Текст книги "Великие мечты"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

– Допустим, ты прав, – согласилась она. – Но как так вышло, что это… эта никчемная болтовня вдруг стала так популярна?

– Хороший вопрос, – сказал Эндрю, обнимая бабушку, но она осталась безучастна в его руках.

Юлия и Сильвия помирились. Сильвия так и объявила Эндрю: «Мы помирились», как будто возникшее тягостное чувство после этих слов могло превратиться в легкое и безвредное.

Они помирились, но Юлия отказывалась слушать о новых открытиях Сильвии, гадать на стеблях тысячелистника или говорить о буддизме, и вот так их идеальная близость, возможная только между взрослым и ребенком, доверительная и откровенная, естественная как дыхание, закончилась. Она должна была закончиться, чтобы ребенок в этой паре мог расти, но даже когда взрослый знает и ожидает этого, сердце его все равно кровоточит и болит. Но Юлия никогда раньше не испытывала подобной любви к ребенку, с Джонни такого точно не было, и поэтому не знала, что, взрослея (а в Сильвии процесс взросления с помощью Юлии пошел с удивительной скоростью), ребенок превращается в чужака. Внезапно Сильвия перестала быть девчушкой, радостно бегущей вслед за Юлией и боящейся потерять ее из виду даже на миг. Она настолько повзрослела, что смогла самостоятельно истолковать гексаграммы, получившиеся при гадании на стеблях тысячелистника (а именно к ним обратились за советом), как необходимость навестить мать. И Сильвия пошла к ней, одна. Ее встретила Филлида, не истеричная и вопящая, а спокойная, углубленная в себя и даже величественная. Она была дома одна – Джонни уехал на митинг.

Сильвия ожидала упреков и обвинений, которых ей будет не вынести. Она готовилась к тому, что ей придется бежать, но Филлида лишь сказала:

– Ты должна поступать так, как считаешь правильным. Я знаю, что тебе лучше жить там, с ровесниками. И твоя бабушка привязалась к тебе, как я понимаю.

– Да, я люблю ее, – сказала девочка просто и задрожала, испугавшись материнской ревности.

– Не трудно любить, когда ты богат, – изрекла Филлида, и это было самое критическое ее замечание за все время визита дочери. Она прилагала массу усилий, чтобы сдержать демонов, которые рвали и метали внутри нее, и от этого казалась заторможенной и даже глупой. Филлида повторила:

– Тебе там лучше, я знаю. – И: – Решай за себя сама. – Как будто это не было уже решено давным-давно. Она не предложила девочке ни чаю, ни лимонаду, а продолжала сидеть, вцепившись в ручки кресла и глядя на дочь. Потом, когда кипевшие в ней страсти грозили вот-вот взорваться, Филлида торопливо сказала: – А теперь тебе пора идти, Тилли. Да, я слышала, что ты теперь Сильвия, но для меня ты всегда будешь Тилли.

И Сильвия ушла, понимая, что буквально чудом избежала криков.

Первым вернулся Колин. Он сказал, что провел лето шикарно, и больше ничего. Почти все время он проводил в своей комнате, читая.

Заходила Софи, чтобы сообщить о том, что приступает к занятиям в школе актерского мастерства и что ездить туда она будет из своего дома, потому что мать еще нуждается в ней.

– Но, пожалуйста, можно мне приходить к вам – я так люблю наши ужины, Фрэнсис, так люблю наши вечера.

Фрэнсис заверила Софи, что, разумеется, она может приходить так часто, как захочет, обняла и через прикосновение почувствовала, что у девушки проблемы.

– Что случилось? – спросила она. – Это Роланд? Вы поссорились?

Софи ответила без намека на шутливость:

– Все-таки я недостаточно взрослая для него.

– А, понятно. Это он так сказал?

– Он говорит, что если бы у меня было больше опыта, то я бы поняла. Это так странно, Фрэнсис. Иногда мне кажется, что его нет – то есть он рядом со мной, но… Но все равно он любит меня, Фрэнсис, он сам так сказал, что любит…

– Ну вот видишь.

– Летом мы столько всего интересного делали: гуляли целыми днями, ходили в театр, познакомились с другими людьми, и вообще классно было.

У Джеффри начинались занятия в Лондонской школе экономики. Он заглянул, чтобы сказать, что ощущает себя теперь большим мальчиком и что настала пора ему жить самостоятельно. На демонстрациях протеста в Джорджии он подружился с несколькими американцами и договорился вместе с ними снять квартиру. Жаль, что Колин младше, а то он мог бы войти с ними в долю. Еще Джеффри сказал, что будет заходить иногда, «как в старые времена». Оставить дом Ленноксов, объяснил он, для него труднее, чем оставить родительский дом.

Дэниел, будучи на год младше Джеффри, с тоской готовился провести еще один год в школе – год без Джеффри.

Джеймс тоже приступал к учебе в Лондонской школе экономики.

Джил как была, так и оставалась темной лошадкой. Она не вернулась вместе с Роуз, которая, кстати, не рассказывала, где была, только обмолвилась, что Джил сейчас в Бристоле с любовником. Но она, мол, обещала вернуться.

Роуз вновь окопалась в цоколе и заявила, что будет учиться. Никто ей не поверил – и напрасно. Она в действительности была умна, знала это и была решительно настроена «показать им». Кому им? Первой в этом списке, конечно же, шла Фрэнсис, но имелись в виду все они. «Я покажу им», – бормотала Роуз как мантру, когда надо было садиться за уроки или когда прогрессивность школы не оправдывала ее ожидания (например, когда ее просили не курить в классе).

Решимость Сильвии хорошо учиться была адресована не только Юлии, но и Эндрю, который продолжал относиться к сводной сестре как любящий старший брат – когда был дома, а не в Оксфорде.

Финансовые проблемы… Когда Фрэнсис поселилась в доме, то договоренность была следующая: Юлия платит все налоги на дом, а Фрэнсис будет отвечать за остальное – газ, электричество, воду, телефон. А также оплачивать услуги миссис Филби и ее помощницы, которую миссис Филби приводила, когда чувствовала, что не справляется с «детворой». «Детвора, говорите? Да они скорее свиньи». Еще Фрэнсис покупала продукты и обеспечивала дом всем необходимым. В итоге сумма выходила приличная, но у нее получалось заработать на все это. Несколько недель назад пришел счет из Кембриджа, и Юлия оплатила его. Она сказала, что годичный перерыв Эндрю в образовании оказался весьма кстати. За обучение Сильвии тоже заплатила Юлия. Потом пришел счет за Колина, и Фрэнсис, после долгих размышлений, отнесла конверт на маленький столик на верхней лестничной площадке дома, куда складывалась почта Юлии. Предчувствия Фрэнсис оправдались: вскоре к ней спустилась свекровь со счетом за Сент-Джозеф в руках. Барьер между женщинами исчез, и Юлия вела себя с невесткой более открыто, но и более критично.

– Прошу вас, Юлия, садитесь.

Юлия села, сначала сняв со стула пару колготок Фрэнсис.

– О, простите, – сказала та, и Юлия приняла извинение, сжав на мгновение губы в улыбке.

– Что это за новости? С какой стати Колину понадобился психоаналитик?

Этого-то и боялась Фрэнсис. Она уже беседовала и с преподавателями школы, и с самим Колином, да и Софи тоже была в курсе. «О, чудесно, Колин, это будет просто замечательно!»

– Классный руководитель Колина считает, что мальчику просто нужно поговорить с кем-нибудь.

– Можно называть это как угодно. Но стоить это будет тысячи, тысячи фунтов каждый год.

– Послушайте, Юлия, я знаю, что вы не одобряете все эти новомодные психотерапевтические течения. Но вы не думали, что таким образом Колин сможет поговорить по душам с мужчиной? То есть я надеюсь, что это будет мужчина. У нас в доме одни женщины, и Джонни…

– У Колина есть старший брат. Эндрю.

– Но они не дружат.

– Не дружат? Что вы имеете в виду? – Наступила пауза, во время которой Юлия выпрямляла и сжимала в кулак пальцы у себя на коленях. – Мои старшие братья… они ссорились иногда. Это нормально для братьев – ссориться.

Фрэнсис знала, что у Юлии были братья, которые погибли на той давней войне. Сжимающиеся и разжимающиеся пальцы Юлии вернули мертвых братьев в эту комнату, вернули ее прошлое… В глазах Юлии стояли слезы, Фрэнсис могла бы поклясться в этом, хотя свекровь сидела спиной к окну.

– Я согласилась на то, чтобы Колин встречался с психоаналитиком, потому что… он так несчастен, Юлия.

Тем не менее Фрэнсис отнюдь не была уверена, согласится ли на это сам Колин. Пока он сказал только:

– Да, я знаю, Сэм говорил мне. – Сэмом они называли классного руководителя. – Я сказал ему, что это моему отцу нужно обращаться к психоаналитикам.

– Да, им было бы над чем поработать, – согласилась Фрэнсис.

– Да, кстати, а как насчет тебя самой? Тебе бы тоже не помешало выговориться. И вообще не думаю, что я более сумасшедший, чем остальные.

– Ты абсолютно прав, – сказала тогда Фрэнсис.

Прервав ее воспоминания, Юлия встала и произнесла:

– Это естественно, что есть моменты, по которым мы не сможем прийти к единому мнению. Но я хотела поговорить о другом. Даже без этого нелепого психоанализа я не смогу заплатить за Колина. Я думала, что он уже закончил школу, и тут вдруг узнаю, что он собирается учиться еще целый год.

– Он согласился еще раз попробовать сдать экзамены.

– Но я не могу платить и за него, и за Эндрю, и за Сильвию. Что касается Эндрю и Сильвии, то я буду оплачивать их учебу в университете, пока они не начнут обеспечивать себя самостоятельно. Но Колин – это выше моих возможностей. И вы теперь зарабатываете больше, надеюсь, что как-нибудь справитесь.

– Не беспокойтесь, Юлия. Мне так неловко, что все это свалилось на вас.

– Полагаю, что обращаться к Джонни бессмысленно. Хотя у него должны быть деньги, ведь он всегда где-то путешествует.

– Ему все оплачивают.

– Но почему? Почему за него кто-то платит?

– О, ну ведь это же сам товарищ Джонни. Он, Юлия, в некотором роде звезда.

– Он глупец, – заявила мать Джонни. – Как так вышло? Я вроде бы не дура. И его отец был определенно неглуп. Но Джонни полный идиот.

Юлия стояла у двери и взглядом эксперта осматривала комнату, которая когда-то была ее личной гостиной. Она знала, что Фрэнсис не любит ни эту мебель – такая хорошая мебель! – ни занавеси на окнах, которые провисят еще полвека, если ухаживать за ними надлежащим образом… Хотя Юлия подозревала, что в шторах скопились залежи пыли и, возможно, завелась моль. Старый ковер, прибывший сюда аж из Германии, местами был вытерт до основания.

– Но вы, конечно же, оправдываете Джонни. Вы всегда его защищали.

– Я? Защищала Джонни? Когда это, интересно, было, чтобы я защищала его политику?

– Его политику! Это не политика, а просто… ерунда.

– Это политика половины мира, Юлия.

– И все равно полнейшая ерунда. Что ж, Фрэнсис, меня не радует тот факт, что на вас свалилась еще одна проблема, но ничем не могу помочь. Если же вам не удастся расплатиться за Колина, тогда заложим дом.

– Нет… нет, нет! Ни в коем случае!

– Посмотрим. Держите меня в курсе, если возникнут трудности. – Она ушла.

Конечно же, трудности возникнут. Школа Колина была очень дорогая, а он собрался заново повторить курс за целый год. И в свои почти девятнадцать лет он был уже слишком взрослым, чтобы ходить на уроки; он смущался. Затем счет из клиники Мэйсток, за возможность «поговорить» – это будут тысячи, тысячи фунтов. Придется Фрэнсис просить о прибавке к зарплате. Она знала, что благодаря ее статьям тираж «Дефендера» вырос. Она может писать не для одной газеты, а для нескольких, только псевдоним надо будет взять другой. Эти проблемы она обсуждала со своим коллегой Рупертом Боландом, когда они зашли в «Космо». У него тоже были финансовые затруднения, Фрэнсис не знала, какие именно – он не вдавался в подробности. Боланду хотелось бы уйти из «Дефендера» – по его словам, эта газета не для мужчины, но платили ему хорошо. Дополнительный приработок он находил на радио и телевидении, проводя журналистские расследования. Хм, она тоже могла бы это делать. Но и в таком случае понадобится больше денег, гораздо больше. Джонни… не спросить ли у него еще раз? Юлия права: он ведет жизнь современного эквивалента раджи – ездит по всему миру с делегациями и миссиями, всегда останавливается в лучших гостиницах, все его расходы оплачиваются, тогда как его дело состоит всего лишь в передаче товарищеского привета с одного конца света на другой. Должно быть, у него есть какой-то источник получения денег: а иначе как он оплачивает аренду квартиры? Работы в обычном понимании этого слова у Джонни никогда не было.

Осень стала сценой для неожиданного поворота событий. Дважды в неделю Колин приезжал на поезде из Сент-Джозефа в клинику Мэйсток – для посещения сеансов доктора Дэвида. Мужчина! Фрэнсис была в восторге. Колин сможет поговорить с мужчиной, с мужчиной, не связанным с их семьей. («Если это действительно то, чего ему не хватает, то почему не Вильгельм? – недоумевала Юлия. – Он неплохо относится к Колину». – «Но, Юлия, разве вы не понимаете, он слишком близкий человек, он часть нашего мира». – «Нет, не понимаю».) Проблема была в том, что, следуя какой-то психоаналитической теории, доктор Дэвид не говорил – он только молчал. То есть он здоровался, после краткого рукопожатия усаживался в кресло и затем целый час не произносил ни слова. Ни единого слова.

– Он лишь улыбается, – рассказывал Колин. – Я скажу что-нибудь, а он улыбнется. И рот раскрывает только для того, чтобы сказать, что наше время истекло, до встречи в четверг.

После Мэйстока Колин ехал прямо домой и шел туда, где находилась в этот момент Фрэнсис. Там он изливал матери все, чего не смог сказать доктору Дэвиду. Из него рекой текли жалобы, обиды, разочарования, которые, как надеялась Фрэнсис, сын мог наконец переложить на профессиональные плечи психоаналитика. Но тот только молчал, поэтому Колин тоже молчал, раздраженный и злой. Он кричал матери, что, мол, доктор Дэвид издевается над ним и что во всем виновата школа, это из-за них ему приходится ходить к психоаналитику. А в том, что он в таком смятении, виновата Фрэнсис. «Зачем ты вышла замуж за Джонни?» – кричал он на мать. За этого коммуниста, все прекрасно знали, что такое коммунизм, но она все равно вышла за него. Джонни был настоящим фашистским комиссаром, а она, Фрэнсис, зачем-то вышла за него! И все их совместное дерьмо потом вылилось на него и на Эндрю. Так Колин кричал, стоя посреди ее комнаты, но на самом деле его речи предназначались доктору Дэвиду, потому что все эти мысли копились в душе молодого человека и должны были найти выход. Всю дорогу до Лондона в тесном, едва ползущем поезде Колин репетировал обвинения в адрес отца, матери, чтобы рассказать о них психоаналитику, но доктор Дэвид только улыбался. Куда же деваться всему этому? И обвинения бесконтрольно, горячим потоком лавы изливались на мать. И только посмотри, кричал он раз за разом, посмотри на этот дом, тут полно людей, у которых нет ни малейшего права здесь находиться. Почему Сильвия живет у них? Она же не член семьи. А эта девица пользуется всем, они все пользуются всем, и Джеффри уже годами живет за их счет. Фрэнсис никогда не пробовала подсчитать, сколько денег было потрачено за это время на Джеффри? Да можно было бы купить еще один дом! Почему Джеффри все время у них ошивается? Все говорят, что Джеффри – его друг, но он-то никогда особо не любил Джеффри, это в школе решили, что они друзья. Сэм как-то сказал, что мальчики дополняют друг друга, другими словами, между ними ни хрена общего, но все равно было решено, что общение пойдет им на пользу. Так вот, лично ему, Колину, это на пользу не пошло! А Фрэнсис сговорилась со школой, она всегда была на их стороне, иногда ему кажется, что ее сын – Джеффри, а не он, и посмотрите на Эндрю, этот вообще целый год валялся на кровати и курил травку, и знает ли Фрэнсис, что братец пробовал кокаин? Неужели не в курсе? Если нет, то как это так получилось, что не знает? Фрэнсис никогда ни о чем не знает, просто разрешает, чтобы все шло само собой, и как насчет Роуз, что она вообще делает в их доме, живет за их счет, берет все, что захочет, он не желает, чтобы она здесь жила, он ненавидит Роуз, Фрэнсис знает хотя бы, что все ненавидят Роуз, а она тем не менее уже столько времени живет в цокольной квартире, считает ее своей и, если кто-нибудь хотя бы заглянет туда, сразу кричит, чтобы все убирались прочь. И это все из-за Фрэнсис, а в результате в клинику Мэйсток, в лапы мучителя доктора Дэвида, почему-то отправляют его.

Так ораторствовал Колин, стоя в центре комнаты, то снимая очки в черной оправе, то снова надевая их, размахивая руками, топая ногами. Фрэнсис слушала его и слышала то, что никто на свете не должен слышать (за исключением, разумеется, доктора Дэвида и ему подобных) – сокровенные мысли другого человека. Эти мысли, вероятно, не сильно отличались от мыслей всех остальных людей, находящихся в ажитации. В общем-то, это хорошо, что мы не можем узнавать мысли друг друга, как теперь приходилось Фрэнсис слышать то, что думает о ней Колин. Тирады, описывающие его несчастья, длились около часа – столько же времени, сколько Колин должен был провести в беседах с доктором Дэвидом. А в конце он говорил дружелюбным, практически нормальным голосом:

– Ну, мне пора, я побегу на вокзал.

Или:

– Я вечером побуду тут, а в школу поеду утром.

И тогда к ней возвращался тот Колин, которого она знала, он даже улыбался, хотя улыбка эта была озадаченной. Должно быть, после таких излияний он был совершенно обессилен.

– Ты ведь знаешь, что никто не заставляет тебя ездить в Мэйсток, – напоминала сыну Фрэнсис. – Ты можешь отказаться. Хочешь, я сама скажу, что ты решил больше не ходить на сеансы?

Но Колин не хотел лишать себя возможности дважды в неделю приезжать в клинику, приезжать к ней самой, Фрэнсис понимала это, потому что без раздражения, накопленного за час безмолвия в кабинете психоаналитика, сын не мог бы кричать на нее, не мог бы сказать то, что думал так давно, но не решался произнести вслух, носил в себе.

После часа под прицелом критики Колина Фрэнсис чувствовала себя такой разбитой, что сразу шла в постель или просто сидела в кресле. Однажды вечером, когда она сидела так, не включая свет, в гостиную постучалась Юлия, приоткрыла дверь, увидела, что в комнате темно, и потом заметила Фрэнсис. Юлия щелкнула выключателем. Она слышала, как кричит на мать Колин, и была обеспокоена, но не это привело ее в гостиную.

– Вы знаете, что Сильвия до сих пор не вернулась домой?

– Сейчас не больше десяти.

– Я могу присесть? – И Юлия села. Ее руки терзали маленький вышитый носовой платок. – Она слишком юна, чтобы ходить где-то допоздна, да еще с такими плохими людьми.

После школы Сильвия иногда посещала некую квартиру в Кэмден-тауне, где Джейк и его друзья встречались почти каждый день. Все они занимались предсказанием будущего (один или два человека – профессионально), составляли для газет и журналов гороскопы, проводили ритуалы посвящения друг для друга и новичков, увлекались верчением стола, призывали духов, пили загадочные жидкости под названием «Душевный бальзам», или «Коктейль мышления», или «Эссенция истины» (по сути являющиеся настоями трав и специй) и в целом жили в мире символов и смыслов, не доступных большинству людей. Сильвия пользовалась среди них большой популярностью. Она была их питомицей, неофитом, о котором мечтает всякий, носящий в себе знание, поэтому постепенно ей доверили секреты высшего значения. Сильвии же все эти люди нравились потому, что они любили ее и всегда были рады ее приходу. Она всегда вела себя ответственно, звонила Юлии, чтобы предупредить о том, что придет позже, и, если задерживалась дольше, чем обещала, звонила снова.

– Раз ты не в силах покинуть этих людей, как я могу возражать?

Фрэнсис тоже не была в восторге от увлечения Сильвии, но считала, что со временем девочка перерастет его.

Для Юлии это было трагедией. Ее маленький ягненочек бросил ее, завлеченный сладкими голосами больных лунатиков.

– Они ненормальные, Фрэнсис, – сказала она этим вечером, несчастная и готовая заплакать.

Фрэнсис не стала иронизировать: «А кто нормальный?» – Юлия захотела бы уточнить формулировки. К тому же Фрэнсис подозревала, что Юлия пришла к ней не только поделиться тревогами о Сильвии, и ждала продолжения.

– По-моему, абсолютно недопустимо, чтобы сын говорил с матерью так, как Колин говорит с вами!

– Он должен кому-то высказать все это.

– Но это смешно, то, что Колин говорит… Мне слышно почти все, да всему дому слышно.

– Джонни он этого не скажет, поэтому говорит мне.

– У меня в голове не укладывается, – сказала Юлия, – почему им позволено вести себя так? Почему они такие?

– Они все во власти комплексов, – ответила Фрэнсис. – Не странно ли, Юлия? Вам не кажется?

– Их поведение, несомненно, странное, – поджала губы Юлия.

– Нет, послушайте, что я думаю. Им так повезло с рождения, у них столько привилегий, у них есть все, им дано больше, чем кому-либо из нас… возможно, для вас все было несколько иначе.

– Нет, я не имела возможности покупать новое платье каждую неделю. И я не воровала. – Голос Юлии зазвучал громче. – Вы кормите воров, Фрэнсис, они все воры и не знают, что такое мораль. Если им что-то нужно, они просто идут и крадут это.

– Эндрю не ворует. И Колин тоже нет. По-моему, Сильвия ни разу этого не делала.

– Дом полон всяких… Вы пускаете их сюда, они пользуются вашей добротой, а сами обманщики и воры. Это был уважаемый дом. Нашу семью уважали.

– Да, я тоже пытаюсь понять, почему они такие. У них столько всего, ни одно поколение не было таким обеспеченным, и все-таки они…

– Они закомплексованные, – закончила Юлия, поднимаясь, чтобы уходить. – Точное выражение: «закомплексованные». И, наверное, я знаю, в чем дело. Вы говорите, что у Колина нестабильная психика? Да это просто потому, что все они – дети войны, вот почему. Случились две ужасные войны, одна за другой, и вот результат. Неужели кто-то мог предположить, что такие войны, ужасные, ужасные войны, могут пройти бесследно? «Ну ладно, война закончилась, теперь все возвращается в нормальное русло». Как бы не так! У нас нет ничего нормального. И дети не могут быть нормальными. И вы тоже… – Но тут Юлия остановилась, так что Фрэнсис не довелось услышать, что же думает о ней свекровь. – И вот теперь Сильвия со своими «спиритуалистами». Вы знаете, что они так себя называют? Они выключают свет и сидят в темноте, держась за руки, а какая-то сумасшедшая женщина делает вид, будто разговаривает с привидениями. Вы слышали об этом?

– Да, слышала.

– Да? И после этого спокойно сидите здесь и ничего не предпринимаете? Вы всегда только слушаете, но не останавливаете их.

Фрэнсис произнесла в спину уходящей Юлии:

– Мы не можем их остановить.

– Сильвию я остановлю. Я скажу ей, что она может возвращаться домой к матери, если хочет общаться с этими людьми.

Дверь захлопнулась, и Фрэнсис сказала вслух, обращаясь к пустой комнате:

– Нет, Юлия, вы ничего подобного не сделаете, вы просто выпускаете пар этими угрозами.

В тот же вечер, когда фраза Юлии «Это был уважаемый дом» все еще звучала в ушах Фрэнсис, в дверь позвонили. Было уже поздно. Фрэнсис спустилась. На крыльце стояли две девушки, обе лет пятнадцати, и их враждебные и требовательные лица дали Фрэнсис возможность подготовиться к тому, что она услышит.

– Впустите нас. Мы к Роуз. Она нас ждет.

– А я вас не жду. Кто вы такие?

– Роуз сказала, что мы можем пожить здесь, – ответила одна из девушек и попыталась протиснуться мимо Фрэнсис в дом.

– Между прочим, здесь не Роуз принимает решения о том, кто может жить в доме, а кто нет, – заявила Фрэнсис, удивленная тем, что сумела дать отпор. Поскольку гостьи все еще переминались на крыльце в нерешительности, она добавила: – Если вы хотите увидеться с Роуз, то приходите завтра в более приличный для визитов час. Думаю, что сейчас она уже спит.

– Нет, не спит!

И Фрэнсис взглянула вниз на окна цокольной квартиры и увидела, как Роуз энергично жестикулирует, обращаясь к подругам. Через стекло донеслось:

– Я же говорила вам, что она старая корова.

Девицы ушли, выразительно пожав плечами и обменявшись с Роуз понимающими взглядами: «Чего еще от нее ожидать». Одна из них даже крикнула:

– Ты еще пожалеешь об этом, когда наша Революция победит!

Фрэнсис пошла прямо к Роуз, которая уже ждала ее, дрожа от злости. Черные волосы, больше не усмиренные умелыми руками миссис Эвански, топорщились, лицо горело, и она чуть не бросилась на Фрэнсис с кулаками.

– Какого черта ты говоришь людям, что они могут жить здесь?

– Это моя квартира! Я могу делать с ней все, что захочу.

– Нет, квартира не твоя. Мы позволили тебе пожить здесь, пока ты не закончишь школу. Если кому-то еще понадобится здесь остановиться, то они займут вторую комнату.

– Нет, эту комнату я собираюсь сдавать, – заявила Роуз.

От неожиданности Фрэнсис потеряла дар речи – это просто невероятно, хотя от Роуз ничего другого и нельзя было ожидать. Потом она заметила триумф в глазах девушки, ведь ей не нашли что возразить, и тогда сказала:

– Мы не берем с тебя плату за проживание здесь. Ты живешь здесь абсолютно бесплатно, так с чего это ты вдруг взяла, что можешь зарабатывать, сдавая в аренду вторую комнату?

– Мне приходится! – выкрикнула Роуз. – Не могу же я существовать на то, что дают мне родители. Эти скряги!

– А зачем тебе больше? Ты же не платишь ни за жилье, ни за питание, ни за школу!

Но Роуз уже унеслась на волне неистовства туда, где логика не имела над ней власти.

– Дерьмо, вы все дерьмо! И вам наплевать на моих друзей. А им идти некуда! Они спят на вокзале, на скамейке! Наверное, вы и меня хотите туда отправить.

– Если тебе этого хочется, то пожалуйста, держать не стану, – сказала Фрэнсис.

Роуз взвилась:

– Ваш драгоценный Эндрю затаскивает меня в постель, а после этого вы выбрасываете меня на улицу как собаку!

Фрэнсис была ошарашена таким заявлением, но напомнила себе, что все это может оказаться неправдой… и что с абортом Джил дети разобрались самостоятельно, не говоря ей ни слова. Эти внутренние колебания дали Роуз преимущество, и она завопила:

– И что вы сделали с Джил? Заставили ее сделать аборт, хотя она не хотела!

– Я даже не знала, что она беременна. Я вообще ничего об этом не знала, – сказала Фрэнсис и поняла, что спорит с Роуз. Ни один человек в здравом уме не стал бы этого делать.

– А обо мне вы что, тоже ничего не знали? Разве все ваши «уси-пуси, будьте милы с Роуз» не для того, чтобы прикрыть Эндрю?

Фрэнсис не выдержала:

– Ты лжешь. Я отлично вижу, когда ты говоришь неправду.

И снова онемела, вспомнив слова Колина: он обвинял мать в том, что она никогда ни о чем не знала. Что, если и Роуз беременна? Но нет, Эндрю рассказал бы ей.

– И я не собираюсь больше жить здесь, раз вы со мной так гадко обращаетесь. Я могу отличить, когда мне рады, а когда нет.

Абсурдность последнего заявления Роуз заставила Фрэнсис рассмеяться, но смех был вызван еще и мыслью о том, что наконец-то Роуз избавит их от своего присутствия. Облегчение от этого было настолько ощутимым и сильным, что Фрэнсис впервые в полной мере осознала, каким тяжким бременем была для нее эта девушка.

– Отлично, – сказала она. – Я согласна с тобой, Роуз. Очевидно, что тебе лучше уйти, раз ты так чувствуешь себя здесь.

И она пошла наверх, в неестественной тишине – такая, должно быть, стоит в эпицентре шторма. Затем взглянула вниз: лицо Роуз застыло будто в молитвенном экстазе, но в следующий миг она завыла.

Фрэнсис захлопнула дверь, отгораживаясь от воя, и бросилась на кровать. О, господи, избавиться от Роуз, наконец-то избавиться от Роуз… Но здравый смысл не желал молчать на задворках ума, он подкрадывался, нашептывая: «Ну, разумеется, она никуда не денется».

Фрэнсис слышала, как мимо ее двери Роуз протопала вверх по лестнице. Потом наступила тишина.

А чуть позже раздался стук в дверь. Это был Эндрю, бледный от усталости.

– Можно я посижу с тобой? – Он сел. – Ты не представляешь, какое забавное зрелище являешь собой в этих декорациях не от мира сего, – сказал он, ироничный несмотря ни на что.

Фрэнсис увидела себя со стороны – в потертых джинсах, старом свитере, босиком посреди старинной мебели Юлии, которой место, скорее всего, в музее. Она нашла в себе силы улыбнуться и покачать головой, имея в виду: «Уму непостижимо, что происходит».

– Роуз утверждает, будто ты выгоняешь ее из дома.

– Ох, если бы это только было возможно! Но она сама сказала, что уходит.

– Боюсь, на это надеяться не приходится.

– И еще она говорит, что беременна от тебя.

– Что?

– Так она только что мне сказала.

– Проникновение не имело места быть, – сказал Энрю. – Мы целовались-обнимались… скорее случайно, чем по зову души. Удивительно, как в этих летних лагерях с коммунистической ориентацией… – Он напел: – «Даже ветерок, казалось, нам шептал: секса, пожалуйста, секса, секса».

– Что нам делать? И почему мы не можем просто выставить ее за дверь? Господи, почему?

– Но тогда Роуз окажется на улице. Домой же она не вернется.

– Пожалуй.

– Это всего лишь на один год. Стиснем зубы и продержимся.

– Колин очень злится на то, что она живет здесь.

– Знаю. Ты забываешь, что мы все слышим, как он жалуется тебе на жизнь. И на Сильвию. И, должно быть, на меня.

– В основном на меня.

– Я сейчас схожу к Роуз и предупрежу, что если она еще хоть раз скажет, будто забеременела от меня… погоди-ка, наверное, она говорит, что я еще заставил ее и аборт сделать?

– Пока нет, но вполне возможно, что и до аборта дойдет очередь.

– Бог мой, что за дрянь.

– Однако как удобно быть дрянью. С ней никто ничего не может поделать.

– Ну нет. Я больше не стану терпеть.

– И что же ты сделаешь? Вызовешь полицию? И кстати, где Джил? Давно ее не видала.

– Они с Роуз поссорились. Думаю, Роуз просто велела ей исчезнуть.

– И где Джил теперь? Кто-нибудь в курсе? Предполагается, что я теперь отвечаю за нее, вместо родителей.

– Делай акцент на слове «вместо». – И Эндрю ушел.

Фрэнсис узнала, что она далеко не единственная, оказавшаяся в положении in loco parentis.Когда лето закончилось, из Испании пришло письмо – от англичанки, живущей в Севилье. Она писала о том, как понравился ей Колин, обаятельный сын Фрэнсис. (Колин обаятельный? Ну, во всяком случае, дома он таким никогда не был). «У нас летом собралась отличная компания. Не всегда складывается так удачно. Иногда у них возникает столько проблем! Я восхищаюсь тем, с какой легкостью нынешние подростки оказываются в чужих домах. Моя дочь использует любой предлог, лишь бы не прийти домой. У нее появилась альтернативная семья в Хэмпшире – семья ее бойфренда. Полагаю, нам остается только признать этот факт».

Письмо из Северной Каролины: «Привет, Фрэнсис Леннокс! Мне кажется, что я давно с вами знакома. Ваш Джеффри Боун провел у нас не одну неделю, как и другая молодежь из разных стран, собравшаяся, чтобы принять участие в Борьбе за Гражданские Права. Они стучат в мою дверь, эти перекати-поле и бродяги со всех концов света – нет-нет, я не имею в виду вашего Джеффри, никогда не встречала более славного парня, чем он. Но я собираю их под свое крыло, как, похоже, и вы, и моя сестра Фран в Калифорнии. Мой сын Пит будущим летом собирается в Британию, и я уверена, что он зайдет к вам».