, в жестах, словно новость о мире еще не до конца осознавалась людьми. Нервы все еще были настроены на дурные вести. Но теперь толпа кипела, бурлила после успешного шопинга в Лондоне, и багажная карусель скрипела, перегруженная, так что счастливые приобретатели со смехом должны были снимать с нее огромные чемоданы, холодильники, мебель, пока все это не посыпалось на пол. Наверное, не было в мире более открытых в своем выражении восторга путешественников, чем цимлийцы; на самолете среди белых циркулировало выражение «новая номенклатура».

По-прежнему налицо четкое разделение в одежде: новая черная элита в костюмах-тройках утирает с сияющих лиц обильный пот, а белые в обычных джинсах и футболках разъезжаются по сотням скромных местоположений в буше или деревнях. Вскоре обе эти такие разные категории сосредоточили свое внимание в одной точке: на чернокожей девушке лет восемнадцати, очень красивой, в модном костюме явно от какого-то модельера, на высоких каблуках и со своенравной гримасой избалованной юности. Она распоряжалась двумя носильщиками. С багажной карусели был снят один, два, три, четыре… – это все? – нет, семь, восемь кожаных чемоданов.

– Бой, отнеси это туда, – сказала девушка носильщикам высоким повелительным голосом, которому она научилась у белых мадам прошлого – сейчас никто бы не посмел говорить таким тоном.

– Бой, быстрее.

Она направилась к началу очереди.

– Бой, покажи мои вещи офицеру.

Большой чернокожий мужчина в очереди сказал ей что-то, фамильярно, собственнически, чтобы сообщить толпе о своем знакомстве с этой звездой, и красотка мотнула головой и улыбнулась ему, наполовину довольно, наполовину с презрением. («А ты кто такой, чтобы указывать мне, что делать?») Все чернокожие пассажиры с гордостью наблюдали за этим воплощением их Независимости, в то время как второсортные белые лица оставались невозмутимыми, хотя обмен взглядами имел место. Они обсудят инцидент позже, когда окажутся за стенами своих домов.

На таможне девица сказала:

– Я дочь такого-то и такого-то, старшего министра, – и носильщикам: – Бой… бой, иди за мной.

И она прошла мимо таможенников и затем мимо иммиграционного контроля, словно их не существовало.

У Сильвии были с собой четыре больших ящика и небольшая сумка с личными вещами. Она следила за тем, как целые хозяйства пропускались через таможню без единого слова, понимая, что не следует ожидать того же отношения к себе. На этот раз ей не повезло с соседом по креслу самолета. Она выискивала среди таможенников того молодого, искреннего, дружелюбного служащего, который пропустил ее в прошлый раз, но это была не его смена или же он превратился с годами в одного из этих корректных чиновников. Когда подошла очередь Сильвии, ее спросили хмуро:

– И что это тут у вас?

– Две швейные машинки.

– И для чего же вам швейные машинки? У вас здесь швейное дело?

– Нет, это подарок для женщин в миссии Квадере.

– Подарок. А что они заплатят за него?

– Ничего, – сказала Сильвия с улыбкой. Она видела, что швейные машинки тронули сердце чиновника, возможно, он видел, как его мать или сестра шьют вечерами. Но чувство долга взяло верх.

– Машинки будут отправлены в таможенное депо. И вам сообщат, сколько вы должны будете уплатить за них.

Два ящика были подняты и отставлены в сторону. Сильвия знала, что вряд ли еще когда-нибудь увидит их. Они «потеряются».

– Что тут? – Таможенник постучал по двум оставшимся ящикам, как будто это были двери.

– Книги. Для миссии.

Тут же на лице таможенника появилось выражение, которое Сильвия хорошо знала: голод. Он взял ломик, вскрыл крышку одного ящика – книги. Он взял в руки одну, перевернул несколько страниц неторопливо и вздохнул. Сунув книгу обратно, он тем же ломиком заколотил крышку обратно и в нерешительности замер.

– Пожалуйста – они очень нужны в миссии, эти книги.

Все висело на волоске.

– Хорошо, – сказал таможенник.

Сильвия обменяла две швейные машинки на книги, но она знала, что предпочли бы женщины в миссии.

Без проблем она прошла иммиграционный контроль, и вот ей уже улыбается сестра Молли, ее фигура четко очерчена в кристально-прозрачном воздухе – верный признак того, что недавно прошел дождь. Значит, наступил сезон дождей. Поздно, но все-таки наступил. Однако возникает новый вопрос: надолго ли? В последние три-четыре года дожди прерывали долгую засуху, но тут же уходили дальше. В регионе была официально объявлена засуха, но сегодня этого не скажешь: повсюду лужи, и в небе плывут нежные белые облачка. Солнечный свет разбегался зайчиками от креста сестры Молли, отражался от ее загорелых ног. Здоровая – вот что хотелось сказать, глядя на нее. И здоровым был весь пейзаж, все в нем сильное и полное жизни, деревья и кусты свежевымыты, добродушная толпа усаживается по служебным лимузинам и – в случае с простыми смертными – по автобусам. Сильвия почувствовала себя дома. Ее поездка в Лондон не увенчалась успехом, если не считать ящиков с книгами. Но это уже в прошлом, пройдено и забыто. Лондон уже кажется ей нереальным. Реальность – вот она.

Заднее сиденье старой машины Молли просело под весом тяжелых ящиков. Монахиня тут же начала говорить, и главные ее новости были связаны со скандалами. Министров обвиняли во взяточничестве и воровстве. Она говорила с удовлетворением человека, чьи ожидания подтвердились.

– Да, отец Макгвайр сказал, что в миссии тоже какие-то проблемы. Вроде бы кого-то обвиняют в краже.

– Это чушь.

– Порой чушь бывает очень могущественна.

И Сильвия подумала, что взгляд этой монахини слишком уж многозначителен – что это, предупреждение? Что-то случилось. Стоит внимательнее прислушаться ко всему, что она говорит. Молли, хоть и всего лишь монахиня, на самом деле весьма умный человек. Она самостоятельно разработала схему, по которой из Америки и Европы в Цимлию приезжали на год или два белые преподаватели, и умудрилась получить поддержку черного правительства. Она убедила их, что местных учителей не хватает и (и это был решающий довод) что с помощью ее схемы можно сэкономить на зарплатах. Некоторые приезжие преподаватели отправлялись в отдаленные районы, и сестра Молли почти постоянно была в разъездах, навещая своих подопечных и помогая им. «Некоторые из них выросли в обеспеченных семьях и понятия не имеют, куда едут и на что соглашаются, и потом, оказавшись в школе вроде той, что в Квадере, падают духом». Срывы, приступы депрессии, всевозможные коллапсы – со всем этим деловито и компетентно справлялась молодая женщина, утешала и поддерживала, и нередко отпрыски знатных семейств из Филадельфии или Лос-Анджелеса глотали слезы, укачиваемые на груди, в объятиях этой Молли, которая начала свой жизненный путь в бедном доме в Галуэе.

– И я слышала, что в школе опять неприятность: директор скрылся, прихватив деньги, так что отец Макгвайр снова трудится за двоих. И знаете, что удивительно? Все эти беглые директора и ловкие воры, они что, думают, весь остальной мир их не видит? Что только творится в их бедных головах, а?

Но получить ответ на свой вопрос Молли не хотела, она хотела говорить и чтобы Сильвия слушала. Вскоре она вернулась к истинному центру своих интересов, то есть папе римскому и его недостаткам, потому что помимо принадлежности к мужскому полу он еще и «вкладывал идеи» в головы священников, работающих в разных частях света. Услышать данную последовательность слов, в данном контексте (так как белые без конца переживали, что миссии «вкладывают идеи» в головы чернокожего населения) было странно и забавно. Да, наша жизнь богата на самые удивительные совпадения, и Колин использовал их в качестве топлива для своих книг. Незадолго до поездки в Лондон Сильвия слышала от Эдны Пайн, что недееспособность негров вызвана как раз тем, что в их головы заронили идеи, преждевременные на их этапе эволюционного развития.

Сильвия сумела отвлечься на время, и от размышлений ее оторвали только излюбленные заявления Молли о том, что папа – сексист и что он не понимает трудностей женской доли. Контрацепция, утверждала сестра Молли, вот ключ к решению проблем. И пусть говорят, что папа римский держит в своих руках ключи от неба, она не станет с этим спорить, но в земных делах он вовсе не разбирается. Вот если бы он рос в компании с девятью сорванцами, ни одному из которых не удавалось наесться досыта, тогда он запел бы по-другому. И в состоянии умеренного и приятного негодования сестра Молли доехала до миссии Святого Луки, где она выгрузила Сильвию и ее ящики.

– Нет, заходить я не буду. А то придется мне тогда и сестер навещать. – Сестра Молли, как и Джошуа, называла монахинь за глаза курицами.

Дом священника, стоящий в пыли, корявые эвкалипты, солнце, окрасившее жилище монахинь и полдюжины крыш на склоне холма в оранжевый цвет, – как убого все это выглядит, сколь неглубокий след оставил человек на этом древнем ландшафте! – но Сильвия снова дома, да, здесь теперь ее дом – и его может разрушить одно лишь дыхание. Она стояла, вдыхая ноздрями аромат влажной земли, впитывая тепло, поднимающееся от почвы по ее ногам. Потом появилась Ребекка с криком:

– Сильвия, ой, Сильвия!

Две женщины обнялись.

– О Сильвия, как я по вам соскучилась.

Но Сильвия, обнимаясь, не могла избавиться от мыслей о непрочности, преходящести бытия в Африке. Тело Ребекки было как кулек хрупких костей, и когда Сильвия взяла ее за плечи, вгляделась в ее лицо, то увидела, что глаза Ребекки под старым выцветшим платком провалились глубоко в череп.

– Что случилось, Ребекка?

– О'кей, – сказала Ребекка, понимая под этим: хорошо, я расскажу тебе.

Но сначала она взяла Сильвию за руку и привела ее в дом, усадила за стол и сама села напротив.

– Мой Тендерай заболел.

Две пары глаз, молчание, но ничего не осталось невысказанным. Двое детей Ребекки умерли, еще один болел уже давно, и вот теперь Тендерай. Источником болезни был муж Ребекки, сам, по-видимому, пребывавший в добром здравии, несмотря на худобу и пьянство. Все говорило о том, что Ребекка носит в себе ВИЧ, но без анализов кто может сказать наверняка? И если да, то что можно сделать? Во всяком случае, не похоже было, что она спит с кем попало, распространяя смертельную заразу.

Сильвия отсутствовала всего одну неделю.

– О'кей, – в свою очередь сказала Сильвия, пользуясь этой новой идиомой, с которой теперь начиналась чуть ли не каждая фраза. Она хотела этим сказать, что восприняла информацию и разделяет страхи Ребекки. Она добавила: – Я посмотрю его. Может, все не так уж страшно.

– Надеюсь, – ответила Ребекка и потом, откладывая на второй план семейные тревоги, сказала: – И отец Макгвайр работает слишком-слишком много.

– Да, я слышала. И что это за дело с кражей?

– Да ну, глупости. Все из-за того оборудования в ящиках, что валялись возле новой больницы. Говорят, будто вы его украли.

Сильвия, пока была в Лондоне, могла думать только о миссии и придумала, что нужно съездить к недостроенной больнице еще раз и забрать оттуда все, что могло бы пригодиться, – извлечь хоть какую-то пользу из напрасно потраченных средств. Однако дело было не только в нескольких подкладных суднах, она догадывалась, что Ребекка говорит не все. Негритянка смотрела в сторону, и ее лицо напряглось от смущения и предчувствия беды.

– Пожалуйста, скажи мне, Ребекка, что еще?

Ребекка все не решалась посмотреть Сильвии в глаза, но сумела сказать, что все это одна большая глупость. На ящики было наложено заклятье – она произнесла это слово по-английски и потом добавила:

– Н'ганга говорит, что те, кто возьмет хоть одну вещь из той больницы, навлекут на себя несчастье.

Тут Ребекка поднялась, сказала, что пора звать отца Макгвайра обедать и что она надеется, что Сильвия проголодалась, ведь сегодня на обед приготовлен рисовый пудинг.

Пока Ребекка и Сильвия сидели друг напротив друга и все их мысли были о Тендерае и других детях, живых и мертвых, между двумя женщинами царили полная открытость и доверие. Но теперь Сильвия видела, что Ребекка не скажет ей больше ничего, так как по этому предмету они никогда не сойдутся во мнении.

Сильвия села на свою кровать, окруженную кирпичными стенами, и посмотрела на женщин Леонардо – они как будто приветствовали ее возвращение. Потом она обернулась к распятию с намерением утвердить в голове кое-какие идеи, пошатнувшиеся под напором жизни. Человек, подписавшийся на чудеса римской католической церкви, не может обвинять других людей в суеверии – таков был ход ее мыслей, и они были далеки от критики религии. По воскресеньям, когда чернокожая паства собирался на причастие, отец Макгвайр говорил им, что они пьют кровь и едят плоть Христа. Медленно Сильвия приходила к пониманию того, насколько глубоко жизнь африканцев, среди которых она жила, пронизана суевериями, и ей хотелось понять их все, а не высказывать «умные интеллектуальные замечания». Такого рода, что могли бы исходить из уст Колина или Эндрю. Так или иначе, факт оставался фактом: в любом чернокожем человеке есть область, куда она, Сильвия, не может войти и которую она не должна порицать – даже с Ребеккой, своей хорошей подругой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю